Ревущий вепрь в вишневом сиропе

«Будет хлеб – будет и песня!»
(Л.И. Брежнев)

Пролог

Когда-то в начале «перестройки», когда кругом, как грибы после дождя стали открываться видеозалы, я очень любил смотреть фильмы про «безумного Макса». Точно не помню, но, по-моему, их было три. Но второй не был продолжением первого, равно как и третий, продолжением второго. Единственное, что их объединяло, был главный герой, которого обязательно звали Макс, но это был не один и тот же Макс, просто так по задумке режиссера обязательно должны были звать главного героя. Оно и логично. Иначе бы и фильма не было. (Прим. редактора: авторами допущена неточность. Данный фильм является трилогией по одноименным романам американского писателя Джорджа Миллера) Ну, так вот. И исполнял всех этих Максов красавец и здоровяк Мэл Гиббсон, который в те далекие времена еще не забивал себе голову вопросами христианства и любви к родине, а просто бегал по экрану со здоровенным пистолетом и мочил всех направо и налево. Причем в начале всех трех фильмов этого Макса преподносили зрителю, как эдакого рубаху-парня, милашку и абаяшку, который не то, что человека не убьет, кошки не обидит. Но как всегда появлялись по сюжету страшные злыдни и сволочи, которые творили вокруг бедного Макса такое зло и насилие, что даже спокойный от природы Макс вставал и говорил: «Доколе?!». Затем становился полностью безумным (отсюда и название фильма), брал пистолет или просто, что под руку попадется, и начинал безжалостно мочить злыдней (а они кого-нибудь жалели?) и успокаивался только тогда, когда последний злыдень после тяжелой и продолжительной болез..., тьфу, борьбы отдавал Богу душу. Но я хотел вам рассказать вовсе не о Максе. В этих фильмах меня удивляло и волновало совсем другое. Сюжет любого из трех блокбастеров разворачивался в недалеком будущем на фоне полнейшей разрухи и запустения. Причем зрителю не объясняли, что именно произошло до того, как на экране появлялся бравый Макс, и можно было только гадать, прогремела ли над землей гражданская ядерная война, или грохнулся агромадный метеорит где-нибудь в районе Вашингтона, или по всей земле взошли чернобыльские зори. Как бы там ни было, но во всех трех фильмах оставалось полнейшей загадкой, как они, собственно, дошли до жизни такой, и еще не полностью отделавшись от социалистических догм, я списывал это на мировой кризис капитализма. И тем более лишь в страшном сне я мог представить, что нечто подобное может случиться у нас. А ведь случилось! И без всякой ядерной войны, без падения метеоритов и случайных выбросов на атомных электростанциях. Наш бронепоезд, покинув, наконец, запасные пути, под веселое гиканье и залихватские пассажи на гармошке, с танцами вприсядку на броне ухнул под откос, так и не набрав скорость. Никто и не заметил, что рельсы-то, оказывается, закончились. А вместо метеорита на нас свалилась демократия, и пошло и поехало. Сначала мы выбрали президента, потом из магазинов стали пропадать соль и спички, затем они опять появились, но грянул энергетический, за ним экономический кризис, и так далее. Мы вылезали из одного дерьма только для того, чтобы тут же нырнуть в другое. Города, особенно крупные, чахли, хирели, превращаясь в бетонные руины, сады и парки в них вырубались осенью на отопление, из окон дымили буржуйки и даже городские птицы, улетев однажды на юг, так больше и не возвращались. И как в противовес этому городскому запустению, необычайно расцвело сельское хозяйство вне городских стен. Конечно, раем на земле это назвать было нельзя, но сельские жители довольно хорошо сводили концы с концами и от недостатка витаминов не страдали.
И вот на фоне этих кулис произошла одна маленькая история, которую я хочу вам рассказать, история, которая очень дорога мне. Один день. Всего один день из моей жизни. Сколько таких дней безвозвратно кануло в лету и забылось, стерлось из памяти, уступив место чему-то более важному. Но иные воспоминания остаются с нами навсегда, навечно, до гробовой доски, так и не позволив вытеснить себя, стереть или уничтожить. Наверное, они нужны нам, эти воспоминания. Этот кусочек былого, давно ушедшего, но порой кажущегося таким близким, ярким, будто это было лишь вчера. И стоит лишь приоткрыть дверь - и ты оказываешься там, на твоем зеленом поле, и на тебе все та же старая желтая майка, а в руках красное пластмассовое ведро, и ты молод и красив, и время не властно над тобой.
-1-

       Идея похода за вишней принадлежала Пашке Ефремову, единственному среди нас к тому времени женатому человеку, и, как следствие этого факта (наличие молодой жены и ребенка), взявшего на себя роль лидера и генератора идей. Он позвонил мне поздно вечером и заговорщическим шепотом, будто боялся, что кто-то чужой нас подслушает, сообщил:
- Завтра утром едем за вишней. Я такое место знаю, там этой вишни, хоть жопой ешь. Рви - не хочу. Встреча в 9:00 на вокзале с полной выкладкой и ведрами. Юлик уже в курсе.
       Меня взяли сомнения. Давно прошли те времена «бесхозных» фруктовых садов (это было еще до катастрофы), когда горожане семьями на Weekend выезжали на «природу» и под вечер возвращались с авоськами, до отказа набитыми черешней и персиками, источающими аромат на всю округу. Сейчас деревенские взялись за ум, и никого так просто не подпустят к своему фруктово-овощному раю. Я вспомнил мужика-инвалида из соседнего подъезда, вечно небритого и пьяного, ковыляющего по нашему двору на своей деревяшке, и глупо улыбающегося беззубым ртом проходящим мимо детям. А ведь он не намного старше меня, и был когда-то видным местным балагуром и заводилой, и все окрестные девушки вздыхали и опускали глаза при его появлении. Так было до того злосчастного дня, когда он с группой товарищей попытался проникнуть в сад к одному из крутых местных фермеров. Фермер был не только крутой, но и с явными садистскими наклонностями, и надругался над злоумышленниками, насколько позволяло его больное воображение. Он откупился тогда от правосудия грузовиком первосортной клубники, а парень навсегда остался инвалидом.
Ко всему прочему, буквально накануне случилась история, которая тоже не добавляла энтузиазма в предложение Пашки. Я сам стал её участником, поэтому никакие реплики вроде « Не верю, этого не могло быть!" здесь просто неуместны. А дело было так:
 К моему другу Виталику приехал товарищ из Москвы с невестой, эдакой столичной штучкой. Чтобы не прослыть "деревенщиной", мы решили повести наших «высоких» гостей в какой-нибудь крутой ресторан. Я предложил кабак с романтическим названием "Домик охотника", так как, хотя и не был в нем года два, но всегда с умилением вспоминал жаренных на вертеле кур, которых там подавали с зеленью и печеными персиками. На кур при нашей нынешней жизни я не особо надеялся, но раки, которых разводили в «Комсомольском» озере некоторые предприимчивые горожане («красные комсомольцы» как мы в шутку их называли), уж наверняка должны были быть, а также запеченные голуби или, на худой конец, воробьи. Первое впечатление, когда мы переступили порог этого заведения, было у нас, если и не совсем положительное, но и не повергло нас в шок. Ресторан, конечно, поизносился, потерял былой блеск, но был забит до отказа, что говорило о большой популярности в народе. Нам с трудом удалось отыскать свободный столик рядом с шумной компанией каких-то работяг. Да и прочие посетители совсем не походили на господ интеллигентов. Густой дым, матюги и громкий гогот создавали определённую "семейную" атмосферу. Стол и стулья были деревянными, на столе стоял пластмассовый одноразовый стаканчик с искусственными цветами, по всей поверхности столешницы красовались чёрные круги от прижигания "бычками". Но официанты были в фартуках, чинно расхаживали по залу с заложенной за спину левой рукой и коньяк разносили в симпатичных графинчиках. Бармен за стойкой был в белой рубашке и бабочке. Внешний вид обслуги ещё соответствовал былому рангу заведения, а вот как в этом «райском уголке» обстояли дела с едой и напитками, нам еще предстояло узнать. Мы бегло пробежались по меню, мгновенно поданное услужливым официантом. Жареных кур, как я и предполагал, в нем не значилось. Но я все же для очистки совести спросил:
- А нет ли у вас кур, любезный?
- Кур? – не веря своим ушам, переспросил растерянный официант, и глаза его подернулись дымкой грусти. – Кур не держим! Но смею предложить вам отличных голубей! Свежие, только вчера бегали, извиняюсь, летали. Виталик заглянул в меню, и я заметил, что глаза его медленно полезли на лоб. Он протянул меню мне. Цена за порцию голубей зашкаливала в астрономические единицы измерений, и я понял, что с нашими финансами отведать голубятинки нам не светит. Заметив наше замешательство, столичная девица многозначительно хмыкнула. Чтобы не ударить лицом в грязь перед высокими гостями, я решил совершить обходной маневр.
- Я думаю, мы начнем с закусок, если дамы не возражают. – Дамы не возражали, и это придало моему голосу еще большую уверенность. – Что у вас из закусок имеется?
- Из закусок могу предложить сыр и «завтрак туриста».
Мы заказали бутерброды с сыром, графин «коньяка» и для нашей гостьи плитку шоколада. Надо отдать должное расторопности обслуги, заказ принесли буквально через две минуты, пытаясь, видимо, путем невиданного проворства как-то скомпенсировать качество еды. То, что предстало нашему взору, было ниже всякой критики. Так называемый коньяк в графине был бледно- жёлтый, а запах у него был средний между чистым спиртом и одеколоном "Красная Москва". Сыр на бутербродах был выдержан как хороший коньяк, а плитка шоколада сохранилась ещё, наверное, со времён открытия Второго фронта.
Столичная мадам недовольно сморщила носик, но от еды не отказалась, видно, и в столице жилось не сладко. А после рюмки "коньяка" она заулыбалась и стала говорить, как ей у нас нравится. Решив окончательно покорить воображение столичной "затейливой безделушки", мы заказали раков, не забыв упомянуть, что они местного отлова, и нигде таких больше нет. Нам принесли раков, и наша спутница пришла в дикий восторг, так как она их видела только на картинках, а в столице все раки передохли ещё до её рождения. Она набросилась на них аки дикий лев и принялась уминать со скоростью зерноуборочного комбайна. Под раков и "коньяк" показался вполне достойным, и графинчик стал пустеть с ошеломляющей скоростью. Особенно по части еды и выпивки, как я уже говорил, усердствовала наша гостья. Леша, ее тогдашний жених, даже попытался немного остудить ее пыл:
- Дорогая, сбавь обороты, а то еще раком подавишься!
- Раком? – весело переспросила уже порядком захмелевшая девица, и, подмигнув почему-то Виталику, воскликнула так задорно, что за соседним столиком все вдруг замолчали и с интересом уставились на нас: «это же моя любимая поза!»
В процессе нашего буйного пиршества, я стал замечать, что из-за стола работяг-алкашей на нас время от времени озирается один из них, и как мне показалось, его взгляд задерживается на мне дольше, чем на других из нашей компании. Я тогда не придал этому никакого значения. И вот когда наш графинчик почти опустел, а наша гостья уже ни в какую не хотела возвращаться в столицу, а хотела жить здесь, среди простых весёлых людей, в зал вошла группа дюжих омоновцев. В те неспокойные времена омоновцы были известны тем, что для наведения порядка могли узаконено использовать практически любые средства: раздавать "пендели" при помощи дубинок, применять газ и водомёты, а про банальные зуботычины и говорить нечего. Их раздавали направо и налево без ограничений. Поэтому не удивительно, что с их появлением в зале прекратились не только шутки и смех, но и разговоры вообще.
В наступившей тишине омоновцы разошлись по залу, подозрительно рассматривая всех посетителей заведения. Но они смотрели на всех, кроме нас, я ещё подумал, мы тут самые благонадёжные, не вызываем у стражей порядка никаких подозрений. Но не тут-то было! В какой- то момент сразу четверо или пятеро омоновцев одновременно оказались возле нашего стола с разных сторон. И тогда мужик из компании алкашей, что косился на нас, вскочил и истерично заорал, обращаясь к нам:
- Всем сидеть! Тихо! Я капитан милиции! - И стал размахивать перед нами корочкой, похожей на студенческий билет или пропуск в публичную библиотеку. – Кто такие?! Документы, живо на стол.
Мы были, мягко говоря, удивлены: что мы такое натворили и чего от нас хотят? Дальше всё стало развиваться очень быстро. Из реплик омоновцев и капитана мы поняли, что накануне в ресторане произошла драка, а меня приняли за одного из хулиганов. Виталика и Лёху подняли и обыскали на месте, меня же вывели из-за стола и приказали стать лицом к стене и руки держать перед собой. Омоновец, что командовал мне, приказал:
- Расставь ноги и не дёргайся!
Мне вспомнился момент из какого- то фильма: " А теперь посмотрим, девочка ты или нет!" Дальше в фильме следовали садистские изыски. Омоновец этой фразы не произнёс, но стал молча и бесцеремонно меня обшаривать с ног до головы, а проще говоря, лапать. Я представил, как эта картина выглядит со стороны: чистой воды будни в баре "Голубая устрица"! Это сравнение меня развеселило, несмотря на весь трагизм ситуации, и я даже подумал, а не начать ли мне сладострастно постанывать и извиваться, чтобы вызвать улыбки у моих спутников. Но вояки этой шутки точно бы не поняли, и это могло только усугубить наше положение. Наконец обыск закончился, и старший омоновцев доложил капитану:
- У них ничего нет!
Тут мы поняли, что ни в чём криминальном нас не уличили, и начали "качать права":
- А почему, собственно, нас обыскивают, и в чём нас подозревают?
Но дальше всех в этом пошла Лёхина подруга:
- У нас вы документы требуете, а где ваши?! - она пьяно ткнула капитану пальцем в грудь,
- И кто вы такой сами будете?!
Мент от такой наглости опешил:
- Как это кто?! - заикаясь от ярости, проговорил он, - да я капитан милиции!!! - и он протянул ей корочку с фотографией. Лёхина невеста пьяно прищурилась, разглядывая фотографию, а потом заявила:
- Вроде похож.
-Что значит "похож"? Да это я на фотографии, кто же ещё! - вышел из себя мент. Омоновцы всё это время молча стояли по сторонам, тупо уставившись в фотографию капитана. По их выражениям можно было предположить, что они тоже не узнают своего начальника в удостоверении. Капитан со злостью захлопнул книжечку и сунул ее в задний карман брюк.
- Ну ладно, ребятки, гуляйте... пока, - по всему его виду было видно - он страшно разочарован тем фактом, что ему не за что нас арестовать, а еще более тем, что выставил себя на посмешище ложным вызовом своих коллег. – А вы, чего стоите!? – он повернулся к своим головорезам. – Живо у всех тут в зале документы проверить и по исполнении доложить!
Мы уже думали, что нас пронесло, но положение, как всегда, испортила Лехина невеста (ее ни на секунду нельзя было оставлять без присмотра). Влив в себя очередную порцию коньяка, она смачно рыгнула и совершенно пьяным, но на удивление хорошо поставленным голосом затянула:

Капитан, капитан улыбнитесь!
Ведь улыбка это флаг корабля!

Леха бросился затыкать ей рот, крича при этом, что-то вроде «не слушайте ее, она пьяна!!!», но было уже поздно. Мы заворожено смотрели, как капитан медленно поворачивается к нам, и глаза его наливаются кровью. Естественно, он не мог стерпеть унижений на глазах у подчиненных, да еще от какой-то малолетней пигалицы.
- Это пи…ец! – прошептал стоящий рядом со мной Виталик, и, пытаясь урвать у жизни то немногое, что еще осталось, схватил со стола графин с остатками коньяка и залпом осушил его. Помощь пришла, откуда не ждали.
- Слышь, братва, так мы что, все это время ЛЕГАВОГО задарма водкой поили!? – раздался хриплый прокуренный голос одного из работяг у соседнего стола, и шатающаяся пьяная фигура стала угрожающе надвигаться на капитана. Тут я первый раз в жизни имел честь воочию лицезреть спецназ в действии. Четким, коротким ударом приклада в шею одного из омоновцев здоровенный детина был отправлен в глубокий нокаут, что, естественно, очень не понравилось его не менее пьяным товарищам. Они выскочили из-за стола, вооруженные кто чем попало, и бросились на омоновцев. Началось месилово похлеще, чем в голливудских вестернах. О нас, как говориться, просто забыли, чем мы не преминули воспользоваться и, уворачиваясь от десятка кулаков и прикладов, выскочили из ресторана. Причем Виталик так и выбежал с пустым графином, намертво зажатым в правой руке, и мы потом потратили минут десять в ближайшем дворике, чтобы разжать ему пальцы. Все в одночасье протрезвели, даже Лехина невеста. Настроение у нас было испорченно, но когда мы вспомнили эпизод, как омоновец меня лапает, все развеселились. Я ещё рассказал, что хотел в шутку повздыхать и поохать, а Виталик развил эту мысль до того, что омоновца это "завело", и он полез лизать меня в ушко. Интересно, что через 10 лет, когда я напомнил Виталию эту историю, то оказалось, что он ее начисто забыл, как будто ее вовсе не было. Видимо, шок, пережитый тогда в «домике охотника» при виде капитана милиции, звереющего на глазах, отключил какие-то центры головного мозга, где были сохранены все воспоминания об этом нашем приключении.
Но к чему я это все рассказываю? А к тому, что опасность в саду нас будет подстерегать не только в лице местных, но и милиции, которая быстра на расправу. Даже если уйдем от деревенских, то можем еще чего доброго нарваться на ментов в поезде, которым будет очень интересно, а где это мы вишенки-то столько взяли.
Проглотив комок, вставший в горле, и вспомнив крылатую фразу нашего знакомого, режиссера самодеятельного театра и заядлого биллиардиста Ивана Степаныча «Паша, такой никогда не пойдет!», я хриплым голосом спросил:
- Паша, ты уверен? Ты все продумал?
- Не волнуйся, Димон! – не задумываясь, ответил он. – Все схвачено, верные люди рассказали, сад почти заброшенный, он скоро под рубку должен пойти, сторожей там давно нет. В общем, надо ловить момент, а то без нас все соберут.
Все же какие-то сомнения у меня оставались, но я не мог позволить Ефремову заподозрить себя в трусости и слегка окрепшим голосом ответил:
- Ладно, Паша, тогда до завтра! – и положил трубку. Я сел у аппарата и задумался. С одной стороны идея была самоубийственная, но с другой – Ефремов говорил так уверенно, что ничего опасного нет. К тому же если уж Юлик согласился участвовать в этом деле....... Юлик на авантюру никогда не решиться. Не из того теста слеплен. Или у него должна быть очень веская причина, чтобы принять предложение Пашки. А может, он просто слепо доверился Ефремову? Нет! Не такой Юлик человек. Я закрыл глаза, и передо мной возникла прекрасная картина. Стол, накрытый белоснежной скатертью, а на столе огромная миска алой, спелой вишни, с капельками воды на нежной душистой кожице. Этот живописный натюрморт развеял все мои последние сомнения, и я с успокоенным сердцем отправился в объятия Морфея.

       -2-
       
       Да, это была исключительно идея Ефремова, идея, которую он, видимо, вынашивал уже долгие дни, а может быть, месяцы. Впоследствии я часто спрашивал себя, как Пашка смог решиться на такое безумие, и приписывал это обостренному неприятию Ефремовым социальной несправедливости в любом ее проявлении. Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что все объяснялось гораздо проще: он просто постоянно хотел есть, а еще хотели есть его жена и дочь.
Ефремов часто рассказывал мне, как его маленькая дочка плачет и просит принести ей сочное сладкое яблоко или грушу. О существовании других фруктов, как, например, персик или арбуз, она даже и не подозревала. Я помню вечно печальную Пашкину жену, смотрящую на него с укором. Как хорошо понимали мы причину этого укора. Он, мужчина, хозяин, не смог обеспечить сытый достаток в семье. Пашка часто вспоминал тот несчастный абрикос, который он однажды стащил из валютного магазина, незаметно запихав в задний проход, и который они всей семьей ели на Хануку. И с каким обожанием смотрели на него родные. Но больше всего разрывала душу картина, увиденная им в детском саду. Его дочь и еще сотня таких же голодных худых детей обступили повариху и со слезами просили дать им еще компота из сухофруктов, неизвестно как попавших в их детский сад. И боль, и отчаяние на лице этой простой женщины оттого, что весь их запас закончился и вряд ли когда появится вновь. Да что там говорить, питаться здоровой едой в городе могли себе позволить лишь избранные, к которым ни я, ни Паша, ни даже Юлик не могли себя причислить. Тонны смертоносных выбросов заводов и фабрик, машин, на которых разъезжала городская знать, делали любую пищу в городе вредной, маленькие клочки земли, не занятые строениями, изредка разрождались сморщенными, горькими плодами. И даже эти плоды стоили безумных денег, и их в первую очередь отдавали детишкам. Так что, скорее всего, наш поход явился следствием отчаянья и безысходности, и я никоим образом не берусь окружать его ореолом героизма.
Но я догадывался, что у Пашки была ещё одна веская причина пойти на этот безрассудный шаг, кроме банального голода и тотального дефицита. Сам он об этом не распространялся, разве что пару раз по пьяной лавочке, но и из этих кратких рассказов, да и по моим личным наблюдениям вырисовывалась весьма трагическая ситуация. Всё началось с того, что у школы, где работала Пашкина жена Лена, неожиданно появился спонсор из местных бизнесменов. У тех это была обычная практика: чтобы не платить все налоги, достаточно было отдать мизерную часть доходов на благотворительность. Так поступали практически все более-менее преуспевшие предприниматели, поэтому Ефремова нисколько не удивили и не насторожили рассказы Ленки о всемогущем и щедром Вацлаве Виореловиче, на которого теперь молится весь их учительский коллектив. Ленке подняли зарплату, к каждому празднику, вплоть до дня парижской Коммуны, она возвращалась домой с небольшим подарком в виде пары яблок или десятка грецких орехов. Лена снова стала веселой и жизнерадостной, как в «додемократические» времена. « Жить стало лучше, жить стало веселее!» - как говорил всем известный политический деятель. Видимо, это и притупило Пашкину бдительность. Он не придавал никакого значения ставшим теперь довольно частыми Ленкиным задержкам на работе, которые та всякий раз объясняла очередным совещанием по составлению квартального плана шефской помощи.
- Вацлав Виорелович зал спортивный нам отремонтировал, а в следующем месяце новую столовую обещал! – пела довольная Ленка и закатывала глаза. Ефремов ярко представлял себе Вацлава Виореловича с мастерком в руке и в треуголке из старой газеты, ползающего под потолком в спортивном зале, и думал, что если бы все люди были такими, то у нас бы давно уже победил коммунизм. Правда, его несколько озадачила очень резкая реакция жены (Пашка был на три дня отлучен от супружеского ложа), когда он попробовал пошутить по поводу польско-молдавских имени-отчества новоявленного «благодетеля». Озадачила, но не насторожила! Однако постепенно эйфория прошла, приносимые женой "деликатесы" приелись, и Ефремов, одиноко коротая вечер очередного экстренного педсовета, в первый раз подумал, что что-то здесь не так. Удостоверившись, что дочурка крепко спит, он надел куртку и, преисполненный непонятным волнением, направился к школе, где работала его жена. Волнение переросло в беспокойство, когда он увидел огромный серебристый «Мерседес», припаркованный у школьных ворот. Но по настоящему он занервничал, когда двери школы распахнулись, и оттуда навстречу Ефремову вышла улыбающаяся Ленка с шикарным букетом и в сопровождении высокого солидного мужчины в плаще и шляпе, которому на вид было далеко за тридцать, и который нёс ей две авоськи ( ЦЕЛЫХ ДВЕ!!!) с мандаринами. Сколько такое богатство могло стоить, в Пашкиной голове просто не укладывалось!
- Любимый! – радостно защебетала Ленка, заметив Ефремова, но даже в сумерках было заметно, что она покраснела, - как мило, что ты решил меня встретить! А то я и не знаю, как с такими сокровищами ночью одной домой идти! Кстати, познакомься! Это наш бескорыстный помощник Вацлав Виорелович!
- Вакуловский! - представился Ленкин «кавалер» и, широко улыбаясь, протянул Пашке руку. Ефремов, все также изумлённо глазея на авоськи с мандаринами, как робот, пожал ее.
- Павел...м-м-м, Александрович? Если не ошибаюсь? – продолжая улыбаться, учтиво спросил бизнесмен Ефремова, - мне Елена Сергеевна о вас много хорошего рассказывала!
- Да, мне о вас тоже! – сухо выдавил из себя Пашка, но Вакуловский уже не слушал его, а обращался к Лене.
- Леночка, да как вы могли подумать, что я позволю вам одной! Ночью! Да еще в наши неспокойные времена! Прошу честную компанию в моё авто! Домчу с ветерком!
- Ну что вы, Вацлав Виорелович! Неудобно как-то злоупотреблять вашим великодушием! – потупив глазки, отвечала Ленка, но Ефремов очень хорошо знал свою жену и уловил в ее голосе явное удовольствие от оказываемых Вакуловским знаков внимания. - Мы с мужем сами доберемся! Он знаете у меня какой! Из него ж сила так и прёт! Никому в обиду не даст!
- Ну, сила не сила, а против лома нет приема! Прошу в салон! – и, распахнув заднюю дверь «мерседеса», он любезно пригласил Пашу и Лену садиться. Игнорируя дорожные знаки и красные сигналы светофоров, он быстро домчал их до дома и, сославшись на срочные дела, хотел уже было уехать. Но без особого сопротивления позволил уговорить себя зайти к Ефремовым на чашку чая с мандаринами. Пашка пытался целый вечер вести себя с ним учтиво, даже согласился выпить на брудершафт с троекратным целованием. Но, когда гость ушел, окрестил его про себя «вычурной броаской», однако рассказывать жене этого не стал, помня об «отлучении». С тех пор Вацлав стал появляться у них довольно часто, но не это больше всего бесило Ефремова, а постоянные попытки Ленки третировать Пашку по всяким мелочам, ставя при этом в пример незабвенного Вакуловского. « А Вацлав Виорелович лук обязательно кипятком обдаёт!», «А Вацлав Виорелович, чтобы вкрутить лампочку, берёт стремянку, а не становится грязными ботинками на стул!» - это повторялось по десять раз на дню в разных вариациях. А когда вконец разозленный Пашка, отметив достаточно солидный возраст бизнесмена, напрямую спросил жену, что она нашла в этом «пенсионере», Лена, вздохнув, многозначительно заметила, что Вацлав, оказывается, Пашкин ровесник, но несмотря на это, Ефремову многому можно у Вацлава Виореловича поучиться.
- Тебе, Пашук, солидности надо набираться! – она ткнула в озадаченного полученной информацией мужа пальцем. - Вацлав Виорелович, например, в семейных трусах по квартире не ходит и за стол не садится!
- В трусах!!! – Ефремов почувствовал, что сейчас просто взорвется, - а откуда это ты знаешь, в каком виде эта «броаска» по дому ходит!!!
- Ой, только не надо мне этих сцен ревности! – спокойно ответила жена. - Меньше свои любимые мексиканские сериалы смотри, а то совсем на Луиса Альберто похож стал! Лучше бы Хосе Игнасио копировал! Он мне лично больше нравится!
Пашка хлопнул тогда дверью и ушел ко мне пить водку. А недели через две он и придумал этот поход за вишней. «Подумаешь! Авоська с мандаринами! Вот припру домой два ведра с вишней и утру рыло этой «вычурной броаске»!
Безусловно, Ефремов понимал, что в одиночку провернуть такое дело было немыслимо, и для этого нужны еще как минимум двое. Архиглавнейшей задачей было уговорить Юлика. Ефремов рассказывал потом, что на это ушло две бутылки водки и несколько часов его красноречия. К концу разговора размякший Юлик готов был лезть с Пашкой хоть в жерло вулкана. Для себя же Ефремов отметил, что «характер явно не нордический, легко поддается чужому влиянию». Когда же вечером он позвонил мне, еще не до конца протрезвевший от уговоров Аврелина, то был на все сто уверен в моем согласии, стоит только сказать, что Юлик «дозрел».
Таким образом, благодаря организаторским способностям Ефремова, на следующий день наш маленький отряд «особого назначения» стоял на полупустынном вокзале в ожидании поезда. Было тихое субботнее утро, и лишь мерное шарканье одинокой метлы дворника доносилось откуда-то из толщи тумана, стелившегося над старым привокзальным перроном. Я сразу вспомнил, как в такой же утренний час студент Пашка Ефремов, подрабатывающий в ту пору дворником на Комсомольском озере, сбивал с ритма десятки парочек, уединившихся на прибрежных скамейках. Одеты мы были по-походному. Пашка, подчеркивая, видимо, тем самым свою роль лидера, нацепил ярко желтую (до рези в глазах) майку (и на какой толкучке он ее достал?). Впрочем, шорты (или трусы), органично дополняющие его туалет, были такого же ядовито-желтого цвета. Об искусстве маскировки Ефремов, по-видимому, не имел ни малейшего понятия. Для начала он провел короткий инструктаж о местонахождении сада и наших действиях и задачах в ходе проведения предстоящей операции, обильно приправляя свою речь разными шутками-прибаутками и выражениями типа «верное дело», «все схвачено» и т.п. Он пытался успокоить нас, придать нам больше уверенности, но, как мне показалось, больше успокаивал самого себя. Чего тут таить, я могу с полной уверенностью сказать не только за себя, но и за всех нас: нам было страшно, хотя мы и пытались скрыть этот страх шутками, смехом и дерзким, вызывающим поведением. Особенно это было заметно по Юлику, который вроде бы тоже шутил и рассказывал анекдоты, но почему-то курил одну сигарету за другой, то и дело бросая настороженные взгляды в сторону, откуда должен был появиться поезд. Я ещё вскользь подумал, что же могло заставить Юлика согласиться на эту поездку? Только ли выпитая водка и красноречие Ефремова? Мне в это верилось с трудом.
Наконец поезд появился из-за поворота и, издав резкий, натруженный скрежет, остановился. Немногочисленные в этот утренний час пассажиры, как привидения, отделились от стены вокзала (впечатление, вызванное еще не до конца рассеявшимся туманом) и уныло поплелись к длинной веренице вагонов. Мы тоже поспешили на посадку.
- Ну, с Богом, - произнес Ефремов и первым заскочил на подножку вагона. За ним влез я и обернулся назад к Юлику, в нерешительности стоящему на перроне.
- Давай, залезай, чего замешкался, братела? – попытался я его подбодрить на этот последний шаг. Юлик грустно посмотрел на меня, глубоко вздохнул и покорно полез в тамбур. Мосты были сожжены. Пути назад не было.
       
       -3-

«- Мерже ла тридцатка?! Мерже ла тридцатка?!» - кричала, нагруженная узлами, старушка, довольно бойко семенящая за тронувшимся и постепенно набирающим ход поездом. Ее полный мольбы взгляд кочевал от меня к Юлику, уютно устроившемуся у не закрывающейся вагонной двери покурить, как говорится, на дорожку. Дверь, как и многое другое в этом поезде, была давно сломана, и никто даже не собирался её чинить.
- А хрен его знает? – пробубнил про себя Юлик, глубоко затянулся сигаретой и, жалостливо глядя на старушку, произнес, - «Мерже, буника, мерже!» Старушка благодарно кивнула и принялась лихо закидывать свои узлы в дверной проем. Затем она также резво вскочила на подножку поезда, который набрал уже довольно приличную скорость. «Ну, бабка, дает!» - восхищенно подумали мы.
  - Мулцумеск фрумос, бэецел! – пролепетала задыхающимся голосом старушка и икнула в лицо Юлику несвежим чесночным перегаром. Еще не отошедшего от ефремовских уговоров Юлика чуть не стошнило, и он спешно ретировался вглубь вагона. Едва сдерживая смех, я помог бабушке, всеми фибрами души стремящейся в таинственную «тридцатку», занести узлы в вагон и уселся на пустую скамью напротив Пашки с Юликом.
       За грязным, наверное, с хрущевских времен немытым, поцарапанным стеклом проносились унылые городские пейзажи. Пошарпанные пятиэтажки, разбросанные между ними кучи мусора, торчащие тут и там из серой, мертвой земли железобетонные сваи и арматура. Где ты, когда-то прекрасный белый город, утопающий в зелени садов и парков? Что сделали с тобой? Кто? А главное - зачем? Неужели все это было кому-то нужно, неужели кому-то мешал шум листвы в тенистых аллеях центрального парка, смех и веселье на твоих улицах и площадях. Но что произошло, то произошло. Поздно искать виноватых, поздно лить слезы и заламывать руки с причитаниями «ах как было хорошо, ах как было здорово». Нужно просто жить, жить дальше, не делать прежних ошибок и избегать новых. И может быть скоро, еще при нашей жизни, мы сможем вновь пройтись по старым тенистым улицам, по широким проспектам, вдыхая упоительную влагу только что прошедшего дождя, наслаждаясь пением весенних птиц и радоваться простому факту нашего существования. Чтобы стряхнуть с себя грустные мысли, я отвел свой взгляд от окна и посмотрел на товарищей. Пашка читал затертый до дыр томик Шекспира, а Юлик мирно спал, положив голову ему на плечо. «Даже странно, - подумал я. - Неужели он за ночь не отоспался?» Но тут вспомнил, что сам пару дней назад одолжил ему видеокассету с Чичилиной из серии «В мире животных». Предоставив своих друзей самим себе, я огляделся вокруг.
В вагоне мы были почти одни, лишь уже знакомая нам старушка, да странного вида мужик. В мужике этом было что-то необычное. Я сразу и не понял, что именно. Но что-то такое было. Точно, его взгляд. Неподвижный, отсутствующий, и в то же время какой-то пронизывающий. Я ещё подумал, какого хрена он на меня пялится. А потом мне захотелось покурить, и я пошел в тамбур. И конечно, проходил я рядом с мужиком. И вот когда я почти поравнялся с ним, он резким высоким голосом прокричал:
- А у тебя там …….. зубы есть?
« Хорошо, что не волосики», - подумал я, а то всё это уже напоминало историю с престарелым педофилом, что клеился ко мне на пляже в детстве. Не люблю извращенцев. Могу и по хрюнделю заехать.
- Где там? - грубо спросил я.
- Где, где, - передразнил он меня, - в жопе!
И дебильно заржал на весь вагон. Юлик проснулся, а Пашка отвлёкся от Шекспира. Ну вот, опять какой-то гомодрил клеится, и откуда такие берутся?
- Да ты же за вишней собрался, я же вижу, - продолжал странный мужик, - ведро у тебя, и одет ты по-спортивному, а для этого дела зубы в жопе ох как нужны, ты мне поверь! - И мужик снова по-идиотски заржал.
«Точно дебил, - подумал я, - а с такими и говорить нужно так же». Юлик как будто услышал мою мысль, и начал изгаляться в остроумии:
- Послушайте, болезный, а зачем для сбора вишни зубы в заднем проходе жизненно необходимы? Просветите сирого и убогого! Нас в школе учили, что анус нужен для других нужд. И каких зубов должно быть больше, резцов, коренных или клыков? - Юлик явно играл на нас. - Может, и турбо надув понадобится? В жопе!
- Понадобится! Тебе, остряк, все понадобится, о чем даже подумать не можешь! - Этот мужик тоже в карман за словом не лез, - и турбо надув, и реактивное сопло, и капсюль с порохом. А зубы? Нужны зубы мудрости, каких у тебя, видно, ещё нет!
- Да в чём, собственно, дело? - уже совсем по-другому, даже с испугом, спросил Юлик.
- А дело в том…- «сейчас скажет: - Ландау, что ты д…б! - и всё, дежа вю какое- то!» - подумал я, но он сказал:
- Что я устал, да и идите вы все! Куда хотите! Хоть за вишней, хоть ещё за чем! - и странный мужик ушел в прострацию, так и не сказав главного, что он имел в виду, когда говорил о зубах в заднице. Все точки над i расставил Ефремов:
-Да он хотел сказать, что вишни там, хоть жопой ешь, о чём я вам уже не раз говорил! Да дело верное, и думать об этом нечего! Даже бомжи, и те всё про вишню в садах знают, это мы, как лохи, сидим и боимся с места сдвинуться! Да что ты, Юлик, словно он тебя напугал чем, весь бледный сидишь, он же нас на верняк вдохновлял, билет в будущее давал, можно сказать! - тут Пашка понял, что говорит очень пафосно, и сменил тему:
-Да что вы про жизнь знаете, салаги, вот я повидал на своём веку! - и Ефремов принялся живо описывать, как в Вадулуй-Водах он строил дома отдыха для богатых и наблюдал, конечно же, случайно, сцену исполнения минета во всех подробностях. Я эти жизненные истории уже слышал, поэтому пошёл курить, а Юлик сразу забыл обо всех треволнениях, и принялся жадно внимать каждому слову Пашки.
  В тамбуре я начал прокручивать разговор со странным мужиком заново, и чувство тревоги не оставляло меня. Что- то он хотел нам важное сказать, предупредить об опасности, что ли. Ведь взгляд его не был сумасшедшим, и на реплики Юлика он отвечал вполне адекватно. Но пара затяжек сигарет без фильтра «Жок» привели меня в умиротворённое состояние, и все страхи, связанные с нашей поездкой и этим разговором в вагоне, ушли куда- то далеко, а им на смену пришла картина спелой мытой вишни в тарелке на белой скатерти. Да и чего переживать из-за встречи с каждым непонятным, пусть и складно говорящим, попутчиком. Я полностью успокоился и стал фантазировать, как мы собираем, а потом везем драгоценный продукт в город, где нас встречают с цветами, как победителей. Потом я начал вспоминать, когда последний раз был в сельской местности, и вообще всякие разные истории на моем недолгом веку, связанные со сбором овощей и фруктов. Тут-то я и вспомнил одну старую студентческую байку, которой грех было бы не поделиться с несведущими читателями.
Произошла эта история еще в самом начале перестройки, когда семидесятилетняя смычка города и деревни уже почти совсем распалась, но студентов по инерции продолжали посылать в колхозы на помощь «братьям по разуму» в борьбе за урожай. В какой именно год произошли описываемые события и как звали главных участников - студенческая молва не сохранила. Доподлинно лишь было известно, что эта история действительно имела место на одном из наших факультетов, но в каждом новом ее пересказе назывался то физический, то химический, а то и вообще юридический. Постепенно она обрастала новыми подробностями и перешла в разряд легенд и мифов, рассказываемых новоиспеченным первокурсникам. Я не претендую на стопроцентную достоверность, но расскажу эту историю так, как я сам её слышал.
У нас в Универе была добрая традиция: всех бывших первокурсников, «тепленьких», еще не отошедших от летней сессии, загнать в автобусы и отправить на месячишко-другой в так называемый стройотряд. Почему он так назывался, было непонятно, наверное, предполагалось, что прошовывая свеклу или скручивая на карачках побеги гороха в рулоны, мы тем самым строим светлое будущее. Не миновала чаша сия и студентов из «дружественных стран», в основном негров, причем даже еще не студентов, а лишь окончивших подготовительные курсы, где они постигали русский язык и основы марксизма-ленинизма. Многие из них хоть и прибыли к нам из стран социалистической ориентации, но Маркса от Энгельса отличить не могли. Оно и понятно – не на всякой пальме, на которой они проводили большую часть своей жизни, были развешаны портреты коммунистических вождей. Отправкой чернокожих в стройотряд убивали сразу двух зайцев: давали им возможность углубить свои знания в матерно-разговорном, а также практическим трудом доказать свою верность идеям социализма. Для нас, живущих тогда за «железным» занавесом, тоже было интересно узнать поближе чужую нам культуру и познакомиться с некоторыми новыми обычаями и повадками, например, при принятии водных процедур. Оказалось, что у африканских негров принято мочиться в душе, а потом долго расчесывать лобок в душевой кабинке, делая на нем затейливые проборы, негромко напевая при этом свои народные песни. Можно часами рассказывать, какие еще изыски хранили «потемки» африканской души, но я и без того слишком затянул вступление, и поэтому перехожу непосредственно к самой истории.
Итак! Попали как-то в такой строительный отряд два приятеля (за незнанием настоящих имен назовем их Миша и Коля). Нормальные ребята, ничем не хуже и не лучше других. От работы не бегали, но и не перетруждались. А после работы любили хорошо поесть. Что отличает молодой растущий организм? Правильно! Постоянное желание жрать! А колхозная столовая что может предложить? Почти как в армии, перловка три раза в день даже по выходным. Приятели удивлялись: «Вроде овощи и фрукты каждый день собираем, а ничего этого в столовке близко не видим!» Ну, на поле там помидорчик перехватил, яблочком захрустел, а хотелось по культурному салатик сварганить из помидоров со свежей капустой, лучком да маслицем растительным заправить. И стали они дары садов и полей «понемножку» в домик свой таскать и кулинарные вечера там устраивать. А в комнате с ними жил негр, то ли из Бурунди, то ли из Сьера-Леоне, в общем, не суть важно. Такой толковый в этом деле оказался парень. Его папа в Париже в посольстве этой самой Леоны поваром работал, ну и паренек кое-чему у него и научился. Очень ценные советы и рекомендации давал. У нас ведь как большинство народа салат делает? Чуть ли не топором овощи нарубил, в корыто бросил, масла от души вбухал, и милости просим – салат «июньский». А негр научил, что морковку нужно соломкой нарезать, помидоры кружочками, а вот если такую-то травку потом меленько накрошить и на салатик посыпать, то вообще полный «п..ц» будет. Скоро о трех приятелях (негра я тоже в приятели записал) слава по всему отряду пошла, даже преподаватели начинание это поощряли. Пусть уж студенты салаты вечерами едят, пускай и из ворованных овощей, чем винище с водкой жрать, да под кустами валяться.
А Миша с Колей и их чернокожий друг все совершенствовали мастерство и открывали для себя новые горизонты. С овощных салатов они переключились на фруктовые. И вот как-то решили они сделать один «забубонистый» фруктовый салат, а для этого обязательно требовался арбуз. Потому как на нем все там было закручено. Из половинки арбуза вычищалась мякоть, и туда складывались все остальные ингредиенты. А где арбуз так просто достанешь, это же не крапива, что под каждым забором растет. Тут Мише с Колей кто-то и рассказал, что в двух километрах от лагеря есть, оказывается, бахча, а там этих арбузов видимо-невидимо. Вот только одна проблема имеется: бахчу эту сторож с ружьем охраняет, мол, пару ребят уже туда сунуться попытались, так он им чуть жопу не отстрелил. Палил из ружья как скаженный. А чем ружье заряжено, холостыми, боевыми или просто солью, ребята на себе проверить не рискнули. Да даже если солью, все равно, порцию «поваренной» в мягкое место получить – еще то удовольствие.
Подумали Миша с Колей: «А где наша не пропадала, уж как-нибудь мимо сторожа проскочим, нам, как говорится, не впервой!» Но решили также шоколадного соседа с собой захватить. Во-первых, арбузов больше унести смогут, а во-вторых, если сторож их увидит, то, может быть, лика его черного, страшного убоится и забудет, как стрелять. Правда, уговорить его оказалось достаточно сложной задачей, наверное, даже сложнее, чем Ефремову было уговорить Юлика. Подумайте сами, негр в чужой стране, где он, извините за каламбур, как «белая» ворона, идет на страшное уголовное дело, а именно на расхищение социалистической собственности. Но все-таки как-то уговорили. И конечно, про сторожа ничего не рассказали, а о ружье тем более.
И вот на следующий день после работы наша троица отправилась через поля и огороды на поиски вожделенной бахчи. Миша с Колей шли, шутили друг с дружкой, и то и дело на негра косились. Он вроде бы старался держаться молодцом, но только все как-то неестественно сильно потел. И жара вроде бы не африканская, а пот с того ручьями течет, еле успевает утираться. Когда подошли к арбузному полю, Миша решил во избежание разных неожиданностей про сторожа все-таки негру рассказать. Но не прямиком правду-матку резать, а немного помягче, мол, тут, не исключено, можем кого из местных встретить. Так ты, друг, если кого увидишь, сразу ложись, чтобы тебя не увидели, и лежи тихо! А Коля тем временем через кусты, что вокруг бахчи росли, на разведку полез. Негр, не на шутку испугавшись возможности появления «местных», стал потеть еще интенсивнее, и хотел бежать обратно в лагерь, но тут из кустов выскочил Коля и яростно зашептал:
- Ложись, братва, сторож там! С ружьем! Сюда прямо идет! Но, по-моему, он меня не заметил!
Миша чернокожего за грудки и на землю - бряк! Лежи, мол, уголек, тихо, и шелохнуться не вздумай! Не видел нас сторож! Он поле свое просто обходит. Будешь спокойно лежать, он мимо пройдет, нас не заметит! А у самого тоже душа аж в пятки ушла. Негр рядом лежит, потом еще пуще обливается, да на тарабарском языке своем что-то шепчет, молитвы, наверное. А запах от него, хоть святых выноси, беговые кони так не пахнут! Миша с Колей заволновались – не увидит их сторож, так по запаху точно учует! Лежат они, а сквозь прорехи в кустах видно, как сторож, словно немецкий «Тигр», на них надвигается, а из-за спины его торчит, сверкая в лучах заходящего солнца, ружейный ствол. Когда до сторожа метров пять осталось, нервы у негра не выдержали. Вскочил он, руки вверх задрал и кричит сторожу:
- Нэ стрэлайтэ!
Сторож от неожиданности сам испугался! Не каждый день в кагульской глубинке на тебя из кустов негры выскакивают. Он этих негров до сих пор только в телевизоре и видел. И еще не придя в себя от этого инопланетного контакта второго рода, он осторожно начал стягивать с плеча ружье. По его движениям и выражению лица можно было понять, что несчастный чернокожий в данную минуту абсолютно не ассоциируется у сторожа с проклятым вором и расхитителем. Более всего это напоминало ситуацию, когда суровой зимой таежный охотник неожиданно встречает на опушке Бог знает кем разбуженного, свирепого и голодного медведя. Увидев ружье целиком, несчастный отпрыск повара совсем потерял самообладание, и, издав вопль, напоминающий крик Тарзана, бросился через поля наутек. К сторожу, когда тот понял, что ему больше не грозит быть разодранным клыками и когтями страшного зверя, вернулся дар речи и он, вскидывая ружье, заорал:
- Стой, обезьяна! Стрелять буду!
Но негр проявил удивительную сноровку, которая уже много веков помогала его предкам при встрече с колонизаторами. Он бежал зигзагами, быстро и неожиданно меняя направление, что не давало сторожу возможности точно прицелиться. Сторож плюнул с досады и, осыпая негра отборными молдавскими проклятиями, кинулся в погоню. Поначалу он останавливался, чтобы в очередной раз перезарядить ружье, прицелиться и выстрелить, а потом и останавливаться перестал. Перезаряжал и стрелял как заводной прямо на бегу. И хотя он был намного старше нашего «гвинейского» друга и уступал ему в силе и выносливости, но постепенно сокращал расстояние, потому что, в отличие от негра, бежал исключительно по прямой. Потом сторож почему-то перестал стрелять (наверное, закончились патроны) и стал потихонечку отставать, годы все-таки брали свое. Но тут старик заметил на берегу местной речушки двух деревенских парубков, поивших лошадей.
- Эй! Ребята! Держи черножопого! – с надеждой закричал он, тыча стволом в сторону убегавщего. Молодежь долго упрашивать не пришлось. Они вскочили в седла и поскакали негру наперерез. Миша с Колей стояли на холме и с интересом наблюдали разыгравшуюся в пшеничных полях трагедию. Им, конечно, было жалко чернокожего друга, но все это так напоминало американский боевик из жизни рабовладельческого юга, что они не могли сдержать невольной улыбки, а, откровенно говоря, ржали как кони.
Негра поймали, связали по рукам и ногам и, привязав к лошади, поволокли в деревню, где хотели устроить ему суд Линча с молдавским колоритом, но вмешательство членов нигерийской делегации на фестивале молодежи и студентов, которые в тот злосчастный день как раз давали концерт в студенческом лагере, избавило его от страшной участи. Но все же, чтоб другим неповадно было, негра выгнали из Университета и выслали из страны. И, наверное, к лучшему. Потому что черный послал ко всем чертям социализм, и поступил в Сорбонну. И теперь, поди, процветает где-нибудь в странах капитала, а не зарабатывает грыжу, пытаясь поднять африканскую экономику.
Вот такая, братцы, история. А правда это или нет - судите сами. Я невольно усмехнулся, представляя себе чернокожего, несущегося через пшеничные поля, и почему-то подумал: «А интересно, потеет ли Юлик в минуты опасности?»
Докурив, я вернулся в вагон, и застал концовку слышанного не раз «леденящего» душу рассказа: - И мужик на балконе ВЕСЬ ВЫГНУЛСЯ В ДУГУ от удовольствия, и кричал он, аки раненый ВЕПРЬ, но не от боли, а от блаженства!
Юлик восхищённо смотрел на рассказчика, представляя, что же там творилось такое нечеловеческое на берегах Днестра, ведь ни в одном фильме с Чичилиной не было ничего хоть близко напоминающего эту сцену. Ефремов был явно доволен произведённым эффектом, а потому продолжил:
-А вот ещё был подобный случай в армии!...
- Да ладно, хватит воспоминаниями делиться! Подъезжаем к месту назначения, - сказал я, - потом доскажешь, а сейчас давайте на деловой лад настраиваться!
На холмах уже виднелись густые вишнёвые сады, и мысли о предстоящем вторжении на чужую территорию вновь овладели нами. Ещё минуту назад можно было отказаться от наших планов, ещё можно было повернуть назад, но когда мы увидели буйство этих садов, представили размер добычи, никаких шансов бросить эту затею не осталось. Мы окончательно и бесповоротно
вошли в решающую стадию операции, как говорят в военных сводках!


       -4-

Издав все тот же режущий слух скрежет, поезд остановился, и мы сошли на залитый солнцем перрон, с упоением вдыхая чистый деревенский воздух. Ефремов достал из кармана план, нарисованный явно в спешке шариковой ручкой на простом тетрадном листке в клетку, и, посмотрев сначала в него, а затем по сторонам, тоном, не терпящим никаких возражений, приказал: «За мной! Шагом марш!». Наш отряд двинулся по едва заметной тропке, уходящей в луга, к тем заветным холмам, что мы видели из поезда, захлебываясь голодной слюной в предвкушении богатой добычи. И вот мы стоим уже перед этим вишневым великолепием, не в силах ни двинуться, ни что-то сказать. Стоим в нерешительности, как прощеные грешники перед райскими вратами, не веря своему счастью.
 - Ну что? Вперед, братья Лопахины! – наконец нарушил это затянувшееся молчание Пашка и первым вошел в «рай». Мы с Юликом все еще стояли как завороженные и с восхищением смотрели на его удаляющуюся и медленно растворяющуюся среди вишневых деревьев фигуру. Так, наверное, апостолы провожали взглядами Иисуса, возносящегося на небо после воскресения. Потом мы переглянулись и, издав победный клич, одновременно бросились в глубину сада. Ефремов к этому времени уже «оседлал» одно из «роскошных» вишневых деревьев и уминал на нем вишню за обе щеки. Мы незамедлительно последовали его примеру.
Это было похоже на какое-то безумие. Мы рвали вишню и остервенело запихивали в рот вместе с листьями и плодоножками, проглатывали вместе с косточками, не разжевывая. Умом я понимал всю дикость нашего поведения, но руки, да и все тело, отказывались подчиняться остаткам не затуманенного «вишневым угаром» разума и продолжали действовать по простой инстинктивной схеме «сорвал - засунул в рот – проглотил». Инстинкт брал своё, надо было насытить изголодавшийся организм, прежде чем начать действовать осмысленно.
- Юлик! Давай сюда, здесь вишня лучше! – крикнул я примостившемуся на соседней ветке Юлику. О, Боже! Лучше б я этого не делал. Аврелин повернул ко мне лицо, и то, что я увидел, заставило кровь похолодеть в моих жилах. Я почувствовал, как волосы мои встают дыбом, а майка прилипает к спине. Безумные глаза, перепачканный вишневым соком рот, трясущиеся от возбуждения руки и звериное мычание делали спокойного и уравновешенного в жизни Юлика похожим на какое-то исчадие ада. Он напоминал доктора Лектора, с которого после 15 лет одиночной камеры вдруг сняли намордник и пустили помыться в общей тюремной бане. Когда я лет через десять посмотрел «Властелина колец», то, увидев Голума, разрывающего зубами сырого кролика, сразу понял, что тогда в вишневом саду можно было сэкономить кучу времени и денег, потраченных на компьютерную анимацию и спецэффекты. Юлик сыграл бы Голума живьем и без грима.
С каким-то заутробным рычанием Аврелин пополз по своей ветке по направлению ко мне, как вампир по фасаду дома, сверкая бифокальными очками и истекая «кровавой» слюной. Каюсь, но в этот момент я желал только одного, чтобы Юлик вдруг оступился, или бы ветка обломилась под ним, и этот новоявленный Дракула свалился бы с этой проклятой вишни и разбился к чертям собачьим. Но ветка оказалась крепкой, да и сноровке Юлика позавидовал бы сам Тарзан. Я всем телом вжался в ствол дерева и зажмурился. Я чувствовал на своем лице жаркое дыхание Аврелина и испытывал, видимо, те же ощущения, что и несчастная Сигурни Уивер, когда ее «обнюхивал» «Чужой».
В моем мозгу ярким светом вспыхнула картина райских кущей и ослепительно-голубого неба, где-то вдали вострубили ангелы, и по голубому небу мчался во весь опор Архангел Гавриил на лихом арабском скакуне, почему-то в желтой майке и в ядовито красном шлеме-ведре, как у псов-рыцарей. В метрах трех от меня Гавриил молодецким «Пт-ру-ру» остановил коня и, соскочив на землю, снял шлем. Архангел был просто прекрасен. Правильные черты лица, высокий лоб, мужественный подбородок. Широкие блестящие одежды не могли скрыть сильного мускулистого тела. Трубы вострубили вновь. Но теперь уже совсем близко, и в их звучании улавливалось что-то до боли знакомое. Слева от меня, метрах в десяти, стояло раскидистое высокое дерево, сплошь усыпанное крупными спелыми плодами. Не знаю почему, но я сразу понял, что это было древо познания добра и зла. В тени древа уютно расположился десяток - другой ангелов с трубами и выводил первые такты Марсельезы. Через четыре такта вступили скрипки, и стройный хор затянул:

Love! Love! Love!
Love! Love! Love!
Love! Love! Love!

И тут запел архангел Гавриил:

There's nothing you can do that can't be done
Nothing you can sing that can't be sung
Nothing you can say but you can learn how to play the game
It's easy

There's nothing you can make that can't me made
No one you can save that can't be saved
Nothing you can do but you can learn how to be you in time
It's easy
       
All you need is Love! – выводил на все лады необыкновенно прекрасный по чистоте и глубине голос, растекаясь по всей вселенной и наполняя собой мироздание. – Love is all you need!

There's nothing you can know that isn't known
Nothing you can see that isn't shown
Nowhere you can be that isn't where you're meant to be
It's easy

All you need is Love! – Моя душа любила и пела, пела и любила, любила всех и вся, даже Гитлера с Муссолини, даже ту жалкую, ничтожную жизнь, что влачили мы в наших железобетонных руинах, и я плакал, не зная кому еще отдать всю эту мою любовь, потому что Love is all you need!
Гавриил закончил петь, подошел и прижал меня к груди, всего исходящего от рыданий.
- В любовь веруешь? – спросил он, зажав мою голову промеж ладоней и заглянув глубоко в мои глаза.
- Верую, Ваше… - я запнулся. Кроме банального «ваше благородие» мне ничего не приходило на ум. Но Архангел все равно не дал бы мне договорить. Он резко приблизил свое лицо к моему и впился ртом в мои губы. С лицом его, доселе молодым, произошла в одно мгновение странная метаморфоза. Оно вдруг постарело, покрылось морщинами, а брови стали неимоверно большими и густыми. Но целовался он действительно классно. Я, конечно, не считал себя сексгигантом, но и женским вниманием был явно не обижен. Однако по сравнению с этим поцелуем весь мой сексуальный опыт мерк и казался лишь жалким подобием левой руки.
- Так иди и не греши больше! – произнес Гавриил, отрываясь от моих губ. Он не походил больше на Генсека, лицо его было вновь молодым и прекрасным, а глаза излучали безграничную любовь ко всему сущему. Стоп! Глаза! Это были глаза того странного мужика в поезде. На мгновенье я зажмурился, чтобы отогнать от себя это страшное наваждение. Когда я вновь открыл глаза, Гавриила больше не было, а вместо него стоял Пашка Ефремов, держа под уздцы Гавриилову лошадь, на морде которой красовались здоровенные очки в роговой оправе с толстыми бифокальными линзами. « Бедное слепое животное!» – подумал я.
- Не знаю, правильно ли мы делаем? – произнесла вдруг лошадь, поворачивая к Пашке свою очкастую морду. «Она еще и разговаривает!» – я вновь закрыл глаза.
- Все правильно, - произнес Пашкин голос, - перенести пострадавшего в тень, искусственное дыхание, массаж сердца. Видишь, он уже глазами моргает. Эй, Ватруша, давай, пробуждайся! - и он стал трясти меня за плечи и хлопать по щекам. Я окончательно пришел в себя и понял, что лежу на земле, в тени того самого дерева, на котором незадолго до этого сидел и рвал вишню. Надо мной склонились Пашка с Юликом. Лица их были немного взволнованы, но и одновременно счастливые.
- Что-то нехорошо мне, – произнес я хриплым голосом, чувствуя ломоту во всем теле, тошноту и головокружение.
- Еще бы, нехорошо, так с дерева навернуться! – назидательным тоном произнес Ефремов и продолжал в том же духе. – А все из-за чего? Нечего вишню было жрать, как скаженный. Ты когда ее последний раз ел?
Откровенно говоря, я не помнил. Может, два, может, три года назад, а может и раньше.
- Ну вот! – поучал Пашка, - а ведь и ежу ясно, что после такого долгого воздержания нельзя на фрукты так набрасываться, особенно на вишню! Чревато помутнениями рассудка, галлюцинациями, потерей сознания вплоть до полного коллапса! Ты ж не мальчик, Димон, должен понимать. Сам же всегда говорил «и упаси вас Бог наспех…..» ну, и так далее! Ну да ладно, я тоже виноват, надо было вас с Юликом предупредить, так ведь я думал, вы сами все понимаете. Юлик-то хоть сознания не терял, мозгами поехал немного, - он сурово посмотрел на Аврелина (тот виновато улыбнулся и шмыгнул носом), - но с дерева, как ты, не летал.
- Ты посиди тут в тенечке, - сказал он уже мягче. – А мы с Юликом пока этот ряд прочешем. Уже одиннадцатый час, а у нас ни одного ведра.


-5-
 
       Отдохнув минут пятнадцать, я почувствовал новый прилив сил и присоединился к своим товарищам. Вишня подействовала на нас как наркотик, полностью притупивший чувство опасности и тревоги. Мы почувствовали себя полными хозяевами сада, жизнь снова казалась прекрасной, перед нами открывались неслыханные перспективы. А как могло быть иначе, если вишни здесь было невообразимое количество, её хватило бы не только, что бы накормить наш город, но и ещё осталось бы. Больше нет голодных и бедных, все счастливы, только успевай собирать. Не удивительно, что мы стали громко переговариваться, обсуждая будущие планы, петь, а точнее орать, песни:
«Созрели вишни в саду у дяди Вани!» - громко, с хрипотцой под Высоцкого, орал со своего дерева Ефремов.
«А вместо вишен здесь теперь задорный смех!!!» - ревели я с Юликом ему в ответ с соседнего, пытаясь в конце фразы изобразить этот полный молодецкого задора смех, от которого нормальному человеку стало бы жутко. Любой посторонний, кто увидел бы нас тогда на деревьях, посчитал бы дерзкими, наглыми молодчиками.
Вдруг мы услышали, или нам показалось, что услышали, хруст ломающейся ветки. Нам бы затаиться, залечь, спрятаться, но молодость горяча и неопытна. Как часто не хватает ей хоть немного выдержки и спокойствия, тем более, когда мечты так близки к исполнению! Одним словом, мы не только не затихли, а, наоборот, с новой силой грянули песню:

Мы скажем все: «Спасибо тетя Груня!!!
И дядя Ваня, и дядя Ваня!!!»

В то же мгновение из-за вишневых деревьев к нам вышел крепкий мужик в простой рубашке и джинсах. Теперь так ходили не только в городе, но и деревне. Темные блестящие волосы, белые зубы, широкая уверенная поступь. Массивный золотой перстень с бриллиантом на правом мизинце. Его наверняка можно было принять за коренного горожанина. Но здоровый румянец на щеках и бугры мышц говорили о том, что питается он доброй деревенской пищей, а не чахлой и отравленной, что была в городе. Открытое доброжелательное лицо, легкая улыбка.
- Это что за хор Пятницкого тут у нас на гастролях? А? Ну-ка живехонько так с деревьев попрыгали! – без всякой злобы, как-то даже вполне доброжелательно, но твердо приказал мужик, и мы покорно спустились на землю.
       - Здравствуйте, юноши, из города к нам? «Наверное, городские, опять повадились наше добро воровать, сволочи, своего ничего нет, город в свалку превратили, так теперь и нас хотят в нищих превратить»
       - Здравствуйте, да, из города, на поезде к вам ненадолго приехали.
       -Понятно. « Значит, угадал, вон какие худые, особенно тот, в очках, на ученого похож, мать его. А этот коренастый за главного у них, не иначе, как нагло мне в глаза смотрит, мое ворует, а совесть его не мучает, нет. Третий, вон, отвернулся, на меня не глядит, совестливый, гад, еврей, наверное» - А к нам по какому делу? «Соврет, сука, скажет, что родственники у него здесь, или чистым воздухом приехали подышать»
       -Да у нашего товарища, - тут Ефремов указал на меня, - родственники в вашей деревне живут, его в гости давно звали, а мы за компанию, чтоб в дороге веселей было.
       - Родственники - это хорошо! «Значит, родственники у совестливого. Ну, это ты точно врешь, у нас в деревне евреи отродясь не жили!» - А как звать их? - мужик обращался уже ко мне, - я тут всех знаю.
       Я растерялся. Я не ожидал, что Пашка придумает такую версию, которую можно будет легко проверить, ведь в деревнях действительно все друг друга знают. Сказал бы, что просто выбрались на природу, или, что мы юные натуралисты, собираем флору и фауну, все было бы лучше. Но придумывать что-то новое было уже поздно, нужно было врать до конца. Я посмотрел на Юлика и назвал первую пришедшую на ум фамилию:
       -Аврелины (Юлик вздрогнул и с тоской посмотрел на меня), да вы их можете не знать, они недавно сюда перебрались, сейчас в городе тяжело, вот у кого получается, в деревню и едут.
       -Действительно, не знаю таких. «Точно еврей! И почему я решил, что он совестливый, врет, как и все». - Если недавно у нас, могу и не знать. А это они вас в сад за вишней отправили? Если они, то собирать можно, сад всем в деревне принадлежит. Бери, сколько надо! А вот если чужие к нам забредут (лицо у мужика стало суровым), то мы их всей деревней….
       -Что, ****ите?!- впервые за все время разговора робко спросил Юлик.
       - Вроде того! - и мужик выразительно показал, что они с такими делают. От наглядности увиденного у нас мороз пробежал по коже! Мужик опять улыбался. - Да вам чего бояться, вы ж свои. Или нет?! - все еще с улыбкой, но уже какой-то недоброй, вдруг спросил он.
       - Свои, свои! - хором затараторили мы.
       Мужик перестал улыбаться и как-то грустно сказал:
       - А ведь я вам шанс давал. Никакие вы не свои, я всех своих знаю. Я вас сразу раскусил. И из города к нам никто жить не едет, потому что знают, что с ними будет. Нам лишние рты не нужны, своих бы прокормить! Скажи вы сейчас правду, я бы вас отпустил, точно отпустил, ведра бы забрал, накостылял маленько – и отпустил. А вы, мать вашу, так бессовестно врать! Обидели вы меня, сильно обидели, веру мою в человека на корню сгубили. А ну сыпь вишню на землю! Сейчас вы ее у меня жопой жрать будете!!! - И столько гнева и решимости было в глазах у этого поборника частной собственности, что мы поняли, дело серьёзней быть не может.
-Высыпайте вишню на землю, чего стали?!
- Так на земле она испортится! - вяло попытался протестовать Ефремов, - а мы её детишкам, на компот...
- Не испортится, не успеет, вы её сейчас всю и съедите... Жопой!!!!! Я шутить не буду! А ну снимай штаны и приступай к еде! Всю будете есть, с косточками и веточками!
Теперь мы прозрели окончательно: нам вспомнился странный мужик в поезде и всё, что он нам говорил. Вот о чём он нас предупреждал, и вот при чём здесь были зубы! Видно, мы были далеко не первые, кто попался на удочку заманчивых предложений "срубить" вишенки по-лёгкому. На Юлика жалко было смотреть, он дрожал и никак не мог расстегнуть молнию на брюках. Мы с Пашкой снимать штаны не торопились, бред какой-то. Ефремов чувствовал свою вину, это была его идея, и поэтому первый шаг к спасению сделал именно он:
- Да мы не себе, детишкам, всё им, родненьким! - со слезой в голосе стал быстро говорить он, - голодно у нас, фруктов совсем нет, хоть бы вишенки им, горсточку! Или компотику, самую малость! А так бы мы ни за что в сад не зашли! - Пять лет в драмкружке не прошли даром.
- Компотику! Детишкам! – передразнил мужик, пытаясь воспроизвести ефремовские интонации.- Какие у тебя, салаги, детишки могут быть? Детишки! Ты в зеркало на себя смотрел!? Детишки у него! – он говорил все также гневно, но мы почувствовали, что что-то в его голосе дрогнуло. Ефремов понял, что нужно продолжать в том же духе.
- Сынок у меня и дочурка, маленькие, - и он вытащил из-за пазухи старую черно-белую фотографию, на которой были запечатлены двое худых изможденных детей, и ткнул ею под нос фермеру – кушать нечего, видите худые какие, авитаминоз туда же. Врач говорит, фруктов им надо, а как их купишь, фрукты -то. Зарплату месяцами не платят.
- Да вы товарища моего спросите,- и он ткнул пальцем в меня, - он в школе учителем работает. Дети в голодный обморок прямо у доски на уроках падают.
Я кивнул, но ничего не сказал, боясь испортить своими актерскими способностями этот яркий бенефис Ефремова, а лишь скривил физиономию, пытаясь изобразить на ней те душевные муки, которые вызывают у меня лежащие в глубоком обмороке дети. Пашка тем временем продолжал:
- Если хотите, мы за вишню эту вам заплатим, мы же не воры какие-нибудь. Все, что есть, отдадим, только бы детям вишенки привести!
Тут раздался характерный звук. Это Юлик, наконец, справился с молнией и приспустил джинсы. Мы с Пашкой осуждающе взглянули на него, а мужик так вообще рявкнул:
- В саду не срать! – видимо, Ефремов совсем заморочил ему голову, и он забыл, зачем мы должны были снимать штаны.
- Так ведь вы сами сказали, вишню кушать... – стремительно натягивая штаны обратно, и едва не плача, простонал Юлик.
- Вишню кушать? А штаны-то зачем снимаешь, парень? Ты мне зубы-то не заговаривай! Срать собрался?! Или ты жопой вишню жрешь? Ну-ка, брат, покажи талант!
Бедный Юлик в полуспущенных штанах растерянно смотрел на мужика, не зная, что ему делать, снимать ли штаны опять, или натягивать обратно. Но фермер уже не смотрел на него, а буравил глазами Ефремова, пытаясь все еще понять, врет он или нет.
- Складно поешь, друг мой! Складно! А этот, - он указал на меня – учитель, значит! И чему он детей учит в школе-то своей? Наверное, как вишню в чужих садах воровать? А? – и он хитро подмигнул мне.
- Физике учу! Закон всемирного тяготения, знаете ли.
- Как же не знать! Закон всемирного тяготения, парень, это – сила! Супротив закона всемирного тяготения никуда не попрешь. Мы по этому закону вашего брата и вешаем!!! – и он весело так засмеялся, вез всякой злобы, явно радуясь удачной остроте. Правда, Юлика при этих словах всего передернуло.
- Ну ладно, хлопцы, - сказал он совсем уже незлобно, - считайте, что я вам поверил, и, как говорится, проникся. Мы ж тут на селе тоже не звери, у самих дети имеются. Значит так, я вас отпускаю, даже денег с вас не возьму, приберегите свои гроши, - и он посмотрел на свой золотой перстень, - на другие нужды. И еще, на станцию не ходите, там сегодня вечером облава на таких как вы будет. Лично проводить буду. Так что, если попадетесь, не обессудьте, все что я сегодня вам обещал, попробуете сполна.
- Так как же нам до города добраться? Ведь только на поезде можно? – спросили мы осторожно.
- А на поезд, ребятки, идите на следующую станцию, тут недалече, километров 10 будет. Или попутку ловите! Это уж как захотите. Но, предупреждаю, на нашу станцию ни ногой. Я вам сейчас поверил, а потом, может быть, передумаю. Так что держите зубы наготове, в заднице!!! – он громко засмеялся, развернулся и пошел от нас прочь, напевая что-то себе под нос. Я узнал эту песню сразу. Это была «All you need is LOVE» Леннона.

-6-

Мужик исчез так же внезапно, как и появился, только песня ещё была слышна некоторое время. Мы не могли поверить нашему счастью. До Юлика только сейчас стало доходить, что нас отпустили и глумлений над нами не будет. Ефремов вышел из образа несчастного отца семейства и, утерев сопли, пот и слезы (Качалов, блин) весело посмотрел на нас с Юликом.
- Не дрейфь, братва, со мной не пропадёшь. Я и не в таких переделках бывал! Вот помню...
- Да подожди ты! - перебил Ефремова Юлик, - что дальше делать будем? Надо скорее на соседнюю станцию двигать, пока мужик не передумал и не вернулся!
-Эх, Юлик, - Пашка покровительственно похлопал его по плечу, - не рисковый ты человек, а для меня жизнь без риску, что еда без соли! Никаких соседних станций, сядем на поезд здесь, куда приехали. Буду я всяких царан слушать!
-Так повяжут же! - испуганно проговорил Юлик, - и тогда нам хана!
-Не боись, всё продуманно, не повяжут! - к Пашке вернулась уверенность, и он опять взял бразды правления в свои руки. - Или ты хочешь пёхом до города шкандыбать, тогда, пожалуйста! Ты, Димка, как думаешь?
Пёхом до города шкандыбать не хотелось.
-А что за план? - спросил я.
- Сейчас открыто, с песнями, идём на станцию. Если остановит кто, скажем, старший приказал. Деревенские тормоза, разбираться не станут. А на станции заляжем за насыпью, чтоб никому глаза не мозолить, и выйдем из укрытия, только когда поезд подойдёт. Прыг в него - и пусть нас ловят!
План был ничего, даже Юлик приободрился. А чтобы совсем поднять ему настроение, Пашка продолжил:
- Вот помню, произошла со мной в армии, - он мечтательно закрыл глаза, - удивительная история!
А история эта заключалась в следующем: в часть, где служил Пашка, к одному молодому бойцу из его взвода приехала то ли невеста, то ли влюблённая подруга невесты, а боец тот стоял в карауле в автопарке. Понятно, что никто часового снимать с боевого поста ради такого случая не стал, и получалось, что встретиться любящим сердцам в этот раз не суждено. Но молодая особа была настроена решительно и тайно от всех сумела проникнуть в автопарк к любимому. Когда в назначенный срок от часового из автопарка не поступило сообщение, что всё в порядке, гвардии сержанту Ефремову было приказано проверить, что там случилось. Гвардии сержант Ефремов отбыл в автопарк незамедлительно. Часового в положенном месте не было, на оклики никто не отзывался. Было похоже, что вражеские элементы ликвидировали охранника и проникли в один из боксов с секретной боевой техникой. Гвардеец Ефремов крепче сжал автомат и осторожно заглянул в бокс, готовый в любую секунду вступить в схватку с врагом. Но то, что открылось его взору, повергло видавшего виды солдата в глубокий ступор: "ликвидированный" часовой был в полном здравии, более того...!
- На коленях перед ним стояла его подруга, мастерски исполняя "омлет",- с придыханием рассказывал Пашка, - а боец ВЕСЬ ВЫГНУЛСЯ В ДУГУ от неземного удовольствия, лёжа на капоте БМП. И кричал он, аки раненый ВЕПРЬ, и в порыве блаженства передёрнул затвор автомата и нажал на курок! И не отпускал его, пока полностью не иссяк магазин, как и он сам! Пули летели над моей головой, но не было сил укрыться от них, так заворожила меня увиденная картина.
И победный крик бойца эхом разнёсся над воинской частью, и все слышали его, и на всех он действовал магически! Жены офицеров смущённо краснели и завидовали мастерству незнакомой соперницы. Офицеры чувствовали небывалый прилив сил и спешили уйти к жёнам и любовницам, а некоторые и к тем, и к другим. А командир части, импотент со стажем, полностью выздоровел и довёл жену до крайнего физического истощения. Солдаты в казармах просто обезумели и стали вырываться из помещений на свободу. Дневальные заперли двери, но не могли в одиночку сдержать такого натиска толпы. Их сминали и расчищали себе путь на волю. Только поднятый по тревоге взвод автоматчиков и несколько прибывших на подмогу танков из соседней части смогли навести порядок. Начальник караула слышал стрельбу и крик, но понял это по- своему: он решил, что часть подверглась нападению противника, и занял круговую оборону, и держал её пять дней, никого не подпуская близко, пока лично прибывший главком не урегулировал ситуацию. Ещё командующий обнаружил на столе у начальника караула листок, в котором тот просил представить караульного, его фамилия была Мамедов, и гвардии сержанта Ефремова, за мужество и героизм, проявленные в бою с врагами, к высоким наградам, вплоть до звания Героя (посмертно!). Но главком уже знал, как было на самом деле! Он разорвал листок, заехал начкару кулачищем в пятачину и зло выкрикнул: « Я этих защитничков награжу, мать их, орденами Сутулого, и гонореей впридачу! На «губу» всех, немедля!» В выражениях он не стеснялся. Когда арестованного караульного завели в казематы, другие арестанты, взятые во время недавних беспорядков, кричали: « Выводной!!! Кого привели? Мамедова?!!! Выводной, сука, выпусти!!!» И только толстые решетки и железные двери уберегли бедного солдата от суровой мести толпы!
- Вот так, Юлик, такого в фильмах у Чичилины никогда не увидишь! - такими словами закончил свой рассказ Пашка и похлопал обалдевшего Юлика по плечу.
- Да, вот какая бывает любовь! - восхищённо проговорил Юлик и тихо, но с чувством запел:
Жаркою страстью пылаю. Сердцу тревожно в груди.
Кто ты? Тебя я не знаю. Но наша любовь впереди.
И, рванув во весь голос:
Приходи же друг мой милый. Поцелуй меня в уста!
И клянусь, я тетя до могилы не забуду никогда!
И клянусь, я тетя до могилы не забуду никогда!
мы двинулись к станции. Проходя один из рядов вишнёвых деревьев, я заметил на земле свежие следы от таблы. Если кто не знает, Табла - это большой лист железа, на который укладывают ящики с фруктами. Потом ее волочит трактор на склад или еще куда. Если здесь ездит Табла, то никакой сад не заброшенный, как говорил Ефремов. Здесь наверняка работа кипит каждый день, и то, что мы встретили только одного мужика, чистая случайность. Я сказал о своих наблюдениях и выводах. Юлик сразу стал озираться по сторонам, а Пашка лишь усмехнулся:
- Да никого здесь нет, у меня информация точная, это мужик здесь случайно появился. Вот смотри! Пашка набрал полную грудь воздуха и заорал во всё горло: «О пулэ!!!!!!» По саду пошло гулять эхо, но в ответ никто не отозвался.
- Я ж говорил, никого тут нет. Ты лучше расскажи, где ты про таблу слышал.
Это была занятная история, и я начал рассказывать:
  - Это было во времена фруктового изобилия, когда школьников и студентов насильно отправляли в колхозы убирать урожай овощей и фруктов. Вот и наш факультет отправили в так называемый трудовой лагерь. Ты, Саня, тогда в армии был, а ты, Юлик, не знаю где. Короче, пропустили много интересного....
Работали мы в саду, сколачивали ящики, пили местное вино и играли в преферанс. И вот в один день решили после работы искупаться в Днестре. Для этого надо было пройти через весь сад, он заканчивался прямо на берегу. Но нам захотелось экзотики. Местный тракторист Ион ездил с куском железа позади трактора вместо прицепа. На наш вопрос, что это за «х...ня», он доходчиво объяснил, что это ТАБЛА, верх инженерной и конструкторской мысли. Вот мы и решили испытать на себе это творение, то есть доехать на ТАБЛЕ до реки. ТАБЛА оказалась вместительной, нас село пять человек, на этом её достоинства заканчивались. Как только мы поехали, поднялось такое облако пыли, что дышать приходилось через раз, а видимость снизилась до нуля. Сидеть на ней было невозможно, а стоять можно было, но с трудом. Короче, через две минуты езды мы решили, что всем изобретателям этого чуда техники, а заодно и трактористу Иону, нужно хорошенько надавать по табле. Когда эта дикая поездка закончилась, оказалось, что все мы покрыты пылью толщиной в палец, а один крендель по имени Виталик, последователь Толика Лупу в "пользованиями крэмами", который по дурости непосредственно перед поездкой на табле основательно намазался кремом для загара, покрылся раздражением, очень напоминающим сифилис.
Поскольку я упомянул Толика Лупу, то нужно сделать некоторые пояснения для несведущих читателей, лично незнакомых с этим «матерым человечищем», тем более что именно он сыграл ключевую роль в этой истории. Среди всех остальных учащихся нашего курса его выделяла, прежде всего, манера вычурно изъясняться. Например, вполне понятное для восемнадцатилетних парубков желание пойти «потрахаться» звучало в исполнении Толика следующим образом: «А не пора ли нам заняться дефлорацией юных дев!» И так было во всем. Самую удачную характеристику этому Толикиному качеству дала, на мой взгляд, одна наша знакомая, студентка филологического факультета и будущая учительница русского языка и литературы. Впервые в жизни встретив Лупу и послушав его речи, она спросила его вполне искренне: «Толик, а почему ты разговариваешь, как говна нажравшись?» Второй его отличительной чертой была неудержимая тяга к всякого рода кремам. В моей памяти ярко отпечаталась картина сидящего на железной кровати и поджавшего под себя ноги Толика и целой батареи всевозможных баночек и тюбиков перед ним на тумбочке. Толик берет очередную баночку, набирает из нее внушительную порцию крема и, размазывая ее по физиономии, повествует о страшной автомобильной катастрофе, случившейся с ним в детстве, которая и явилась толчком к этой его страсти. « И вот с тех пор я пользуюсь крэмами!» - вещает Лупу, всем своим видом и манерами напоминая старую матерую проститутку, подготавливающую себя к вечернему выходу на панель. Вот таков он – Толик Лупу. Но назад к моему рассказу.
Грязные и потные мы высадились, наконец, на берегу реки, и нашим сильнейшим желанием было скорее окунуться в живительную влагу. Берег был пустынный, поэтому мы разделись догола, и бросились в воду смывать пыль и грязь. Когда после первого купания мы вылезли из воды, кто- то самый зрячий заметил на другом берегу местных красавиц - они тоже пришли купаться. Молодецкая удаль взыграла в юных организмах, мы стали подавать женским особям маячки, звать их на наш берег, выплясывать танец маленьких лебедей и попросту дурачиться. Даже Виталик, подверженный "венерическим" заболеваниям, стал веселым и довольным жизнью. Именно он первым обратил наше внимание на то, что некоторые из "бабцов" (к тому моменту девушки уже включились в игру, прыгали, махали нам руками, и что-то кричали по-молдавски) тоже стали оголяться. Я этого с уверенностью сказать не мог, было очень далеко, другие тоже сомневались, но он доказывал, что видит это очень отчётливо, даже стал описывать анатомические особенности каждой. Видно, сыпь и регулярное использование крема для загара так благотворно повлияли на его зрение.
Так мы проспорили некоторое время, даже не заметив внезапное отсутствие среди нас Толика Лупу, который также принимал активное участие в наших «дурачествах», а тут вдруг исчез. Неожиданно позади нас раздался какой-то короткий гадливый смешок. Мы повернулись посмотреть, кто же это так гадливо смеется, и от увиденной картины нас буквально скрючило от смеха. Виталик, забыв про воспаления на коже, катался по земле и ржал во все горло. И было от чего! Метрах в пяти от нас на прибрежном песочке уютно возлежал Толик, смущенно потупив глазки, и выводил носком ноги на песке незатейливые кривые. Но не это явилось причиной нашего истерического веселья, а «мужское достоинство» (размерам позавидовал бы сам Лука Мудищев!), напряженное буквально до предела. Казалось, еще немного, и оно проломит слабую грудную клетку «любителя кремов». Я и не предполагал, что наши невинные эротические разговоры способны ввести Толика Лупу в состояние такого крайнего сексуального возбуждения, граничащего с полуобморочным состоянием. Кто-то из нас смог все-таки, едва сдерживая очередную волну накатывающегося смеха, выдавить из себя: «Иди, охладись, мерин!»
Толик поплелся к воде, зашел в нее примерно по пояс и принялся брызгать ладошками воду на торчащий как будто из речных глубин, напряженный мужской орган, пока тот не «скукожился», увял и скрылся в пучине. Покончив с усмирением плоти, он вышел на берег и виновато произнес фразу, которая также вошла в бессмертные анналы Толика Лупу: «Теоретически я хорошо подкован, а вот практики пока не хватает!»
Когда мы вернулись в лагерь, то, повстречав наших знакомых факультетских дам, Сашка Ландау, успешно осваивающий в трудовом лагере профессию бабоукладчика, немедленно заинтриговал их вопросом:
- А знаете, что сегодня с нами на пляже произошло?
- Нет! – отвечали успешно заинтригованные им дамы.
- Как! Вы не знаете!? Так я вам расскажу! У нашего Толика Лупу... – он сделал многозначительную паузу, - член встал!!!
- Как!? – голосом, полным удивления, переходящего в восхищение, спрашивали девицы, и, переводя взоры на смущенного Лупу, продолжали. - Толик, да как такое могло с тобой случиться?!!!
- В общем, такая вот история, - закончил я свой рассказ. Мы повеселились еще недолго над бедолагой Лупуй, и за разговорами почти не заметили, как дошли до станции.


-8-

На станции было тихо и пустынно, ни одной живой души ни на платформе, ни в ее окрестностях не наблюдалось. Ярко светило полуденное солнце, и все наши недавние страхи
показались нам надуманными и несерьёзными, так хорошо и красиво было вокруг. Мы неторопливо спустились за насыпь и прилегли там, на пожухлой, выжженной солнцем траве. Поезда в это тяжелое время ходили редко и с перебоями, поэтому, настроившись на долгое ожидание, мы разложили на развернутом листе «Вечернего Кишинева» привезенную из дома небогатую снедь, состоящую из пары кусков черного хлеба, банки морской капусты и трех плавленых сырков «Дружба».
- О питье, конечно, никто из вас не позаботился? – укоризненно сказал Ефремов, как будто сам проявил в этом вопросе заботу покруче коммунистической партии, на что тут же среагировал Юлик и достал из своей кошелки небольшую бутылку бананового ликера.
- Воду, я имею в виду, балда! – усмехнулся Пашка.
- Ну не хотите, как хотите! – обиделся Юлик и попытался засунуть бутылку обратно в сумку, но Ефремов схватил его за руку.
- Ладно, давай, чего уж там. Дернем по маленькой! Только я посмотрю потом, как вас на жаре развезет! – он лихо свернул на бутылке пробку и, припав губами к горлышку, сделал внушительный глоток. – Фу, бля, и где ж ты, Юлиан, такую бурду-то достал?
Он, было, хотел передать бутылку дальше, но передумал, и, припав к горлышку еще раз, сделал глоток не меньше первого, вследствие чего содержимое бутылки уменьшилось на добрые три сантиметра. – А вообще, ничего ликерчик, освежает!!! – и он передал бутылку мне. Я глотнул ликера и тоже подумал, что бывает и хуже. А еще я подумал, в каком из одесских подвалов его изготовили. На бутылке, впрочем, все было написано на заграничном, а внизу красовалась надпись «Made in Greece».
« Перикл за такую дешевую подделку, наверное, яйца бы каленым железом выжигал», - подумал я и протянул бутылку Аврелину. Тот, без комментариев, явно получая от этого удовольствие, уменьшил содержимое еще на треть. Мы закусили, чем Бог послал, допили ликер и умиротворенно прилегли на солнышке. Я развернул газету, на которой еще недавно лежала наша небогатая снедь, и от нечего делать стал просматривать заголовки. Уделив пару минут криминальной хронике, я наткнулся на кулинарную страничку от известного всем нам повара Андрея Макаревича, полную рецептов каких-то изысканных экзотических блюд. Моему возмущению не было предела. Зачем они это всё печатают? Человеком, который последние три года питался исключительно консервированной морской капустой да сырками «Дружба», подобные публикации могли рассматриваться только как злобное кощунство и неприкрытое издевательство! Но тут мой взгляд упал на следующий заголовок, и я почувствовал необъяснимую силу некоего божественного провидения над всеми событиями сегодняшнего дня:
Котлеты из вепря под вишневым соусом
       Приготовление
Взять котлетную часть вепря с косточками, положить в маринад на 4 часа. Вынув, положить в кастрюлю, снабдить кореньями и пряностями, с частью корицы, влить ложку бульона, стакан вишневого сиропа и за 2 ч до отпуска поставить на огонь и сварить до мягкости. Потом разрезать пополам и далее в виде котлет с косточками, посыпать молотою корицей, полить вишневым сиропом, засыпать кисло-сладким хлебом, прибавить немного процеженного сока, в котором варились котлеты, и поставить в горячую печку на 15 мин, часто поливая собственным соком.

На какое-то мгновение мне показалось, что с портрета улыбающегося Андрюши на меня смотрит тот самый мужик из поезда и подмигивает мне левым глазом. «Вот оно, пьянство под палящим солнцем!» - подумал я и отложил газету.
Между тем солнышко разошлось не на шутку. На небе не было ни облачка, и скоро майка моя была насквозь мокрая от пота, а в горле пересохло, мама - не горюй. Но больше всех страдал Юлик. Он ежеминутно утирал физиономию носовым платком и пьяно ныл:
- Пить хочу! Мы что здесь, всю жизнь сидеть будем! Хоть бы в тенёк какой уйти!
-В теньке на нас быстро внимание обратят, весь тенек возле станции, а там, чего доброго, местные появятся, – попытался я объяснить Юлику, только вот зря упомянул о местных. Юлик весь как-то сжался и запричитал:
- Местные? О-о, эти суки не спят! Они нам куканов-то наставят! Наедимся досыта! С Сенькой Тузиком! – у него явно начинался пьяный бред, усугубленный жарой и чувством тревоги. Я попытался успокоить Аврелина:
- Да не волнуйся ты так! Кстати, я за станцией то ли магазин, то ли забегаловку какую-то видел. Я думаю, по одному к магазину сбегать, пивка попить – можно! Хочешь, иди первым, раз от жажды помираешь!
- Что ты? Что ты? – стал отмахиваться от меня Юлик, - не пойду, и вас не пущу, нельзя, везде царане, повяжут, уж лучше здесь!
-Да чего ты причитаешь?! Никто нас не повяжет, Пашка дельный план придумал, а не хочешь в магазин идти, я сам схожу, живительная влага действительно не помешает!
- Не пущу! - опять завопил Юлик, - Паша, скажи ему, чтоб не ходил, всех выдаст, местных на хвосте приведет, и тогда нам капец! Страшно даже подумать, что они с нами сде...! – Он не успел закончить фразу, в горле его раздалось громкое клокотание и Пашка, до сих пор сохранявший молчание, предостерегающе закричал:
- Димка! В сторону! Сейчас блеванет!!!
И точно, в то же мгновение Юлика вырвало фонтаном, мы с Пашкой едва успели отскочить, чтобы нас не забрызгало. Блевал Юлик много и долго, а главное, громко, и мы не на шутку встревожились, а не услышал ли нас кто-нибудь на станции. Я пополз наверх и выглянул из-за насыпи. На станции было по-прежнему тихо и безлюдно. Когда я спустился вниз, Пашка стоял рядом с «опустошенным» Юликом, по-дружески обняв его. Он смотрелся, как добрая старая няня, успокаивающая разволновавшееся дитя. Ефремов утирал ему физиономию обрывками «Вечернего Кишинева» и говорил:
-Успокойся, Юлик, никого Димка не приведет на хвосте, он в армии служил, разведчиком, вот и разведает, что к чему!
- Да не разведчиком, а радистом, - поправил я.
- Понял, Юлик, радистом, это ещё круче, всякие там плакаты "Враг подслушивает!", "Не болтай в эфире!" Про осторожность не понаслышке знает! Иди, Димка, а я пока Юлику расскажу, какие удивительные истории со мной случались.
И пока Юлик не успел вцепиться в меня, чтоб удержать, я осторожно вылез из-за насыпи, и, бодрым шагом обогнув станцию, уверенно направился к старому деревянному строению, которое я принял за магазин. Пока я шёл к нему, у меня опять пробежала мысль, что же такое заставило Юлика поехать с нами. Если б я так боялся, как он, то точно никуда бы не поехал. Что-то здесь не так! Теперь я был на все сто уверен, что Пашка что-то скрыл от меня в рассказе, как он уговорил Аврелина. Но времени на дальнейшее раздумье не было. Я подошёл к магазину. Войдя внутрь, я сразу понял, что опасения Юлика не лишены смысла. В углу за стойкой стояло несколько крепких битюгов, пивших доброе молдавское вино, и самый крупный из них громко рассказывал: «Ши й-ам спус: "Дуте дракулуй", мынеле пе излом ши падать!». А потом заорал продавщице пьяным прокуренным голосом:
- Виорика, киздэ мэтий! Репеде! Вин ши ракиу!
Продавщица метнулась исполнять команду, и по тому, как быстро она это делала, я понял, что вызвать гнев этой компании она не хотела.
-Бугем друзьями! - ужасно коверкая русские слова, поднял тост амбал, все заржали и выпили. Мне стало ясно, что ни в коем случае нельзя привлекать к себе внимания с их стороны, а то это может плохо кончиться. Поэтому я подошёл к прилавку и как можно развязней сказал:
- Буна зиуа! Даци-мь вэ рог о халбэ де бере!
На этом мои познания в молдавском заканчивались. Продавщица абсолютно равнодушно приняла от меня деньги и, налив бокал пива, с грохотом водрузила его на прилавок. За стойкой тут же стихли разговоры, и я спиной почувствовал устремленные на меня взгляды пьяной компании. Не до конца осознавая, что делаю, я с полной кружкой повернулся к битюгам, поднял ее в приветственном жесте и, крикнув «Бугем друзьями!», немедленно выпил. Я хотел поставить пустую кружку обратно на прилавок и уйти из магазина, но компания в ответ крикнула " Сэнэтате!", и пригласила меня к своему столику. Отказываться было чревато, да и в неформальном разговоре за "пахар дэ джин" можно было выведать интересную информацию, ведь за этим я и шел.
- Можно мне, пожалуйста, еще бокальчик пива? – вежливо попросил я продавщицу.
- Нужно говорить «Бокал на повтор!» - буркнула Виорика таким недовольным тоном, что я невольно почувствовал себя ущербным, поскольку не знал таких «элементарных» вещей, но пиво налила, и я с кружкой, полной душистого пива, направился к битюгам.
После выпитого компания была настроена добродушно, и, поняв, что по-молдавски я не понимаю, они стали говорить и по-русски. После нескольких дежурных фраз «давайте знакомиться» и «очень приятно» я заговорил о том, как хорошо у них в деревне и можно ли перебраться к ним жить на постоянку из города.
-Таких не помню, кто бы на постояньку к нам приезьжаль, - заговорил один из компании с явным молдавским акцентом, - но едут всякие козли наше кровное воровать, поркуле маре!
-Ты это сажаль, ты растиль это, чтоб брать без спросю! - со звоном в голосе проговорил второй. Видно, тема пришлых, обворовывающих сады, была для всех в этой деревне очень актуальна, и вызывала неподдельную ненависть и злость.
- Но всем им будет жопа! - амбал с силой стукнул кулачищем по столу, и, склонившись ко мне, дыша в мое лицо тяжелым перегаром, продолжил. - Ты, другь, не подумяй, если кто к нам по-челёвечески, с душой, мы и пахар де джин, ши мамалиги дадимь. Но кто со злём к нам, мы их, мы их...! – и амбал со злостью швырнул пустой бутылкой в стену. Та со звоном разбилась, во все стороны полетели осколки.
- Виорика, унде умбли!? Репеде ракиу! - заорал он продавщице.
Продавщица быстро принесла водку и молча стала собирать осколки. Когда она проходила мимо амбала, тот со смехом ухватил её всей пятернёй за мягкое место, Виорика завизжала, а компания громко загоготала. Такие выходки явно поднимали им настроение.
- Вот быль недавно слючай в саду! - продолжил амбал, - поймали мы одного не из наших мест, сорваль, сука, три яблёка и спряталь их в карман. Мы его хотели просто отп...деть, но пришёль Игорь Петрович, он у нас старший, вот с выдумкой мужик!
Из дальнейшего описания Игоря Петровича следовало, что это "истинный ариец, непримиримый к врагам рейха", то есть к похитителям фруктов, и что именно его мы сегодня повстречали в саду.
-Так он ему все три яблёка, а они уродились большие, красные, в одно место запихаль и отправиль его, в чём мать родила, на соседнюю станцию поезда ловить! - давясь от смеха, вещал амбал.
- Он специально для этого всегда с собой вазелин и дрын-самотык носит! - вставил, смеясь, другой головорез. Все остальные одобрительно кивали головами, явно восхищаясь выдумкой и изобретательностью Игоря Петровича.
« Ну, с выдумкой у вашего Петровича не очень, - подумал я, вспоминая сегодняшнюю встречу с ним, - и вишня всё же не яблоко!» - но представлять дальше, что с нами могли сделать, не хотелось.
- А вот ещё другой слючай недавно быль, - продолжил словоохотливый амбал. - Двое козлёв из сада смогли уйти незаметно с награбленным, и спрятались за насыпью на станции... (при этих словах я напрягся, но, к счастью, этого никто не заметил) ...там мы их и взяли!
- Думали, падли, в поезд сесть! - уже во весь голос ржал амбал и все остальные.
- Одного Петрович себе забраль на недельку, а второго мне даль как самому отличившемуся. Да, этот даже лючше Виорики быль! - блаженно улыбался рассказчик.
« Вот так-то, мы думали, что там мы в безопасности, а на самом деле судьба наша висит на волоске!» - думал я, лихорадочно соображая, что же нужно делать.
- Да, ваш Петрович мужик с головой! За Игоря Петровича! Бугем друзьями! - крикнул я, поднимая бокал с пивом, а остальные дружно подняли стаканы с водкой. «Глядишь, ещё пару стаканов, и этих орлов можно будет не опасаться!» - с надеждой подумалось мне. Надо было скорее покинуть эту шумную компанию, не доводя разговор до "ты меня уважаешь?", и предупредить Пашку и Юлика, что за насыпью находиться больше не безопасно. Поэтому я как можно искреннее посетовал, что мне нужно торопиться, а так бы я ещё побыл с такими хорошими собеседниками, и тут же подумал, куда здесь можно торопиться. Только на поезд. А тогда возникал вполне резонный вопрос, зачем я сюда вообще приезжал? Не будь они так пьяны, точно бы спросили, и что тогда им отвечать? Но битюги ничего подозрительного не заметили (или мне так показалось) и вполне естественно сказали мне "друм бун". Выйдя из магазина, я почувствовал, как хорошо на воздухе, а не в компании этих дегенератов. И, слегка пошатываясь, но довольно скорым шагом, направился к насыпи, чтобы рассказать о полученных данных, и сообща решить, что же нам делать дальше.

-9-

Пашка и Юлик сидели там же, ни о чём не подозревая. Аврелин выглядел вполне спокойными и даже никак не прореагировал на мое внезапное появление, так как, затаив дыхание, слушал очередную "удивительную" историю.
- И музыкант Шура ВЕСЬ ВЫГНУЛСЯ В ДУГУ, и запел "Очарована, околдована" на две октавы выше обычного, а на гитаре заиграл соло сродни Ричи Блэкмору! - нараспев закончил Ефремов. На Юлика эти истории действовали благотворно, он переставал нервничать, бояться каждого шороха. Не хотелось нарушать этой идиллии, но нужно было срочно принимать решение, что делать дальше. Я вкратце пересказал полученную информацию, упуская, правда, подробности расправ местных над похитителями фруктов, дабы не травмировать слабую нервную систему Аврелина. Но даже в таком виде эта информация произвела на Юлика гнетущее впечатление. Пашка был спокоен, ведь он, как и я, принял успокоительное в виде ликёра, а Юлика даже "допинг" не брал. Опять начались причитания, зачем он с нами поехал, что надо скорее "рвать когти", всех повяжут, и прочее, и прочее. Не известно, сколько бы это продолжалось, если бы вдалеке не послышался гудок приближающегося поезда. Лицо Ефремова расплылось в улыбке:
- Всё, Юлик, приближается наш хэппи-энд! Сейчас сядем в этот паровозик - и пламенный привет Игорю Петровичу и его команде! А дома тебе за эту вишню БОЛЬШОЕ СПАСИБО скажут!
Я не переставал удивляться, как быстро может меняться настроение у Юлика. Как только Пашка произнес эти два волшебных слова "хэппи-энд", Юлик тут же заулыбался, нытья как не бывало, и он в порыве радости полез к нам обниматься:
- Я с самого начала знал, что всё у нас получится, и вишня какая большая нам досталась, отборная. Чего же мы стоим! Скорее на перрон и домой, домой! А Игорю Петровичу наш Х...Й!!! - громко выкрикнул Юлик.
Поезд быстро приближался, на станции подозрительных личностей мы не заметили, поэтому поспешили на платформу, чтобы сразу заскочить в вагон и не подвергаться лишнему риску. Поезд остановился, двери в вагоны стали открываться, мы уже сделали шаг, чтобы зайти, но проход нам преградил суровый неулыбчивый проводник:
- Куда прёшь? Билеты покажи!
- Да нам всего пару остановок, до города, может, мы с вами напрямик, без кассы .....! - Ефремов многозначительно подмигнул проводнику.
-Ты что, не видишь, это не электричка, а поезд дальнего следования, со всеми удобствами! Да вам зарплаты за год не хватит, чтобы даже в тамбуре проехать! Митрич! - крикнул он проводнику из соседнего вагона, - сколько у нас стоит в тамбуре проехать до города?
Митрич назвал астрономическую сумму. Мы с Пашкой поняли, что эти гады издеваются над нами, но сделать ничего не могли.
- А если в сортире? - неожиданно спросил проводника Юлик.
- Что в сортире? - не понял тот.
- Ну, если мы поедем не в тамбуре, а в туалете, будет дешевле? - наивно продолжил Юлик. Проводники заржали.
- Да ты что, паря, за пользование парашей двойная цена! Плюс мыло и бумага за отдельную плату! - вставил свои "пять копеек" развеселившийся Митрич. Тут и до Юлика дошло, что над нами потешаются.
- Да пошли вы в тухис! - зло крикнул он.
-Чаво? - протянул Митрич.
-Ну, в тухис, тухис, - Ефремов при этом выразительно показывал рукой вдоль железной дороги, чтобы не акцентировать внимания на обидном слове. Но проводники были дубоватые, иностранными языками не владели, и Митрич спросил:
- Это чего, типа доброго пути так желают?
- Таким кровопийцам как вы! - зло процедил Юлик и демонстративно отвернулся. Но для проводников такая характеристика была явно не ругательной, а даже скорее хвалебной, они ещё шире заулыбались и счастливые ушли в вагон.
- Вот же суки! Была б моя воля, я б им, козлам, обрезание без наркоза тупыми ножницами сделал! - продолжал возмущаться Юлик.
- Можно ещё на кукан посадить, - задумчиво сказал Пашка. Было видно, что мысли его заняты не проводниками, а чем-то другим.
- А не пойти ли нам к машинистам? Как говорится, за спрос денег не берут. Они точно не такие зажратые твари, как эти.
Пока мы подходили к локомотиву, Ефремов с каждым шагом преображался всё больше и больше! Лицо его принимало страдальческое и "жалостливое" выражение, походка становилась неуверенной, и мне даже показалось, что из правого глаза по небритой грязной щеке потекла скупая мужская слеза! Я понял, что машинисты будут подвергнуты "душещипательной" истории из разряда "Сами мы не местные, избиты молдавской полицией, есть нечего, платят мало. На жизнь нам НЕ - ХВА - ТА - ЕТ!!!!!" Слёзы и сопли, занавес!
Поравнявшись с дверьми в машинное отделение, мы застали машинистов за неторопливой беседой "за жизнь". Чтобы привлечь их внимание, Пашка жалобно всхлипнул, и представление началось!
- Братишки, родные, не оставьте в беде! Извините, что такие молодые просим у вас помощи, но больше ждать нам её неоткуда! - дальше всё шло по нарастающей! Голод, нищета, куча оборванных худых детей, сволочи проводники, безысходность! Машинисты уже не улыбались, а сочувственно кивали головами в такт рассказу, а к концу старший из них, лет пятидесяти, пару раз отвернулся и провёл рукавом рубашки по глазам. Жаль, что у этого спектакля одного актёра было так мало зрителей! Только мы и машинисты. Нет, вру! Где-то в середине «представления» после особенно слезной Пашкиной реплики позади нас раздалось колоритное «Ой, вэй! Чтоб я так жил!». У нас появился еще один зритель. На перроне, неподалеку от локомотива, стоял небольшой, пузатенький мужчина предпенсионного возраста, явно семитской наружности, при пиджаке и галстуке (не по погоде оделся, бедолага), с большим холщевым мешком, который уж совсем не гармонировал с остальным его «прикидом». Он тоже проникновенно слушал Ефремова, ежеминутно пуская комментарии наподобие вышеприведенного, и сочувственно качал головой. А Пашка, окрыленный успехом, пусть и не у многочисленной аудитории, с новой силой принялся «давить» зрительскую слезу. Уж если он сумел растопить лед в сердце «выдумщика» и «заплечных, даже, скорее, заягодичных дел мастера» Игоря Петровича, то два наивных добродушных железнодорожника казались ему «легкой добычей». Он закончил свой монолог и взглядом, полным мольбы и надежды, уставился на готовых расплакаться машинистов. Старший из них раскрыл, было, рот, но в наступившей тишине абсолютно не в тему раздался вопрос невесть откуда взявшегося «мешочника»:
- Я, конечно, извиняюсь! Но не скажет ли мне кто из присутствующих, есть ли на этой станции билетных касс?
Все «присутствующие» осуждающе посмотрели на него, мол, тут такая драма, а он с какими-то кассами лезет. С ответом явно никто не торопился. Пузатик в пиджаке быстро смекнул ситуацию и извиняющимся голосом сказал:
-А-а, понимаю, не знаете! Ну, я тогда сам поищу! – он взвалил свой мешок на плечо и направился к зданию вокзала. Мы проводили его все теми же гневными взглядами, пока он не скрылся в станционных дверях, и вновь с надеждой повернулись к машинистам.
- Полезайте, хлопцы! – сказал старший, - все туточки в машинном отделении и разместитесь, о цене сойдемся, не боись! Мы ж не хапуги, вроде Митрича! – и он кивнул в сторону вагонов. «Вот оно, наше счастливое избавление!» - подумал я, и тут кто-то нежно взял меня под локоток. Я оглянулся и остолбенел. Рядом со мной стоял и улыбался белозубой улыбкой не кто иной, как наш старый знакомый Игорь Петрович. Он был не один, а в сопровождении толстого угрюмого мужика, который в свою очередь держал за руку Ефремова.
- Не делай лишних движений, жидяра! – злобно прошептал мне на ухо Петрович, так, чтоб этого не слышали окружающие, в первую очередь машинисты, а затем звонким веселым голосом провозгласил:
- Привет честной компании! А железной дороге наше почтение! – и он кивнул машинистам. – Долго у нас на станции стоите?
- Да еще минут десять, бригадир поезда с помощником пивом решили у вас затариться. Тяжелая была поездка! Километров за двадцать отсюда от банды Сиреневого с трудом смогли уйти. Совсем распоясались бандюки.
- А, ну да, ну да! Пиво у нас хорошее, сами варим, на весь район слава о нем идет. Вот и ребята эти, - он указал на нас, - гостили у нас, гостили, а пивка нашего так и не попробовали. Мы их похитим, с вашего позволения, пивком угостим. Ребята ведь никуда не торопятся? А следующей электричкой домой к маме поедут.
И он нежно, под ручку, как любящий отец ведет единственную дочь под венец, повел меня вглубь перрона. Позади нас напарник Петровича волочил упирающихся Пашку с Юликом. Мы остановились в тени навеса и Петрович, все также улыбаясь, начал допрос:
- Ну-ка, юноши, рассказывайте, кто такие, и вишня у вас откуда? Только не надо мне говорить, что у бабушек местных на базаре купили! Во-первых, чтоб три ведра вишни купить, столько бабла надо, что вам и не снилось, а на миллионеров, простите, ребятки, вы никак не тяните! Во-вторых, рынка у нас и в помине нет. Так что колитесь, милые, колитесь, где вишню взяли!
- Да, ясно, где, Петрович, - сурово пробасил толстый мужик, - что с ними тут шуры-муры разводить, из сада нашего вишня, я ее, родимую, и в Африке узнаю.
- Да погоди, ты, Иван! Ты же знаешь, как я сказки слушать люблю! А тут у нас сразу три сказочника собралось! Братья Гримм! - он указал на Пашку с Юликом, - и этот, как его, а, Андерсен! – Петрович дружески похлопал меня по плечу.
- Ну что? Кто первый начнет? – Петрович обвел нас взглядом, но уже без улыбки. - А то мне много чего интересного рассказывают, и про голодных детей, и про то, как жена ногу сломала. В общем, начинается гора слез и море эпилептических приключений! А вы, может, чем-то новеньким меня побалуете?
- Так мы же говорили,.... вишня... для детишек, - подал слабый голос Ефремов, по-видимому, сам не веря, что эта история проканает в данной ситуации. И ежу было ясно, что Петрович издевается над нами, да еще делает при этом вид, будто впервые нас в жизни видит.
- Та-а-к, чувствую, ничего нового я сегодня не услышу, - грустно вздохнул Игорь Петрович и вдруг резко и неожиданно, брызжа слюной, заорал: - А ну, байстрюки сраные! Живо! Фамилии, адреса и телефоны!!!
- А телефоны-то зачем? – тихо и испуганно пролепетал Юлик.
- А это чтоб родным быстро сообщить, где тела забирать! А то с почтой всегда волокита, не так ли, Иван? – зловеще пояснил Петрович. При этих словах с нами сделалось дурно, а Юлик стал медленно сползать на асфальт, но Иван ловко ухватил его за талию и поставил на место. Руководитель облавы, глядя на это, лишь пренебрежительно усмехнулся и подмигнул своему напарнику:
- Смотри, Иван, как очко-то у этих пидоров взыграло! Что, страшно? Я же говорил тебе, Ваня, никуда они не денутся. Я еще в саду по этим наглым рожам понял, что ни на какую другую станцию они не попрутся! Сюда придут, как миленькие!
- А хоть и на другую станцию! – вторил ему, ухмыляясь, Иван, - откуда ж им знать, что на всех вокзалах и автобусных остановках в радиусе сорока километров наши люди расставлены, чтоб таких вот говнюков ловить. И где же вы, ребятки, все это время прятались? За насыпью, небось, сидели?
- Понятно, за насыпью! Где же еще? Не они первые такие «умные»! – не унимался Игорек. - А какие мне песни пел вот этот коренастый про детушек своих голодных? Ты, Иван, просто бы разрыдался на месте! Не скрою, и меня проняло! Едва не поддался сентиментальности!
Тут нам и открылись глаза на коварство и изощренный садизм Игоря Петровича. Конечно! Тогда в саду он и не думал нас отпускать. Петрович просто знал, что куда бы мы не пошли, он все равно держит нас за яйца. Он лишь играл с нами, как кошка играет с мышкой! А может решил, что с тремя молодыми парнями, пусть и ослабленными недостатком витаминов, ему в одиночку справиться будет сложновато, ну и придумал этот коварный ход! А ведь артист – не хуже Ефремова. Всех нас «переодел»! «Мы ж тут тоже не звери, у самих дети имеются», «на станцию не ходите! Там облава будет!» Что еще он там говорил? Наверное, даже хорошо, что мы его не послушали и на эту станцию вернулись. А то шкандыбали бы пехом по жаре километров двадцать до следующей, прямиком в лапы других сельских головорезов. А так хоть отдохнуть да поесть успели, я даже пивка перед смертью хлебнул!
- Ну что ж, факт кражи налицо, вашу мать! Поедете, значитца, с нами! – подытожил Игорь Петрович и указал пальцем на старенький автобус «ПАЗ», стоявший в отдалении у края платформы. Мы даже не заметили, как этот автобус там появился. Я мельком взглянул в его открытую переднюю дверь, и мне стало не по себе. За баранкой сидел и нагло ухмылялся тот самый громила, с которым мы пили в магазине. «Но всем им бугет жопа!!!» - страшным откровением пронеслось у меня в голове, и нестройный хор с жутким молдавским акцентом пьяно затянул:

Не хочется верить о смерти, поверьте
В шестнадцать мальчишеских лет!

Петрович с Иваном уже хотели нежно под руки сопроводить нас к автобусу, но тут из дверей станции прямо на нас выскочил страшно веселый и довольный мужчина с мешком, и закричал, увидев нас и размахивая над головой свежекупленным билетом:
- А, я таки нашел!!!
Облавщики расступились, пропуская счастливого обладателя железнодорожного билета, но тут взгляд Петровича упал на подозрительный холщевый мешок. Он тут же отпустил мою руку и как коршун бросился на «мешочника»:
- Извините, гражданин, а что у вас в мешке? Разрешите полюбопытствовать?
- Не газгешу! – прокартавил мужчина и сделался еще круглее, надувшись от возмущения, - это мое личное дело. Да какое вы вообще имеете пгаво меня об этом спгашивать?
- Пгаво? – передразнил его Петрович. – Право мы имеем. Мы – добровольная дружина по защите колхозных садов от расхитителей. Может, вам еще удостоверение показать?
- А-а-а, дгужина! – уже спокойно протянул «мешочник», но глазки у него как-то странно забегали, - так бы сгазу и сказали! Я бы вам сам все показал и гассказал! Ничего особенного у меня в мешке нету, клянусь женой Цилечкой. Я был тут у годственников, в Делакэу, они дали мне немножко гостинцев на догогу.
- Так, а вот мы сейчас и посмотрим, что это за гостинцы, - сказал Игорь Петрович, развязывая конфискованный мешок. - Ага! Яблоки! Килограммов двадцать! Хороши гостинцы! Иван! А ну, поди-ка сюда, взгляни! Да оставь ты этих байстрюков, никуда они не денутся!
Иван отпустил Пашку с Юликом, но, все же стараясь не терять нас из поля зрения, шагнул к Петровичу и заглянул в мешок.
- Из нашего сада! – резюмировал он, - а в Делакэу такие яблоки отродясь не росли!
« Ну вот, еще один еврей с ворованными фруктами, - с тоской подумал я, - три еврея и русский, расклад три к одному получается! Вот и поспорь теперь с теми, кто с пеной у рта кричит о том, что евреи всю Россию разворовали и продали! Добро пожаловать в клуб!»
- Слышали? – обратился Петрович к новому расхитителю колхозного добра, - говорите живо, где яблоки взяли?
Но новоявленный расхититель совсем не хотел «колоться» и вновь затянул песнь о «делакэевских родственниках». Я смотрел на него и думал, кого он так мне напоминает! Точно! Профессора Фигейсмана с теоретической кафедры. Такой же толстенький, рыхлый, похожий на колобка. И хотя сложившаяся ситуация абсолютно не располагала к веселью, я невольно улыбнулся, припоминая забавные моменты с ним из студенческой жизни. Например, как Фигейсман со стула упал. У нас во многих аудиториях были стулья с откидывающейся седловиной, как в кинотеатре. И вот однажды вызвал Фигейсман одного студента к доске, а сам присел на такой стул в первом ряду. Я уж не знаю, с какой целью был там сделан этот первый ряд стульев, в том смысле, что стулья были, а стол перед ними отсутствовал. Ну, так вот. Сидит он, а седловина то ли с дефектом была, то ли просто не выдержала внушительного веса профессора, но она вдруг откинулась под ним не назад, как обычно, а вперед. Вследствие чего Фигейсман с размаху плюхнулся на пол, а жир на нем заколыхался, как фруктовое желе, и колыхался секунд эдак десять (как в анекдоте «у чьей жены жопа толще»). Зрелище было смешное просто до озверения, все очевидцы мгновенно «прыснули» в кулаки или давились от смеха, закрывшись толстым учебником по теории твердого тела, пытаясь сделать вид, что с интересом изучают элементарную ячейку Вигнера-Зейца. Наверное, если бы мы сразу раскрепощёно и открыто отсмеялись, минут через пять все бы успокоились и нормально продолжили бы долбить «гранит кристаллической решетки», но уважение к профессорскому званию мешало свободному выходу эмоций, и лекция превратилась в сплошную муку. Некоторые плакали и синели от натуги, пытаясь из последних сил сдержать лавину рвущегося наружу хохота. Труднее всех пришлось Рябухину, который в этот момент стоял у доски и объяснял решение задачи о вычислении адиабатического минимума энергии. Он то и дело умолкал, отворачивался, и, припадая лбом к доске, начинал как-то неестественно дергаться, и сидевшие в первом ряду слышали слабое, сдавленное, но не до конца заглушенное тряпкой для стирания мела «Боже! Я сейчас издохну!» Конец этому безобразию положил сам Фигейсман. Он доброжелательно посмотрел на аудиторию и сказал: - Так, товагищи, студенты! Сейчас мы все вместе дгужно посмеемся, а затем продолжим нормально заниматься!» Вторая история связана с очередным сильным землетрясением, когда ошалевшие от страха студенты табуном неслись на улицу по лестнице, и я в их числе. Обгоняя неуклюжего колобка Фигейсмана, я услышал, как тот в такт бегу довольно приговаривал: «Пять- шесть баллов, пять- шесть баллов!» Докатившись до огромной толпы, пытающейся протиснуться в явно не рассчитанные на такую ораву университетские двери, профессор выпятил пузо и провозгласил:
- Товагищи студенты, сохганяйте спокойствие! Сейчас мы все организованно покинем здание! Вот вы! – и он схватил за рукав студента из солнечного Бенина Саизону Иньяза. – Вы будете мне помогать наводить погядок!
Несчастный «уголек» полным отчаянья и безысходности взором посмотрел сначала на профессора, затем перевел его на толпу, штурмующую дверь. В этот момент здание опять довольно сильно тряхнуло. Видимо, в своей родной саванне ему еще не приходилось сталкиваться с подобными природными катаклизмами. Он с проворством обезумившей макаки схватил мирно стоявший у стены коридора стул и с воплем «Я здесь умру!!!» бросился к огромному окну, наподобие магазинной витрины, и принялся молотить стулом по толстому (миллиметров 5) стеклу. Наверное, в экстремальных ситуациях в человеке, а особенно из далекой Африки, действительно просыпаются какие-то недюжие способности. Стекло разлетелось вдребезги буквально с третьего - четвертого удара. Негр отбросил стул в сторону и со скоростью леопарда бросился бежать прочь от здания университета.
- А стоимость стекла вычтем из стипендии! – кричал ему вдогонку ошарашенный Фигейсман, - это безобгазие, товагищи, не дгужите с Саизону!
- Димыч! Ты что стоишь и улыбаешься, как болван? – донесся до меня злой шепот Ефремова, - не слышишь, что ли, что я говорю?
- Чего? .....?
- Чего? Чего? Бежать надо, пока они этим лохом заняты!
- Профессором?
- Каким, на хер, профессором? А, неважно! По моей команде все бежим к товарняку, - он едва заметно кивнул в сторону, где на запасных путях стоял старый товарный поезд, - пролезаем под ним, а дальше огородами!
- Я не побегу, – тихо и грустно сказал Юлик, - это без меня!
- В отказ уходишь? Ты что, не понял, что с нами будет?
- Не побегу! – упрямо и тупо повторил Аврелин. - Сами бегите! Так оно еще, может, обойдется, а поймают - точно убьют!
Ефремов с сожалением посмотрел на Юлика и произнес:
- Значит так, ты, Юлик, как знаешь, но другого шанса может и не быть, - он кивнул в сторону сторожей, с пристрастием допрашивающих «профессора», - я считаю до трех, и на счет три мы бежим к товарняку, ныряем под него - и в поля!.... Раз!......
- А я вас еще раз спрашиваю, где яблоки взяли? – доносился до меня сквозь биение сердца настойчивый голос Петровича.
- Два!.... – также тихо прошептал Ефремов.
- Я вам таки гусским языком объясняю. Я был у своей золовки, Сагочки, в Делакэу, она и дала мне этот мешочек с яблоками! И сказала, кушай, Монечка, на здоговье, и вся семья твоя пусть кушает. Ну почему вы мне не вегите? – гнул все ту же линию любитель яблок.
- Три! – уже в полный голос закричал Ефремов, и мы с Пашкой со всех ног бросились по направлению к товарному поезду.
- Сто-о-ой, бл-я!!!! Все сюда!!! – раздался у нас за спиной страшный нечеловеческий рев Петровича, но это только придало нам ускорения. Буквально за считанные секунды мы оказались у товарного поезда. Мне тут же вспомнились «Приключения неуловимых мстителей», и ярко представилось, что сейчас над головой должны засвистеть пули. Но пули не засвистели, зато в сантиметре от моей головы пролетел кусок заточенной арматуры и с эдаким призвоном вонзился в деревянную стенку товарняка. Я испуганно оглянулся. Рассекая могучим торсом воздух, как греческий олимпиец, за нами несся, обгоняя свой собственный мат, здоровяк Петрович. Тщетно пытаясь поспеть за своим начальником, чуть поодаль бежал его менее спортивный помощник, раскручивая на бегу что-то вроде древней пращи. Не желая больше испытывать судьбу, я МУХОЙ юркнул под поезд. Последнее, что я заметил, были сиротливо стоящие на платформе, брошенные и врагами, и друзьями, Юлик с «профессором».
« Не побежал все-таки! Эх, Юлик, Юлик! Хотя....., может, он и правильно сделал!» – подумал я, вспоминая торчащий из стенки вагона кусок арматуры. Когда я спустя мгновение вынырнул по другую сторону железнодорожной насыпи, Ефремов уже был там и зигзагами уносился в некошеные луга. Я прыгнул с насыпи и во весь опор помчался за его желтой майкой лидера. Преследователи не обладали, видимо, нашей сноровкой в искусстве пролезания под днищем вагона, но вскоре и им это удалось. Я это понял, потому что матюги Петровича, еще минуту назад приглушенные двойными стенами товарного поезда, вновь зазвучали громко и отчетливо. Погоня продолжалась. Товарняк помог нам выиграть метров 20-30 у наших врагов, но тяжелые ведра с вишней не позволяли бежать так же быстро, как им, поэтому расстояние между нами неумолимо сокращалось. Была лишь одна надежда, что пузатый помощник Петровича выбьется из сил, и Петрович решит не преследовать нас в одиночку. В то, что из сил выбьется сам руководитель облавы, вообще не верилось! Он бежал без устали, как машина. Если бы не трехэтажная, витиеватая матерщина, то можно было бы подумать, что нас преследует терминатор (а может быть советские терминаторы так запрограммированы?). Видимо, Бог услышал наши молитвы, и позади раздался задыхающийся голос пузана:
- Петрович! Сбавь обороты! Нету сил моих больше! Хрен с ними, со сволочами!
- Жми на все гашетки, ху...ло!!! – прорычал в ответ Петрович, и как мне показалось, лишь прибавил в скорости. Эта словесная перепалка между нашими преследователями на мгновенье отвлекла мое внимание, и я не заметил, как Ефремов, бегущий впереди, вдруг резко взял вправо и побежал почти перпендикулярно нашему первоначальному направлению. Я продолжал бежать вперед, как вдруг какая-то потусторонняя сила или мой внутренний голос истошно крикнул мне: «Стой!!!». Я сразу понял, почему Пашка так резко поменял направление. Я стоял на краю здоровенного оврага, метра три в ширину и глубину, а моя правая нога уже зависла над бездной. Перепрыгнуть его, да еще с ведром вишни, не представлялось возможным
« Ну, вот тебе и гоплык, Дима!» – подумал я, а за моей спиной тут же раздался довольный голос Петровича:
- Ну что, бля? Попался, жидяра? - и загорелая рука с золотым кольцом на мизинце попыталась ухватить меня за майку. В это мгновение я скорее инстинктивно, чем как-то осмысленно, отклонился в сторону, и Петрович, так почитавший закон всемирного тяготения, увлекаемый силой инерции, полетел в бездну. Я даже не стал наблюдать, что с ним там будет, и рванул вправо вдоль оврага, ориентируясь по желтой майке Ефремова, как мореход по солнцу. Позади меня, там, где случился «несчастный случай на производстве», испуганный голос пузатого сторожа спрашивал:
- Игорь Петрович? Ты как там, жив? Не повредился?
В ответ полетели волны отборного мата. Признаки жизни у Игоря Петровича были на лицо. И значит, погоня еще не окончена, это лишь очередная временная задержка.
- Димка, скорее, вон к тем камышам! – крикнул мне Пашка, указывая на бегу куда-то вдаль. Метрах в ста от нас действительно колыхались на ветру высокие заросли камыша.
« Точно, - подумал я, - укроемся в камышах». Один Великий Основоположник много лет назад, скрываясь в Разливе от царской охранки, тоже, наверное, в случае опасности сразу уходил в камыши. И я прибавил шагу. Заросли были все ближе и ближе, а за моей спиной опять раздавались матюги и топот преследователей. Но я уже различал отдельные растения и отчетливо слышал, как камыш шумит на ветру.
- Шумел камыш! Деревья гнулись! – истерично заорал я спонтанно возникшие у меня в голове строки. В это мгновение Ефремов пробил своей коренастой фигурой камышовую стену и исчез из поля зрения.
- А ночка темная была!!! – и вот уже я в прыжке, которому позавидовал бы сам Боб Бимон, влетел в нее вслед за Пашкой, пригибая и ломая эти непрочные, высохшие на жарком июльском солнце растения. Я еще летел, когда услышал истошный возглас Ефремова:
- Димка, не беги! Здесь болото!
Но остановиться я, конечно, уже не мог, так как находился в «свободном парении». Стена камыша оборвалась так же внезапно, как и началась. Оказалось, это не были действительно заросли, тянущиеся на десятки или сотни метров, а всего-навсего узенькая полосочка, отделяющая луга от какой-то клоаки, наполненной черной вонючей жижей. И вот я лечу в эту мерзкую зловонную жижу, еще в полете успевая рассмотреть в ней Пашку, ушедшего в это дерьмо по самые плечи, полуопрокинутое красное ведро, которое он придерживает правой рукой, и рассыпанную по поверхности болота алую вишню. Комизм ситуации, это я отметил еще в полете, заключался в том, что Ефремов не столько боролся за свою жизнь, пробуя выбраться из трясины, в которой он увяз, на мой взгляд, основательно, сколько пытался свободной рукой загрести обратно в ведро рассыпанную вокруг него вишню. Мое приземление, или лучше сказать, приговнение, называйте, как хотите, было более удачным. Благодаря Пашкиному предостережению, я успел оценить ситуацию и сгруппироваться, поэтому ушел в болото лишь по пояс и строго вертикально, задрав высоко вверх мое ведро с вишней. Из него, кстати, не просыпалось ни ягодки.
Болото оказалось не глубоким, я явно чувствовал под ногами твердое дно.
« Ну, слава Богу, хоть не утонем!» – с облегчением подумал я, и, повернувшись к Пашке, сказал: - Да брось ты эту вишню, выбираться надо, загребут!
Ефремов посмотрел на меня, в глазах его читалось отчаянье и полная безысходность:
- Эх, Дима, - сказал он грустно, - если бы ты знал, как мне эта вишня нужна! - И он вновь принялся остервенело запихивать вишню обратно в ведро. Он управился довольно быстро (благо, не так много рассыпалось), я протянул ему руку и помог вылезти из трясины. Клоака, служившая, видимо, когда-то оросительным каналом, была не очень широкая, и мы потратили не больше минуты, чтобы добраться до противоположного берега. Лишь только наши усталые ноги коснулись твердой земли, позади нас послышался шорох раздвигаемых камышей, из них выглянули озлобленные физиономии Петровича и его помощника. Рожа Петровича была не только озлоблена, но еще и вся исцарапана и в синяках, наверняка после падения в овраг.
- Всё, суки, попались! - проревел Петрович и хотел рвануть к нам, но вовремя увидел канаву с жижей и остановился.
- К-к-как вы там оказались?! - заикаясь от злости, проговорил он, - а ну иди ко мне, быстро!
- Сейчас, приползем, хочешь, сам к нам прыгай, чего стал? - с улыбкой ответили мы. - Тут не ГЛЫБОКО!
- Ах, падлы, ещё издеваетесь?! Да я вас, да я вас .....!!!
Но мы его уже не слушали. Нужно было решать, что делать дальше. Позади нас были дышащие злобой враги, впереди бескрайнее поле. Где-то там должна быть дорога, а значит надежда, что какой-нибудь добрый самаритянин из водил не побоится перепачкать кресла стекающим с нас дерьмом и возьмет нас до города. «Муниципальных» средств передвижения, к сожалению, нужно было избегать, потому как везде можно было нарваться на людей Игоря Петровича. И мы двинули через поле. Петрович с напарником продолжали призывать нас вернуться, и даже обещали не бить, а только "дать п...ды!" Но мы отклонили это "заманчивое" предложение красноречивым жестом из кулака и оттопыренного среднего пальца, что вызвало новый всплеск негодования по ту сторону клоаки. И тут из-за небольшого пригорка мы услышали приглушенный шум автомобильного двигателя, и звуки какой-то до боли знакомой блатной песни.
- Димка! Скорей! Там машина! – радостно воскликнул Ефремов, - ну вот, видишь, даже идти не пришлось. Сейчас мужиков попросим! Если что, половину твоего ведра им отвалим. Они хотя бы до Бульбоки нас.....
Он не договорил и ошарашено уставился на пригорок. Из-за пригорка показался и медленно полз прямо на нас милицейский «Газик», а из него неслось залихватское "Эх, хвост, чешуя, не поймал я ничего! Ля- ля- ля - ля- ля- ля- ля- ля- ЛЯ!- ЛЯ!- ЛЯ!", многократно усиленное динамиками на крыше. Расцветка машины и мигалка не оставляли никаких сомнений, что это менты! И по тому, как Петрович счастливо заорал: "Ну, всё, суки, теперь вам жопа!", мы поняли, что это конец! Напарник Петровича от радости сучил ножками, размахивал руками и кричал ментам: «Ажутор, ажутор!" Бежать не имело смысла, и мы молча стояли, пока "Газик" не подъехал к нам и не остановился. Из машины вылез мент с сержантскими нашивками.
- Норок, Петрович! Че с‘а ынтынплат?
- Норок, Санду! – радостно заорал с другого берега Петрович, - это гады городские в наш сад залезли! Вяжи их и вези своим омоновцам на экзекуцию! Пусть выпишут им по полной программе!
- Ну-ка! Поглядим! – сержант вытащил из машины резиновую дубинку и подошел к нам. - Стоять! Не двигаться, кому сказал! Буду делать обыск!
- Ты - первый! – сказал он Пашке, ухмыляясь и похлопывая дубинкой по ладони, - подними руки!
- Так вы же ударите? – резонно заметил Пашка.
- Нет! Слёво офицера! – ответил сержант и стал концом дубинки поднимать Пашкину левую руку.
Затем он размахнулся и я подумал: «Все! Сейчас е...нет!» Ефремов зажмурился, готовясь с честью принять очередной удар судьбы, но сержант почему-то не ударил, а закричал, уставившись на дубинку:
- Думнезэл мэтей! Петрович, мэй, они же в говне все! Во! Имущество казенное запачкал, бля! Я их в машину свою не пускать! Только что два часа салон мыл, мэй!
Игорь Петрович грязно и цинично выругался, но не в силах ничего изменить крикнул сержанту:
- Ладно, Санду! Придержи их, мы сейчас подойдем! - «облавщики» скрылись в камышах, но по громкой матерщине Петровича я понял, что они двинули вдоль клоаки, туда, где она заканчивалась, либо где ее можно было бы форсировать без ущерба здоровью.
Сержант присел на землю, вытер дубинку о траву и закурил. Я посмотрел на него: вроде вполне нормальный парень, не старше нас. И чего он вздумал нас бить? Наверное, во всем виноваты погоны. На некоторых людей, особенно со слабой нервной системой, погоны оказывают некое магическое действие сродни Толкиенскому кольцу всевластия. Яркий пример - Миша Финкельштейн, наш бывший сокурсник. Скромный, тишайший паренек, такой, как говорится, и мухи не обидит. А в армию загремел, так слава о нем шла по всей Одесской области: такие зверства над «молодыми» творил, что у бывалых дембелей волосы дыбом вставали.
Я тоже полез в карман за сигаретами, но, вытащив оттуда в дребадан размокшую пачку, всю пропитанную дерьмом из клоаки, тут же отбросил ее в сторону. Сержант, заметив мои страдания, протянул мне сигарету.
- С города, что ли? – спросил он.
Угу! – ответили мы.
- Да, в городе теперь хреново! – задумчиво выпуская клубы дыма, промолвил мент. - Вот у меня брат младший тоже давно уже до города поехал. Учиться, говорит, хочу! Мэй! Чему там в городе научат? Каждое лето приезжает, худой, болной! Мать плачет! А он одно! Вот выучусь, все узнаете про Мишу Фотю.
- Ну, так ты бы, отпустил нас, начальник! – с надеждой в голосе произнес Пашка, - ведь не понаслышке знаешь, какова она, городская доля-то! Да разве мы бандиты какие? Если б не дети голодные, да жена беременная (О! Беременная жена! Это уже что-то новенькое. Я всегда завидовал Пашкиному умению импровизировать), разве ж мы в сад ваш залезли!
Сержант вдавил бычок в землю и лукаво посмотрел на Ефремова.
- Говорили мне, что вы там в городе не только бедные, но и хитрые! Разжалобить, мэй, меня решил? Понимаю, конечно, трудно тебе в городе, но и порядок должен быть. Украль – отвечать должен! А то закону не будет! А! Вот и Петрович бежит!
И действительно, легкой трусцой к нам приближались дружинники. Глаза Игоря Петровича прямо сияли от счастья. Казалось, не будь мы по уши в дерьме, так он бы нас сейчас обнял и расцеловал:
- Ну, наконец-то, попались голубчики! – радостно кричал Петрович, - спасибо, Санду, подсобил! С меня бутылка! У тебя веревки нет случайно? Вязать будем гадов, чтоб опять не драпанули!
- Не-е! – протянул сержант, - веревки нет! А наручники я тебе не дам. Во-первых, казенные, а во-вторых, в говне перепачкаете.
Петрович опять посуровел, взглянул на напарника, и я прочитал в его взгляде внезапное озарение:
- Ну-ка, Иван, ремень снимай! Твоим ремнем свяжем.
- Да как же, Игорь Петрович, - пытался сопротивляться Иван, - брюки ж упадут!
- Не упадут, бля! Живот надуешь! А не поможет, так пиджак в брюки заправь! – Петрович взглянул на ноги своего напарника. - И шнурки вынимай! Второго шнурками свяжем!
Иван злобно посмотрел на Петровича, потом на нас, но приказ выполнил. Затем он крепко связал нам руки за спиной, мне шнурками, а Пашке - ремнем.
- Ну что? Обратно на станцию их вести?
- Нет! Зачем на станцию? Тут пока эту рыпу обойдем, а потом еще полтора километра шкандыбать! – размышлял Петрович, - лучше прямиком через поле! Минут за пятнадцать дойдем.
- Ну, Санду, бывай! Спасибо тебе! Вечером приходи, праздник у нас! Я выставляю! – попрощался он с сержантом, и крикнул нам, - а ну пошли, за мной живо, мать вашу!
И наша траурная процессия двинулась через поля. Впереди гордой поступью шагал Игорь Петрович, за ним плелись я и Пашка, все в дерьме и со связанными за спиной руками, а замыкал колонну Иван, босиком, с заправленным в брюки пиджаком, да с нашими ведрами в руках. С тяжелым сердцем шагали мы в полную неизвестность. Не прошло и десяти минут, как вдали показалась деревня. По всей вероятности она и была целью нашего путешествия. Не доходя до деревни, мы наткнулись на компанию местных ребятишек, играющих в футбол на пустыре. Петрович подозвал одного из них, маленького пацаненка лет двенадцати, и что-то начал говорить ему по-молдавски. Как пить дать, речь шла обо мне с Пашкой, так как пацаненок то и дело оглядывался на нас с каким-то насмешливым нехорошим выражением на лице, а затем сделал нам красноречивый жест, проведя ребром ладони по своей худой шее. В который раз за этот день мне сделалось не по себе, а пацаненок уже мчался во весь опор в направлении деревни. Мы продолжили наш путь, и вскоре я услышал глухие удары колокола, возвещающие, по-видимому, о нашем прибытии.

-10-

Петрович с Иваном вели нас по деревенским улицам, на удивление пустынным в этот послеобеденный час. Все вокруг как будто вымерло. Ни души. И куда они все подевались? Ответ мы получили, как только вышли на центральную площадь деревни. Недаром бил церковный колокол. По огромному скоплению народа я понял, что здесь собралось все местное население. Но что они собираются тут делать, неужели наши скромные персоны, пусть даже «матерых воров и грабителей», должны вызвать такой нездоровый ажиотаж у местных крестьян? Или мы как на машине времени попали в какое-то махровое средневековье, и сейчас нам устроят здесь публичную казнь с отрубанием голов и четвертованием? Нет, не похоже! Толпа была настроена вполне дружелюбно, на нас вообще мало кто обращал внимание, быть может, лишь те, с кем мы сталкивались, что говорится, нос к носу, с удивлением косились на наш внешний вид и связанные руки. Мы прошли сквозь толпу к серому двухэтажному зданию, отдаленно напоминающему дом пионеров, над дверьми которого масляной краской крупными буквами было написано «Сельсовет».
- Игорь Петрович! – взмолился Иван, - может, развяжем иродов? А то стою здесь, как идиот полный, босиком и с заправленным пиджаком. Перед народом неудобно! Засмеют!
- Ладно! – сжалился Петрович, - никуда они теперь не денутся. Развязывай!
Иван скорехонько развязал нас, вновь подпоясался, вправил шнурки в туфли и вручил нам наши ведра:
- Нате! Улики свои сами таскайте. А то уж натаскался я сегодня за вас!
В этот момент к Петровичу подошли два молодых дюжих хлопца с повязками дружинников на руке.
- Разрешите доложить, Игорь Петрович!? – пробасил один из них, - на вверенном нам участке, то есть автобусной станции, подозрительных личностей не обнаружено!
- Почему самовольно покинули пост!? – злобно прошипел главный дружинник, - а вдруг ворюги сейчас попрут!
- Так, Игорь Петрович, вечер уже скоро, следующий автобус все равно аж в десять часов, – оправдывался первый.
- А нам на празднике тоже погулять хочется! – добавил второй. – А то всегда, как бухать, так нас на дежурство отправляют. Несправедливо!
- Я вам потом справедливость покажу, долбо....бы! – погрозил им кулаком Петрович. - Присмотрите пока вот за этими двумя!
Он взошел на ступени сельсовета и обратился к народу:
- Бунэ зиуа, драджий приетень! Здравствуйте, дорогие друзья односельчане! Сегодня, как издавна повелось, отмечаем мы Праздник Урожая. Славно потрудились мы в этом году.....
Игорем Петровичем можно было заслушаться, говорил он без бумажки, легко и доходчиво, как не снилось даже дорогому Михаилу Сергеевичу. У меня немного отлегло от сердца. Не из-за нас весь этот сыр-бор на площади, не по нашу душу бил колокол…..
- но хотелось еще сказать пару слов о тех, кому наплевать на наш нелегкий крестьянский труд, о тех, кто пытается отнять у вас потом и кровью заработанное богатство!
Я навострил уши. Было видно, что Петрович явно клонит к чему-то очень нехорошему.
- Мы привели их сюда, к нам на праздник, чтобы вы сами решили, что делать нам с этим отрепьем рода человеческого! В этот знаменательный день......., е...на в рот! – последнее крепкое выражение Петровича было обращено не к народу, а явилось спонтанной реакцией на внезапный оглушительный рев моторов где-то в конце улицы, заглушающий всё и вся. Клубы пыли, поднявшиеся выше растущих вдоль улицы деревьев, скрывали источник этого рева, и создавалось впечатление, что в деревню вошла танковая бригада. Я мельком взглянул на Петровича и, отметив в его взгляде мимолетный испуг, понял, что он знает, что случилось, и что это не предвещает ничего хорошего. Между тем рокот моторов и туча пыли неумолимо приближались к площади, на которой мы все находились. Старушки набожно крестились, детишки, кто заплакал, кто бросился врассыпную, остальная толпа находилась в неком промежуточном состоянии между паникой и любопытством. Наконец рев достиг площади перед сельсоветом и оборвался. В прорехах оседающей пыли все увидели колону из пяти - шести машин, возглавляемой огромным джипом «Cherokee». Я понял, что к нам в гости пожаловал кто-то очень «крутой». Хочу отметить, что дело было в начале девяностых. Это сейчас мало-мальски успешный бизнесмен сразу обзаводится джипом, и никого это не удивляет, а тогда на таких машинах разъезжали либо бывшие партийные функционеры, либо бандюки первого эшелона, что, в конце концов, означало одно и то же. Когда пыль совсем осела, двери машин стали открываться, и из них принялись вылезать крепко сбитые парни в спортивных костюмах, вооруженные режуще-колющим, а некоторые и огнестрельным оружием. Дружно и слаженно они выстроились в живой коридор от задних дверей джипа до сельсовета, у дверей которого застыли в немой гоголевской сцене я, Пашка, Петрович с Иваном и два парубка из дружины. Двери джипа еще некоторое время оставались закрытыми, а за его тонированными стеклами ничего разобрать было нельзя, поэтому я терялся в догадках, какому из «высоких» гостей мы обязаны этим визитом. По мне, так я ожидал увидеть кого угодно, от Филиппа Киркорова до Фиделя Кастро. Но ни тот, ни другой не почтили нас своим присутствием. Дверь джипа медленно отворилась, и оттуда вылез на свет Божий довольно интеллигентного вида мужчина, лет, эдак, пятидесяти пяти, среднего роста и, улыбаясь, направился в нашу сторону. За ним шагали два здоровенных мордоворота с врожденной дебильностью на лицах, но, по-видимому, род их деятельности особого интеллекта и не требовал.
- Димка! – зашептал мне Ефремов, - знаешь, кто это?
- Нет! – я действительно не имел ни малейшего понятия.
- Это же Валерий Статарь!
- Статарь, Статарь, какой еще Статарь? Стой, погоди, Сиреневый, что ли? - мне сразу припомнились слова пожилого машиниста, - ну вот, только его нам для полного счастья еще и не хватало!
Статарь Валерий Георгиевич, он же крупный криминальный авторитет по кличке «Сиреневый». В эти трудные для города времена криминал тоже искал новые источники обогащения. Все мало-мальски влиятельные бандюки, подобно народовольцам, пошли, что говориться, «в народ» и стали делить на сферы влияния богатые фермерские и колхозные угодья, облагая их данью и контролируя поставки фруктов и овощей в город. Не брезговали они порой и откровенным, наглым грабежом поездов дальнего следования, что и попыталась провернуть сегодня банда Сиреневого под Бульбокой. Но видимо, что-то там не сложилось.
А наш высокий гость тем временем уже тряс за руку не на шутку взволнованного Петровича:
- Здравствуй, Игорь Петрович! Гляжу, праздник тут у вас, - он обвел взором толпу народа на площади, - ты уж прости, что без приглашения и без подарка. Но мы надолго ваш курултай не задержим! Давай, живо, зови председателя!
- Нету председателя! – угрюмо пробубнил Петрович, - болен он.
- Болен!? – с издевкой в голосе переспросил Сиреневый, - а чем же он таким страшным болен?
- Сердце у него, вторую неделю как в район, в больницу увезли.
- Ай-яй-яй! Беда-то какая! Не бережет Дину Васильевич себя, ой не бережет! А ты, как я погляжу, теперь тут за главного! Ну что ж, значит, и ответ тебе держать! Должок за вами. Два месяца по счетам не плачено. Я, конечно, такими мелочами не занимаюсь, если что, архаровцев своих пришлю. Да тут как раз мимо проезжал, дай, думаю, заеду к Васильичу, проведаю! Может, случилось чего? И точно, приболел, родимый! – лицо его выражало сострадание, на какое только способен рецидивист со стажем.
- Про должок мне Дину Васильевич ничего не говорил, - слегка дрогнувшим голосом проговорил Петрович, – да и если б сказал, и без него знаю, что денег в колхозной кассе нет, и в ближайшие месяцы не предвидится. Тяжелые времена пришли, Валерий Георгиевич, вот ты послушай....
Я понял, что сейчас начнется такой же спектакль о тяжелой судьбе и голодных детях, подобный тому, что уже дважды сегодня разыгрывал Ефремов, только на ином качественном и социально-политическом уровне. Если представить, что Пашка играл его на подмостках Тираспольского драматического театра, то сейчас он должен был пойти во МХАТе в исполнении Игоря Петровича. Я подумал, что наверняка где-то есть и публика, которой бы сам Сиреневый откалывал подобные спектакли на подмостках, скажем, «Метрополитена» (или это была бы уже опера?).
- Да ты сам посуди, Сиреневый, где деньги взять? Неурожай, засуха, долгоносик туда же, сами не доедаем. Да еще городские толпами повадились сады наши обворовывать. Вот ты – вроде бы наша крыша и защита, а от браконьеров нас не защищаешь. Сами как можем, крутимся. Вот и сегодня очередная банда на вишневый сад набег сделала. Лишь двоих удалось поймать, – он указал на меня с Пашкой, - а сколько с нашим кровным добром ушло.
Новая интерпретация старой как мир истории в исполнении народного артиста Молдавской ССР не вызвала желаемого эффекта у зрителей. Сиреневый еще вполне спокойно прослушал вступление о засухе и неурожае, но когда речь зашла о городских бандах и недвусмысленных намеках о якобы невыполняемых им обязанностях, он аж весь побагровел от гнева:
- Банда? – заорал он на Петровича. - Ты мне баки не заливай! Банда! Эти два хонурика - банда, что ли? Что ты мне тут, Петрович, горбатого лепишь? Вот эти парни, - он ткнул большим пальцем себе за спину, - вот это – БАНДА! И у Китайца – банда. И у Жеки. Так вот запомни, Петрович, чтоб потом непоняток никаких не возникало, пока ты мне бабло отстегиваешь, ни один «китайчонок» к тебе не сунется, а с этой городской шушерой сам разбирайся. Мне с ней возиться недосуг.
 А теперь, - сказал он уже спокойно, - пошли в закрома.
Игорь Петрович вздохнул, вытащил из заднего кармана джинсов массивную связку ключей и поплелся отпирать дубовые двери сельсовета. За ним двинулись Сиреневый и два мордоворота на случай, если в Петровиче вдруг взыграет «ретивое». Тяжелые двери захлопнулись за ними, и на площади перед сельсоветом наступила гробовая тишина, прерываемая иногда плачем младенца. Минут через десять двери отворились вновь, и на крыльцо вышел довольный и улыбающийся Сиреневый, обнимая за плечи хмурого Петровича. За их спиной маячили все те же два мордоворота с каменными рожами.
- Ребята! – провозгласил Сиреневый, - уважаемый Игорь Петрович приглашает нас на торжественный ужин по случаю праздника урожая! – и похлопал главного дружинника по плечу.
- Гулять будем!!!! - по-молодецки крикнул он народу, как Александр Невский из одноименного фильма, когда, победив «псов» - рыцарей, держал речь перед собранием новгородцев. Народ ответил бурной овацией.
- По машинам! Все едем к Петровичу! Петрович всех приглашает! Бине-аць венит, царань!
На площади наступило всеобщее ликование. Не радовались только мы с Пашкой да сам Петрович. Даже мордовороты, сопровождающие Сиреневого, пытались изобразить некое подобие улыбки, отчего их лица стали выглядеть еще дебильнее. А нам с Пашкой не было места на этом празднике жизни. Жестокая расправа все тем же дамокловым мечём висела над нами.
- Да-а! Не завидую я вам, парни, не завидую! – участливо произнес Сиреневый, проходя мимо нас. - Суров сегодня Петрович, ох, суров! И чего ты такой суровый, Петрович? Гляди! Травка зеленая, солнышко светит, птички поют! Только жить да радоваться! Тебя надо вот к ним в город на недельку, - он указал на нас, - понял бы, почем фунт лиха. А что ты, кстати, с ними делать собираешься? Говорят, ты на выдумки горазд! Давай, колись! В свете обмена опытом!
- Да я этих физиков сегодня вечером на молекулы разложу! – зло сквозь зубы процедил Игорь Петрович, - правило буравчика на своих жопах испытают, падлы!
- Физики? – спросил, уже было потерявший к нам всякий интерес, Сиреневый.
- Ну да! За этого коренастого не скажу, не знаю! А вот этот жидяра, - он погрозил мне кулаком, - вроде физику в школе преподает, если не врет, конечно!
Сиреневый оттеснил плечом Петровича и с интересом уставился на нас.
- Разность потенциалов между двумя точками стационарного электрического поля измеряется работой.....? – вдруг выстрелил он как из автомата и замолчал, ожидая продолжения.
- ...совершаемой силами поля при перемещении единичного положительного заряда из точки с большим потенциалом в точку с меньшим потенциалом! – хриплым голосом закончил я.
- Работой электрического поля по перемещению единичного положительного заряда из одной точки в другую измеряется электрическое напряжение между этими точками! – внес свою лепту в мировую сокровищницу знаний Пашка.
- Точно физики! Ха-ха! – веселясь как ребенок, закричал вор в законе. – Небось, универ кончали, ребята!?
- Ну да, наш, Кишиневский, - хором ответили мы.
- Так я же там тоже пять лет от звонка до звонка оттоптал! Скажите еще, что Бориса Цукерблюма знаете!
- Конечно, знаем, - сказал Пашка, - я у него и курсовую и дипломную писал по кластерам смешанной валентности.
- Ха-ха!! Вот здорово! У Борьки Цукера? – не переставал веселиться Сиреневый, - мы ведь с Борькой закадычными корефанами были. Сколько баб в Универе и его окрестностях на пару перепортили. И не сосчитать! А потом и в институте химии, где я после распределения мэнээсом херачил. Только я, как физику не любил, а все-таки быстро смекнул, что бабок на этом деле много не срубишь, и разошлись наши пути-дорожки. Но Бориса Самуиловича до сих пор уважаю и в обиду никому не дам. Да и он меня не забывает. Часто звонит. Если уравнение какое забубонистое решить, так это я мигом, у нас на курсе в этом деле мне равных не было. Да и мне тоже приятно бывает стариной тряхнуть. Ну-ка, ребятки, живо ко мне в машину, по дороге поговорим! Вы среди всего этого дубья, - он кивнул в сторону мордоворотов, - мне как бальзам на душу.
Как учил нас с детства моральный кодекс строителя коммунизма, что из двух зол надо выбирать меньшее, мы не заставили себя долго упрашивать и, подхватив ведра, стараясь не смотреть в сторону Петровича, проследовали за Сиреневым к его шикарному джипу. Водитель учтиво открыл заднюю дверь перед начальником, и тут его взгляд упал на нас.
- Валерий Георгиевич, да куда ж их таких, в вашу-то машину! Да вы посмотрите на них, как будто только что из параши достали. А воняет-то, воняет!
Тут Сиреневый впервые обратил внимание на наш внешний вид:
- Да-а-а! – задумчиво протянул он, - вас что, парни, Петрович в говне купал? Что-то таких изысков за ним раньше не водилось. В салон вас действительно такими пускать нельзя!
Он на мгновение задумался.
- Вот что, Семен – обратился он к водителю, - брось им тряпку какую-нибудь на пол за сиденьями. Там поедут, на полу! Не боись, ребята, тут недалеко! А на месте вам помывку и одежонку Петрович организует. Я уж с него потребую! – и он погрозил пальцем Игорю Петровичу, проезжавшему как раз мимо на бежевой волге. - Это ж надо! Физиков, как быдло какое, в говне валять.
Семен открыл заднюю багажную дверь и расстелил на полу пару старых грязных полотенец. Затем, усмехнувшись, громко сказал «Добро пожаловать!» и прежде, чем закрыть за нами дверь, уже тихо, так, чтоб не слышал Сиреневый, добавил «говнюки!»

-11-

От сельсовета до дома Игоря Петровича путь был недолгий. Минут через пять «автопарк» Сиреневого остановился у синих железных ворот с табличкой Плэмэдялэ 6. Каменный забор из белого кательца, в который были вмонтированы эти ворота, тянулся что вправо, что влево на расстояние не менее пятисот метров, и никаких других табличек типа Плэмэдялэ 4 или 8 на нем, по крайней мере, в пределах досягаемости человеческого взгляда, не наблюдалось. По-видимому, все, что находилось по ту сторону забора, принадлежало единолично Петровичу. Главный дружинник, прибывший на пару минут раньше нас на своей бежевой «Волге», уже отпирал ворота и что-то кричал вглубь двора, но из-за рева моторов нельзя было понять, что именно. Наконец он справился с воротами, и машины одна за другой вкатились на широкий Петровичев двор. Когда Семен освободил нас из «заточения», не забыв при этом упомянуть, что, мол, завоняли весь салон, ироды, Сиреневый стоял уже перед многочисленным семейством Игоря Петровича и вкушал поданные на цветастом молдавском полотенце Хлеб-Соль, запивая угощение стопочкой ракии.
- Спасибо, мать! – поблагодарил Валерий Георгиевич дородную крепкую бабу (видимо, жену Игоря Петровича), - хорош хлебушек у тебя, да и водка не плоха. Ждем с нетерпением, чем попотчуешь ныне добрых молодцев! – И он обвел рукой «адидасово» море, медленно растекающееся по бескрайнему двору Петровича.
- Ну а ты, Игорь Петрович, давай, показывай свои угодья! Пока бабы стол организуют, мы экскурсию проведем. Да! Чуть не забыл! Ты бы ребятам-физикам баньку бы растопил! А то извалял людей в говне, я и ними ни поговорить, ни выпить по-человечески не могу.
- Я?... В говне?.....Баньку? – Петрович старался оставаться спокойным, но я видел, что внутри у него все клокотало он гнева. - Извини, Валерий Георгиевич, а вот баньки у меня и нет сейчас. Старую месяц как сломал, новую к зиме будем ставить. Так что могу ребятам только колодец предложить. Вода там, правда, холодная. Но они ж у нас парни закаленные, не так ли, хлопцы?
- А мне по фене! Банька! Колодец! – отрезал Сиреневый, - но чтобы через полчаса они тут передо мной как огурчики были! И одежду им дай!
Петрович понял, что ему не отвертеться, подозвал одну из бойких старушек, которые уже пчелиным роем в хозяйских хлопотах носились по двору, и принялся что-то объяснять по-молдавски. Старушка кивнула, убежала в дом и через минуты две вернулась с полотенцем на плече.
- Май репеде, бэець! – крикнула она нам и повела нас на задний двор, где стоял богато украшенный национальной резьбой колодец. Бросив полотенце на скамейку, она как сорока затрещала на молдавском.
- Скузаць вэ рог, ну ынцелег молдовенеште! – извинился я перед старушкой. Та покачала головой и перешла на ломаный русский:
- Давай, бэеций, одежда снимай, мне давай, я стирать буду!
- А во что же нам одеться, пока стирать будете?
- Ну штиу, ну штиу, Игорь Петрович толко про полотенец говорили! Да я уж репеде, вы глазами не моргнете!
Делать было нечего, мы оголились, и бабка пулей убежала стирать нашу одежду, оставив нас в чём мать родила на заднем дворе. Не теряя времени, мы стали набирать из колодца холодную как лед воду и смывать с себя грязь из клоаки. Ледяная вода смывала с нас не только грязь, но и напряжение последних часов. Мы уже стали шутить над нашими приключениями, смеяться, и только тут задумались, что не знаем, куда делся Юлик и что с ним. Хотелось верить, что он не попался в лапы людей Петровича. С нами на площади его не было, как, впрочем, и лихой кампании, с которой я выпивал в привокзальном магазине. Да и в поведении Петровича ничего не говорило, что кроме нас ещё кого-нибудь поймали.
- Поживём - увидим! - решили мы, и стали вытираться полотенцем, что принесла бабка. А бойкая старушка почему-то не торопилась с нашим бельем. Никак, происки Петровича! Понял, что нас ему не наказать, так хоть по мелочам подлянки подкинуть. Ну, ничего, Сиреневому скажем, как "гостеприимно" нам организовали помывку, пусть хозяин дома сам перед тем отчитывается. Пашка вытерся, и передал единственное полотенце мне. Тут послышался женский смех, и из- за угла появились селянки, которые что-то искали здесь. Не заметить нас они не могли!
- Ёлы-палы! У меня же жена! Узнает - убьёт! - сдавленно произнёс Ефремов и метнулся за куст роз в углу двора, прикрываясь ладошкой. Я быстро обернулся полотенцем. Пашка успел вовремя скрыть свои срамные места за густой листвой, лишь голова высовывалась над кустом в соседстве с большими бутонами.
- О, че Фэт - Фрумос! – захихикали девицы, бесстыдно тыча пальцами в Ефремова.
- Видели бы вы его во весь рост, Аполлон! - в шутку сказал я.
Не знаю, поняли ли они шутку, но народом они были простым, и пошли обходить куст, чтобы увидеть всю красоту.
 - Димка, ты что делаешь, скажи им, чтоб не шли! - перешёл на фальцет Пашка. - Или брось что-нибудь, чтоб прикрыться!
И столько неподдельного отчаяния было в голосе моего друга, что я бросил ему полотенце, сам оставшись в одежде Адама. Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, но тут появилась бабка с нашими трусами, очищенными от дерьма. Она грозно прикрикнула на хохотушек, и те, заливаясь еще более громким и зажигательным смехом, убежали. Мы быстро прикрыли срамоту ещё влажными трусами и спросили, скоро ли будет готова остальная одежда.
- Да, да! - закивала бабка, и подобно молодым селянкам залюбовалась стройным Ефремовым.
- Ты, бэецел, не серчай на наших девушек! У нас таких красавцев, как ты, раз - два, и нету! Да и те женаты. Вот девки и загляделись на тебя! Оставайся у нас, любая за тебя замуж пойдёт! У нас самая завидная невеста - сестра Игоря Петровича. Вот счастье - его в родственниках иметь!
- Нет уж, спасибо, у меня уже есть жена! - пробубнил Пашка.
- Да, жаль, а то бы мог и к дочке самого Валерия Георгиевича посвататься. Говорят, красоты неземной дивчина!
- А ну, хорош языком молоть, старая, неси скорей наши вещи! - грубо перебил бабку Ефремов. Годы спустя, когда мне случайно довелось увидеть дочку Статаря, я понял, почему вежливый обычно Пашка так себя повёл. Как говорится, столько водки выпить невозможно! Наверное, бабулька поняла, что чем-то расстроила "дорогого гостя", и без лишних слов убежала. Вскоре она появилась с нашей одежонкой, ещё сырой, но достаточно чистой. Одевшись, мы как новенькие, направились туда, где было шумно, и стояли столы. Там уже, как говорится, яблоку негде было упасть. Все местное население перекочевало с центральной площади на широкий двор Игоря Петровича, и все с нетерпением ждали команды начала Каса Маре. Но больше всего нас поразила не толпа народу, а накрытый в центре двора в тени ореховых деревьев стол, который и столом называть было бы неправильно: "накрытая поляна" - только сейчас я полностью понял суть этого выражения. На блюдах лежали дымящиеся паром плацинты и вертуты, свежайший гивечь из синих баклажанов щекотал ноздри лёгким чесночным духом, на гратарах, расставленных прямо во дворе, потели сальцем сочные мититеи с кырныцэями. Нарезанные ломтиками брынза и сыр "моале". Десятки тарелок с мытыми свежими овощами. Здесь были и помидоры, и огурцы, зелёный лучок с сочными перьями, перец красный и жёлтый, петрушка и укроп, листья салата и молодая капуста. И все эти щедрые дары земли молдавской были с капельками влаги, искрящимися в лучах заходящего солнца, отчего и так яркие цвета плодов казались ещё ярче. Черноглазые молдавские красавицы бойко сновали, расставляя на стол кастрюли, полные замой из цыпленка, подёрнутой прозрачным жирком, и горшочки с ароматными, с пылу с жару, кифтелуцэ. По всему столу гордо вздымались вверх бутыли с ракией и кувшины с белым и красным вином. От одного вида этого изобилия мне сделалось дурно, а от ароматов, исходящих от снеди, легко можно было потерять сознание. Сиреневый, похоже, завершивший только что обход угодий Петровича, потирая от нетерпения руки, сказал:
- Петрович, чего ждём, в ногах правды нет, да и подкрепиться не помешает после трудного дня!
Ефремов громко сглотнул слюну.
- Лэутарий должны с минуты на минуту подойти, под музыку и еда вкуснее!
Показались музыканты, и Петрович громко крикнул:
- Норок! Вэ рог ла масэ, драджь приетень!
Вся толпа ринулась к столам, стараясь занять места поближе к Сиреневому и Петровичу, разумно рассуждая, что самые лучшие куски и лакомства будут именно здесь. Зазвенела посуда, полилось вино в стаканы, лэутарий грянули зажигательную песню! Как таковых, тостов не было, но стаканы с вином и рюмки с ракией поднимались и опустошались с периодичностью ударов молота о наковальню. Сиреневый усадил нас рядом с собой, чем подтвердил наш статус неприкасаемых в этой деревне. Выпивка делала своё дело, и атмосфера за столом становилась более раскрепощённой и весёлой. Мы с Пашкой зачарованно смотрели на это изобилие. Пообвыкнув, мы тоже набросились на еду и напитки. Я отдал предпочтение гогошарам по-молдавски, которые на "ура" шли под ракию, а Пашка поднасел на вино и заливное из хряка. Валерий Георгиевич балагурил вовсю, травил анекдоты и рассказывал нам с Пашкой веселые истории из своей буйной студенческой юности. Порядком захмелев, он даже поднял бокал за эффект Яна-Теллера и фазовые переходы второго рода. Но, не получив достаточного отклика у собравшихся, бросил это дело и, обняв левой рукой Игоря Петровича, принялся задорно дирижировать вилкой с насаженным на ней маринованным белым грибком в такт искрометной "Молдовеняски". Петрович, тоже основательно принявший на грудь, уже не сидел такой хмурый, как раньше, и настоятельно рекомендовал мордоворотам Сиреневого отведать токану из свинины с мамалыгой.
- Благодарствуйте, но такого не употребляем, - скромно потупив глазки, отнекивались мордовороты, - мы по-нашему, по-простому! Они звонко чокались стаканами с ракией и, залпом осушая их, закусывали водку нежнейшей бужениной.
Петрович, хоть уже не был таким злым и суровым, но всё равно был явно недоволен тем, что мы ушли от наказания. И поэтому хотел реванша! (Реваншист хренов!). Сиреневый однозначно дал ему понять, что физиков трогать нельзя ни при каком раскладе. Петрович был не согласен, да что он мог поделать против грубой силы! Но он не сдавался, и при каждом удобном случае пытался повернуть разговор с Сиреневым в сторону наказания похитителей фруктов. И после очередной рюмки на "брудершафт", он завёл знакомую песню:
-Ну не хотите, чтобы наказали их со всей революционной строгостью, но хотя бы оштрафовать их надо, а то непорядок выйдет! Это что ж будет, если все физики из города повадятся в наши сады за добычей, а мы и слова им сказать не сможем?
Разомлевший от еды и выпивки Сиреневый согласно кивнул, мол, да, в твоих словах есть доля истины, но при этом добавил, как бы в шутку:
- Если с соблюдением всех положений по законодательству с оформлением бумаг, не возражаю! Петрович ухватился за эту сказанную спьяну фразу Сиреневого. Он выловил, по-моему, того же самого пацанёнка, что и на футбольном поле, и приказал тому немедленно привести к нему бухгалтера Марию, что заведовала всеми денежными операциями в коммерческих отношениях с "большой землёй". Я слышал все эти разговоры, и такой оборот меня не порадовал.
- Паша, Паша! - стал я толкать Ефремова в бок, - нас опять хотят поиметь, ты что, не слышишь?! Пашка не слышал! Он увлечённо рассказывал охраннику Сиреневого:
- И она как накинется на него! И, АМ, ПЛОМБИР!!! И всё! А тот В ДУГУ! И кричит от счастья, как дикий ВЕПРЬ! НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МАСШТАБ ОТНОШЕНИЙ, хочу я тебе сказать! - закончил Ефремов и захрустел малосольным огурчиком.
Недалёкий по развитию "бодигард" был явно ошеломлён этим рассказом.
- И ты сам всё это видел!?
- Да как тебя сейчас! - самодовольно сказал Пашка и икнул.
- Паша, нас штрафануть хотят, ты что, не слышишь?
Услышал собеседник Ефремова:
- Кто!? Да я его! Покажись, сука!
Петрович был вроде не из робкого десятка, но все же предпочел спрятаться за Сиреневым!
- Мы же с тобой обо всём договорились, Валерий Георгиевич!?
- О чём? - не понял Сиреневый, заслушавшись лирической дойной в исполнении лэутарий.
- О штрафе!
- Да ты что, гнида, меня штрафовать вздумал!? – все ещё зачарованный волшебной мелодией на скрипке пьяно пробурчал Сиреневый.
- Да не те.... не Вас, не Вас, а этих, физиков!
- Физиков не трожь! – заплетающимся языком сказал Сиреневый. - Физики – это, это.....,- он никак не мог подобрать нужного эпитета, - понимаешь, Петрович, это святое! Вот у тебя в школе, - он ткнул пальцем в одного из бандюков, сидевшего напротив него, - что по физике и математике было?
- А что это? - испугался детина в спортивном костюме.
-Без комментариев! Вот видишь, Петрович! А они мозги свои пять лет сушили, под гамма-излучением ходили, не щадя живота своего! А ты им горсточку вишни зажимаешь! Да-а!
-Так Вы же только что сами ... – попытался протестовать Игорь Петрович.
-Ты что, не понял, что тебе Валерий Георгиевич сказали?- вскочил собеседник Ефремова, а с ним ещё пару жлобов Сиреневого. Игорь Петрович совсем сник:
- Валерий Георгиевич, сейчас и бухгалтер подойдёт, с бумагами! Вы ж сами за порядок!
Музыка закончилась, и Сиреневый, наконец, обратил внимание на Петровича.
- Ты что там про порядок бормочешь? - спросил он, пьяно уставившись на Петровича.
- Да я... Вот уже и бухгалтер с бумагами идёт, Валерий Георгиевич. Оформим штраф за вишню с ребятишек (при этих словах Сиреневый сурово зыркнул на Петровича), но так, по минимуму, для отчётности, а то Дину Васильевич спросит, что наш отряд наработал, а мне и показать будет нечего!
- Ну, если по минимуму, оформляй, я сам тебе заплачу, уж больно ребята хорошие! Наливай, Петрович, выпьем за порядок и за физику! И ребятишкам налей, чего стал?
Петрович крякнул с досады - он же надеялся нас, как липок ободрать, зачем ему эти несчастные гроши с Сиреневого. Но главный дружинник был тоже не лыком шит, и решил пойти ва-банк. Он разлил водку в стаканы, дождался, пока все выпьют, затем выхватил счеты у только что подошедшей бухгалтерши и начал представление:
-Так, что мы имеем? Два ведра вишни! Примерно 20 килограмм. По сегодняшнему рыночному курсу 10 долларов за килограмм. Итого общая стоимость награбленного 200 долларов, – он громко защелкал счетами. - По закону для получения базиса для начисления штрафа нужно теперь на 10 умножить! Но мы ж по минимуму берем, уж больно ребята хорошие! – он подмигнул нам с Пашкой, - поэтому умножим на семь, плюс 10 процентов сбора на бухгалтерские расходы и 50 процентов на оплату дружинников. Итого мы получаем всего-навсего 2240 долларов. Мария Николаевна, выпишите, пожалуйста, квитанцию!
Меня эта сумма повергла в шок. Больше двух тысяч «зеленых» за 2 несчастных ведра вишни! Я думал, Сиреневый его сейчас убьет. Или нас! Или всех мужчин в этой деревне, а женщин и детей отдаст на поругание своим молодчикам. Хочу еще раз отметить, в какие времена происходило дело. Тогда, в начале девяностых, с такой суммой в кармане я бы считал себя миллиардером. Но, видимо, для большинства присутствующих при этой сцене мои размышления были глупы и наивны.
- Д-д-ве ты-ы-с-яч дуестисуор, ик, -ок? – заплетающимся языком произнес Сиреневый, - всего-то? Витя! Отсчитай ему дуе пятьсот, и сдачи не надо!
Мордоворот вытащил из-за пазухи толстенную пачку денег и хлопнул ею об стол перед носом Петровича:
- На, подавись, гнида!
- Попрошу без оскорбле.....! – попытался протестовать Игорь Петрович, но мордоворот посмотрел на него таким уничтожающим взглядом, что главный дружинник умолк на полуслове.
- Валерий Георгиевич, квитанцию вы будете подписывать? – бухгалтерша робко протягивала бумажку в дым пьяному «авторитету». Сиреневый поднял на нее затуманенный водкой взор, и в очах его вспыхнул какой-то яркий похотливый огонек:
- А-а-а? Что? Квитанцию? Я, конечно, я! Кто ж ещё!? Иди ко мне, Мария, пардон, не знаю, как по отчеству! Я такой красавице не то что квитанцию, а всё что угодно подпишу! – и он с необычным для пьяного проворством ухватил бухгалтершу за то, что когда-то было талией, и усадил к себе на колени. Бухгалтерша для порядка взвизгнула, но не сопротивлялась. Не удивительно, что после такой еды и питья, да ещё под живую музыку, Сиреневого потянуло на амурные дела. Мне его выбор в данном вопросе был не понятен, но у главного бандюка были свои представления о красоте и гармоничности фигуры! Валерий Статарь уже что-то тихо шептал Маше на ухо, нежно обнимая её при этом левой рукой за рубеновские телеса, а правой выводил каракули в квитанции. Мария Николаевна несколько раз прокричала «Ажутор!», заливаясь при этом звонким смехом, и сделала неубедительную попытку вырваться. Сиреневый домучил, наконец, подпись, и протянул документ Игорю Петровичу:
- Держи, Петрович! Вот тебе для отчетности! А, кстати, ты в курсе, что в связи с подорожанием энер-хо-ресоурсоу, ты мне с третьего квартала на 30 процентов больше отстегивать будешь?
Освободившейся рукой он крепко ухватил Марию Николаевну за шею и тщетно пытался поймать ртом уворачивающиеся от поцелуя смеющиеся губы бухгалтерши.
- Да как же это? Да побойся Бога, Валерий Георгиевич! Не сможем мы, не осилим! – опешил Игорь Петрович, - где ж это видано, чтоб последнее забирать? Хотите, я и штраф брать не буду, на хрен мне этот штраф, вот, смотрите!
Петрович принялся с усердием рвать только что подписанную квитанцию на мелкие кусочки и, закончив с этим, с надеждой уставился на Статаря. Сиреневому тем временем удалось поймать непокорные губы, задорный смех бухгалтерши оборвался, и она обмякла в крепких объятиях Валерия Георгиевича. Бандюки громко взревели «Горько!», и в который раз сдвинули бокалы:
- Раз! Два! Три! Четыре!........!
Где-то на третьем десятке Сиреневый оторвался, наконец, от Марии Николаевны, и с «большевистским огнем» в глазах сказал:
- Ну, Мария, ну, ураган!!! Торнадо!!! Эх! Бывают же бабы в русск..., пардон, в молдавских селеньях. Ладно, Петрович, не будет повышения! Марию благодари! А теперь всем налить!!!! Предлагаю тост за ЛЮБОВЬ!
Уговаривать никого не пришлось. Все дружно налили и выпили.
После этого стакана настроение стало совсем «хорошим», и Ефремов полез к охранникам Сиреневого с разговорами:
- Эх, братва! Хороший у вас начальник! И работа у вас хорошая!
- А мы нигде не работаем! – отвечали пьяные охранники.
- Это как так? – удивился Пашка.
 - А вот так!
- Этого, ик, не может быть, каждый человек, ик, должен где-нибудь работать! – икая через слово, заплетающимся языком постулировал Паша.
- А мы не работаем. Мы блатные!!!
- Ха, тоже мне, блатные! - и Пашка опять икнул. Я напрягся. В другой ситуации за такую вольность мы бы точно схлопотали от бандюков, но то ли они не поняли, что сказал Ефремов, то ли вино сделало своё дело, но качки лишь дружески потрепали Пашку по плечу:
- Вот так, учись, темнота!
И празднество продолжилось с новой силой. Игорь Петрович, решив, наверное, что день сегодня не задался, стал наливать и опрокидывать рюмки с двойным усердием. Было уже почти темно, и веселье медленно пошло на спад, когда я вдруг услышал слева от меня причмокивающий звук и, повернувшись, увидел, как голова Петровича, безвольно упав на стол, погрузилась в здоровенную миску с гивечем, загадив вокруг чистую белую скатерть этой великолепной молдавской закуской. Жена Петровича воскликнула «Порк че ешть!» и, выловив голову мужа из гивеча, утерла ему физиономию. Подоспевшие два дюжих молодца из дружины подхватили находящегося в беспамятстве начальника и, как раненого командира, повели в дом. На пороге дома Петрович неожиданно пришел в себя и, оттолкнув «санитаров», заорал во все горло:
- Руки прочь от меня!!! Я – Вавилов!!! - а потом, повернувшись к гостям и раскачиваясь как былинка на ветру, заплетающимся языком принялся декламировать:

Я ВЫГНУСЬ на вздохе В ДУГУ,
На выдохе крикну: «Милый!!!"
Взорвётся душа, упаду
В объятья - без воли, без силы.

Ах, как ты способен любить!
Безудержно, страстно и вечно!
Готова я всё позабыть,
Готова на Путь даже Млечный

Идти за тобой, бежать!
Взлетать до небес и падать
В ладонях меня удержать
Ты сможешь - другого не надо.

От чувств я дышать не могу!
К тебе - телом всем, что есть силы!
Чтоб вновь, ВЫГИБАЯСЬ В ДУГУ,
Мне крикнуть на выдохе: ..........

- Милый!!! – истошным криком закончила яркое выступление мужа хозяйка дома, бросаясь к телу Игоря Петровича, которое бревном стало валиться на асфальтовую дорожку перед домом.
«Зал» разразился бурными аплодисментами, сквозь которые прорывался пьяный голос Сиреневого:
- А теперь предлагаю выпить за чистоту супружеских отношений!
Тут до меня дошло, что если мы с Пашкой будем наворачивать спиртное прежними темпами, то скоро дойдем до игорехиного состояния, и стал опять толкать Ефремова в бок:
- Пашка, по-моему, сматывать отсюда надо!
- Почему? Посмотри, как тут здорово! – не понял Ефремов, и дрожащей рукой принялся наливать себе очередной стакан. - Ты лучше послушай. Послал нас как-то старшина в деревню на молочную ферму с двумя бидонами. А на ферме одни бабы!!!...
Я понял, что последует дальше: очередное выгибание в дугу и дикий рев вепря. Я с удовольствием послушал бы эту историю в другой раз, но сейчас нужно было рвать когти. Если мы сейчас упьемся до беспамятства и уснем, кто знает, что нас ждет завтра. Сиреневого завтра может тут больше и не быть, он же не брал над нами опекунства. Уедет и поминай, как звали! А мы останемся лицом к лицу с Игорем Петровичем, да еще страдающим «неопохмелитом». Тогда точно, правила буравчика нам не избежать. А сейчас возникли все предпосылки для незаметного исчезновения. Петрович в отрубе. Сиреневый увлечен Марией Николаевной и забыл обо всем на свете, даже о физике. Всем остальным, в общем-то, нет до нас никакого дела. Встать из-за стола под каким-нибудь предлогом, найти наши ведра (по-моему, мы их у колодца оставили), и незаметно смыться. До станции тут недалеко должно быть. Я оборвал Пашку и изложил ему свои соображения. Ефремов, хоть и был пьян, но не настолько, чтобы не найти их вполне разумными.
- Все! Ик! Порядок! Тебя понял! Ик! Сейчас съе...ся! – прошептал он мне, и, повернувшись к своему «интеллектуальному» собеседнику из кодлы Сиреневого, сказал:
- Мы тут с приятелем пойдем поссым! А ты никуда не уходи! Вернусь, такую историю тебе расскажу – ахнешь! – и он многообещающе похлопал себя указательным пальцем по щеке.
- Давай, братан! Смотри там - не уссысь! – и он дебильно захохотал, явно радуясь тому, как удачно пошутил.
- Всенепременно! Сэ-эр! – ответил Ефремов и поклонился. Мы встали и нетвердой поступью направились к колодцу. Мимо нас проскочила уже знакомая нам бабулька с тазиком и полотенцем на плече и скрылась в глубине дома. Оттуда доносились приглушенные стоны Игоря Петровича, прерываемые приступами неудержимой рвоты. В короткие мгновения затишья его слабый голос восклицал: "Ненавижу пидарасов!" - и все начиналось по новой! Не в силах слушать такие нечеловеческие страдания, невольными свидетелями которых оказались, мы смущенно продолжили наш путь.

-12-

Ведра и, правда, были возле колодца. Они сиротливо жались к стволу акации, дожидаясь своих хозяев. Проверив содержимое, мы тихо, по-английски, решили покинуть этот гостеприимный дом. Но это было легче сказать, чем сделать. Лишний раз мозолить глаза Сиреневому или кому-нибудь из его мордоворотов, равно как и многочисленным гостям и родственникам Петровича, нам не хотелось.
- А давай через забор! – предложил Пашка. Я с сомнением посмотрел на Ефремова. Не знаю, каков он скалолаз, когда трезвый, но его нынешнее состояние явно не улучшало его альпинистских способностей. Я хотел было возразить, но пьяный Ефремов уже «загорелся» этой идеей, а переубедить в чем-то пьяного Пашку - это работа, требующая такого самоотречения, на какое я в теперешней ситуации, по причине того же алкоголя, явно не был способен. Ефремов же развил бурную деятельность по осуществлению своего плана.
- Что, Димон?! В армии не служил, что ли? Полосу препятствий не бегал? Так! Что тут у нас? Забор! Ага! Ну-у, метра два, максимум! Какой у нас нынче рекорд по прыжкам в высоту?
- Вроде два тридцать девять, – неуверенно сказал я.
- Ну вот, люди 2,39 ПРЫГАЮТ, а мы что ж, два метра не одолеем.
Я представил коренастую фигуру Ефремова с ведром вишни в руке, стилем фосбери-флоп перелетающую двухметровый кательцовый забор, и меня чуть не вывернуло наизнанку от смеха.
- Чего ты ржешь как конь!? Помог бы лучше! – Ефремов волочил к забору огромную деревянную колоду, на которой здоровяк Петрович, по-видимому, колол дрова или рубил головы. Мы установили колоду непосредственно под забором, и Ефремов принялся руководить переправой:
- Ну, Димыч, давай, лезь. Я тебя подсажу! – он сделал паузу, и по выражению его лица я понял, что Пашка вспомнил что-то как минимум гениальное, - смотри-ка, классно в рифму получается: «Я тебя подсажу» и «ля-ля-ля! Жу-жу-жу! Ты подпрыгнешь – я всажу!»
Я упал на траву и забился в конвульсиях. Последующие пять минут прошли в моих тщетных попытках взобраться на забор. И дело было не в моих ослабших физических возможностях. Стоило помогавшему мне Ефремову сказать фразу, содержащую слова, образованные от глаголов «сажать» или «прыгать», как мои руки, крепко цепляющиеся за холодный кателец, безвольно разжимались, а ноги становились ватными, и я сползал обратно на колоду, пытаясь сдержать душивший меня смех. А если Ефремов ничего не говорил, то дурным голосом напевал "ля-ля-ля, жу-жу-жу", и я сползал опять. Наконец, сидящий на заборе, я принял от Пашки наши ведра и помог ему также взобраться наверх. Спускаться решили в том же порядке. Я слез с забора, но уже со стороны улицы, Пашка передал мне ведра, и я стал ждать момента, когда Павел Александрович соизволит спуститься на грешную землю. Прошло уже больше минуты, а я все торчал внизу один в гордом одиночестве.
- Эй, Пашка! Ты где? Почему не спускаешься? – зашептал я в темноту, но ответа не получил. Тогда я полез в карман шорт и нащупал там зажигалку. Вытащил ее, чиркнул - и она зажглась! И это несмотря на то, что побывала в клоаке, а потом еще была постирана добрыми молдавскими руками. Как горьковский Данко, я поднял горящую зажигалку высоко над головой, туда, где предположительно должен был находиться Ефремов. И о чудо! Он действительно был там. И не один. Его нежно обнимал Морфей. Одним словом, Пашка без задних ног спал на заборе. Наверное, он решил передохнуть минуту-другую после перетаскивания колоды и тяжелого «восхождения» и по неосторожности заснул. И что мне теперь делать. Нужно было как-то будить Пашку, причем так, чтобы он спросонья не свалился с забора, а если бы свалился, то, по крайней мере, на мою сторону. Поразмыслив немного, я снова чиркнул над головой зажигалкой и понял, что вовремя. С телом Ефремова происходила странная метаморфоза. Еще минуту назад расслабленное, извините, как мешок с этим самым, оно вдруг непонятно от чего все напряглось и стало неестественно выгибаться. Хотя нет! «Непонятно от чего» было неправильным. Я, конечно, не мог угадать в деталях, что снилось «счастливому» Пашке, вероятно, что-то ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ, но одно я понял сразу: когда ДУГА ВЫГИБАНИЯ Пашкиного тела достигнет критической точки, последует просто ДИЧАЙШИЙ РЕВ ВЕПРЯ. Этого допустить нельзя было ни под каким видом. Если он заорет сейчас как дикий зверь, то через минуту тут соберется все село, за исключением грудных детей и Петровича. И пойди им объясняй, чего мы тут с ведрами ночью через забор лазаем. Решение пришло само собой. Сорвав пару стеблей крапивы, что росла тут же у забора, я принялся лихорадочно соображать, куда бить, так, чтобы наверняка и со стопроцентным эффектом. Времени для размышлений у меня было совсем немного. РЕВ ВЕПРЯ мог в любую секунду вырваться наружу. Тогда я вспомнил, чему нас учили в школе, на уроках начальной военной подготовки: «Врага нужно давить в его же логове!» Благо на Пашке были широкие баскетбольные трусы, дающие мне возможность добраться до того самого места, что несло ответственность за все это «безобразие». Я быстро запихал крапиву в пространство между штаниной и Пашкиной волосатой ногой. Реакция последовала незамедлительно. Дуга тут же сошла на нет, более того, Ефремов скрутился калачиком на заборе, защищая ладошками срамное место, нарушив тем самым и без того достаточно неустойчивое равновесие. Затем он издал слабое «Ой» и полетел вниз прямо на меня. Он упал в мои объятья, но был, как известно, не младенец, и весил даже в те голодные времена не меньше восьмидесяти килограмм, поэтому я тоже упал, увлекаемый его весом в придорожную траву. Более-менее удачно. Переломов и ушибов не было.
- Паша, ты жив? – осторожно спросил я.
- Жив, конечно! – отозвался Пашка, - только прыгнул, блин, как-то неудачно! Яйца все крапивой обжег! И еще, что странно! Наверное, при падении головой еще стукнулся! Какая-то амнезия, блин! Как на забор влез – помню! Как ведра тебе давал - помню! А потом, как отрезало! Хоть убей, не скажу, как с забора прыгал. На заборе сидел, и вдруг сразу внизу, все болит, и яйца как будто в мартен засунул. Ты хоть чего заметил, а?
- Да нет, Пашка, ничего такого.....э-э-э...особенного! (что я ему, сейчас рассказывать буду, как в трусы крапивы напихал!) Я слез, ты мне ведра передал, и как свалишься вдруг сверху! Мы с тобой вот в ту крапиву и гэпнулись! Ты – яйца, а я, вот смотри, как руку обжег!
Моя рука действительно медленно покрывалась волдырями от ожогов крапивой.
- Ну что в крапиву гэпнулись – конечно плохо, но ничего странного в этом нет. Странно, как я только яйцами-то в крапиву попал. Тем более они у меня в штанах. А кругом ноги голые! – пытался найти хоть какое-то логичное объяснение Пашка. Я лишь беспомощно развел руками.
 - Да-а-а! Непонятно все это! Наверное, алкоголь, не иначе! – сказал Ефремов, поднимая свое ведро, - двинули к станции, на последний поезд должны еще успеть, может по дороге чего и вспомню.
       И мы направились к станции. По дороге на Пашку напала жестокая икота, что очень развеселило его. При каждом «ике» Ефремов смеялся и приговаривал:
- Димка, я такой пьяный! Хорошо-то как!
       Под чередующиеся смешки и «ики» мы добрались до станции, где было безлюдно, что нас не удивило: все были на празднике у Игоря Петровича. Лишь одиноко стоял уже знакомый нам автобус дружинников, а перед его открытой дверью в пыли лежало чье-то тело.
« Юлик! – было первой нашей мыслью. - Убили все-таки! Убили безжалостно и цинично! И не удосужились даже выказать хоть капельку уважения к покойнику, просто бросили здесь, на месте преступления! Наверное, так торопились водку жрать, что про все забыли!»
Мы стояли в оцепенении, не решаясь подойти к поруганному, истерзанному трупу Аврелина.
- Эх, Юлик, Юлик, что же ты, дурак такой, с нами не побежал! – срывающимся голосом проговорил Ефремов. Я посмотрел на Пашку и увидел, что по лицу его текут слезы. В горле встал комок и я почувствовал, что сам сейчас разрыдаюсь.
- Это я виноват! - продолжал Ефремов, - Только я! Выдумал из себя героя! «Осчастливить» всех хотел! Вот и осчастливил! Не подумал, дурак, что не все могут быть героями! Да и из меня какой к черту герой! Не поверишь, Димон, а я ведь в саду тогда чуть не обосрался, когда Петрович вишню жопой есть заставлял! Эх! Да что там!
Он опустился на колени, закрыл лицо руками и зарыдал. На Ефремова жалко было смотреть. Но я почему-то не чувствовал к нему жалости. Напротив, я чувствовал медленно закипающую внутри меня злость. А ведь он знал, с самого начала знал, что сад никакой не заброшенный! Знал, что шансы на успех равны практически нулю. Знал и использовал нас как пешек в своих, пускай и благородных, целях. Но он, увы, не оригинален. И до него были тысячи, кто ради призрачного счастья ставил на кон миллионы человеческих жизней (Наверное, это алкоголь! Никогда не думал, что способен на такие глубокие философские рассуждения!)
- Всё бабы! – продолжал сокрушаться Ефремов, - всё они, блин! Ты ведь, Димка, не знаешь, как я уговорил Юлика с нами ехать?
- Ещё бы! – сказал я. - Я со вчерашнего вечера себе над этим голову ломаю!
- Вот, вот! Он ведь сначала ни в какую идти не хотел! Он же не идиот, как мы с тобой! Любовь он вернуть хотел! Любовь, понимаешь?!
- Какую, к черту, любовь!? Что ты несешь!? – в сердцах воскликнул я.
- А такую! Баба... Девушка его бросила, уже как месяц! Так я, сволочь такая, голову пьяную ему заморочил, что он ее ведром вишни вернуть сможет. Бред, конечно! Любовь за ведро вишни не купишь! Но Юлик так страдал, что готов был даже за соломинку ухватиться. А я, негодяй, этим и воспользовался!
Я был убит и подавлен этим Пашкиным откровением. Да, я знал об этой любовной драме Аврелина. Его действительно не так давно бросила девушка, негритяночка из солнечной Эфиопии, с которой Юлик познакомился на курсах иврита. И не думайте, что негры и иврит - это уж слишком. Ничего подобного! Она происходила из добропорядочной эфиопской семьи, пусть и негров, но исповедующих иудаизм. Её отец был уважаемым жителем в деревне, не то зубодёром, не то главным охотником на леопардов, а еще помимо всего прочего исполнял обязанности местного раввина для многочисленных, им же обращенных в «истинную веру», односельчан. Поэтому неудивительно, что девушка Юлика с детства была приобщена к древней еврейской культуре, и уже в четыре года довольно бегло читала священные писания, причем на древнееврейском. У нее было редкое и сложное африканское имя Сдубан-а-Кактус, на одном из эфиопских диалектов означающее «девушка готовая на все», что, видимо, и покорило сердце Аврелина, но всем она представлялась просто как Сдуби. Дед Сдуби по материнской линии приходился дальним родственником самому Пушкину, поэтому писал стихи и мечтал перевести их на русский язык. Сдуби была младшенькой, у неё было семь сестёр и девять братьев, и вся их большая семья работала, чтобы отправить Сдуби в лучший советский университет, МГУ, учить русский язык. Служащий, занимавшийся отправкой Сдуби, сам закончил Молдавский универ, и у него не возникло никаких сомнений, какой из двух МГУ, молдавский или московский, лучше. Так Сдуби попала к нам. Она была пытливой девушкой: посещала библиотеки и планетарий, ходила в кино и на публичные лекции о вреде алкоголя и табакокурения, два раза была в театре «На улице роз». И в довершение ко всему, чтобы не растерять свои знания иврита, она записалась на курсы, которые уже посещал Юлик, подумывающий в то время об отъезде на историческую родину. Это была любовь с первого взгляда! Все у них было хорошо, и дело неумолимо шло к свадьбе, несмотря на протесты тети Софы, которая десять раз на дню повторяла: «И зачем нам в доме эта черная обезьяна!» Юлик уже собирал деньги на поездку в Эфиопию, чтобы лично познакомиться с многочисленной роднёй Сдуби. И все рухнуло по нелепой, глупой случайности.
Юлика в последнее время стало немного раздражать поведение эфиопочки в минуты полного единения. Вперемешку со стонами она исступленно орала фразы исключительно на иврите или эфиопском наречии. Юлику плохо давался эфиопский, а иврит был для него вообще языком с другой планеты. И однажды Юлик не сдержался и крикнул в момент наивысшего блаженства: «Говори по-русски, ты, сука!» Сдуби обиделась и ушла. Вечером, просматривая кассету с Чичилиной, Юлик ощутил всю глубину своего одиночества и признал, что был непомерно груб и нетактичен. Но на его звонки с извинениями негритяночка не отвечала и просто бросала трубку. С этого начался разлад в их отношениях. Юлик места себе не находил, всё пытался вернуть любимую Сдуби! Чего только не делал: и загорал часами под кварцем, чтобы быть смуглым, и носил огромную серьгу в ухе на манер туземского воина, а она ни в какую. Он даже нашел в старом журнале «Вокруг Света» фотографию зулуса с боевой татуировкой на лице и попытался воспроизвести ее на себе. Но на этом терпение тети Софы кончилось, и она поставила вопрос ребром: «либо растатуированная физиономия любимого сына, либо отныне она отказывается кормить его обедом». На что Юлик ответил, что готов умереть голодной смертью ради любимой, однако татуировку делать не стал. Так что я был в курсе! Но связать эту авантюрную поездку за вишней с попыткой вернуть утраченную любовь я никак не смог бы даже при всем моем богатом воображении. Дикость какая-то! И Ефремов тоже хорош! Так манипулировать человеческими чувствами!
- И ты знаешь, Юлик мне действительно поверил! – Пашка уже перешел на крик. - Понимаешь?! МНЕ! ПОВЕРИЛ!!!
- Да! И еще, небось, благодарил, руку тебе тряс, что ты выход такой замечательный нашёл! – чувствуя, что сейчас взорвусь, прохрипел я. - Да знаешь, кто ты после этого…?
Где-то вдали раздался гудок тепловоза. Максимум через минут пять поезд будет здесь.
- Ладно! Потом обсудим! – холодно выдавил я из себя и шагнул к телу Юлика. Его нужно было отнести на перрон и отвезти в город.
« Боже! Что мы скажем тете Софе?! Она такого не переживет! – с ужасом подумал я, - о, если бы я был Иисусом, если бы я мог воскрешать людей, то я бы крикнул сейчас: - Юлиан Аврелин, мать твою, встань и иди!»
И тут свершилось чудо, тело зашевелилось и приподнялось на локтях. Я сначала испугался и подумал, не теряю ли я рассудок, но когда «тело Аврелина» уставилось на меня безумными глазами, а затем, пьяно рыгнув, жалобно попросило: «Апэ! Даци-мь вэ рог, апэ!», я понял, что тот, кого мы до сих пор принимали за убиенного Юлика, был не кто иной, как мой старый знакомый амбал из привокзальной пивной, а также по совместительству водитель автобуса дружинников. Было понятно, что он не соображает, где находится и почему. Но постепенно взгляд его становился более осмысленным, и, наконец, он узнал нас:
- Мэй, боуле, стоять, я сказаль! - прорычал он нам. Видя, что мы стоим на месте, он сделал попытку подняться, но тут же опять упал лицом в пыль со всего маху.
- Думнезэл мэтей! - выругался он, - а ну быстро подняль меня, кому говорят!
Пашка икнул, утер слезы и засмеялся, а я сказал ему, показывая на беспомощного, но злобного амбала:
- Смотрите, любуйтесь, вот он, воин – освободитель от расхитителей садов!
Что и говорить, мы были так рады, что пьяный амбал – вовсе не мертвый Юлик, а настоящий Юлик, по всей вероятности, жив-здоров, что тут же позабыли тяжелые душевные муки последних пяти минут. Наверное, Пашка теперь даже немного переживал, что в минуту отчаянья «сболтнул лишнего», но я, откровенно говоря, уже и не помнил обо всей этой «достоевщине».
И тут мы увидели приближающийся поезд и заторопились к перрону, а вдогонку нам понеслись нелицеприятные выражения, последним из которых было:
- Если уедете, точно у меня получите! - Амбал погрозил нам кулаком, в бессилии распластался на земле, и опять забылся тяжёлым похмельным сном.
       Поезд подъехал, и мы беспрепятственно сели в вагон. Не было ни проводников, ни контролёров - езжай не хочу. В вагоне, куда мы сели, было ещё несколько пассажиров, но таких колоритных, как по дороге сюда, не было. Да и действительно, хватит приключений на сегодня. Хватит бабушек с чесночной отрыжкой и мужиков-провидцев! Мы были сыты и пьяны, спелая вишня лежала в вёдрах, мы избежали всех опасностей. Только сейчас, в тихом уютном вагоне, мы поняли, как устали за этот день. Только мы сели на лавки, как сон стал одолевать нас со страшной силой. Вдвоём одновременно спать было чревато, наша вишня была лакомым подарком для любого в этом поезде. Поэтому я предложил Пашке спать первому, а потом поменяться. Саню не надо было уговаривать дважды. Если уж он умудрился уснуть на заборе, то на уютной скамеечке дал храпака в два счета.
Я честно пытался нести вахту и не уснуть, но глаза сами собой закрывались, и я не заметил, как задремал. Снилось мне, что бегу я по полю с ведром вишни, и слышу за собой топот ног тысячи преследователей во главе с лэутарами, нет сил оглянуться, но знаю, что они всё ближе и ближе! А впереди жёлтым пятном маячит Ефремов и кричит мне: « Надо было говорить «Бокал на повтор!», а теперь что ж, беги!!!!» Я хочу бежать, но ноги еле передвигаются, я почти стою на месте. Меня уже обогнал неизвестно откуда взявшийся Фигейсман, повторяющий нараспев « пять – шесть баллов», пронеслась мимо бабка с баулом и истошным воплем «мердже ла тридцадка!?» « Бабка, ты куда летишь, - думаю я, - поезд ведь на станции остался!» И вдруг, разрывая тишину, слева ревёт паровозный гудок, и я вижу, как по пахоте прёт поезд! В окне тепловоза видны улыбающиеся машинисты, а на подножке четвертого вагона стоит проводник Митрич и орёт мне во всё горло: « Жми на все гашетки, ху..ло!!!» А за поездом с лихим гиканьем скачут амбалы Сиреневого в адидасовских костюмах и шашками наголо. Митрич показывает им огромный кукиш: « Врешь – не возьмешь!!! Накося – выкуси!!!» И принимается кидать в бандюков рулонами туалетной бумаги.
- Пленных не брать! – кричит Сиреневый и пытается попасть из здоровенного « маузера» в проводника, но промахивается. Зато попадает в бабку, которая успела забросить баул в двери вагона. Бабка кричит « ВАЛЕУ!!!» и падает на землю. Я тоже кидаюсь на землю и закрываю голову руками. Мне уже все равно, схватят меня или нет, лишь бы не погибнуть под копытами. Вдруг всё стихает! Я поднимаю голову и вижу, что вокруг ни души, а впереди меня шумит листвой вишневый сад. Я встаю и иду туда, сам не знаю, зачем. А из-за деревьев до меня доносится звериный рык. Я иду посмотреть, что там, и вижу, что это Ефремов ВЫГНУЛСЯ В ДУГУ и орет на весь сад: «О, пулэ!!!». А перед ним присела бухгалтер Мария и бойко так совершает непотребство. Я хочу сказать, что бежать надо, а слова застревают в горле. И тут появляется Игорь Петрович и ещё человек десять деревенских:
- Ну, всё, козлы, я ж вам что разрешил? Только вишню собирать! А вот за это...- и он указывает на Марию и Ефремова, - конец вам будет!
И достаёт огромный дрын-самотык! Я вздрагиваю и просыпаюсь. Я в поезде, никакого Петровича здесь нет, а рядом спит Пашка и громко храпит, и даже никакого намека на выгибание в дугу. Мои глаза опять стали слипаться, и я снова задремал, и опять мне снилась всякая галиматья, но ее я уже, к сожалению, не запомнил. Так мы и проспали почти до самого города. Пашка проснулся и приготовился самоотверженно нести вахту, но мне уже спать не хотелось, и остаток пути мы провели в предположениях, где сейчас может быть Юлик. Уже совсем недалеко от города я вспомнил, наконец, о чем давно хотел спросить сегодня Ефремова, но все забывал:
- Кстати, Паша, я тебя уже давно собирался спросить, да как-то случая не было. Что ты за фотку тогда в саду Петровичу показывал? У тебя же двух детей отродясь не было.
Ефремов полез за пазуху, достал оттуда черно-белую фотографию и протянул мне. Я всмотрелся в старое фото. Худые и изможденные дети на нем действительно не вызывали ничего, кроме сострадания, и еще в их лицах слабо улавливались типичные Ефремовские черты. Я в недоумении взглянул на Ефремова.
- Да это я альбомы старые дядькины на днях разбирал, вот мне эта фотка и попалась. Правда, на Машку чем-то похожи? Это ж дядька мой со своей двоюродной сестрой в эвакуации. Я фотку в карман сунул, хотел Ленке потом показать, да и забыл совсем про нее. Ну а в саду руку в карман сунул, а там она, и как говорил мистер Фог, «используй то, что под рукою, и не ищи себе другое».
Мы дружно засмеялись, и я в который раз позавидовал находчивости Ефремова. Поезд замедлил ход, забился напоследок в каких-то конвульсиях и остановился. Мы вышли на залитый призрачным лунным светом перрон (фонари в этот поздний час, по крайней мере, на вокзале, уже не работали). Нехватка энергоресурсов, как говорил Сиреневый. Мы молча прошли сквозь пустынное здание вокзала и вышли на нашу огромную, когда-то утопающую в зелени, привокзальную площадь. Она тоже показалась нам поначалу пустой, но нет! Под одним-единственным горящим фонарём собралась небольшая толпа человек двадцать. И какой-то человек на возвышении из двух ящиков вещал в толпу:
- Я лично видел весь этот беспредел, но я вырвался из лап врагов, а мои товарищи остались там, их наверняка схватили и пытают. А ведь ОНИ хотели, чтобы ВАМ было хорошо! А теперь вы должны, вы просто обязаны помочь им и вытащить их из застенков клики царан! Сейчас перед вами выступит ещё один свидетель этой кошмарной несправедливости, а я буду записывать добровольцев для нашей справедливой акции!
На ящики поднялся "Фигейсман" и с чисто еврейской тщательностью и неподражаемым акцентом стал описывать зверства деревенских. В сутулой, до боли знакомой фигуре человека, сошедшего с ящиков, мы узнали Юлика. Он посмотрел на нас и узнал. И сразу забыл про запись и добровольцев, выстроившихся в очередь. Он улыбался во весь рот и выбрасывал правой рукой приветственные жесты «V»-Виктория, а глаза его светились от счастья. Мы бросились к нему, заключили в объятия, и я понял в тот момент что-то очень важное.
Бессмысленно искать теперь, кто из нас поступил правильно, а кто нет. Бессмысленно надевать сейчас на кого-то из нас звезду героя, а кого-то клеймить позором. Каждый из нас поступил так, как должен был поступить. И поступи он иначе, все обернулось бы по-другому. Ведь наша жизнь – это такая длинная - предлинная цепочка наших дел и поступков, вытекающих одни из других, и иногда становиться жутко, если ты вдруг задумаешься, а как бы было, если бы я тогда-то и тогда-то все-таки не успел на тот троллейбус, и не попал туда-то, и не встретил там ее! Вот, может быть, и мы не стояли бы сейчас в желтом свете, казалось, единственного во всей Вселенной фонаря, и не радовались как дети, крича и хлопая друг друга по плечам, а извивались бы в страшных корчах на самотыке Петровича, подтверждая непреложное правило буравчика.
- Эй, мужики, так мулов когда бить едем? – спросил у меня за спиной чей-то слегка подпитый и веселый голос. Мы дружно обернулись и увидели невысокого качка в простой белой футболке, джинсах и бутылкой «жигулевского» в мускулистой руке. Буграм мышц, выпирающим из-под футболки, позавидовал бы сам Игорь Петрович. Качок добродушно смотрел на нас и смущенно улыбался. Было видно, что ему неудобно нарушать нашу идиллию.
- Ленчик? Ленчик Штольц!? – вглядываясь в лицо культуриста, неуверенно спросил я.
- Ага! – утвердительно закивал качок и еще шире заулыбался. – Димка!? Пашка!? Так это о вас тут этот очкастый уже целый час изгаляется! – и он бросился жать нам руки.
- Похоже о нас. И что? Хорошо говорил?
- Еще как! – Леня похлопал Аврелина по плечу и с жаром стал рассказывать, - я ж, сами знаете, этих митингов и словоблудия не люблю, а тут сам аж заслушался! Прям в душе все вскипело! Я уже собирался спартанцев своих вызывать!
- Спартанцев? – не поняли мы.
- Ну, да! Спартанцев! Ах! Вы же не в курсе! – он полез в задний карман джинсов, вытащил оттуда маленькую прямоугольную картонку и протянул нам.

Кооператив «300 Спартанцев»
Кардинальное решение деликатных проблем. Стопроцентная гарантия.
Леонид Штольц
Председатель
Осуществление в 24 часа радикально и качественно.
Звонить круглосуточно.

Дальше шли номера телефонов и факсов. Я с уважением посмотрел на Ленчика. «300 Спартанцев»! Ну конечно! Чего можно было от него еще ожидать! В этом и была вся его суть. В этом и был он – Леонид Штольц, наш бывший однокашник, весельчак, любитель вина и женщин. Ленька, который пил все, что горит, а трахал все, что движется, который был в меру умен и вежлив, но за правое дело мог отмудохать так, что позвоночник и все остальные органы потом в трусы собирали. На моей памяти он не раз брался по просьбам приятелей силовыми методами восстанавливать справедливость, не бескорыстно, конечно, но ведь любой труд должен быть оплачен. Одним из его недостатков (правда, многие посчитают это достоинством) была патологическая ненависть к неграм. Но хочу отметить, что без повода он их не бил, но повод всегда находил довольно быстро. Мне тут же припомнилась одна смешная история из тех далеких времен, когда Леня еще не был председателем кооператива, а занимался время от времени «индивидуальной трудовой деятельностью».
Попросил однажды кто-то из собутыльников Штольца за пару бутылок водки проучить старосту его студенческой группы из Политехнического института. Описал разомлевшему от водки Ленчику, какой этот староста негодяй и сволочь, как людей хороших в деканате закладывает, а сами дать ему в морду они не могут, потому как амбал тоже еще тот, да и вылетать из института из-за этого дерьма им неохота. Ну и Ленчика, особенно пьяного, уговаривать на правое дело долго не нужно. Надо сказать, что уже тогда Леня подходил к делу со всей профессиональной ответственностью, и не бросился тут же на пьяную голову мочить ненавистного старосту. На следующий день, с трезвой головой, получив все наводки, где этот староста живет, как выглядит, когда бывает дома, Штольц начал разрабатывать детальный план «операции». Выяснилось, что живет тот в студенческом общежитии, в комнате № 7, на первом этаже, в комнате других студентов нет, так как соседа как раз отчислили за неуспеваемость, а нового пока не подселили. Штольц побывал также у здания общежития, изучил возможные пути отхода, продумал действия в случае погони и прочие профессиональные моменты. И вот наступило, как говорят военные, время «Ч», и Леонид Штольц бодро вошел в двери общежития студентов Политехнического Института и твердым, уверенным шагом, как будто был у себя дома, проследовал к комнате № 7. Одет он был в теплую (на дворе уже стоял мороз), но в то же время легкую и неброскую одежду, что было немаловажно для успешного ведения рукопашного боя с последующим уходом от погони. Горловина свитера была натянута чуть ли не до носа и вязаная шапочка надвинута почти на глаза. Случайно попавшийся на пути свидетель или сам потерпевший никогда в жизни не смогли бы составить четкий словесный портрет нападавшего. Проверив еще раз свою амуницию, Штольц постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату. Взору Ленчика открылась следующая картина: в глубине комнаты, напротив двери, сидел за столом здоровенный волосатый детина в трусах и майке, и с увлечением хлебал из железной миски ароматный дымящийся борщ. Рядом стояли граненый стакан и початая бутылка водки. Ленчик прокрутил еще раз в памяти описание старосты-злодея и, сверив его с оригиналом, понял, что попал именно туда и к кому нужно.
- Здорово! Сколько лет, сколько зим! – радостно воскликнул Леня и, протянув правую руку, зашагал в сторону волосатого амбала. Не ожидающий подвоха детина приподнялся из-за стола, утер руку о трусы и протянул ее в ответ. Ленчик схватил эту руку и с силой рванул к себе, так что амбал потерял равновесие и стал валиться к нему через стол. Когда недоумевающая «репа» старосты зависла точно над серединой стола, Ленчик нанес свой коронный прямой в челюсть. «Не так страшен черт, як его малюют». Детина тоже оказался не таким стойким к ударам в морду. Он отлетел к противоположной стене и мешком, в полной безсознанке, бухнулся на стоявшую там койку. Штольц, то ли для страховки, то ли из-за того, что не считал один - единственный удар «качественно» выполненной работой, быстро обогнул стол, схватил бедолагу за волосы на загривке и парочку раз тюкнул носом о колено. Затем он уложил жертву в кровать, развернув разбитой рожей к стене, нежно прикрыл одеялком и налил себе водки.
- Ну! За встречу! – провозгласил он, залпом выпил, сунул стакан и бутылку во внутренние карманы куртки, погасил свет и вышел из комнаты.
На следующий день, сгорая от любопытства, он позвонил своему приятелю узнать, какие результаты принесла его «шоковая терапия».
- Ну что? Готовь водку! - захихикал в трубку Ленчик.
- Какую, бля, водку? Ты кому пи..ы вчера дал? – заорал на него в трубку бывший собутыльник.
- Как это кому? Старосте вашему! Кому же еще!?
Дальше последовал следующий рассказ. В день намеченной Ленчиком акции, к злосчастному старосте неожиданно приехал его старший брат из деревни. Они сидели, мирно попивали водочку под борщок. Тут младшенький решил похвастать перед старшеньким, какие у них тут в городе бабы есть. Ну и побежал баб добывать. А старший братец остался борщ кушать и водочку «попиват». Тут к нему в гости добрый молодец Леня Штольц и пожаловал. И естественно, не подозревая о наличии двух братьев, надавал по «репе» «неправильному» братцу. А правильный братец в скорости вернулся в сопровождении двух особей женского пола и обнаружил старшего в полной безсознанке под одеялком, да еще залившим кровушкой его любимую наволочку. О бабах, конечно, никакой речи уже быть не могло. Младший кое-как откачал старшенького, и они стали носиться как два разъяренных вепря по этажам в поисках обидчика. Виновника, конечно, не нашли, по пи….лей раздавали направо и налево без разбору, не вникая в чины и звания.
Вот такая вот история из жизни нашего Ленчика. А теперь он, значит, мордобой на конвейер поставил. Молодец! «Триста Спартанцев»! Надо же! Хотя, он же все-таки Леонид, пусть и не царь! Покрутив визитку в руках и досконально изучив ее, мы поздравили Леню и пожелали ему дальнейших успехов в работе.
- Эх, жалко, что вы сами освободились! – сокрушался Штольц, - а то бы мы с моими спартанцами весьма кстати пришлись. Давно уже руки чешутся этим сельским мулам ребра пересчитать. А новой акции не готовите? Если что, звоните, вместе махнем!
- Э-э-э, пока нет, Леня, но если что наклюнется, мы тебе первому сообщим! – заверили мы нашего старого знакомого.
- Ну, тогда лады! А чем, ребята, вообще занимаетесь?
- Я, как и раньше, в школе. А Пашка с Юликом, так, в фирме одной.
- Оно и видно, что – ТАК! – заявил Ленчик, - с ведрами по деревням мотаетесь за пропитанием!
Нам было стыдно, но мы не знали, что ему ответить. Ленчик смерил взглядом мою и Пашкину фигуры:
- А что если вам ко мне спартанцами. У меня как раз два спартанца до Израиля подались, так теперь до ровного счета двух и не хватает. Не называться же теперь «298 Спартанцев». А вы, ребята, я смотрю ничего, крепкие. На тренажерах вас подкачаем, пища там белковая, туда-сюда! Через месячишко копье будете прессом останавливать! И зарплата у нас ничего! Через год по «мерсу» себе купите, а эту…, - он указал на нашу вишню, бесцеремонно полез в ведро, достал пару ягодок и попробовал, - вы просто жопой есть будете!
«О, Боже! Только не это! Не нужно опять в который раз за сегодняшний день упоминать об этом неестественном способе потребления пищи!!!» - подумалось мне.
- Мы подумаем, Леня! – сказал Ефремов, - а теперь прости, нам пора, голова раскалывается, если честно! Созвонимся!
- Ну, бывайте, мужики! Рад был вас видеть! – он снова пожал нам руки и, попивая пиво, растворился в темноте. Мы присели на скамейке, Юлик угостил меня сигаретой (он же не купал свои в болоте), и мы стали рассказывать, что с нами было с того момента, как стены товарного поезда на несколько часов разделили наши судьбы. Мою с Пашкой историю вы уже знаете. А вот история Аврелина, прямо так, как он нам ее поведал…..

       
-13-

- Три! – уже в полный голос закричал Ефремов, и они с Димкой бросились к товарному поезду.
Петрович мгновенно прореагировал и заорал: «Сто-о-ой, бл-я!!! Все сюда!!!». Амбал в автобусе вышел из оцепенения, вскочил на ноги, но не бросился в зияющую прямо перед ним раскрытую дверь, а ринулся почему-то в глубину салона.
- Сейчас, Петрович, поможем! – доносился до меня его хриплый, прокуренный голос, а также какой-то металлический грохот. Наверное, он рылся в ящике с инструментами, выбирая что-нибудь потяжелее. Петрович еще пару секунд сомневался, гнаться ли ему за беглецами, оставляя меня с похитителем яблок одних на перроне, но, видимо, решив, что все равно мы никуда не денемся, тем более что помощь из автобуса вот-вот должна была подоспеть, бросился вдогонку.
- Иван, бля, не дай им уйти!!! – закричал он своему напарнику, но тот очень хорошо знал, как поступать в таких ситуациях, и уже вытаскивал из-за пазухи какой-то тонкий металлический прут. Еще мгновение - и остро заточенный кусок арматуры, с шипением рассекая воздух, полетел в сторону беглецов. Пашка успел нырнуть под поезд, а Димка как раз собирался это сделать, когда арматура со звоном вонзилась в стенку вагона буквально в сантиметре от его головы. Он испуганно посмотрел в нашу сторону и исчез под днищем вагона. Через несколько секунд сторожа тоже оказались у товарняка.
- Давай,........, лезь,.......за ними!! – страшно матерясь, приказал Петрович своему напарнику. Толстый сторож, с явной неохотой, встал на четвереньки и со стоном «Ау, печоареле меле!» медленно вполз под поезд. Игорь Петрович последовал его примеру.
- Мэй, скоалэ, мэй!!! Репеде! Ту, боуле! – пьяно ревел тем временем амбал в глубине автобуса, бегая между рядами кресел, то и дело нагибаясь и пытаясь поднять с них что-то достаточно тяжелое. Мы с толстым расхитителем садов и огородов недоуменно смотрели в его сторону, тщетно пытаясь понять, что же, собственно, старается поднять этот громила, так как это «нечто» находилось ниже уровня автобусных окон. Все стало ясно, когда амбал все-таки приподнял одну из тех таинственных вещей, что скрывали от посторонних глаз железные стены автобуса, на достаточную высоту, чтобы «это» можно было увидеть снаружи. На какое-то мгновение в одном из окон показались мужские плечи с безвольно болтающейся на них головой, и тут же рухнули обратно в «мертвую зону».
- Так это «облавщики», о которых Ватруша говорил, - сообразил я, наконец, - пьяные, видимо, до потери пульса. Осознав тщетность своих усилий, амбал бросился к раскрытым дверям автобуса, чтобы в одиночку подсобить своему начальству. Его здоровая фигура, с зажатой в правой руке монтировкой, протиснулась в узенькие автобусные двери и..... мешком бухнулась на землю, подняв тучу пыли и распугав немногочисленных голубей, искавших пропитание в окрестностях автобуса.
- Фэрэ координация движений! – резюмировал жидюк с яблоками, - нужно сматывать, пока не поднялся!
Но громила и не думал подниматься, на всю округу разнесся его молодецкий храп, от которого задрожали стекла в станционных окнах. Я повернулся, было, к «профессору», чтобы сказать, что скорого пробуждения амбала, по-видимому, ожидать не приходиться, но тот уже, тряся жирком, бойко семенил со своим мешком к поезду дальнего следования, размахивая над головой железнодорожным билетом и крича: «Подождите! Подождите! Я уже бегу!» Я тоже решил, что в данной ситуации промедление смерти подобно (что говорить, рождались иногда и у Владимира Ильича крылатые выражения сродни грибоедовским), и тоже рванул к поезду, но не к вагонам, а прямиком к машинистам.
- Давай сюды, хлопчик! – воскликнул, широко улыбаясь и махая мне рукой, старший машинист, - скорей! Сейчас отправляемся!
Он принял у меня ведро и помог залезть в машинное отделение.
- И чего эти ироды от вас хотели? Они как подошли, так я сразу почувствовал что-то неладное. Особенно рожа этого, мускулистого, мне не понравилась.
- Да понятно, Иваныч, чего они хотели! – откликнулся молодой машинист, куривший в форточку, - эти гаврики, небось, фруктов в саду наворовали, вот их местные и зажопили! Что, не правду говорю, что ли? – этот вопрос уже был направлен мне.
- Да не воровали мы! – изображая удивление вперемешку с возмущением, воскликнул я, - мы в старом заброшенном саду вишни немного собрали! Нам и сторож разрешил. Собирайте, говорит, все равно пропадет. Ну а эти нам, мол, украли вы вишню. Мы им тоже объясняли – не крали мы, сторож нам разрешил. А они – какой сторож? А мы что ж, откуда мы знаем? Он нам по фамилии не назывался. А они – ну раз не знаете, то поедете сейчас с нами, мы вам покажем, как воровать! А мы же ни в чем не виноваты! Несправедливо!
- Я всегда говорил, что эти царане – мудаки! – согласился молодой машинист, потянул за какой-то рычаг и поезд тронулся. Воодушевленный пониманием машинистов, я продолжал:
- Точно! Точно! Мудаки! Мы ж им все объяснили, а они ни в какую! – я настолько вошел в образ «униженного и оскорбленного", что сам уже стал верить в эту бредятину, - сами тут зажрались, а что не сожрут, так лучше сгноят, чем ко….
Я осекся на полуслове, потому что в это мгновение через открытое окно машинного отделения нашему взору открылась грандиозная диорама, под стать штурму Сапун - горы. Бескрайнее зеленое поле, а в центре его маленькая ядовито - желтая фигурка Ефремова с красным ведром в руке. И синее-синее небо! Это было просто потрясающе!!! Ватрушу, бегущего позади него, а также сторожей я даже сначала и не заметил. Настолько затмевало их «серые образы» буйство зеленых, желтых, красных и синих красок.
Я отвлеку вас ненадолго от этой живописной картины, открывшейся взорам Аврелина и машинистов, для того, чтобы дать пару своих комментариев по этому поводу. Через много лет, включая персональный компьютер на своём столе, я всякий раз задумывался: а не ехал ли в том самом поезде, по какому-то фантастическому стечению обстоятельств, господин Билл Гейтс, отец Майкрософта и создатель Windows? И эта грандиозная, красочная картина Ефремова, бегущего в желтой майке с красным ведром по бескрайнему зеленому полю на фоне ослепительно голубого неба, так захватила и поразила его, что он решил увековечить ее в логотипе и стандартной заставке своей будущей операционной системы. Судите сами, но согласитесь, в этом есть что-то мистическое.
Но вернемся назад к нашему повествованию.
- Хорошо бегут! – отметил один из машинистов, тот, что постарше. – Интересно, догонят хлопчиков или нет?
- Если догонят, то я им не завидую! – отозвался молодой, да еще таким тоном, что мне сразу стало жутко.
- А что им сделают? – внезапно охрипшим голосом выдавил я из себя.
- Что, что!? П...ец им будет! – он с сожалением посмотрел на меня (мол, вот какой лоб здоровый, а таких простых вещей не понимает). - Ну, во-первых, отмудохают по полной программе, а потом в село к себе отволокут, а там уж, один Бог знает, что они там с людьми делают. Звери! Царане, одним словом!
- Да не журись ты, хлопчик! – стал успокаивать меня старший машинист, - может, еще и не догонят, а догонят, так, видно, судьба у них такая. Ты тут в уголке на скамеечке присядь, покури, а на следующей станции остановимся, ты к своему батьке в вагон перейдешь.
- К какому батьке? – не понял я.
- Ну, к батьке, отцу своему, значит. Или кто он там тебе? Как эти двое хлопцев побежали, а сторожа за ними, так я видел, как он во второй вагон заскочил. Так что, точно говорю, не переживай, и батька твой цел!
- Ну, да! – подтвердил молодой, - та же жидовская физиономия!
Тут до меня стало доходить, что они имеют в виду толстого мужчину с яблоками. Действительно, лысоватый, в очках, более-менее интеллигентной наружности, пятый пункт по морде и без паспорта прослеживается. Не мудрено, что машинисты приняли нас за родственников. А то, что я не побежал, а остался на перроне с этим «профессором», только укрепило их заблуждение. Я тихо присел на скамеечку и закурил.
« Боже! Так они и не подозревают, что я вовсе не «профессорский» сын, а закадычный приятель тех двоих, которых гонят теперь по колхозному полю, как зайцев. Ведь тем, что сейчас сижу в безопасности в машинном отделении и еду с комфортом домой, я обязан их смелости и решительности, равно как и своей трусости. Они не побоялись бросить вызов этим сельским сатрапам, и дерзким побегом увели всех преследователей за собой! А я не побежал! Не побежал!!! Будь я сейчас с ними, мы могли бы в открытую сразиться с Петровичем и его помощником. Силы были бы примерно равны, глядишь - и одолели бы басурман! А так у Пашки и Димки нет шансов! Поймают и отмудохают! Даже если сейчас они уйдут, местные вызовут подмогу из села на лошадях и машинах, и всё равно схватят. Где тут в полях спрячешься! И тогда Пашка и Димка точно примут весь удар на себя. А я ... ? Это не чудесное избавление, как я думал, когда заметил улыбающиеся лица машинистов, машущих мне руками. Это было избавление, купленное ценой предательства, а может быть, даже ценой (не хочется даже думать об этом) Пашкиной и Димкиной жизни!» – так размышлял я, отрешенно уставившись в окно, не замечая, какую по счету сигарету уже курю. Я пытался больше не думать об этом, выбросить все это из головы, но всякий раз, когда казалось, что я уже немного успокоился, в моем мозгу сразу возникал яркий образ «странного» мужика, который сурово смотрел на меня и спрашивал: «Ну что, остряк? Не помогли тебе зубы-то в заднице? Вижу, не помогли! Ты - предатель, Юлиан Аврелин, ты предатель!»
Под мерный стук колес я все-таки уснул. Усталость и нервные переживания этого дня сделали свое дело, и меня словно «рубильником» отключило. Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо и говорил:
- Эй, хлопчик, эй! Вставай! В Сынжере стоим! К батьке своему хочешь? Петр тебя отведет! А то ты сам мимо Митрича не проскочишь! Тот еще фрукт.
- Какой батька? Какой Митрич? – не понял я спросонья.
- Э-э-э, хлопец, совсем ты заспался! Батяня твой! Во втором вагоне едет, а Митрич – проводник тамошний. Ну, так чтоб чего не вышло, Петька – и он указал на молодого машиниста, - проведет тебя и Митричу скажет, чтоб тебя не трогал.
- Спасибо, конечно! – сообразив, наконец, о чем толкует машинист, сказал я, - но нету у меня во втором вагоне никакого батьки! Вернее, не батька он мне, и вообще я его не знаю. На станции его первый раз в жизни увидел.
- Погоди, погоди! Так ты что, не с ним вместе был? Ах! Ну да! Совсем что-то у меня с памятью! Точно! Вас же трое хлопчиков-то к нам подходило. Правда, Петька? А этот толстый потом появился! – старый машинист рассмеялся. - Вот, ехтель-мохтель, с головой что-то? Наверное, на пенсию пора! Ну, тады оставайся, хлопец, чего тебе во второй вагон идти.
И он, усмехаясь и все еще сетуя на свою голову, похлопал меня по плечу. Но тут вдруг изменился в лице, посуровел и спросил:
- Так погоди ж ты! Ты что ж, с этими двумя был, что от сторожей бежали?
- Да-а-а.... – слабо выдавил я из себя. Машинист еще суровей посмотрел на меня и сказал:
- Так они, значит, побежали, а ты, значит, остался?! Твои друзья, как папуасы какие, по полю носятся, а ты тут в тепле и уюте домой к маме едешь?!
- Да! Но я же......
- Да кто ты после этого?! Я сам не воевал, не довелось, мал еще был! А отец мой всю войну от Москвы до Берлина прошел. Он мне много чего о дружбе солдатской рассказывал. Бежать - так вместе, оставаться - так всем. А таких, кто за спинами товарищей своих спрятаться хотел, на фронте быстро уму-разуму учили. Эх, хлопец! – он с досады махнул рукой и отвернулся.
- Если б я знал, Петруха, кого к себе сажаю, - стал искать он поддержки и участия у молодого коллеги, - да разве я его пустил бы!
- А может, Василий Иванович, накостылять ему хорошенько по шее, вишню отобрать, и пусть пешком до города добирается! – предложил Петр.
- Нет! Не дело это, Петро, не дело! Раз уж обещали, то довезем! Пусть ему это уроком будет! – и он в сердцах с такой силой дернул за рычаг, что поезд сорвался с места под стать «Формуле-1». Меня отбросило назад и шмякнуло головой о какую-то железяку. Было очень больно, но я собрал всю волю в кулак, чтобы не дать повода для злорадства и усмешек со стороны машинистов. Остаток пути прошел в тягостном молчании. Хотя нет! Между собой машинисты еще скупо переговаривались, но стоило им взглянуть в мою сторону, как лица у них становились суровыми, и они умолкали.
« Ну и хрен с вами! – подумал я, - вашего мнения вообще никто не спрашивал. Ваша задача – везти, так и везите! Вам за это деньги платят! Кстати, деньги!»
Я стал рыться по карманам, проверяя, сколько, собственно, «бабулей» у меня в наличии. Выходило не густо! Два лея и несколько баней. На проезд явно недостаточно. « Придется, видимо, натурой расплачиваться. Я имею в виду, вишней. Жалко, конечно. Я хотел эту проклятую вишню Ленке отдать, ей ведь теперь дочку одной поднимать. А, вот есть еще непочатая пачка «Флуераша»! Может, они сигаретами возьмут? Старший не знаю, курит ли, а молодой, вижу, шмалит, как паровоз! И Минздрав ему не указ!» А поезд уже медленно катил вдоль перрона и, наконец, остановился.
- Приехали! – сухо сказал Василий Иванович.
Я вздохнул и, зажав в ладони все мои «богатства», подошел к машинистам.
- Спасибо! Вот, возьмите! Немного, конечно, но все что есть.
- Убери! – процедил сквозь зубы старший, - бери свое ведро и проваливай!
Я молча взял ведро с уже ненавистной мне вишней и, стараясь не смотреть в сторону машинистов, стал спускаться по лестнице. Очутившись на перроне, я поставил ведро и закурил в раздумьях, что делать дальше.
- Эй, хлопчик! – старший машинист грустно смотрел на меня из окна тепловоза, - вижу, парень ты, наверное, неплохой. Ну, дал слабину. Со всеми может случиться! Ты знаешь, что? В церковь сходи, помолись.
- В какую церковь, Иваныч! Он же жид! – сказал, ухмыляясь из соседнего окна, Петр.
- Ну не в церковь, а в эту, как её? Куда, Петр, жиды-то ходют?
- А они, Василий Иванович, не ходют, они летают...в Израиль! – продолжал паясничать младший машинист.
- Я бы попгосил оставить ваши антисемитские выходки! – раздался вдруг с перрона знакомый картавый голос. Рядом со мной стоял наш старый знакомый с мешком яблок и гневно смотрел на Петра.
- Спасибо вам, Василий Иванович, еще раз! Но я знаю теперь, что делать! – я схватил «профессора» за рукав и, заговорщически подмигнув ему, сказал,- пошли, «батька»! Дело есть!
……..
-А дальше вы знаете! – закончил Аврелин свой рассказ.
«Профессор» оказался «нашим человеком», и отнесся к затее Юлика с пониманием! Кстати, в нашей идентификации его как профессора, мы недалеко ушли от истины. Он был бывшим доцентом кафедры марксизма-ленинизма нашего сельхозинститута, и под водочку и пивко тут же в привокзальном ресторане живенько, за каких-нибудь пару часов, набросал речь «пламенного выступления», концовку которого мы и застали. Что интересно, яблоки он действительно не воровал (уж нам-то он не будет врать), а получил в подарок от родственников из Делакэу. Теперь они с Цилечкой фруктов натрескаются! Нам он торжественно вручил номер своего телефона и настоятельно приглашал в следующие выходные на чай с яблочным пирогом.
- Только вы уж с водкой своей пгиходите! – попросил «профессор» напоследок сквозь открытые троллейбусные двери.
- Само собой! О чем разговор! – заверили мы его хором, двери закрылись, и троллейбус унес его в ночь к любимой жене Циле. Часы на вокзальной башенке пробили полночь. Молодой месяц на усыпанном звездами небе ВЫГНУЛСЯ В ДУГУ, и раненым вепрем надрывно завыла сирена комендантского часа. Начинался новый день, и мы тоже поспешили домой.


Эпилог

Прошли годы. На смену хаосу "перестроечных" лет пришли годы относительного улучшения и стабильности. Реальная угроза голода миновала, и на нашей улице наступил если не праздник, то, по крайней мере, детский утренник. Кто-то из современных читателей будет удивляться, что такая история могла действительно произойти в недалеком прошлом. На сытый желудок, конечно, трудно и почти невозможно понять всё то, что мы пережили и испытали. Мне самому не всегда верится, что все это было со мной. Но я хочу заверить некоторых недоверчивых читателей, что все в этой книге - чистая правда. И не будь этой истории, неизвестно, решились бы мы в будущем так же, как тогда, сломя голову, всё бросить и уехать на поиски лучшей доли в дальние страны. Судьба разбросала нас всех. Я переехал в Россию в окрестности нашей бывшей столицы. Пашка с Юликом уехали, как говорят сейчас, в «дальнее зарубежье» искать лучшей жизни. Они живут в одной стране, но в разных городах, поэтому видятся редко. Я тоже их не видел с тех пор, как уехал. Постепенно я стал забывать эту историю. Хотя я, наверное, неправильно выразился: не забывать, а не думать о ней, как и о многих вещах из моей старой жизни. Ведь в ежедневных заботах на новом месте, согласитесь, не до того.
Но вот однажды, спеша на работу, на выходе из метро я обратил внимание на крутой навороченный джип. Не менее «крутой» мужик, явно из новых русских, открывал заднюю дверь, чтобы выпустить свою даму. Внимательно присмотревшись, я узнал в ней ту самую Лехину невесту, в мехах и с золотыми побрякушками. Новый русский был явно не Лехой. Видимо, Леха уже не котировался, нашли кого-то и покруче. Захлопнув дверь, они чинно направились в ближайший бутик напротив. Она меня не узнала, или не хотела узнавать, да и я не горел желанием навязываться в «старые» знакомые. Кавалер открыл дверь в магазин, галантно пропуская даму вперед, и со словами «минуточку, дорогая!» грубо оттолкнул какого-то бомжа, который хотел стрельнуть у него сигарету или попросить пару рублей на жизнь. Некрепко стоящий на ногах бомж свалился на тротуар, а я, наблюдавший со стороны всю эту картину, с грустью подумал: «Эх! Где же ты, друг Ленчик, со своими спартанцами!» Кстати, я получил как-то письмо от нашего Штольца. Узкие рамки нашей новоявленной «банановой» республики показались ему слишком тесными, и он вышел на мировую арену. К письму было приложено фото, где Ленчик и несколько его "спартанцев" снялись на фоне полуразрушенного дома, как я понял, где-то в районе Косово. Штольц широко улыбался, держа в руках с засученными рукавами свой верный "Калашников".
Однажды в криминальной хронике прошел репортаж об убийстве крупного предпринимателя, спонсора и мецената Валерия Георгиевича Статаря. Да, да, того бывшего бандюка Сиреневого. На экране показали скорбящих друзей и родственников, среди коих я заметил убитого горем Бориса Самуиловича Цукерблюма, поддерживающего под руку безутешно плачущую бухгалтера Марию. Несколько «коллег» по работе сказали пару теплых слов о безвременно усопшем, затем показали траурную речь одного из молдавских депутатов. Лицо этого депутата показалось мне до боли знакомым. Внимательно присмотревшись, я все-таки вспомнил его. Хотя он не был уже таким спортивным и накачанным, порядком обрюзг и полысел, но был еще вполне узнаваем. Наш дорогой Игорь Петрович, собственной персоной, да еще и в депутатском кресле.
Но апофеозом всему и главным толчком к написанию этой книги явилась передача «Сельский час», которую я случайно увидел, когда гостил у родителей в родном городе. Молодой словоохотливый журналист брал интервью у главного агронома какого-то колхоза Михаила Фоти, временно исполняющего обязанности председателя. Он рассказывал о небывалом урожае вишни у них в районе и невозможности собственными силами его собрать. Далее он слезно призывал "дорогих горожан" помочь им в сборе урожая. Я уже думал переключать канал, но обратил внимание на стоящего рядом с агрономом мужчину в милицейской форме в звании полковника. В нём я после секундного замешательства узнал того самого сержанта, что задержал нас с Ефремовым в поле и тыкал в нас дубинкой. ВРИО председателя Фотя представил его как своего родного брата и начальника МВД района. Далее слово держал милиционер. Он повторил слова о гигантском урожае вишни в колхозе, призвал "всех честных горожан" откликнуться на призыв о помощи и клятвенно заверил слушателей, что со стороны правоохранительных органов не будет чиниться никаких преград к вывозу вишни за пределы колхоза. А на заднем плане, на протяжении всего интервью маячил улыбающийся амбал («но всем им будет жопа!»), грузивший ящики с вишней на ТАБЛУ.
А что же главные участники нашей эпопеи? Юлик не любит вспоминать эту историю, а если и вспоминает, то лишь тот замечательный пейзаж с желтой майкой и красным ведром.
Кстати, о майке и ведре. Мой друг Виталик, тот самый, что выбегал с графином из «Домика охотника», живет теперь с Пашкой в одном городе. Он, конечно, знал о «вишневой» истории от меня еще до выхода этой книги. Так вот. Пашка, хотя тоже не рассказывает взахлёб о наших приключениях на каждом углу, но как-то за бутылочкой водки поведал ему по секрету и шёпотом, что до сих пор хранит ту самую ядовитую желтую майку и красное ведро. На недоумённый вопрос Виталика "Зачем?!" Пашка ответил:
- Никогда не знаешь, что будет завтра, но если опять придут тяжёлые времена, я буду знать, что делать. Уже есть на примете несколько бесхозных садов. Юлик, наверное, на это дело больше не пойдет, я его спрашивал, бздит, сучий потрох! Димка далеко, экспедиторами своими занимается! Засел, наверное, у себя в кабинете, как червь бумажный! А в свободное время пиво с рыбкой попивает. Дух авантюризма, сдается мне, в нем давно пропал. - Пашка налил себе полную рюмку водки и залпом выпил.- А вот ты, Виталий, пойдёшь со мною, если что?!
И Ефремов в упор посмотрел на товарища. Виталик надолго задумался, не зная, что ответить. Потом, смущённо улыбаясь, после долгой паузы, сказал:
- Да, Паша, не знаю, я как-то об этом раньше не думал.
- Вот-вот, не думал он! А потом поздно уже думать будет! Или ты полагаешь, что это все смеху..чики, а ведь это проверка, на гнилое нутро проверка!
И, всё ещё видя замешательство друга, Пашка подошел к шкафу, открыл его и вытащил оттуда желтую майку, немного поблекшую от времени и палящего солнца, и ярко-красное ведро с царапинами, но ещё достаточно крепкое, и с жаром произнёс:
- А у меня нет сомнений на этот счёт! Я свой выбор ещё тогда, под Бульбокой сделал! И верю я, что эти реликвии принесут мне удачу и в будущем!

(Москва – Лейпциг – Электросталь – Гран Канария – Хемнитц – Хургада 2007-2008г.)
 

Приложение


Когда эта книга была написана, и я совсем уже собирался выставить ее на суд читателей, перебирая старые бумаги, я неожиданно наткнулся на старую ученическую тетрадь в клетку. Сначала я не обратил на нее особого внимания и хотел отправить в мусорное ведро, подобно остальной макулатуре, но что-то удержало меня от этого поспешного шага. Открыв тетрадь и бегло пробежавшись по страницам, я понял, что нашел «бриллиант» в куче навоза. Это были стихи некоего Тамрата Бекеле, чьи имя и фамилия ничего, конечно, мне не говорили, но под фамилией, в фигурных скобках, было написано:

{Перевод с Эфиопского. Переводчик – Здубан-а-Кактус Бекеле}

Да, дорогой читатель! Это было полное собрание сочинений дедушки небезызвестной вам Здуби, любовно переведенное на русский язык и аккуратно записанное в тетрадку любимой внучкой. Я тут же вспомнил тот вечер много лет назад, накануне Юликиного отъезда, когда Аврелин, как и положенно в таких случаях, давал «отходную». Вино и водка лились рекой, после каждого выпитого стакана следовали объятия с обещаниями не забывать старых друзей и пожеланиями скорой встречи. И вот во время очередного перекура Юлик передал мне эту тетрадочку с просьбой сохранить до поры до времени. Он сказал, что она очень дорога ему, но везти ее с собой он не хочет, боится, что она может потеряться в хлопотах переезда.
- Вот, Димка, возьми! Держи ее у себя, но смотри, не потеряй! – сказал Юлик, протягивая мне тетрадь, бережно обернутую в прозрачную полиэтиленовую обложку. Руки его дрожали, а взгляд выражал явную неуверенность в правильности того, что он делает.
- Давай! У меня сохранней будет, чем в банке! – заверил я тогда его, но, вернувшись домой в состоянии, близком к невменяемому, забросил тетрадь куда-то на полку и не вспоминал о ней до этого самого момента. Я вообще не понимаю, как она сохранилась после стольких лет. Ведь я тоже переехал из родного города и мог запросто ее выбросить вместе с другими ненужными вещами. Но как бы там ни было, вот она, лежит передо мной, целая и невредимая!
Не нужно говорить вам, что я тут же бросил все дела, и остаток вечера провел в изучении трудов неизвестного миру поэта Бекеле. Не знаю, как эти стихи звучали в оригинале, и какие чувства вызывали в душе простого эфиопского труженика, но и на русском, благодаря мастерству Сдуби, они вызывали гамму разнообразных эмоций. Перевернув последнюю страницу тетради, я понял, что совершу просто преступление, если не познакомлю читателя пусть и не со всеми, но хотя бы с некоторыми шедеврами этого самобытного африканского поэта. Итак, прошу любить и жаловать, Тамрат Бекеле из Эфиопии!


Схватка

Храбрый воин бежит по саванне,
Замри антилопа, страшись леопард!
Копьем своим верным убьет он любого
Кто в пищу пригоден!
 
Он долго бродил по бескрайним просторам.
О, Африка, ты велика!
Но так и не встретил ни птицы, ни зебры!
Лишь слон вдалеке пробегал.
 
И вот на закате усталый, голодный,
Услышал он рев из кустов.
То лев, как и он, одинокий, свирепый
Владенья свои обходил.

В лучах заходящего солнца
Дрались дикий зверь с человеком.
Никто не хотел умирать.
Но мир так устроен жестоко

 
Храбрый воин идет по саванне!
За хвост тащит убитого льва.
Его печень отдаст он любимой.
Восемнадцать ему! И женится пора!


Любовь

О, милая девушка, завтра
Я убью для тебя крокодила!
Возьму его пенис брутальный,
Сушиться под солнцем повешу!
 
Когда он засохнет и твердым,
как камень гранитный, он станет,
Тебе я его подарю! И повесишь
его ты на груди свои

Носи ты его без стесненья
Деревне родной напоказ.
И помни меня в час заката,
И знай, как тебя я люблю!


Песнь об Африке

Прислонившись к баобабу,
Песнь про Африку пою
И заслушались зверушки
В баобабовой листве!

Я спою им про саванну
Где лениво ходит слон
Где рычит злой лев спросонья
И кусает всех подряд

Где ребенком я беспечно
Выходил справлять нужду
В ту далекую годину
Я запором не страдал.

Пусть в Америке я не был
И в Европе не бывал
Но скажу вам откровенно
Я туда и не хочу

В целом мире нет прекрасней
Милой Африки, родной!
Здесь тепло зимой и летом,
И бананов до хрена!