Дай дунуть!

К ресторану подошли с заднего хода. Толстый пожилой стал возиться у двери. Массивная его голова добродушно плавала на тройном подбородке. Другой, помельче, но тоже упитанный, улыбался слюнявым ртом, разглядывая груду пустых ящиков ("апельсины из Марокко")… Наконец, первый подобрался ключом к сердечнику, крутанул, и они оказались в теплом, пропахшем луком и жареной рыбой коридоре.

       - Подожди здесь, Валера, - я мигом, - сказал Михаил Антонович.

       Валера стоял у надписи «Оркестрантская», продолжал бессмысленно улыбаться. Они с Антонычем, руководителем ресторанного ансамбля, час назад познакомились в пивной, что рядом с комбинатом, под Коксовой горой. Познакомились, поговорили, а потом шли по осеннему городку, было по пути…

       Михаил Антонович появился с бутылкой лимонада и водкой в графинчике.

       - Ровно триста грамм, - показал на сосуд, приподняв его на уровень глаз, - или чуть меньше?.. Но буфетчице тоже жить надо? Как, по-твоему?

       - Теперь нас трое в твоей комнатушке, - сказал Валера, озираясь, - трое пузатых: ты, Антоныч, я, да графин…

       Сели к столу, который был завален деталями, проводами:

       - Басист Юрка все паяет чего-то… эффекты, мать его в душу, делает, заколебал совсем…

       Михаил Антонович подвигал рукой, расчистил, и поставил стаканы.

       Помещение украшали картинки – журнальные развороты – в большинстве своем изображавшие известных музыкантов (например, Джона Леннона в круглых очочках за фортепиано) и женщин ( в костюмах и без)… Выделялась негритянка с перьями в волосах, но особенно, все же, малайка, голая совершенно… Михаил Антонович и сам был не прочь лишний раз на нее поглядеть: тростниковая хижина, полотенце, капли морской воды на плечах, солнечный блик…

       - Здорово, - спустя время сказал Валера, - вот бабец! И талия, как у осы, и грудь два ведра. Таких у нас нет.

       - Много ты видел, - возразил Антоныч, - ты в ресторане редко бываешь, или вообще не бываешь, а я здесь почти каждый день. Знаешь, какие заглядывают? Так трясут и виляют –только держись… Жалко, сегодня мы не играем – а то убедился бы…
       
       На широких полках избитые бубны, облупленные маракасы, рогатые перламутровые гитары с рычагами, ручками, кнопками – действующие и сломанные. Струны бухтами, барабанные палочки. Внизу, в открытом футляре, блестела серебряная загогулина…

       - Саксофон! – закричал Валера. – Антоныч, дай поиграть!
       - Ты что, водки уже не хочешь?
       - Н-не знаю… наверное, уже нет.
       - Ты пришел сюда, чтобы пить – вот и пей!

       Выпили, сильно заморщились. Причем молодой поперхнулся, едва не выпрыснул все обратно. Его новый приятель, руководитель лабухов ресторанных, сидел важно, смотрел укоризненно на слабака.

       - Анто-ныч, - с трудом выдавил Валера, - дай поиграть на саксофоне. Я умею.
       - Нельзя, не будем привлекать внимание.
       - Ну, дай, подумают, что репетиция.
       - Сиди, если сидишь.

       - Антоныч, друг… Я тебя, как человека прошу! Ты дай мне только дунуть, понимаешь?
       - Зачем тебе?
       - Мне надо… Я дуну, и ты увидишь, что я умею.
       - Ну, умеешь-умеешь, а дальше что?
       - Ты увидишь – я умею, и сразу примешь меня в свой ансамбль.
       - Да у нас, вроде, есть саксофонист…

       - Это ты-то, Антоныч? Ой, не смеши! Ха-ха-ха! Как вечером ни пройду у кабака – все «Очи черные» раздаются!
       - Значит, народу нравится. Народ заказывает музыку.
       - Да, если б ты еще играл по-человечески – ты же лажаешь на каждом шагу. Дай дунуть!
       - Не дам.
       - Я сам возьму! – Валера сделал движение.
       - Только попробуй… - был грозный ответ.

       - Тебе жалко, да? Я же всего один раз только дуну! И сразу же станет ясно, кто находится перед тобой, и ты примешь меня, да ты просто не сможешь уже меня не принять, а потом я у вас сделаюсь руководителем… Это неизбежно, Антоныч, потому что я лучше играю!.. А как сделаюсь руководителем, то, конечно, этих твоих пустозвонов я отстраню, и… тебя… Ты не думай, у меня и ребята толковые на примете имеются, тоже на нашем комбинате, кстати, работают. Знаешь, какие мы деньги загребать, заколачивать будем? Но дело даже не в этом – мы рестораном, и даже провинцией не ограничимся!.. Ну, дай ты дунуть, хоть раз!

       - Сказал нет – значит, нет.
       - Антоныч, один раз, а? Только один!
       - Вот ты говоришь, что лучше играешь… И тем более я не дам.
       - Обиделся, значит? Завидуешь?..
       - Ну, ты же сам же играл, если играл… Ты же сам должен знать!.. Понимаешь ты или нет?.. Нет, вижу - не понимаешь…
 
       - Вот, не понимает и все ! – Антоныч даже всплеснул руками. – Просто я могу доверить свой инструмент только тому, и я повторяю, а ты усекай – только тому, кто играет точно также, как я, то есть точь в точь, то есть ни лучше, ни хуже, а так… ну, как я сказал… Есть у нас в городке один такой, но он еще школьник, мальчишка, считай самородок, и доверил бы я ему с радостью свой саксофон, но не может он в виду нежного возраста в ресторане работать…

       Валера заморгал, съежился, и как бы стал наивным и маленьким:
       - Дядя Миша, Антоныч, будьте моим наставником!..

       - Ну, кончай ты комедию, честное слово, ну, ей-Богу же неприятно – присосался , видишь ли, к саксофону, вынь ему да положь… Ну, давай лучше о чем-то другом?... Об Амстронге там, что ли? Чего ты в пивной, начинал?

       - А может, ты брезгуешь, Антоныч? – воскликнул, вытираясь рукавом. – Ну, хочешь, я свой мундштук принесу? Саксофон-то я продал, у меня же был, был саксофон!.. Мебель мы купили, а мундштук остался… Так я побегу? Одна нога здесь, другая там?!

       - Ты что, Валера, и вправду не врубаешься? Совсем, что ли, глупый?.. Да-а, теперь я хорошо вижу, что ты никогда по-настоящему не играл на саксофоне!

       - Играл я, играл! Еще в Шизогорске жил, играл в ансамбле, у нас там тоже ресторан «Космос» назывался. Я и музыкальную школу по саксофону кончал, меня в филармонию приглашали!

       - Как же играл, а не знаешь, что когда в него дуешь, то слюна выбивает особые тончайшие бороздки внутри?.. В полости есть незаметные глазу бороздки, а ты будешь дуть, и своей слюной всю мою композицию испортишь!.. А я их, эти бороздки, можно сказать, рисовал-рисовал, наводил-наводил...

       Вылил остатки водки в стакан, и выпил залпом. Валера вытаращил глаза:

       - В сак-саксофоне?

       - Ну, да, а то где же?.. А мы о чем говорим? Вот так-то, брат. Пошли, мне пора…

       Валера никогда не слышал про незаметные глазу бороздки, да и в мыслях, видимо, не было, потому что простое объяснение так повлияло, что ни в благоухающем коридоре, ни на прохладной улице он уже не заговаривал об инструменте. Брел как-то грустно и молча, и как бы без цели. Домой не хотелось, а больше тоже куда?... Внезапно подумал, что Антоныч его обманул («как он в музыке врет, так и тут он соврал…») – сразу озлился, набычился, и, круто повернув в сторону, зашагал прочь.

       - Хорошо, что я не дал ему дунуть… - голова Михаила Антоновича мирно плавала, ноги мерно шлепали где-то внизу. – Пускай он там и лучше что-либо знает или умеет, талантлив, а я зато право на трубу горбом заработал, не просто мне эта халтура досталась, лет двадцать, можно сказать, стараюсь, а какой-то придет и все мне испортит, незаметные глазу бороздки испортит...

       - Да нету там никаких бороздок, - думал Валера с оттенком сомнения, - просто не хотел дать, жила, дунуть, потому что стоило мне один раз только дунуть, и он бы сразу увидел и принял, а потом пришлось бы ему отойти, и я бы создал отдельный ансамбль, пригласили бы в клуб, а там, глядишь, и на местное радио, на центральное телевидение, прощай комбинат, цех вредных порошков, стали бы везде выступать…

       Решил зайти в магазин. Денег было на пару пива, но в очереди встретил знакомого. Хватило на красную. Долго искали место, где выпить. Нашли лавочку в парке, за чахлым кустом.

       У друга была своя печаль. Он, отец троих детей, безнадежно влюбился в молодую женщину.

       - Ну, как она тебе? Как, а? – приставал он к Валере. – Ты же сосед ее, скажи!.. Замечательная, особенная, правда? Как говорит, как ходит – аристократка!..

       Валера кивал. Пил и кивал. Он мог бы рассказать, конечно, какие та строчит жалобы, как бежит с ними вприпрыжку прямо в горисполком, как сделала себе справку, что психически ненормальная (говорили, что с помощью подобной справки желала и имела реальный шанс добиться отдельной квартиры). Как однажды напугала всех соседей, потому что явилась после продолжительного отсутствия с другим лицом. Оказалось, что в Институте красоты ей подрезали нос и уши… Но что он знал еще о той женщине? Может быть, она права по-своему: хочет быть красивой, жить красиво? Может быть, и Валера, и его семья, и ветеран Музолев, и Зубкова, сплетница, с сыном Володькой и дочкой Альбинкой, и мужем Василием, и прочие обитатели коммунального их барака – достойны ее неприязни, не стоят и пальчика Дианы? Оттопыренного ее мизинца, когда она держит чашечку кофе…

       Вокруг пробки, окурки, плетение тонких веток. Валера дул в кулак регтаймы и спиричуэлсы.

       - Ты не дуди тока громко, - говорил дружок, - а так ничего, Валерик, захватывает…