1. Чуда не будет...

Звонок раздался около полуночи. Измотанная за день, я отчаянно цеплялась за теплую темноту сна, стараясь не слышать мамин голос.
-Ольга, проснись, тебя Тим к телефону требует. Говорит, что-то срочное.
Тим требует? Значит, действительно что-то стряслось. Он никогда ничего не требует, обычно просит.
Не открывая глаз, я взяла трубку.
-Да, Тим?
-Лёсь, извини ради Бога, что разбудил, ты только не переживай…
-Что случилось?
-Шпильман в больнице.
-Как?! – я вскочила с кровати, - Тим, ты…что такое говоришь? Что с ним?!
-Инфаркт. Лёся, не волнуйся, пожалуйста. Но приезжай.
-В какой он больнице?!
-На Алябьева. Я тебя внизу…
-Сейчас приеду! - я бросила трубку и, лихорадочно выкидывая вещи из шкафа, начала одеваться. Алябьева…где у нас Алябьева….
-Мам, как добраться до улицы Алябьева?
-Куда это ты, на ночь глядя, собралась?
-В больницу. У Владислава Генриховича инфаркт.
Мама все поняла.
-На 31-м автобусе, третья остановка.
...Владислав Генрихович Шпильман был первым моим учителем. И единственным – до этого дня.
Я до сих пор помню, как впервые переступила порог его класса. Мне было около шести лет. Напуганная огромными (по моим детским меркам) размерами училища, шумным коридором, битком набитым студентами, звуками, доносящимися со всех сторон, я изо всех сил держалась за мамину руку, пока она о чем-то говорила с пожилым дяденькой, и широко распахнув глаза, рассматривала все вокруг. Единственной знакомой деталью были, пожалуй, только фиалки на окнах.
Вдруг дяденька подозвал меня к роялю и шепотом, будто бы выведывал у меня какой-то секрет, спросил:
-Ты петь любишь?
Петь я любила. Но стеснялась.
-Спой что-нибудь.
Что я там напела, я уже не помню, но он был в восторге.
-Да она у вас музыкальная девица!
Весь следующий урок мы с ним лазили во внутренностях рояля и знакомились с композиторами. Я узнала, что тот, который с шевелюрой – это Бетховен, а с усами – Скрябин. Не знаю почему, но музыка Скрябина мне понравилась больше. Заметив это, Владислав Генрихович пообещал:
-Вот вырастешь – обязательно дам сыграть эту штуку.
Это была Первая соната.
А через неделю появился заяц, который очень хотел научиться музыке. И с помощью Шпильмана, я объясняла зайцу, как найти нотку до, и сколько линеечек в нотном стане, и кто такой композитор и еще много-много всего.
Так и шли у нас уроки.
Я взрослела, программы становились все сложнее, но чем дальше, тем интереснее. Познакомилась и с другими учениками Владислава Генриховича – совершенно случайно. В седьмом классе на его День Рождения я забежала - поздравить любимого учителя. Дверь мне открыл сам Шпильман.
-Владислав Генрихович, с Днем Рожденья! Это Вам, – я протянула ему пакет с подарком.
-Спасибо, Олечка! Заходи, чего же в коридоре стоять.
-Да я на минутку…
-Никаких минуток! Без чая я тебя не отпущу.
Разуваясь, я заметила пар 6-7 ботинок разного размера и цвета. Он провел меня в маленькую комнату, где уже сидели его ученики.
-Господа, - несколько торжественно провозгласил Шпильман, - прошу любить и жаловать, моя самая младшая ученица, Оля Азарова…
Я выпрыгнула из автобуса. Смутно белело в глубине сада здание больницы. Кажется, моросил дождь, но это я отметила уже автоматически. Возле входа меня ждал Тим.
-Где он?
-В реанимации. Пойдем.
-Как это случилось? Когда? Почему?!
-Не знаю. Мне Эжен позвонил около двенадцати.
Возле операционной никого не было. Только Женька ходил по коридору взад-вперед. Увидев нас, побежал навстречу.
-Ну? что?
Он растерянно покачал головой.
-Я пока ничего не знаю.
-Как это произошло?
-Он сказал позвонить ему часов в одиннадцать, по поводу прослушивания. Я позвонил. Почувствовал по голосу - с ним что-то не то. Спросил, что случилось, он сначала отнекивался, мол, все нормально, потом признался: на педсовете они с Плотниковой опять чего-то не поделили. Ну и наговорила она ему всякого: «Научили своих учеников права качать, они теперь вообще на уроки не ходят, говорят, и так все сдадим, а зав.отделом выговоры только успевает получать. И кто позволил Савельеву вместо Баха или, на худой конец, Шостаковича играть прелюдию и фугу Глазунова?» Ну и так далее. А в довершение всего начала катить баллон на Тима, говорит, Садницкий мнит о себе черти что, заявил на днях, что ниже девяти на выпуске ему не поставят…
-Что?!-Тим забыл, что мы в больнице.- Я такого не говорил, она что, уже…
-Тише. Знаю, что не говорил…
-Ох, а Владислав Генрихович, наверное, подумал…
-Да ничего он не подумал. Наоборот, грохнул кулаком по столу и сказал, чтобы не смели клеветать его учеников. Я ему сказал, конечно, «Не берите в голову, мадам Плотникову уже ничем не исправишь».
-А он?
-Ответил только: «Спасибо тебе, Женя». Ну, поговорили, прошло минут двадцать, а у меня сердце не на месте. Дай, думаю, позвоню еще раз. К телефону жена подошла, вся в слезах, сказала, увезли в больницу…
Мы подавленно замолчали. Стычки с Плотниковой были для нас уже почти привычным явлением. Она хотела, чтобы все было по программе – Владислав Генрихович учил нас в первую очередь играть, а не зубрить.
…Однажды, когда я стала невольной свидетельницей такой сцены, он сказал:
-Знаешь, чего я ей простить никак не могу? Того, что эти разборки касаются вас.
-Кого…нас?
-Моих студентов - тебя, Тимофея, Жени… Ладно, им-то выпускаться весной, а тебе еще целых четыре года здесь учиться. И все четыре года слушать ее нравоучения. А если со мной что-нибудь случиться? Да она тогда тебя просто съест!
-За что?
-За то, Лёсик, что ты играешь. За то, что я тебя учил видеть не пассажи и аккорды, а музыку. Смысл. Без которого остальное исполнение, сколь бы блестящим оно не было, бессмысленно.
Он подошел к темному окну. В тишине стало слышно, как шуршит по подоконнику снег.
-Владислав Генрихович…
Он обернулся.
-Не надо…чтобы с Вами что-то случалось…
Шпильман улыбнулся.
-Напугал я тебя, Лёсик? Ну, прости. Не бери в голову, ничего со мной не случится. Мне еще вас всех выпустить надо…
Из операционной вышел врач и направился к нам. Чем ближе он подходил, тем медленнее становились его шаги. Тим взял меня за руку. Наверное, в тот момент мы смотрели на врача как на Бога, способного подарить нам чудо.
Он, стараясь не смотреть на нас, отрицательно покачал головой.
Чуда не было.
«Вы же обещали, что с Вами ничего не случится...»
…Мы вышли из больницы под дождь. Дул холодный ветер, но никто его не чувствовал. Слез не было, я находилась во власти тупого длительного шока, когда все происходящее кажется всего лишь страшным сном – открой глаза и все будет как раньше.
-Тебя проводить? – Женькин голос вывел меня из этого оцепенения.
-Куда?
-Как куда, домой.
-Домой… Нет, я в училище.
-Лёсь, уже почти час…
-Мне все равно.
…Я медленно поднялась по сырым ступеням и постучала в запертую дверь. Никто не ответил. Я забарабанила изо всех сил.
-Откройте!
По коридору прошаркали ботинки, лязгнул замок и показалось невыспавшееся лицо вахтерши.
-Ходят тут всякие… Чего надо?
-Впустите меня. И ничего не спрашивайте, хотя бы сейчас. И…дайте зал…
То ли на нее подействовал мой убитый вид, то ли ей просто хотелось поскорее от меня отделаться, но она меня впустила, проворчав:
-Запишись.
Круглые часы показывали пять минут второго.
…В темном зале я включила свет. Подняла крышку огромного черного рояля – первый раз сама. Владислав Генрихович никогда мне этого делать не разрешал…
…-Вот вырастешь – обязательно дам сыграть эту штуку…
«А Вы так и не услышали…»
…Темная улица спала, и только на третьем этаже училища всю ночь горели три окна зала. И звучала Первая Соната Скрябина…