Все мы маленькие дети, бегущие по узкому карнизу

Все мы.

Молодой человек стоит в круге света и чистит киви. Чистит профессионально, красиво. Он надрезает шкурку - и киви танцует в его руках, чтобы стать трогательно зеленым, сочным. Человек говорит:
-- Что мы знаем о жизни? Только то, что она есть. Да. Догадываемся, что она была и надеемся, что будет. Что мы знаем о смерти? (Он улыбается и качает головой) Знаем... Мы просто ее боимся.
Человек достает трубочки для коктейлей, зонтики, нарезанный лимон. Все это быстро становится утилитарной красотой над бокалами. Перед ним высвечивается стойка. На ней бокалы, бокалы. Очень красиво. Резко наплывает Пространство: клуб, тусовочники, улыбки, спокойный дрейф танцев с алкоголем и легкой травкой, люди, типы, девочки, ноги, ноги, туфли, лучи света всех цветов радуги, блестки, разлитая текила. Мы с другой стороны бара. Человек - бармен. Это ЕГО крепость и счастье.
-- Говорят, мы должны прожить жизнь НЕ ЗРЯ. (Он опять качает головой, но не улыбается. Теперь он протирает рюмки белоснежной мягкой салфеткой. У него большие сильные руки.)
-- Не зря. Да. Зря - это видя? А не зря? - Понятно. Они не смотрят. (Человек кивает на тусовщиков и людей.)
-- Здесь честная жизнь. Они дышат. (Человек наставительно поднимает вверх указательный палец. Для этого ему приходится прервать свое занятие. Держит паузу и продолжает протирать фужеры.)
  -- Дышать - основная потребность. Вдыхать и выдыхать. Они прогоняют весь мир через себя. Рыбы не могут не двигаться - если они остановятся, мир перестанет проходить через них. А они (Человек указывает на всех) - дышат. И мир фильтруется.
-- Они пьют, потому что в сущности остались рыбами, и так пропускают через себя более густой мир. И следовательно - мочатся.

Туалет - общенственная уборная, место работы уборщиц туалетов, отхожее место. Там не умирают, только справляют нужду. Нужда справляется различными способами. Последствия этих способов и составляют проблемы для уборщиц. Идеальный туалет - где никто ничего не справляет. Туалет в абсолюте - все выделяют все.

-- Они даже едят. И совсем густой мир проходит сквозь них. Это для них тяжеловато. Но доставляет удовольствие. Кстати об удовольствиях.
(Человек достает белый тюльпан, смотрит на него и убирает обратно. Тянется за бутылкой с ликером ослепительно желтого цвета. Ликера в бутылке осталось немного. Человек качает головой. Смотрит на бутылку и наливает немного ликера в высокий бокал. Затем одновременно бросает в бокал кубики льда, наливает содовую и роняет листик мяты.)
-- Удовольствия - это способ постижения мира, не пропуская его через себя. Находясь с ним рядом. Наравне или на уровне. (Человек пожимает плечами). Это уважение к миру, поклонение ему, может быть... Удовольствий много, да и мир большой.
(Девушка за стойкой протягивает руку. Бармен запускает бокал с коктейлем в ее сторону. Бокал катится, постепенно замедляясь. Человек протирает стойку синей салфеткой.)
-- Самое распространенное удовольствие - страдание. Оно бывает трепетное и не трепетное. Трепетное заставляет трепетать сердце. Нетрепетное - все остальное. Другое удовольствие - стремление. Самое качественное стремление захватывает все, заставляет мир вращается вокруг. Некачественное стремление - как несостоявшаяся беременность. (Человек резко поднимает глаза и смотрит в нас.) Хотя это чисто женское сравнение. (Человек качает головой и начинает колоть лед. Это занятие занимает все его время.)



Маленькие дети

Черный кабинет. Посередине высокий табурет, рядом с ним - стеклянный маленький столик на высокой ножке. Под стук шпилек появляется стильная молодая женщина: обтягивающий блестящий костюм цвета графита, гладко зачесанные волосы, очки. На пальце висит сотовый. Она садится на табурет, облокачивается на столик: "Я не знаю ни одного человека, который в старости понес людям свет мудрости. Подозреваю, что те, кто достиг понимания и приятия всего сущего и не очень, есть, но тщательно скрывают свои знания. Мои любимые старики все, как один, стали детьми. Маленькими детьми. Правда, мама всегда была девочкой лет девяти. Такой она и осталась. А остальные... "

- Я ни за что не пойду на День Рождения внука. Нет. И давай не будем говорить на эту тему. Да меня и не звали. Честно говоря, Санек звонил, но потом что-то прервалось, а он не перезвонил
- Пап, а он сказал, когда праздновать будет?
- Ну да.
- Тебя позвал?
- Ты опять начинаешь. Сказал же, что не буду говорить. Все. Давай о другом.
- Я тебя не узнаю. Ей богу, ты же знаешь, что для Сашки это очень важно. Вы и так видитесь очень редко.
- Пусть приезжает.
- У него День Рождения и он тебя позвал.
- Там будет эта противная старуха.!!!
- Кто это?
- Можно подумать, ты не понимаешь, о ком я говорю.
-???
- Она меня специально доводит. И ковыряет, и ковыряет. В этот раз опять начнет. Она и Вадима против меня настраивает. Подначивает. Фу. Противно. Как представлю, что опять начнется.
- Думаю, Санька взрослый. Он всю эту шелуху отсеет. Он ведь специально на свои 20 родню собирает. Ему семья нужна. Большая. Не только мама с папой.
- Все. Как там у вас дела?

Дед очень красивый: короткий ежик волос там, где еще нет лысины, мощные плечи, большой и очень плотный живот. Внуки, когда были мелкие, с удовольствием прыгали на этом животе. Дед - мощный человек. И снаружи и внутри. Руководитель. Трудоголик. Всегда что-то мастерящий и гоняющий всех вокруг.

- Я задыхаюсь! Мне надо что-то делать! А для того, чтобы что-то делать, надо что-то купить. А денег нет. (Трикушки, белая майка, тапочки.)

"Пенсия - тюрьма для активных людей. В далекие 70-ые жили в нашей стране счастливые старики с достойной пенсией, дачкой и счастьем. Остальным не повезло. Рулетка показала зеро, и весь выигрыш достался казино. Нашим родителям надо ставить памятники. Повсеместно. Они напряглись и зашвырнули нас далеко: кого в интеллигенцию, кого просто в люди. Правда, сами оказались к этому не готовы".

- Мам, это же манипуляция. Ну, зачем тебе еще один холодильник? Поставь ты банки в гараж. Надо будет, принесем.
- Умные все стали! Вас потом не допросишься!

«Мы из другого мира - не знающего голод. Громкие 80-ые с карточками и отсутствием хлеба вызывали у нас злость, а не страх. А старшие боялись по привычке, приобретенной во время войны и после нее».

- Не пойду в парикмахерскую. Там голову моют, а у меня шея!
- Мам, сейчас в парикмахерских все иначе, удобно. Не захочешь, голову мыть не будут.
- Нет! Сама меня подстриги.
- Я же не умею. Зачем тебе как попало?
- Что не попросишь, вы ничего не можете. Подстричь мать! И то не может.
- Мам, давай я тебя отвезу к своей парикмахерше. Она сделает, как захочешь. Договоримся с ней о времени.
- Лишь бы мать не трогать. Взяла бы раз-раз. Все волосы одной длины.
- Давай договоримся, ты когда сможешь?
- Почему вы всегда на меня давите?! Я не хочу в парикмахерскую!!! (Бах - трубка упала на телефон).

"Как им сложно в мире. Они стараются приспособиться. Но мир стал чужим".

- Господи, зачем ты смотришь эту муть?
- Не мешай.
- Мам, ну это же невозможно. Они дебилы какие-то
- У вас все дебилы. Нормальные люди. Общаются, плачут. Вы слишком умные.

"Как стыдно. И за них стыдно с их идиотскими сериалами. И за нас, кто не может сделать их жизнь интересной. Хотя они взрослые люди".

Взрослость определяется не только возможностью выбирать самостоятельно свой путь, но и самим выбором, осуществляемым постоянно. Взрослая особь может руководствоваться любой логикой, желаниями, необходимостью, традициями. В идеале - все это должно быть осознанно. Тогда особь считается зрелой.

"Или принять их такими, какие они есть..."


Бегущие по узкому карнизу

Трогательная маленькая девочка с решительным лицом ответственного человека: "А-бсо-лют--но-ое (пауза) слово-соче-та--ни-ие (пауза), слово-соче-та--ни-ие, слово-соче-та--ни-ие..." (повторяет постоянно)

Кругом темно.
Голос вкрадчиво: "Почему, когда нам надо сказать что-то очень важное, мы употребляем абсолютные словосочетания? О-о-о! "по узкому карнизу"... Это значит, что некто способен упасть, сорваться, пуститься во все тяжкие, но нет, не дождетесь!
И что важно!!! Он движется. (Голос хихикает). Не принято стоять на узком карнизе. Незачем. Ведь его a priori надо преодолеть. Следовательно, движение. А абсолютное движение - бег. Идти - слишком спокойно для этой ситуации, ползти - не гордо как-то, лететь - нет-нет - это из фантастики или мистики. Хотя заманчиво! Лететь... Тогда уж НАД узким карнизом, стараясь попасть продуктом переработки организма на того, кто по нему бежит. Да. Вернемся к нашему абсолютному словосочетанию".
Девочка начинает петь еще громче и старательнее.
Голос резко меняет тон на менторский: " Любое средство передвижения неприемлемо! На трамвае по узкому карнизу не проедешь. Остальное - неоригинально".

В темноте появляется надпись, постепенно она начинает сиять ровным теплым светом: "Шампунь против перхоти. Эффективно очищает волосы, оставляя ощущение свежести надолго".

Голос патетично: "Она бежала по узкому карнизу. Впереди, как мечта, КАК ЛУЧ НАДЕЖДЫ, развевался рваный, заляпанный грязью, но все еще гордый флаг их отряда. Она должна была пройти. Ради них всех!"

В темноте повисает еще одна надпись: "Тюлень. Может провести под водой 20 минут".

Голос тихо, устало: "Бежать по узкому карнизу за своей единственной любовью. Боже! Как романтично. На это надо решиться"- истерично: "Не подталкивайте меня! Я сам!"

Следующая надпись вспыхивает резко, она ярко-красная: "Рыба-еж. Когда она видит опасность, то надувается как шар, чтобы ее не могли укусить".

Голос совершенно спокойно, отстраненно: "А знаете, в чем настоящая прелесть узкого карниза? На нем невозможно развернуться. У вас нет выбора. Вы уже НИКОГДА не повернете назад, потому что не сможете. А пятиться герой не умеет. Он умеет дружить, заламывать руки, но не пятиться. К тому же, я думаю, по узкому карнизу могут пятиться только люди с определенной клинической картиной. Политики, например. Вы не увлекаетесь политикой?"
Бравурная музыка.


К своей матери

Мама умерла 2 августа. Ее не стало.

Такого страшного шторма никто из нас не мог даже представить. Голова отказывалось осознавать, что волны бывают ТАКИМИ. Что МЫ можем быть такими мелкими частичками сущего. Что нас может так швырять. Мы ничего не запомнили больше. Наверное, это защита: не помню, значит, не было.
Остров был совсем маленьким по масштабам Вселенной, планеты Земля и какого-нибудь крупного мегаполиса. Меньше района. Но он был - во всей своей жизненной суете: громком шелесте листьев, криках обезьян, самых разнообразных звуках и сверхизобилии запахов. Пахло все: лианы, цветы, звери, их экскременты, соль, гниющие водоросли, крики птиц, еда, которую очень хотелось съесть. Мы были живы и восприняли это как должное. И сразу поняли, что людей здесь нет и даже быть не может.
А вот зверья хватало. На этом островке была гармония: воды в ручейке ровно на всех, еды на деревьях - тоже на всех, хищников тоже, наверное, на всех. Но мы о них не думали. Мы хотели пить -- и пили, хотели что-нибудь съесть - и находили фрукты. Жизнь как она есть. Мы бродили по острову, не думая о змеях, которые расползались у нас под ногами, не обращая внимания на любопытных и нервных обезьян. Остров стал средой обитания. Мы и обитали. Даже спали на пляже, как-то сразу выключаясь из мира, тесно прижавшись друг к другу: мама и я. Мы подолгу смотрели на море, в море, но в него не заходили. Мы практически не разговаривали. Птицы летали вокруг нас, орали свои впечатления.
Однажды что-то произошло. Мир сместился. Внешне все оставалось по-прежнему: небо, чуть облака, солнце, шелест пальм. И вдруг исчезла гармония. Взволнованные и очень серьезные птицы собрались в стаю, крики обезьян стали осмысленными, а пальмы шумели очень грустно. "Пора идти" - решила мама. Мы пошли за суматошно летающими птицами вглубь острова. Вокруг нас ползли, прыгали какие-то твари. Я по пути рвала фрукты и зачем-то складывала их в большущий лист. Мы не торопились. Мы просто слились с живым потоком острова, который перетекал к скале на северной стороне.
Когда мы пришли, места под скалой со стороны моря были заняты, а со стороны острова все было совершенно пусто. Только теперь я обратила внимание на странную форму этой скалы: одной стороной она круто нависала над морем, другой ее склон был очень покатый и гладкий, как волна. Звери, птицы и прочая живность спокойно дали нам пройти. Мы сели среди них. Справа я заметила зверей, которые раньше не попадались мне на глаза: какая-то помесь собаки и шакала с очень умными настороженными глазами. "Ноев ковчег" - подумала я. Обезьяны вели себя очень тихо. Даже детеныши не орали.
Оно началось сразу, дико, мощно, со всех сторон. Жуткий шум, грохот. Со стороны острова захлестывали огромные массы соленой воды, Она извергалась чудовищным водопадом в море. Все ревело. Кажется, я орала, как ненормальная. Ничего не было видно. Вокруг стояла страшная темень, прерываемая вспышками. И рев, рев, рев воды. Она рычала и гремела, гудела в груди, забивалась в нос и открытый рот. Мама крепко держала меня за плечи, ее лицо, появляющееся среди этого кошмара, было абсолютно умиротворенным. Другой рукой она крепко держала детеныша обезьяны и, кажется, еще кого-то. За ее спиной копошились змеи. За ее разорванный сарафан крепко держалась когтями птица с вытаращенными глазами и открытым клювом.
Все кончилось сразу, без перехода. Солнце, чуть облака, море, и оглушительная тишина. Мама убрала руку, пригладила сначала свои, потом мои волосы, мягко отняла от себя прижавшуюся обезьянку, протянула ее к матери, и двумя руками на несколько секунд крепко сжала птицу. Та встряхнулась, оглянулась, попыталась взлететь, но потом передумала и поковыляла к морю.
От острова остались руины. Ни одного высокого дерева - они просто исчезли. Масса водорослей, распростертые лианы, кое-где трава, ямы, забитые травой, песком и ракушечником, трепещущая рыба, морские гады. Звери с удовольствием все это поедали, играли с добычей. Собаки резвились среди изобилия пищи, даже обезьяны не брезговали морской кухней. В небе носились птицы. Мама расчистила ручей.
С этого дня к нам стали приходить звери. Они просто садились рядом и смотрели на маму. Она улыбалась. Некоторых в задумчивости гладила по голове, спине. Потом звери уходили. Мы не считали дни, и уж тем более, ночи. Они проходили мимо. Мир жил. Иногда мне становилось скучно, и я смотрела на море. Но мама всегда была рядом.
Мама поила остров своим молоком. Началось с больного детеныша обезьяны. Она принесла его маме. Детеныш погибал: он тяжело дышал, горел, и, кажется, уже ничего не видел. Мама прижала его к груди, а тот вдруг нашел ее грудь и стал сосать. Это было странно. Я отвела глаза и с удивлением обнаружила все обезьянне население острова, в молчании сидящее вокруг нас. Мама пожала плечами и не стала отнимать зверька. Обезьянка приносила своего детеныша каждый день, наверное, с неделю. Он выздоравливал, а у мамы появилось молоко. "Это нормальное явление в таких обстоятельствах", - сказала она. Обезьяны попробовали таскать маме всех своих детенышей, но она со смехом отправляла их восвояси. Однажды я нашла щенка, лежащего около ручья. Я очень расстроилась, засуетилась. Но вокруг не было ни одной взрослой особи. Мама выкормила и его. Потом она просто нацедила молока на большой лист и оставила его под деревом. После этого мы всегда уходили и не видели, что с ним происходило.

Нас забрали случайные туристы. Кажется, это были итальянцы, отправившиеся на большой яхте в плавание по океану и наткнувшиеся на мамин остров.