Мальчик-зеркало

Подкуривая уже третью сигарету за последние пятнадцать минут, я заметила, как не одобряюще и несколько удивлённо на меня смотрел мой собеседник - болезненный мальчик из прошлой детской жизни с красивым русским именем. Ты стал ещё выше и субтильнее, бледное лицо заострилось, а глаза, обведённые нездоровой синевой, казались не голубыми, а прозрачными. Раньше я укоряла тебя за первые шалости с никотином за гаражами, а теперь сама уничтожаю по пачке за бессонную ночь, хотя знаю, что мне это исключительно вредно.

Мы не виделись много лет и, наверное, ты помнишь меня совсем другой. Внимательно разглядываешь мои руки, лицо, смотришь в глаза, будто пытаешься, не спрашивая, выведать у них интересные подробности моей жизни. Свет в этом баре падает неудачно, и цвет лица кажется неважным. Ты справляешься о самочувствии, говоришь, что часто в последнее время вспоминаешь о том времени. Я ностальгически полуулыбаюсь, глядя на дно пустой чашки, медленно помешивая кофейной ложечкой жидкую гущу.

Высокий хвост, стянутый на затылке, короткий приталенный сарафанчик на угловатой фигуре, подростковые сандалики неподросткового размера, стремительная походка, раскатистый и немного бесстыжий смех, вспыхивающие от волнения глаза, когда ты подшучивал надо мной, уговоры на твоей кухне остаться до «попозже» и моя мучительная нерешительность, ревность, обиды, глупые интриги и первые бессонные ночи в сводящих с ума мыслях «об этом»; игры в бадминтон на залитых весной улицах, в карты - дома за распитием горячего чая, когда шёл дождь, выскребание осколком имён на лавочке, поиски шахматной доски, чтобы, наконец, сразиться; забавные фразы из «ШтЫрлица», записи всякой чуши на магнитные кассеты, восхищённые беседы о «Матрице» и компьютерах – помнишь всё это? И что есть сейчас?

Да, кот ещё живёт. Такой же волосатый и упитанный, также царапает двери и катается по ламинированному полу. А, вот, будильника-утки давно уже нет. Я его всё-таки разбила. Жалко, конечно, но он в любом случае глупо бы смотрелся в моей новой комнате (я «переехала» в ту, что с балконом). Ах, разумеется, я помню, как мы кидали с него «капитошки» и, держась за руки и мерзко хихикая, замышляли достать селитры для коварных целей. Знаешь, я смущалась оставаться с тобой наедине, подолгу смотреть в глаза, хотя только этого мне и хотелось. А ещё почему-то отчётливо врезались в память твоя дурацкая жёлтая шапка, любовь с маленьким детям и зверюшкам и то, как ты громко шаркал тапочками по полу, когда твоя матушка звала к телефону. Голос. Он так изменился. Впрочем, не только он.

Ты смеёшься. А я через силу улыбаюсь. Как же всё-таки болезненна эта процедура. Практически насильно окунают в прошлое, а это крайне нежелательно… Щурясь, смотрю в окно, на шоссе. Снова пробка. Гудящие автомобили, грохот трамваев, скрип натираемых по утру витрин магазинов, звонки мобильных телефонов, визг обиженных детей, смех проходящих мимо и цокот каблуков – должно быть я услышу это, если выйду сейчас на улицу без моего извечного спутника, затыкающего уши. Но я не выйду и не услышу. Я буду придумывать звуки, которые вскорости смешаются с этой индустриальной какофонией. Придумывать их так же, как и сотни вещей в своей жизни.

Заказав крепких коктейлей у недоумевающего по непонятной причине официанта, ты спрашиваешь, чем я занимаюсь и как у меня идут дела, но мне не хочется об этом рассказывать. То, а чём ты хочешь знать, слишком банально и бессмысленно, а то, что любопытно и значимо, ты никогда не узнаешь. Ты лучше совсем молчи. Мне неинтересно, что с тобой произошло со дня нашей последней встречи, к чему ты стремишься и что занимает твои мысли. Ты – чудесные дни многолетней давности, не более. Ты – несколько лет трепета над всем, что прямо или косвенно было связано с тобой. Может быть, ты – это то единственное, что я действительно любила. Ты… Ты так прекрасен, друг мой! В точности как антикварное карманное зеркальце, инкрустированное драгоценными камнями. Ты – предмет. Изящная безделушка. Маленькая слабость моей дендистской натуры. Ну что же ты так обиженно смотришь? Ты не простое бытовой зеркало, в котором оглядывают себя перед выходом на улицу. Ты - волшебное зеркало. Ты отражаешь то, чего уже нет, и никогда больше не будет. Вот почему я люблю смотреться именно в тебя, ведь ни одно другое не покажет мне того, что я хочу видеть. То есть себя. Практически в идеальном исполнении. В том, когда я ещё не думала, что самые близкие люди изменяться настолько, что говорить с ними станет не о чем, - горстка сомнительно-забавных байек – вот и всё, что можно обсудить вместе; не представляла, как можно каждое утро придумывать себе смысл или навязывать мифическое чувство ответственности за что-то или кого-то, чтобы всего лишь подняться с постели; не знала, как на самом деле легко создать из себя нечто, чему будут верить, принимать как должное, а некоторые даже подражать и немножко завидовать. И уж точно мне не было ведомо мазохистские наслаждения самоедства, я не могла вообразить, что стану загружать себя делами и заботами, только чтобы меньше думать, буду издеваться над собственным организмом и насиловать своё здоровье.

Почему ты ставишь брови домиком и качаешь головой? Мой милый мальчик, не стоит жалеть меня. Я чувствую себя в этом невероятно органично, меня устраивает жизнь. Ты не веришь? Напрасно. Если бы я хотела что-либо изменить, я постаралась бы и сделала. Или прекратила всё в одночасье, и это не составило бы труда, ведь когда ничего не дорого, нечего и терять. Ты спрашиваешь, для чего мне тогда это зеркало, ты не желаешь осознавать катастрофической перемены в твоей маленькой шкодной подружке и говоришь, что это просто такой мерзопакостный период, что надо переждать и т. д. А мне даже не хочется возражать на это затрапезное и тысячу раз уже выслушанное предположение. Ах да, твой вопрос… Для чего мне зеркало? Видишь ли…

Отчего-то становится пусто и очень гадко, будто моё «Я» выгнали из тёплого укромного местечка и посадили в унылую комнатушку со сквозняками. Ты тяжело вздыхаешь, потом извиняешься, когда твой мобильник начинает вибрировать и, делая мне знак, что скоро вернёшься, встаёшь из-за столика и выходишь поговорить в другой зал. Секретничаешь.
Всё та же забавная походка. Та же манера отвечать по телефону. Улыбка, ямочки, аккуратная родинка, будто дамская мушка, на щеке. Я обожала их. А сейчас лишь иногда вспоминаю для разнообразия. Медленно потягивая коктейль из трубочки, я разглядываю твою фигуру со спины и размышляю над надобностью тебя в моих воспоминаниях. Стоит ли вообще? Какого чёрта делает твоя жёлтая шапка в моей памяти, шарканье тапочек и прочая чушь? От них никакой пользы. Они снуют перед глазами, словно бутафорские сладости, которыми нельзя насладиться. К тому же я становлюсь полутональной - ни собой настоящей, ни собой прошлой. И это раздражает. Ты считаешь, что я лгу, и это частично правда, ведь когда я была откровенной, я немножко привирала. Вот так. Катись оно всё под откос.

Я не стану ничего объяснять. Пустое, мой мальчик, пустое. Просто встану и, не заткнув уши музыкой, уйду, наконец-то, слушать уличный нойз. Выйдя из бара, я педантично поправлю на шее атласный бантик, ухмыльнусь, и, не спеша двигаясь по тротуару, напевая про себя отрывок из оперы Сальери, буду представлять выражение твоего лица, когда ты вернёшься и обнаружишь на столике разбитое карманное зеркальце в инкрустированной раме. Обескуражено повертишь его в руках, потом резко отшвырнёшь и залпом допьёшь свой коктейль, не заметив, разумеется, там шепотки странного порошка. Через несколько минут уже на улице ты почувствуешь резкую боль в желудке, в глазах потемнеет, а дальше… Впрочем, какая разница, что дальше. Совершенно неважно. Единственное, чего бы мне не хотелось - чтобы ты успел подумать о том, какая я чёрствая, жестокая и ни о чём не жалеющая дрянь. Это было бы не вполне правдой. Я очень жалею… о том, что мы так ни разу и не сразились в шахматы. Я непременно бы выиграла. Ты же помнишь – я мастерски хожу конём.