Риктус

Здравствуй!
Я думал о том, какой будет первая фраза в письме к тебе.
Я также думал, как написать, чтобы фразы-капли были настолько чисты и прозрачны, что их можно было бы, не боясь, поднести к губам - или, на худой конец, протереть ими утреннее стекло.
Куски предложений, даже увесистые абзацы слов лежали комьями снега у дома напротив - там, где подстриженные деревья-модницы и замерзшая ворона: она тоже уже проснулась.
За крыши - вот-вот оторваться - цеплялись наглые сосульки, опасаясь, что февральская расточительность бросит их в кого-нибудь внизу, в того, кто этого совсем не заслуживает.
А в мягком пушистом сугробе - он тоже совсем чистый, только вот сбоку немного придавлен: неосторожный след проехавшей полусонной машины - копошились пингвины, - не веришь? - я тоже сначала, разумеется, сам удивился, но, приглядевшись, увидел, что так оно и есть; они приехали, как потом выяснилось, вчерашним утром, а догонявшие вырвавшихся вперед собратьев тащили с собой часть айсберга - пусть не большую, зато они откололи ее сами.
Я смотрел на снежно-словесный разгул и радовался за тех, кто встанет и побежит играть в снежки, бросать их друг в друга, лепить смешных снеговиков и водить вокруг них хороводы; и ты будешь среди играющих, я все это буду видеть (каждый день и сегодня тоже) через замерзшее стекло, и, посмотрев, вернусь к камину, положу в огонь неначатое недописанное (ненаписанное) письмо - очень холодно, зимой мне неуютно; но, думаю, первого слова-капли “Здравствуй” в начале будет недостаточно, чтобы прогнать огонь из дома за решеткой - ему еще повезло, что у меня такой мелкий почерк.