Сомнабулы

       В городок с названием, скроенным из добротного куска флоры,
прилетели три сомнабулы. Побольше, чуть меньше, чем побольше и
значительно меньше, чем две предыдущие. Перенос из кислородного
голодания большого города в цветущее майское загородное буйство
погрузил три этих существа в спячку, в продолжительный, цветной,
опьяняющий сон.

       Утро. Маленькая субстанция встает первой, в первозданно
ослепительную рань, состоящую сплошь из пылинок, брызг и солнечных
полос. Та, что чуть меньше, чем побольше, различив в радужном,
запутанном полотне сна знакомый топот и говорок, нехотя поднимает
тяжелые веки, с неприятным ознобом выпрыгивает из теплого, несущего
на крыльях, сновидения, достает маленькую из цветастой пижамки,
переодевает, греет ножки, обеспечивает питьем и снова встраивается
в уютное русло, прочерченное по краю уносящей куда-то воронки.
Большая же субстанция – самая неторопливая, самая спящая, самая
основательная – сеет покой и чувство защищенности, явившись из
другого мира, просто будучи существом другого пола. Теперь назовем
их по-другому: Он, Она и Она-младшая. Так вот, Он не просыпается под
все эти утренние порхания и, словно подключенный к источнику
бесперебойного питания, пьет и пьет чудодейственный нектар сна, и
будят его активно и целенаправленно, а засыпает Он чуть ли не труднее
Ее-младшей.

       Она-младшая пробегает свои утренние километры от подушки к огрызку
печенья или фрукта, от огрызка - к плещущему солнцем окну,
от окна – к прохладной струйке из-под крана, от крана – к любопытным
вещицам и мебели, перевоплощенным детским воображением в игры и
волшебства, от всего этого многогранного мира нескольких комнат –
к трогательному общению со старшими субстанциями. Тем временем
просто Она встает, мягко шлепает босыми ногами по коридору,
наматывает тонкие пряди на пальцы и заколки, шагает вдоль плиты,
снимает пенки, остужает готовое варево и приводит упирающуюся Ее
младшую к обеденному столу. После завтракают взрослые субстанции, а
слегка перекусившая малютка наблюдает за бегающими картинками под
бодрый песенный аккомпанемент или просто фантазирует в безостановочном
беге, пока, наконец, большие не спохватываются и не командуют:
«Одеваться!»

       А Он тем временем уже сбрасывает свою сонную оболочку с дивана
и видит, как эта самая оболочка неторопливо идет по коридору
к водопроводному крану и щурится от быстро пробегающих сабелек
лучей, взъерошенная, задумчивая, потом, наконец, просыпается и встает
сам, и проходит по уже знакомой траектории – к глотку утренней
бодрости, разлитой в чашки, к отрывкам из местной прессы, к Ней и еще
двум родным субстанциям – Маме-Бабушке и Сестре. Они приносят ему
на утреннее свидание ровесников – блюдца, ложечки, кофейники,
доверху заполненные детским смехом и воспоминаниями, потчуют
любимыми лакомствами и пересказывают новые афоризмы Младшей,
уже родившиеся, пока Он еще спал…

       Последняя волна изнемогающего утра выгоняет Его, Ее и Ее
младшую из жужжащих, пахнущих кофе и бульоном стен. Уже снова
хочется спать, но с детьми в первой половине дня обычно гуляют, и все
небольшое, но абсолютно полное семейство удаляется, предвкушая
сегодняшнюю порцию воздуха, каких-то иных дел и небудничных
ощущений. Иногда Она-младшая выбирает в попутчики старшую
субстанцию, освобождая родителей от своего общества. Эта субстанция
именуется Дедушкой и отличается спокойно-наблюдательной манерой
взаимодействия с Ней-младшей. Гуляют они на пространствах,
в глобальных масштабах уже медленно превращающихся в шагреневые
острова, но здесь, в этом городке, они остались именно пространствами,
дающими каждому шагу приятное соседство с древесным силуэтом и
сопровождающими сиянием воздуха. Такие места еще называют лесами.
В такое время года оттуда выносят просто какие-то впечатления и
открытия, овеянные желанной свежестью. Но маленькие субстанции
в сокровище умеют превращать любую найденную ветку, любой кусочек и
обломок. И круглый горячий камушек. И еще живой ручеек. И
жизнеутверждающие клейкие кружева в солнечных бликах…

       Зашнуровав кроссовки, пестрые и растрепанные, как воспоминания
детства, Он поджидает Ее, машущую круглоголовой щеткой по волосам
и собирающую необходимый багажик на прогулку. Они идут вдвоем –
по шишкам, песчаным дорожкам и солнцу. Подхватывают покупки,
улыбки знакомых и хвойный запах ветра. И так – до самого, самого
обеда.

       Обед – это война по расписанию. Так думает Она-младшая,
военный стратег, главнокомандующий и отважный, упрямый воин.
Со стороны взрослых – глобальная война за режим сна и питания. С ее
стороны – война за право непопадания полезной и невкусной пищи
в маленький желудок. Тактика проста и действенна: быстренько забив рот
хлебом или огурцами, делать отчаянные повороты шеи вправо – влево.
Вправо – влево – мелькает пушистая голова, и почти никакая кормежка
не удается, только проскочит иногда редкая пара ложек. А еще можно
попросить запить и, благополучно дожевав хлеб, быстро откланяться, не
забыв «пожать ручку вместо «спасибо»». И бегом, бегом, пока не
догнали, с топотом, с визгом – в спальню, и плюхнуться в чинную позу.

       Дальше - «Мама, почитай мне». Рифма завораживает и
подбрасывает вверх твое настроение. Ритм, лаконичность, изящество.
Хочется станцевать. Неспешное полотно сказки идет под волшебной
машиной, вышивающей неповторимый узор, идет сквозь прозрачную
мораль прямиком к воображению. Какой уж тут сон! Лежишь,
представляешь себя вот этим сереньким мышонком, превращаешь в мышей
же и лис, и кошек, и зайчат всех окружающих, придумываешь
продолжение истории, смешиваешь сюжеты, персонажей, смешно
бубнишь в подушку и летаешь, летаешь, летаешь…

       Отобедав, Он и Она, взявшись за руки, тоже идут в сон. Настолько
все почему-то к этому располагает – совершенно гармоничная сиеста
в вынесенном за скобки ежедневных забот городе. И тогда они становятся
ровесниками дочери, без остатка уходя в детство, где полноправно
существуют чужой и властный до дрожи в спине женский голос, одетый
не то в купальник, не то в спортивный костюм, и молоденькие
улыбающиеся мамы, и тягучее холодное наслаждение в вафельной
оболочке, и плотно уложенные в сетку щедрым знакомым продавцом
отборные, хрустящие, молочно-зеленые кочаны капусты, штук пять, что
волоком, волоком по земле – лохматые листья и ноющие детские
ручонки. Пляшущие в стакане пузырьки, пляшущая в небе связка
пузатых шаров, бегущие ножки, волны-барашки, машины, лошадки – по
кругу, по кругу: вот в чем счастье детства. В безостановочном,
упоительном движении. И даже когда, замерев за разглядыванием жука
или ракушки, детские глаза становятся прозрачно-задумчивыми, за ними
с жуткой скоростью бьется мысль. И, наконец, вылупляется наружу
очередной фантазией, и заставляет кружиться в цветном калейдоскопе
впечатлений маленькую умную головку. Дети с одинаковой
продуктивностью проживают минуту в движении и минуту в задумчивости.
Для них абсолютно все вокруг – материал для создания себя.
Трогательные существа с нежной кожей и звериным любопытством – спите,
спите, спите…

       Он и Она неожиданно для самих себя снова просыпаются
взрослыми. Засыпать как дети, уходя в воспоминания, наверное, не
слишком трудно – это все же удается многим, особенно тем, кому
действительно хорошо вместе. Прожить первые же минуты пробуждения
ребенком чрезвычайно сложно. Не увидеть, не заметить, не вспомнить
плохих снов. Не планировать день. Не исполнять внутренней
обязательной программы. Никогда не чувствовать себя должным.
Никому ничего не обещать. Никогда не получить страшной вести.
Уехать, забыться, раствориться, превратиться…

       Пять часов вечера и крепкий кофе совместимы. Впереди – самая
интересная часть суток – тепло, переходящее в свежесть, пышные
проводы солнца, длительная прогулка, засыпающая река, тихий,
умиротворенный разговор, стук детской ложки и плеск в ванной,
заговорщицкий шепот в прихожей, маленькое ночное полотенце,
аккуратно притворяемая дверь и – свобода, свобода, свобода!

       Два веселых незрелых существа на цыпочках выбегают на улицу.
Оба в светлом, легком, нарядном – опасность припечатать одежду
вертлявой чумазой подошвой исключена полностью. Он и Она идут
быстро, просто по привычке, ловят прохладные ночные струи
сплетенными пальцами. Переходят дорогу, садятся за стол, пьют
холодное, светлое, пенное, затем горячий, крепкий, пенный, непременно
с шипящим кусочком сахара. С почти жадной радостью приветствуют
знакомых, слушают, говорят, смеются и невольно поглядывают,
поглядывают поверх голов, на окно, подсвеченное лампой-светлячком,
туда, где тихо трепещут крылья ночных существ и опущенные ресницы,
где воздух напоен мерным, нежным дыханием и снами-сказками. ( «Мне
очень редко снятся кошмары», - признается Она-младшая ).

       Вскоре светлое пятно- маячок неведомой силой выводит Его и Ее
из бесцельной беседы и ведет по мигающей ночной улице – бережно,
верно, неспешно, как двух лунатиков. Укладывает на сердцевины
подушек, разглаживает лбы, сплетает дыхания. Восстановленное трио
плывет по одному мифическому детству под прилежное пение цикад…

       Утро. Маленькая субстанция просыпается первой … в родительской постели.
Рельефная линия первых суток в городе благополучно замкнута.

       …Неподалеку, за поворотом, на лесной улице, с заасфальтированными
кольцами вокруг живых сосен, обитает голубоглазый кот. Он был обнаружен
в прошлом году, в еще нежном возрасте, худеньким смешным кошачьим детенышем.
Серая бархатистая шкурка, мордочка дворового Васьки и сапфировые глаза сиамского
зверя. Голубоглазый оказался любопытным, доверчивым и абсолютно
легкомысленным. Он усаживался на проезжей части неподалеку от дома,
усыпанного сосновыми шишками, и методично отслеживал мелких птиц.
Легко шел на ласковую или восторженную интонацию – имени его
никто не знал – шел на «Голубоглазика». Она-младшая обожает
маленького чужого зверя и всегда ведет сопровождающих ее «этой
дорогой».

       Они останавливаются в просвете сосен, у забора цвета
запущенности и улыбаются ее неистовому топоту и его мягкой поступи.
Девочка и котенок приближаются друг к другу на расстояние шага и
замирают: она боится его погладить, он боится ее порывистости.
«Ничего, - утешается Она-младшая после очередных несостоявшихся
объятий с котом, - я еще могу погладить Китенка». Пушистая и
невесомо-легкая кошка Китти живет в доме других старших субстанций,
тоже Бабушки и Дедушки, в доме-«призраке» у дороги, отделенном
от Нее-младшей засыпанным болотом, новеньким проспектом и
железнодорожной веной, по которой, как часы, отсчитывающие время
пребывания в городе, грохочут московские электрички. Бабушка и
Дедушка стремительно выскакивают из веселой апельсиновой машинки
с крылышками и трещинками и бегут к Ней-младшей, отложив дела.

       И вот все старшие субстанции, все Бабушки и Дедушки садятся
в просторной комнате с пляшущими от ветра занавесками и
концентрируют взгляды и речи на маленьком, жестоко избалованном
вниманием сокровище. Ребенок, легко и наивно обманывая ожидания
каждого, избирает во взрослом только лишь родственное, свое:
непосредственность и подвижность. И как любое нормальное существо
на Земле, оказавшись в сложной ситуации, из всех возможных
присутствующих и отсутствующих всегда выбирает маму…
Вторая половина лета выпала быть повторением пройденного
в мае...



     Растрепанный листок с зарифмованными тремя неделями,
расписанный сюрреалистическими каракулями, пара сумок с
угощениями-игрушками, подземный гул, наземный смог, стоп-кадр
дверного проема: пестрота деталей и девчачий уют, объятия кресел,
теплые взгляды окон, умытых дождем, - это мы, проснувшиеся
в Москве.

       Дубна, 2002