рассказ Подвиг Гикии

       АЛЕКСАНДР СКУРИДИН

       ПОДВИГ ГИКИИ
       
       рассказ

       Гикия вслушивалась в яростное завывание ветра под крышей. Там, за стенами дома, бушует и пенится Понт, бьет тяжелой волной-тараном в прибрежные скалы. Здесь же, во внутренних покоях, ощущается умиротворение от надежности крепких стен, но все равно предчувствие чего-то грозного, неотвратимо надвигающегося, не покидало Гикию. Она поправила бронзовыми щипчиками фитиль светильника, стоящего на столе, повела, словно от озноба, плечами.
       Садал, вошедший неожиданно и тихо, произнес:
       - Я приказал затопить очаги.
       - Спасибо, Садал, кажется, я начала замерзать.
       - Скоро тепло будет, Гикия. Вот-вот придет весна.
       - Неужели у нас никогда не будет детей? - спросила жена, оборачиваясь к мужу.
       Садал обнял ее за плечи, сказал:
       - Ты стала скованной, а отсюда холодность, которая известна в этом деле, как преграда.
       -Я не холодна, Садал. Просто, вот-вот грядет очередная, третья годовщина смерти моего отца. И, к тому же, я опасаюсь чего-то. Чего - не знаю сама. Мне в последнее время кажется, что наше счастье непрочно, чуть дунет Борей (1) сильнее и разметет его.
       ____________________________________
       1-Борей-у др. греков северный ветер.

       - Глупая... - шептал муж. - Нет такого ветра, что разъединит нас. И не будет.
       Дыхание его становилось прерывистым, а руки требовательными.
       -Запри дверь…. - слабо прошептала Гикия.
       Нет, не холодна она, а беззаветно любит своего мужа, сына боспорского царя Асандра. И сама Гикия из знатного рода, дочь славного первого архонта Херсонеса Ламаха. Ламах известен был мудрым правлением, политикой терпимости к варварам.
"Лучше торговать, чем воевать", - часто повторял он.
       Боспорское же царство давно держало натянутой тетиву лука со стрелой, направленной в сторону Херсонеса. Оно мечтало присоединить богатый эллинский город-республику к монархии, в основном состоящей из подвластных Пантикапею местных племен. И поэтому набеги тавров были боспорянам с руки:
Херсонес просил помощи и попадал в итоге в зависимость от царства.
       Но потом, слава богам, когда Садал взял в жены дочь первого архонта, их притязания исчезли. Они сами просили оказать помощь хлебом (у боспорян случился неурожай), получили право закупать вино, товары, производимые городскими кузнецами и гончарами. Это был результат несомненной мудрости Ламаха.
       Отец... Сейчас, когда муж ушел осматривать на ночь хозяйство, Гикия вспомнила отцовские слова:
       -Дочь моя, ответь, люб тебе Садал, сын Асандра, или нет?
       -Отец, я не успела еще толком и поговорить с ним, знаю твердо лишь одно: он красив...
       -В красоте ли счастье? - нахмурился Ламах. - Он хочет стать херсонеситом. Слыханное ли дело - покинуть свою родину и поселиться на земле жены. Он утверждает, что безумно любит тебя. Так скажи: "Согласна?"
       -Согласна, - прошептала Гикия, вспоминая собственный взгляд, которым она несколько дней назад одарила юного царского сына.
       Не только красиво само лицо Садала, но у него и необыкновенно жгучие, притягивающие глаза. В них - огонь любви, Любви взаимной, получившей отклик в сердце дочери Ламаха.
       И даже сейчас она, Гикия, как полыхающий огонь, и ей подумалось: "Садал, мой муж, я навсегда твоя. Не обвиняй меня больше в холодности..."
       -Что такое время, как не вода, беспрестанно вытекающая из клепсидры? - с горечью произнес Садал, открывая дверь и указывая рукой на водяные часы, стоящие в углу комнаты. - Еще пройдет год, десять, а архонты так и не признают меня.
       -Не осуждай их, - сказала Гикия. Она достала из кипарисовой шкатулки баночку с благовониями, но не стала раскрывать ее, а, выпрямившись, с особой гордостью произнесла. - Мы, эллины, свободолюбивый народ. Архонты, естественно, опасаются предоставить власть царскому сыну. Ты ненавязчиво докажи им свою любовь к Херсонесу, верность присяге. - И она с чувством начала цитировать ее текст: "Клянусь Зевсом, Землею, Солнцем, Девой и богами, богинями, героями олимпийскими, кои владеют городом и землею и укреплениями херсонеситов: я буду единомыслен относительно благосостояния и свободы города и граждан и не предам ни Херсонеса, ни Керкинтиды, ни Прекрасной гавани..."
       -Что, гавань? Ты сама прекрасна! - с восхищением заметил муж, подошел к жене, обнял ее и тихо поцеловал в шею.
       От городских ворот донесся удар билом в медную доску. Гикия ощутила, как муж вздрогнул, и спросила:
       -Что с тобой, Садал?
       -Ничего, ничего... Просто...Мне надо встретить наши стада. Глаз хозяина везде нужен.
       -Ты слишком много занимаешься домашними делами.
       -Поневоле, Гикия, раз в совете архонтов совершенно не пользуюсь популярностью.
       Садал вышел. Гикия услышала, как он крикнул рабу:
       -Гача! Пошли!
       Вообще-то, Гикия также считала, что с Садалом поступили несправедливо, поставив на высшую должность после смерти ее отца другого видного херсонесита, Зифа, сына Зифова. Могли бы и уважить память о Ламахе, сколько можно осторожничать? Муж предан душой и телом Херсонесу, Гикия не побоялась бы даже поклясться в этом всеми богами Олимпа.
       Да, поначалу, зачем скрывать, у него было другое умонастроение...
       Гикия вспомнила первый их, супругов, серьезный разговор.
       -Почему ты твердишь все время: "Мы, эллины..." - обиделся тогда Садал и добавил. -Моя мать, кстати, также была эллинкой. Д и все мы, боспоряне, верим в тех же богов, говорим на одном с вами языке, за исключением, разве, простого люда...
       -Извини, любимый, - сказала Гикия, - основное различие в другом: у вас царская власть, а у нас народная.
       -Не будь царя, не объединить бы нам под собой столько племен.
       -Конечно. Только истинная свобода начинается именно с демократии.
       -А зачем человеку свобода? - неожиданно спросил Садал.
       -Что? - Гикия даже задохнулась от этих слов, как будто ее неожиданно холодной водой окатили, и медленно, с расстановкой произнесла. - Осознанная свобода есть раскрепощенное состояние основного богатства человека - его души!
       -Прости, - пробормотал муж. - Я глупость ляпнул. Ты - Аспазия! Нет - лучше, умнее!..
       И Гикия растаяла. Ей польстило сравнение с Аспазией, женой великого Перикла, умнейшей и красивейшей женщины Эллады, настолько известной, что даже персидский царь Кир дал самой любимой из своих жен имя Аспазии, тогда, как прежде она называлась Милто.
       В те давние времена вождь афинской демократической партии прибыл в Понт с большим флотом, укрепляя власть полисов, посетил он и Херсонес Таврический, торжественно встреченный населением города. Отсюда Перикл двинулся дальше, в Диоскурию, страну дружественных колхов. В здешних горах по преданию томился мятежный титан Прометей. После смерти великого стратега дела не только в колониях, но и в самих Афинах пошли хуже...
       -Ты - мой Перикл! – в порыве сказала Гикия.
       Она верила, что наставит мужа на путь истины, смягчит его сердце своею любовью, чтобы перекинуть мостик от высокого, личностного чувства супругов к человеку с его заботами, к самому Херсонесу в целом.
       -Эвоэ !- примирительно воскликнул Садал и произнес тост, поднося фиал с вином к губам. - За подлинную демократию!
       -Эвоэ!-откликнулась Гикия и сказала, выглядывая в окно.- Смотри, какой месяц.
       -Молодой, только что рожденный, - подхватил Садал, встал рядом с женой. - Гикия!
       -Да.
       -У нас будет сын, такой же ясноокий, как этот месяц, - Садал привлек ее к себе, подхватил сильными руками и отнес на ложе, устланное мягкими, тонкорунными шкурами.
       И после им было хорошо: разговаривали долго, почти до самого утра.
       -Мы, эллины, рассеянные по берегам Понта, должны жить в мире, протягивать друг другу братственную руку, всегда стараться дружить с соседними народами.
       -Но еще Эсхил воспел войну.
       -Да, но войну освободительную, направленную против захватчиков-персов!
       -Как ты прекрасна! - приподнимался на локтях муж, глядя в
серебристом свете месяца на Гикию. - Не бойся, не съем, - и он разводил ее руки, любуясь упругой, молодой грудью.
       -Садал, Садал... - говорила Гикия. - Разве нас с тобой связывает лишь ложе?
       -Конечно, нет, иначе бы я ни за что не остался у вас. Но зато в результате нашего брака положено начало прочного союза Боспора и Херсонеса. - И снова Садал тянулся к молодой жене.
       Нет, и гражданско-патриотические узы связывают супругов.
Потихоньку Садал начал более глубоко проникаться идеей демократии, идеей свободы, и горячо говорил о ней, критикуя тиранию единовластия.
       -Асандр - отец мне только по крови, - часто повторял он.
       Однако, именитые херсонеситы разрешили брак Гикии с царевичем только при одном непременном условии: он никогда, под страхом смерти, не должен покидать Херсонес, даже для свидания со своим отцом. Впрочем, Садал и не стремился никуда из города. А сам Асандр, скучая по сыну, регулярно присылал по десять-двенадцать юношей с подарками для него и невестки. Корабли причаливали в бухте Символон (1), защищенной от ненастной погоды высокими прибрежными скалами.Садал посылал туда лошадей, на которых и прибывали боспоряне. Отъезд гостей Садал приурочивал к вечеру...
_______________________________
1 - нынешняя Балаклава;

       Вот и сейчас он там, у ворот, откуда выходят на пастбища личные стада их, супругов. Все-таки, понятно, он скучает об Асандре, хотя и говорит другое. Но и не может быть иначе, ведь и она сама, Гикия, до сих пор глубоко скорбит о Ламахе
       Гикия расчесала гребнем свои густые волосы, не забыла нанести на щеки немного румян. А мысли ее опять переключились на безвременный уход из жизни отца...
       Впереди неумолимо приближалась третья годовщина смерти славного архонта, и печаль опять исподволь охватывала сердце Гикии, несмотря на стремление скрыть ее от мужа, который, вон, в холодности даже обвинил жену.
       "Что такое человек? Не похоже ли его существование на робкое пламя светильника - дунул резче ветер, и загасил, - подумала она и вспомнила уверенные слова Садала: "Нет такого ветра, что разъединит нас..." - Слава богам, если они не пошлют ужаснейший Борей...Никто не знает, что за нить прядут сейчас Мойры. А может прав все-таки муж, и сам Человек хозяин своей судьбы? Сестры Клото, Лахесис и Атропос (2) – вам не устрашить того, кто по-настоящему смел!.."
             2-Клото, Лахесис и Атропос - так
       называемые Мойры, богини судьбы.

       Но на всякий случай Гикия решила по местному обычаю завтра же принести в жертву Деве, покровительнице Херсонеса, белого ягненка с черным пятном во лбу: очень уж одолевало ее предчувствие надвигающейся беды.
       И вера, и неверие в силы человека одновременно обуяли Гикию. Да и что, допустим, может противопоставить она, слабая женщина, натиску грозных Мойр? Ох, скорей бы вернулся Садал.

       Однако, принести жертву Деве Гикии в тот день не удалось. Утром, когда Гелиос поднялся над Прекрасной гаванью, и Гикия уже собиралась пойти осмотреть приготовленного для заклания ягненка, случилось непредвиденное происшествие .Служанка Доротея, подавая на завтрак жаркое, случайно опрокинула блюдо прямо на хитон Садала. Увидев темное, отвратительное пятно на светлом хитоне мужа, Гикия пришла в сильное волнение.
       -Как ты посмела!-Гневно вскричала она, побледнев. - На моем Садале - пятно!..
       -Что тут особенного? Подумаешь, случайность... – попытался вступиться за любимую служанку жены Садал, убирая жаркое с одежды полотенцем.
       Но разгневанная Гикия (а такое с ней случалось крайне редко), самолично отвела и заперла Доротею в одной из дальних комнат. Она усмотрела в кажущемся незначительным происшествии какой-то тревожный и недобрый знак.
       Расстроенная не меньше хозяйки, служанка понемногу успокоилась, села на маленькую скамеечку, так кстати, имеющуюся здесь, и принялась прясть лен - до вечера еще был впереди целый день.
       Вдруг из ее рук выскользнуло пряслице, изготовленное из обожженной глины, покатилось к стене и попало в глубокую щель. Доротея положила на пол кудель, встала, подошла к щели и попыталась вытащить пряслице, но не тут-то было. Тогда девушка подняла кирпич и в сумраке отверстия, ведущего в подвал под полом комнатки, заметила людей. Внимательно присмотревшись, она обнаружила, что их много и все они вооружены мечами. Доротея, хотя и несказанно испугалась, но действовала дальше очень хладнокровно: она осторожно опустила на место кирпич, подошла к запертой двери и стала окликать одну из своих подружек (рядом находилась кухня):
       -Марцина! Иди сюда!
       -Ну, что тебе, Доротея?- недовольно спросила рабыня, прерывая смех, вызванный игривыми словами Эвлампа, повара.
       -Срочно приведи сюда, Марцина, госпожу!
       -Но ты же наказана до вечера.
       -Это очень важно. Хочешь, бусы свои тебе отдам?
       -Хочу.
       Марцина ушла.
       Доротея запоздало подумала:
       "Может, померещилось мне? Вот будет нехорошо, если я зря госпожу побеспокою".
       -Молчи! - сдавленно, но твердо приказала хозяйка, поднимаясь с пола, от щели, куда она заглядывала, - в лице ни кровиночки.
       Тут и Доротея сообразила, что в доме происходит нечто ужасное, нервно схватилась рукой за свой рот...
       Подозрения, существовавшие у Гикии подспудно, задавленные безраздельной любовью к мужу, выплеснулись наконец-то наружу, вызвали ясную уверенность: Да! Садал - враг! Нет, не случайно он взял себе ключи от всех подвалов и закромов, от самого Аида, как, смеясь, он называл эти подземные свои владения, хотя смех его при этом звучал не совсем естественно.
Туда давно из прислуги покойного Ламаха никто не спускался, там владения боспорян, державшихся особняком среди других рабов. Особенно неприятен, среди этих чужестранцев Гача, настоящий Кербер, всецело преданный хозяину, во взгляде которого явственно чувствуется смесь угодливости и враждебности.
И эти постоянные гости-данайцы... Правы были архонты, ворчавшие, что дело с подарками нечисто. Да, правы!
       Но любовь к мужу была подобна раздуваемым ветром углям в золе, таящим скрытый жар, и потому требовала полной уверенности: или-или... Гикия на следующий день опять тихо вытащила из щели злополучный кирпич и, вставив на его место узкое донышко небольшого пифоса, приложила к венчику сосуда свое ухо.
       Потрясенная услышанным, она немедленно отправилась к Зифу и потребовала срочно собрать совет старейшин города.
       Сердце Гикии, как ей самой казалось, ухало кухнечным молотом, но она твердо произнесла собравшимся:
       -Я открою страшную тайну. Мой муж, от своего отца унаследовав лютую ненависть к нашему городу, незаметно привел в наш дом много вооруженных людей, убийц...
       -Каким образом ?- растерянно спросил архонт Микон.
       И все присутствующие сразу, наперебой, заговорили:
       -Да,да...Зачем?...Как?...
       -"Гости", выйдя из стен Херсонеса, якобы в обратный путь, проходили некоторое расстояние в сторону бухты Символон, места их отплытия. Затем они сворачивали с дороги, шли по тропам и со стадами вновь проникали в город, где раб-боспорянин незаметно отводил их в подвалы. Как я поняла, они намереваются в день памяти моего отца захватить Херсонес, так как к Прекрасной гавани должен подойти флот самого Асандра.
       -Смерть предателям! - Закричал Микон. - Убьем их!
       -Подожди, - остановил его повелительным жестом верховный архонт и кивнул Гикии. - Продолжай.
       Гикия, собрав силы, подняла на старейшин глаза, принялась излагать свой детально продуманный план:
       -Скоро подойдет этот день. Он должен быть проведен, как обычно. Приходите в мой дом и веселитесь, чтобы враги ничего не заметили, однако об опасности не забывайте, будьте умеренны в питье. Дома у каждого должны быть припасены хворост и факела. После пира вы спокойно разойдетесь и тотчас вышлете слуг с хворостом и факелами. Чтобы дерево быстрей загорелось, велите обливать его маслом. Когда я выйду со своими рабами, вы зажжете хворост и, окружив дом воинами, будете следить, чтобы ни один из врагов не ушел живым.
       -И муж твой? - спросил Зиф, после наступившей в зале тишины.
       -Ни один из врагов! - яростно повторила Гикия. В глазах ее засияли неистовые огни, и она процитировала слова гражданской присяги херсонеситов: "...и если я узнаю какой-либо заговор, существующий или составляющийся, то заявлю демиургам...Зевс, и Земля, и Солнце, и Дева, и боги олимпийские, пребывающему мне в этом да будет благо и самому, и роду его, а не пребывающему - зло самому и его роду , и пусть не приносит мне плода ни земля, ни море, ни женщины да не родят прекрасных детей"
       -Дева... Сама богиня Дева...-восторженно зашептал Микон, давно влюбленный в дочь Ламаха, и отвергнутый ею когда-то.
       Микон потому и возмущался больше всех, не желая брака Гикии с пришлым царевичем, но, справедливо рассудив: "Любви нельзя препятствовать", подал свой голос в пользу столь необычного союза - царского сына и дочери ярого республиканца. Этот союз он, однако, оговорил разными запретами, главным из которых был невыезд Садала из Херсонеса. И вот теперь Микон, повернувшись к сотоварищам, торжествующе вопрошал:
       -Ну, что я вам говорил?
       Ошарашенные, архонты молчали: настолько чудовищной казалась услышанная весть. Наконец Зиф, обведя зорким взглядом лица присутствующих, кивнул согласно головой и, выражая общее мнение, внушительно произнес:
       -Пусть будет так!
       Все "так" и произошло...
       В день памяти Ламаха население города целый день веселилось на улицах. Гикия распорядилась выставить побольше вина на пиру в своем доме, часто угощала Садала, которого приходилось уговаривать:
       -Отведай хиосское, оно еще из старых отцовских запасов.
       -Уже любое не идет.
       -За память об отце!
       Гикия хмурилась.
       Садалу пришлось пить не только хиосское...
Сама же Гикия воздерживалась: она приказала Доротее заранее наливать для нее воду в чашу пурпурного цвета, где создавалась видимость вина. Микон, страстный любитель тонких вин, отчаянно крутил на среднем пальце перстень с аметистом - амулет, предохраняющий от чрезмерной тяги к веселящему напитку, получаемому от виноградной лозы.
       Поздно вечером, когда именитые граждане разошлись по домам, Гикия предложила мужу отдохнуть: он порядком опьянел.
Она отвела его в супружеские покои, как обычно велела закр ыть на ночь ворота и все выходы, а также приказала слугам тайно выносить золото, драгоценности и одежду. Когда она вернулась в покои, позванивая ключами, Садал, сидящий на ложе, встрепенулся, произнес заплетающимся языком:
       -Я схожу, все подвалы осмотрю. Рабы напились, подпалить запросто могут...
       -Темно там сейчас, еще свалишься и попадешь прямо в объятия Аида. Давай я лучше тебя разую.
       Насчет бога царства мертвых жена ввернула намеренно. Она склонилась над сандалиями мужа, напряженно думая:
       "Ну, Садал, хотя бы сейчас, перед лицом смерти, скажи правду, излей душу, если она у тебя есть. И с моей камень сдвинь, тяжело мне каждый день притворяться перед тобой, перед людьми стыдно...Давай!...Признание наполовину снимет вину. Не сразу, но сможем мы когда-нибудь с тобой открыто смотреть в глаза гражданам Херсонеса..."
       Но Садал тупо глядел в пол.
       Уложив его, Гикия сказала:
       -Я сейчас приду.
       Она вышла, тихонько заперев дверь снаружи. Она слышала, как муж поднялся с ложа, качаясь, прошествовал к ларцу, где у него хранились ключи от подвалов, начал отпирать замок ларца.
       "Сейчас достанет то, что ему нужно, подойдет к двери, чтобы затем встретиться с заговорщиками, и обнаружит ее запертой..." - представила Гикия, быстро выбегая на улицу.
       Здесь уже были все обитатели дома, кроме Садала и его сообщников, главным из которых был ненавидимый всеми Гача. О притаившихся в подвале "крысах" слуги пока не знали.
       -Я им, подлым, вместительную амфору принес, правда, не вина, а масла. - Сказал, ухм-
ыляясь, Эвламп и добавил пьяно. – Обильно полил дверь и подпер ее, ух, и вопить же будут, подпаленные!
       Гикия приказала собравшимся поджигать дом со всех сторон. Огонь быстро начал охватывать здание со всеми его надворными пристройками. Налетевший Зефир (1) внезапно усилился, раздувая пламя. Раздались пронзительные крики, и из окон начали выскакивать рабы-боспоряне.
       __________________________________________________
       1-у греков западный ветер; тихий, приятный ветерок.

       А потом и двери подвала под натиском обезумевших "крыс" распахнулись и оттуда вылетели наружу боспорские воины в дымящейся одежде. Их, как и рабов, убивали на месте, не давая возможности проникнуть на улицу.
Сквозь завесу огня вдруг выпрыгнул босоногий Садал и закружился, сбивая с хитона пламя, по внутреннему двору. Гикия приказала открыть ему ворота. Садал, задыхаясь, миновал их, упал к ногам жены и закричал с мольбой:
       -Пощади!
       -Поздно, - глухо ответила Гикия и, отведя руку Микона, потянувшуюся к бедру за мечом, кивнула головой Эвлампу.
-Убей его!
       И пояснила архонту:
       -Много будет изменнику чести пасть от твоей руки...
       Раб радостно поднял огромный кухонный нож, которым он сегодня поверг уже много врагов, медленно приблизился к задрожавшему царскому сыну.
       Гикия отвернулась и побрела, шатаясь, в отблесках пожара по направлению к агоре (1). Предсмертный вопль Садала подхлестнул ее...

       1-агора-площадь, служащая местом для народных собраний, обычно центр города, где стоит главный храм; здесь же у др. греков располагался рынок.

       Она остановилась перед храмом, прижалась горячей щекой к холодной мраморной колонне. Микон и Зиф, которые поодаль следовали за ней, тоже остановились.
       -Надо увести ее к родственникам, - обеспокоенно сказал Микон.
       Но первый архонт города положил на его плечо свою тяжелую ладонь и прошептал:
       -Не будем мешать.
       -Прости, Дева... - с надрывом сказала Гикия. – Но я все-таки нашла в себе силы выполнить священный долг свободного гражданина...
       И оба архонта услышали легкое цоканье сандалий отважной женщины по ступеням храма.
       На белоснежной колонне на месте прикосновения щеки Гики остался след копоти, еле видимый в свете ясноокого весеннего месяца, который тут же торопливо смел Зефир.