Фуфель на шее

A deux doigts de la doigte
A trois mots de la declaration
A six coups de la reсonnaissance
Il ne reste que le temps
Le temps se couvre
Le temps se couvre

Ох, во скоморошьей оттопырености души-ушах нараспашку, на привязь, отчеканить, да по кликушьему-то клекоту о рыданьи бабье-мужицком, о слепом мальчонке со слюнями изо рта, с язвочками меж пальцев, и девочке с выбитыми отцовскими пальцами ног зубками, с разорванным животиком, и сразу двойня, два ребеночка, а затем и три, три, не затирай, червяшычек, длинные ресницы – клеем, чтоб не уплакаться, газетной бумажкой наискось, чтоб не описаться, весенней прогалиной-кнопочкой под вены щадящего блюза, чтоб язычок не сглотнуть. А личико-то девочки в занозах ивовых: по полу бани в день рождения под смех домового каталась, страх за нее ночью мальчик на желтой поутру вонюченькой простыни в складочках спрячет, туповатыми ножничками рот разорвет, чтоб не проговориться опять-таки, чтобы в тетрадке выдавить надписи проклятий на глиняных фигурках против враждебных действий правителей чужих городов; еле-еле факты; где же нам тепло, милая, где же солнышко с молоком между ног, с досадой между рук, с лучом промеж глаз? , юг дается даром; то, что ценно, дается бесплатно – тебе этому не помешать; плата за дружбу – непризнание в любви; надеваю тебя – и теплее; плащ-камеристка, плащ-камеристка.
Заткни с размаху грязным рваньем свои глаза, он недостоин слизывать сахар, сладкую пыльцу с них, гной и сперму, чтобы заклеить письма, письма, никогда недополучить, а если и прочитать, то только затем, чтобы еще больше навыкате, наоскал, смотрит между ног – и видит пропасть, звездно-приютный рай-сарай, обветшалое сиротство, в ледяную прорубь, а там опять почтальоны с гнилыми ногтями и черными прозубьями вил, вил, вой, Тимоша, а за порошу да об озимь, о-па! о-па! Отдай мне меня, а то я перед субботой сожгу твои письма, дым пьет глаза, грею пальцы, сушу; слезы, аромат строки, без рубля и без ветрил, ставим с размаху во вчерашнем кабаке лбом об стол печать: апостил семи апостолов– запах завтра и вонь позавчера. Высунув голову через стакан – тоска, тоска, беда, ой беда-то, волосами в унитаз, руками за что-то доброе, но мягкое; он тратит на нее слишком много времени – штемпель-карта как же, заполнена, цайт, цайтшрифте, ариал, Times New Roman, борись, Денис, джем, хариус, Антарктида: берега принцессы Астрид, груди на льдине, сосками по расческе, бампером по костям, музыка рвущейся кожи, рапсодия – просто гамма бабушки; внук, внучек мой, иди сюда, я раздвину ноги; бар “Мицва”.
Чтобы ее чаще видеть, придется жениться, чтобы надавить на хлеб на масляничной горе – хальварин, ох под водочку галлюциногенные шербургские грибы-зонтики, я уже, bist du dran, я люблю тебя, но хочу, чтобы было хорошо; 30 лет – а ножницами в живот, крестики пилок на шее, на веревочке при крещении; взрослые сын и дочь – и от них не спрятаться, они и сами подохнут, у них любовники в школе напротив; тисканья на физкультурной лестнице, клеймо под подушкой и улыбка на затылке, а вся жизнь в 20 таблицах, жесточайших, обоюдоострых, под грузом насмешек и бесшабашных оскорблений; пахнет уже притчей - ну, совсем, как и иные жестокости, лаптем воцаряющиеся на пиру добрых существ из сада, как вольный анекдот о веселых и внимательных лицах; заходили туда вдвоем – шалишь, брат: страдание безмерное от предрассветной поземки как в славную парилку после проруби, как кошмар в зимнюю ночь, - кошмар, который, тем не менее, обязан повториться.
Это все дудки, фига с два безоговорочной связи равномерно бредущих людей, как раз таких, которым уже все равно, выключают ли вечером свет, или нет. Свет просто выпалывается. Культура электрических деяний остается невостребованной - без света, как без важного друга, или друзей, потому что боги - множественное число (Элогим); чай премерзенький, зимой, после холода часто начинается дерьмо, которое, хихикая, чавкая, ложкой да за шиворот, руки заломив, язык надрав, слова застудив. Лишь слова, обращающие мысль в округлые формы, лишь порывы сердца и летнее томление сердца могли бы раздавить и вновь закинуть, ой ля, закинуться, ой ля, опростовелеть. Один человек всегда знает, что есть второй. У близкого человечка найдутся и чувства хорошие. Беседы водить самому с собой, конечно, забавно, но стыдливо ширится мое слово нежное, когда подумает, как мы с утра запасаемся автомобильными чехлами, приплясываем от похотливой радости - ни стыда, ни флейты, ни одежи!
А, полноте: в первый раз, что ли? Невежество, терминология, полное признание и отчуждение критических заявлений - все это еще ничто по сравнению с бредущей по лужам радостью одиночества, беспорочного утверждения чистоты гулькиного разума, науськивание собаки на кошку, херотень какая-то, воды да сопли, лужи да вопли, стужа да коряги, сыр на бумаге, хвост кошачий, копытце свинячье: это и вожделение Волги-матери родной шлюзованной, и общественное благо сигаретного дымка, мы - зомби зимы и вуду работы. Даешь всемирные бизнес-ланчи и презентации на Powerpoint'e. Кто так и не научился есть мюсли, с того и спрос невелик.
Дантист пришел из церкви и повесил на шею крест, он давит, и ты пользуешься им как мастурбатором, экономическая прагматика доктора чарует и предрекает: а вдруг следующая радость - твоя? а вдруг прикосновение бомжа в цыганской спецовке - это и есть то самое глубинное, родимое, ради которого и стоит менять загранпаспорт, ради которого и стоит обменивать на счастье просыпаться без будильника все переведенные книги и ради чего плодородная землица непонятного родимого угла такой пока еще остается? Просто стиль фанбай и совсем не в ведийской традиции.
Вот тебе и раз, и два, и Юрьев день, и тень через плетень: все таялым тает, льет и мокрит. Зима живет по своим повторяющимся законам, которые должны исполнять и те, кто ее лютой ненавистью не жалует. Так и почесываем нога об ногу в полусне, предвкушая компьютерно невинных членов общества - на паперти "Интернета" с протянутыми лапками, восходящая сила переводческого гения нарастает. Яблочные сады на пустую вечность, новые сапоги на репейную пуповину?
На пальце мусульманина, поддерживающего рыночный безмен, широте встреченного неба и сломанной решетке Марселя Марсо...no comments Беспрерывный самолетный вой гонит ее на юг, на юг, ближе к Штутгарту и Хайдельбергу. Закрутить реверсивную муфту переднего хода - и вперед!
Твой выпрыгнувший из окна муж - человек публичных служб и сторожевой, гарный страж метлы наезженной, казак-казачонок. Из бывших. Милость дворняжным. Трение учебного качения, раскачивания на стуле нарастает, скомканные рубли пляшут по карманам - зимняя тьма никак не разгоняется германскими колбасками, таинственные стены с надписями: я беру в руку дезодорант, я уже вооружен, не страшно.
Безтеплотье. Йогурт на зубах. Вода на ботинках в ожидании стихийно открываемой двери, Веселое лопоухое живность покорными ногами, охмелевшим пальцем не вредно совсем закрыть глаза, увидеть сон, в котором скачешь на вот таком безхристосном зайце - а ветер в уши, а ты, а ты так рядом, что о тебе даже можно подумать.
Вороны, вороны, добрые и сытые скачут, услужливо подставляя свои лоснящиеся спинки для созерцания, а тот на расправу скор, а тот за обедом - скок: но только в зуба, во рту тает не ворона, а сухой корм, пожар гулянья на веревочке гасится наличием пушистого хвоста и принудительной точкой когтей. Я знаю, я подсмотрел: когда никто не видит, себе в животную радость вежливо точит коготочки: это малое котовье счастье, это все равно, что вовремя увернуться от вооруженного всадника, попасть пальцем в небо над Берлином, поцеловать спящую телефонную установку, и заснуть опять, подмигнув вольному танцору, которому уже ничто не мешает.
Чтобы напечатать очередной знак препинания, нужно дважды взмахивать длинными пальцами над клавиатурой, когда согнутые задние лапы пригрелись ко столу и не хотят, держат все тело наперевес, слезать вниз, внутрь - а из окна видно каменное строение незатейливой апоплексической архитектуры, а рогами чуть-чуть не проткнуть монитор, потому что масленица кончается, берегини и Сварог, Ма - ама - оджас, вещи, влияющие на излишний вес, уже скоро потребно горделиво замычать и помчаться, - из спины выпирают остренькие сухожилия, методика аюрведического веса пока не пошла на пользу, на горе – гора, из-за травы – трава; пава, это она виновата, виновата в том, что нам не вместе.
Пeресмешные люди! Не все постова масленица верхом на хвосте, усы за ухо; обещай, что в субботу, если в санаториуме будет нереальность; неосознаваемость происходящего заставили подтянуться к газетке поближе, мне знакомы правила - включить, взирать, наслаждаться. И никакого дефицита бюджета.
Здорово нас погода изуродовала, зимняя молотилка, лупит поземкой по ушам, по пальчикам лап, кружит и мочит; но у меня сердце быка, нос огурчиком, а до шеи так просто не дотянуться; душа Рождества Христова ждет в скворечнике, от нее, поплевав на ладони, удалось дотянуться до задницы, трубка скользнула по щеке и заплясала славным говорком, пахнуло дымком - жива, столица!
Вот она полоска тиканий, дающая силу пробираться в одиночку по лесу, учуять след лисицы во владимирском лесу и наткнуться на поляну подосиновиков, не поднимая носа от усеянной кочками, желтыми, зелеными долларовыми листьями проселочная дорога, и несется опять же в ту же самую даль, проносясь над буреломами и мелькающими в зарослях молодецкий посвист в четыре пальца, покрик на пианино в четыре руки и притоптывание на паркете под бой упругого хвоста Тигры -погоняющий книжную паству и перебирающий четки и ни один мерин не достанет, ни одна перепелка не клюнет. Не успел набрать скорость на заводном коне - а глядь опять зима! Опять табуны в галоп, по бесконечному кольцу Мебиуса, погонщики в летучих пылевых облаках; восемь миль - и все с гаком, чай - и все с таком, хала - да все с маком; эх-ма, Расея-мать, тебя драть; ездок перевел лошадь с галопа и превратил в рысь-завуча с кисточками на ушах, мягкой поступью на мягких упругих лапах, а на спине дикой кошки - с пушистой головой, в прыжке через забор, Интернет так близок, что можно читать электронные письма, трогательные радости первоначального накопления капитала, тоненькие волоски разноцветные презервативов, счастливая воинственность опять точит зубы против паспортисток-суффражисток, на войлочную обивку стула, не проткну ли носом холст-стенгазету, залогом свод немых правил крестом на шее и дальше пока никуда.
Пастухам - поклон, хуторам - земли, девкам - вооружение, фуфло – по телевизору, а мне - na so was - длинное письмо состряпать и отпустить оное в гонимые ветром виртуальные пространства, соединяя пролетарские устремления в едином хуторском отдушье о сладком лете, о весенних каникулах и о голых паспортистках - да проще семь на восемь раз плюнуть, притопнуть, хлопнуть ушами, щелкнуть пальцами: мы лучше всех, we're simply the best. Надзиратели тяжелого паспортного инвентаря отрадного задушья могут спать сегодня спокойно - на орденах за наши заслуги нет свободной ленточки, нет сухого подгузника и несведенного шоколадного масла: все как у людей, скоро сказка гонится, да зимняя пурга никак не отчалит. Лай тех, кому никогда не понять, что так не только может быть – так и действительно бывает; и это все не для них, потому что и на нас-то едва хватает, потому что и нам-то нужно тоже учиться смотреть друг на друга, приближаться щекой к щеке, рука к руке, глаза в глаза, мысли о мысли, закрывать глаза, улетать далеко-далеко и жить с этим. Рождайся летом - не прогадаешь. Мне бы не окоченеть и оправдать то, что к земле тянет. No messages sent – no messages received. Правда, от тебя письмо придет уже сегодня?

Noiamuts norgestab norganarvilised,
Tusk karastab norgameelsed
Kaotsi lahevad norgaloomulised
norgakesed nous olevad

Слабонервных обессиливает шапка-невидимка,
Слабоумных освежает досада,
Слабохарактерных теряют по дороге,
Просто слабые и так со всем согласны