Попрошайка

Как имя твоего страха?

При виде беспечно играющих малолетних тинэйджеров меня охватывала растущая ярость, которую не в силах было заглушить. Их звонкий неестественно веселый смех - разве т а к и е звуки могут издавать люди (пусть даже маленькие)? - страшил, гремел в насыщенном углеводородом воздухе, приобретая все новые металлические оттенки (тяжелый метал) в моей голове, рикошетом отражаясь от внутренней полости черепной коробки, вызывая гармонические вибрации и легкую вибрационную дрожь натянутой кожи. А эти языки - усердно отбивающие такт какофонической музыки - языки, отлитые из железа, придатки чугунных колоколов, хотелось скорее вырвать, вырвать прямо с артериальными корнями, с лохмотьями вен, грея окоченевшие руки теплым липким фонтаном крови. О, да: на колокола скоро опустится фирменный жетон из фольги, придирчиво отмечающий начало ржавчины, но коррозийный процесс разрушения валентных молекул, по-видимому, необратим.. И все же я завидовал им и до нестерпимой боли в глазах смотрел из-за дерева на счастливые лица, боясь попросить (пусть напрокат, на день, на час) самый крохотный кусочек их беззаботного детства.

Когда обросший целебной плесенью канат, тянущий с востока огненно-рыжую звезду, надоел своим ненавязчивым покачиванием вправо-влево за заклеенным белыми бумажками окном, я разбивал стекло и, встав на пластиковый подоконник, кидался грудью на горячий асфальт в надежде, что сегодня удастся разбиться, - но словно каучуковый мячик, неожиданно отскакивал и прыгал по направлению к морю медуз за чертой города. В отличие от некоторых не собирался поднимать его - просто не хватало сил и, признаюсь, не видел в толщах вод никаких животных - а стоял и любовался волнами, замирая от сладкого боязливого трепета. Как я ни молил море, оно не давало возможности услышать собачий лай, заглушало его грубым голубым плеском. И не продавало свою тайну: мелкие алюминиевые монетки бесследно исчезали среди водорослей - предлагаемая плата была слишком мала.


В выдаваемом по утрам послужном списке обязательных дневных поручений отсутствовали упоминания о моей основной профессии, поэтому приходилось заискивающе снизу вверх глядеть на старшую кузину, полукровную родственницу по рано скончавшейся матери, переполняясь ожиданием новых приказаний. Она молчала. Тогда я шел в кузницу заколачивать необозримый ряд гвоздей в деревянную створку потолочных отверстий вагонов метро - ведь неприятно ехать под землей, когда над тобой совершенно гладкая плоскость, пассажирам это противно. Или же, купив билет в железнодорожный кассе, ехал за город в гости к Магдалине продолжить потерявший первоначальный интерес бесконечный разговор. О чем? Разумеется, на темы любви. Она пела мне серенады, которые многие признавали бездарными. Но разве стихи могут быть бездарными, если она дарила их своим слушателям? Как-то я попросил придворного менестреля, любителя общественного мнения, исполнить для жены нечто похожее - он не осмелился.

Во всех книгах, что не довелось прочесть на чердаке за последний год, одна фраза звучала с нарастающей силой, перед одним порядком слов в сложной конструкции сострадательного залога совершенного будущего времени я преклонял колени. Через картонные комиксы, всевозможные карманные книжонки, бестселлеры и шикарные видовые альбомы с чистыми страницами "Ничто" проходил страстный зов приятелей юности из дальней страны. Страны Дальней. Протискиваясь сквозь вовремя поставленный заслон видеопомех, радушное приглашение начать жить снова достигало своего адресата и оставляло на лице кабалистический автограф - угольный крест, который чертит отец сыну на лбу, когда тот отправляется в дорогу. Пересечение линий жгло тело и разделяло на четыре равновеликие части; наиболее ровная находилась на пути ветра из дальней страны. Кто возьмет меня с собой туда?

Кто вообще удосужится обратить внимание на одиноко сидящего нищего на каменных плитах запущенного костела? Пыль от шагов прихожан опускалась на землю, и мне почему-то казалось, что я вижу, как следы образуют буквы, фразы - и вот уже ясно проступает текст. Может, это стихи?


       Протягивая трясущуюся ладонь,
       Смотрел мимо того, к кому обращался.
       Молчи, это не бедность -
       Всего лишь желание жить
       Гордо.