Жених по интернету. 3 отступление

Вступив на тропу войны, я стала собирать силы к грядущей истерике дочери.
…
Конечно, я высказывала сомнение, что молодому человеку из отдаленной провинции вряд ли интересна только сама Ленка. Но особых возражений у меня не было. Пусть приезжает, погуляет по столице, купит подарки родителям. Как бы я ни относилась к судьбоносным решениям дочери, если мальчик не видел столицы, пусть посмотрит на неё.

Когда-то, будучи восемнадцатилетней провинциальной барышней, бледной и томной, я приезжала к тётке в столицу из ныне ближнего зарубежья. Как и многих провинциалов определенного возраста, особенно тех из них, кто мало способен ценить конкретные радости жизни, меня привлекала необычность и энергия шумного города, то есть то, чего мы не находили в размеренной и внешне однообразной жизни своих населённых пунктов.
Традиционно столица считалась, да и сейчас считается, сосредоточием интеллектуальной жизни страны. В те недалёкие времена в столь централизованном государстве не было очевидным, что столица (как и все другие города и веси) всего лишь окраина, провинция - мира, у которого нет центра (и потому он содержателен), но полно всяческих окраин. Столица с готовностью подхватывала всё, что казалось ей новым: всё новое было конвертируемым. Можно было съездить, купить (усвоить), а здесь выгодно перепродать (выдать за свою) какую-либо вещь (культурную тенденцию, идею). Последнее не всегда могло быть замечено, поскольку людей, способных отследить это не по роду своей деятельности, в условиях "железного занавеса" было не так уж много. Любая дурно переведенная и наспех усвоенная философская (или иная) мысль без каких-либо последствий могла выдаваться за собственную, тиражировалась столичными интеллектуалами в разных формах и растаскивалась по бескрайним просторам, внимающим и безгласным.

При этом опять-таки традиционно считалось, что в провинции, то есть на одной шестой части суши - исключая площадь радиусом в сто километров, - настоящей жизни не было. Там не могли себе позволить иметь то, что порой залёживалось на прилавках в захудалых деревнях столичного региона. Но хотя провинция наезжала сюда вдохнуть кипящей жизни и урвать что-то, похожее на заграничное, в целом она жила, благодаря собственным ресурсам, жизнью напряженной и самодостаточной, хотя и невидимой с лепёшки радиусом в сто километров. Здесь были свои поэты и писатели, художники и актёры, уступавшие столичным не силой духа и таланта, а степенью удаленности от центра их мест проживания. Никто пока не считал и не оценивал это богатство. Интеграция духа была столь мала, а препоны ей столь многочисленны, что в столицу просачивалась лишь ничтожнейшая часть тех, кто мог духовно обогатить нацию. Сколько скромно оформленных талантливых книг, напечатанных в местных типографиях, рассеяны - если ещё не списаны и не уничтожены - по областным и районным библиотекам. Сколько бесценных картин гниют и осыпаются в запасниках областных и республиканских музеев. На сцены милых драматических театров и странноватых домов культуры продолжают выходить искренние ученики великих провинциальных актёров, умевших увлекать своих зрителей не хуже столичных профессионалов.

...Но есть что-то необыкновенно важное в городе, возникшем когда-то в глухих лесах. Что делает его столицей духа, а не только административным центром. Что так явственно отличает центр от обширной периферии.

К сожалению, в силу своей чрезмерной молодости, видя отличия тех мест, по которым вёз меня трехдневный поезд, от пункта его прибытия, я не пыталась оценивать их. За мощными и затейливыми фасадами столицы и странными названиями улиц и площадей я искала лишь то, что предполагала найти. Приезжая почти ребёнком из современного города в тёткину квартиру обычной пятиэтажки стандартного района, я не умела оценить архитектурное и историческое богатство столичного универсума. Его тихие кривые улочки и кажущиеся вычурными и безвкусными здания воспринимались как излишества, лишенные гармонии и размаха широких, продуваемых пыльными ветрами проспектов, ведущих в степь.

Между тем жизненная энергия очень высокой плотности, накапливаемая столетиями в самых разнообразных исторических и культурных формах - а это очень редко случается в мире, - оставалась в те годы вне меня.

Поэтому я не препятствовала приезду молодого человека.

Но вид почти незнакомой мне мужской особи, которая непринужденно расположилась на диване, беспечно ожидая обслуживания, поверг в панику и вызвал непреодолимый протест…