Бедолага Сережка

       Попали мы с моим чадом в инфекционную больницу, как сказали в скорой помощи – ангина. Но позже выяснилось, что это был все-таки бронхит. Мы благополучно вылечились и теперь дома. Хочу рассказать о маленьком мальчике Сережке, который тоже лежал в этой больнице.

       Сережке было полтора года. Лежал он в больнице один, без родителей. «Брошенный», как называли таких детей.

       Знакомство с ним произошло несколькими днями позже. А сначала мы наблюдали за ним из «окна» своей палаты, выходящего на «окно» палаты, в которой находился этот малыш. Мы – это я и девушка Вероника, молодая мама, которая все время настойчиво смотрела в их палату, жалея этого бедного Сережку. Я туда заглядывала меньше, хотя мне и не приходилось этого делать, так как Вероника и так замечательно, в деталях, рассказывала, что там происходит. Кстати, сначала Вероника думала, что это девочка. Когда я у нее спросила, почему она так думает, она ответила, что на ребенке надеты розовые ползунки.

       Лежал Сережка в палате не один, с ним рядом лежали две мамочки со своими детьми, которые особо не обращали на него внимания. Лишь в исключительных случаях, когда Сережка умудрялся схватить своими маленькими ручонками что-нибудь со стола или с рядом стоящей тумбочки. У него это живо отбиралось, и его моментально опрокидывали на подушку. Он не плакал. Он вообще мало плакал, как мне показалось. На что я сразу подумала: «Детдомовские малыши привыкшие, ведь им мало уделяют внимания». Плакал он, когда ставили ему укол, и то, как-то тихо, и не долго.

       Ухаживали за ним и кормили его санитарки.

       Через четыре дня к нам в палату зашел кто-то из медперсонала и сообщил, что из соседней палаты к нам переводят одну мамочку с ребенком и Сережку. Вторую маму выписали. А палату надо было освободить для вновь прибывших больных. Чтобы избежать повторных заболеваний или совсем новых, старались не подкладывать в палаты к давно лежащим.

       - Вот, Вероника, жалела этого малыша, теперь ты будешь за ним ухаживать! – посмеялась я над соседкой.

       Вот так к нам попал Сережка. Но пока он спал в своей палате, не зная, что скоро переедет к нам, мы обсуждали его с той мамой, которая уже перебралась в нашу палату. Ее звали Наталья.

       Вероника все спрашивала, что он и как, меня это тоже интересовало немного. Но Наталья в основном ничего не знала. Из чего я снова заключила, что, действительно, он был ей безразличен.

       Она сказала:

       - Тут до него лежал Женька, такой хорошенький, глазенки умненькие.

       - Тоже с детдома?

       - Да. А этот видно, что больной какой-то, страшненький. ПосмОтрите.
 
       - Сколько ему?

       - Не знаю, – снова ответила она – наверно месяцев одиннадцать.

       Когда Сережка проснулся, его принесли.

       Я посмотрела на него и увидела худенького мальчонку, у которого сильно были оттопырены уши. Голова была маленькая, маленький носик, маленький рот. Когда он улыбался, его улыбку украшали крупные белые зубки, что делало его каким-то смешным и неказистым, так как они казались большими на фоне его мелких черт. Уже позже я разглядела его получше и поняла, почему так нелестно о нем отозвалась Наталья. У Сережки была сильная ассемитрия всего черепа, а не только лица. Особенно это было видно с затылка, правая часть очень сильно выпирала вперед. И лицо тоже казалось немного кривым.

       Голос у Сережки был тихим, с небольшой хрипотцой, то ли от рождения, то ли выкричал в свое время.

       Плакал он, действительно, немного, при уколах, при просыпании, и, когда забирали раньше времени кружку с питьем. Видимо, не напивался, что вполне вероятно, так как с кружки он пить практически не умел, много разливая.

       Ходить он не умел, но в кровати стоял уверено.

       Как выяснилось позже, опять же, с помощью Вероникиного любопытства, ему было не одиннадцать месяцев, а целых полтора года! Вероника была очень удивлена этим фактом. Меня же это не сильно удивил тот факт,что он в свой возраст еще не ходил, так и должно было быть.

       - Ведь в детдоме их наверно не сильно-то пускают на пол, что, естественно и замедляет их развитие – сказала я.

       Две санитарки очень хорошо к нему относились. Часто заходили, проверяли все ли с ним в порядке, безропотно ухаживали за ним, часто разговаривали с ним. А когда кормили, брали на руки. Другие меньше проявляли к нему внимания. Когда приходилось звать их, либо покормить, либо поменять ему одежду, не сразу-то и приходили. Одна делала все быстро. А другая, старушка, немного ворчала. И их можно было понять, не всегда можно справиться со своими эмоциями, а они ведь могут быть разными. Особенно, когда перед тобой такой «кривой» малыш. У некоторых наверно и проявлялась брезгливость и неприязнь.

       Вообще Сережка был веселым, он звонко лялякал сам по себе. А стоило на него взглянуть, как он тут же расплывался в своей кривой улыбке, оголяя свои немногочисленные крупные зубки. Когда он хотел спать, он тихо и незаметно засыпал, запихивая в рот два пальчика – средний и безымянный, переворачивая ладошку тыльной стороной ко рту, как бы наизнанку.

       Когда я к нему подходила, что-нибудь подавая, всегда возникало мысленное обращение к нему: «Бедолага ты, Сережка, бедолага».

       И не думалось мне о его прошлом: родителях, о его рождении. Не осуждалось, ни винилось. И не было мыслей о его предполагаемом будущем…Лишь были мысли о настоящем: «Бедолага ты, Сережка!»