Вернуть долг

- Он красавчик!
Темноволосая девушка, сидящая на траве под раскидистым дубом, проводила проходящего мимо парня голодным взглядом.
- Да, просто красавчик, - мечтательно добавила она.
- Преувеличиваешь, как всегда, - внутренний голос звучал отрезвляюще. – Сейчас опять потеряешь голову, а мне потом придется расхлебывать последствия твоего разбитого сердца.
- Ты не можешь ничего расхлебывать. У тебя нет рта, - сварливо огрызнулась девушка.
- Зато мозги есть, - не менее сварливо отозвался голос. – И, по-видимому, одни на нас двоих!
- Я бы расцарапала твою физиономию, если бы ты не сидел внутри меня! – рассвирепела темноволосая. Внутренний голос спохватился и принялся утешать хозяйку:
- Ну, будет, будет. Успокойся. А то люди опять говорить будут…
Да, в деревне о ней говорили. Частенько. Но в данный момент девушку мало волновали люди из деревни, зато сильно волновал недавно прошедший парень. А еще ее волновало мнение ее внутреннего голоса:
- Ты лучше скажи, понравился он тебе? Должен понравиться, ты же мой внутренний голос.… Ведь так? Скажи, так ведь, да?..

Да, девушка была сумасшедшей. В деревне, где она жила, знали об этом и с удовольствием обсуждали за чаем, кофе или просто, когда видели ее. Она была миловидной, приветливой, трудолюбивой и никому не доставляла хлопот, но она «всерьез думала, что у нее в голове кто-то сидит». Этого достаточно.
А этого парня давно здесь не было, хотя раньше он жил в этой деревне. Он был высок, строен и черноволос. Его походка была стремительной и уверенной, спокойный, открытый взгляд серых глаз подтверждал внутреннюю силу, да и физической ему было не занимать. В общем-то, сумасшедшую девушку можно было понять. Настоящий красавчик.
Сидя под деревом и беседуя со своим внутренним голосом, девушка, конечно, обсуждала важные проблемы, касающиеся внешности парня, его одежды и того, что под ней, но одного вопроса она так и не задала.
Зачем он здесь?
А он задерживаться явно не собирался. Не глядя по сторонам, не выискивая никого глазами, быстро прошел через деревню. Местные кумушки, постоянно сетующие на своих пропахших пивом, пузатых мужей, не упустили возможности поглазеть на красивого молодого мужчину. Томно вздыхая и закатывая глаза, они оживленно сплетничали с соседками. Что может такому красивому мальчику понадобиться в их глуши?
Они не узнали его. Еще бы, последний раз они видели его лет пятнадцать назад и вообще были уверены, что он умер. Так говорили его родители, и у обитателей деревни не было причин не верить им. Да они даже подумать не могли, что может найтись причина, способная заставить родителей отказаться от собственного ребенка! И тем более, способная заставить врать людям, будто он умер! Для них это было невозможно…

Итак, парень шел, кумушки болтали, а сумасшедшая девушка приняла решение.
Она встала, отряхнула с юбки травинки и побежала в деревню. Она видела, куда пошел парень, и твердо решила если не догнать его, то хотя бы проследить. Внутренний голос пытался остановить ее, но девушка, лихорадочно блестя глазами, уже сбежала с холма и вошла в деревню.
А парень и не подозревал об этом легкомысленном преследовании. Он целеустремленно шел вперед. В дом, который стоял на самой окраине. В дом, где он когда-то жил. По губам его блуждала странная, задумчивая улыбка, в совокупности с отрешенным равнодушным взглядом способная напугать любого.
Он шел домой.

Темнело. Летний вечер всегда подкрадывается незаметно. Домики по краям дороги редели, показались поля и лесок вдали. Скоро, скоро…
А вот и он. Гордый, одинокий и величественный как всегда. Дом…
Где не признавали ничего, выходящее за рамки… Какие угодно рамки… Где лютой ненавистью ненавидели все, что было не похоже на них самих, на их образ жизни…
В этом доме, давно, почти двадцать лет назад родился мальчик. Очаровательный ребенок вряд ли тронул сердца людей живших здесь. Они привыкли верить не в любовь, а в обязанность, которую считали сильнее любви. И в душе относились к маленькому Тому не как к родному человечку, которого надо растить, воспитывать и защищать, а как к полуфабрикату, из которого при надлежащем обращении может получиться достойный член общества. И они прилагали все возможные усилия, дабы своей цели достигнуть. Воспитание ребенка они понимали как 'делание', 'сотворение' нормального взрослого человека. Человека своего мира, человека, которого этот мир безоговорочно примет и за которого им, творцам, не будет стыдно…
Представьте же себе их гнев и недоумение, когда они стали замечать за своим Томасом странности. Вещи, которые они не могли объяснить…
Началось все летним днем, когда к ним в обеденную комнату залетела какая-то птица, стала метаться под потолком, чем естественно ужасно разозлила старших. Патриция, тетя Тома, уже хотела взять длинную швабру и пристукнуть несчастную, когда мальчик схватил ее за юбку и закричал: «Не убивай ее! Не убивай!» Ошеломленная тетушка не успела сказать ни слова, а Том тем временем подошел к тому месту, где затаилась напуганная птица. Поднял голову и замер, глядя на нее. Замерла и вся семья, не спуская настороженного взгляда с ребенка, который вел себя странно. Птичка перестала верещать, казалось, она тоже смотрит на Тома. А потом он поднял руки, ладошки лодочкой, над головой, будто протягивая их птице. И неожиданно та спорхнула прямо в эти подставленные ладони. Птица сидела у него в руках абсолютно спокойно, мальчик осторожно гладил ее перышки, потом подошел к окну, и отпустил ее. Сияя, повернулся к семье… и наткнулся на холодный, подозрительный взгляд. Не говоря ни слова, мать взяла его за руку и отвела в комнату. Сказала: «Подумай над своим поведением» и вышла. В замке повернулся ключ.
Так началось его заточение.
Том долго сидел там. Три раза в день мать приносила ему еду, ту же, что они и сами ели – никто не собирался морить его голодом. Его просто заперли, оставили наедине с самим собой. Ему было шесть лет.
Он не понимал, за что его наказали. Ведь он спас жизнь. Им должны гордиться. А они дают понять, что он совершил что-то дурное. Он жаждал узнать, в чем состоит его вина и исправиться. Пытался спросить – с ним не разговаривали. Пытался выбежать из комнаты, когда приносили еду – его ловили. Так же молча, нарочито безразлично отводили в комнату. И оставляли там.
Он начал бояться стен. День за днем, ночь за ночью… Замкнутое пространство тяготило его, казалось, он задохнется здесь. Он не видел уже, что за окном, не воспринимал. Трудно стало думать, сосредоточиться. Он просидел там еще только две недели. Но ему было всего шесть.
Том стал много плакать. До этого он вообще никогда не плакал, а теперь слезы мгновенно наворачивались на глаза, стоило ему подумать о… Да о чем угодно! Вспоминался двор, где он любил играть, шелест ветра в поле… Отсюда ветер слышался по-другому… Приходили на ум вечера, когда они всей семьей собирались на ужин. Всей семьей. Впервые он задумался, а в каждой ли семье принято запирать детей одних непонятно за что. Так и не придумав причины своего наказания, он привык думать, что ошиблись они. Его родные.
Родные? Семья?
Такие мысли были внове. Он усомнился. Но это уже не пугало, только вызывало новые слезы.
Он плакал столько, что часто стала болеть голова. Мучительно, непонятно, такую боль было трудно терпеть. Но жаловаться не хотелось. Он даже гордился этой болью. Своей, необычной болью. От одиночества она, правда, не спасала. Все больше раздражало то, что нечем было заняться.
Он не запомнил момента, когда придумал развлекаться рисованием на дереве стен. Когда в очередной раз начинала болеть голова, он просто поднимал голову и упирал взгляд в стену. Это помогало, боль уходила, а в ответ взгляд словно наливался свинцом. Том быстро обнаружил, что если не смотреть в одну точку, а водить взглядом по стене, глаза не так щиплет. Странное ощущение в глазах проходило, на обивке стен оставались черные полосы, а в воздухе - неприятный запах. Том не знал, что это запах гари. Его не пугало, что рисунки заметят, он не был уверен в их реальности. Но однажды, когда мать в очередной раз зашла к нему с подносом, она увидела их. Внимательно осмотрела, подошла к стене, провела пальцем по черной линии. На нем осталась зола. Неприязненно, со страхом посмотрев на сына, она вышла из комнаты. В тот день Том впервые остался без ужина…
После этого случая Том кое-что начал понимать. В частности то, что рисунки на стенах настоящие. И то, что он каким-то образом выжег их. Взглядом. И что не каждый человек способен на такое.
И самое главное, он понял, что его родителям это не нравится. И что именно за это он и сидит здесь.
Вспоминая тот день, когда он спас птичку от тетиной швабры, Том не мог точно сказать, как ему удалось поговорить с ней. Ведь он именно говорил. Успокоил. Обещал помочь. И птица услышала, поняла. Думать об этом было приятно, несмотря на последующее наказание. Эти мысли грели, в отличие от мыслей о семье. Том не мог думать о родителях как прежде. Не мог заставить себя простить их. Ему было тяжело.
Политику его родителей понять сложно. Чего они рассчитывали добиться, посадив шестилетнего ребенка под домашний арест? Раскаяния и отказа от своих способностей? Которые он не успел еще осознать и тем более подчинить себе? В любом случае своего они не добились.
Для Тома события тех дней не прошли незамеченными. Слишком многое изменилось в его жизни за очень короткий срок. Непонятные способности, ненависть родителей… И наказание… Неокрепшее сознание ребенка не смогло его вынести. Почти месяц пребывания в маленькой комнатке, наедине со своими страхами, сомнениями… Даже взрослому человеку пережить это без потерь было бы сложно, что уж говорить о шестилетнем ребенке…
Все это время Том пытался осознать, понять себя. Не с кем было поговорить, не у кого спросить совета… Разные мысли лезли в голову, носились по замкнутому кругу, переваривая сами себя, от первой к последней, и наоборот, и снова по кругу, по кругу, по кругу, как какой-то вечный двигатель, который некому было остановить… Действительно некому было…
Может быть, тогда он немного сошел с ума. А может, и не немного. А может, совсем не сошел. Как теперь узнать? Но остаться собой было так сложно…
Все закончилось внезапно как для родителей, так и для самого Тома. Очередным утром, когда ему принесли поесть, Том понял, что сидеть здесь больше не может. С утра у него опять болела голова, поэтому, когда он вихрем сорвался с места и бросился из комнаты, в голове не было ни одной связной мысли. Только билось: «Наружу! Наружу! Наружу!» Но этого ждали. На пороге его схватили пять пар рук, потащили вырывающегося ребенка обратно в комнату. Неожиданное препятствие свободе окончательно вывело Тома из себя. Он не понял тогда, что произошло. Внезапно стало жарко. Запахло горелым мясом. Руки, державшие его замерли. А потом неожиданно разжались и, падая на пол, Том едва не оглох от душераздирающего, страшного крика…
Это кричали его родители. Кричали не останавливаясь, с ужасом глядя на свои руки.
Том тоже смотрел на них. Ему тоже стало страшно. Он понял, что он сделал…
Руки выглядели ужасно. Красные, как обваренные, распухшие, в волдырях, которые тут же лопались, выбрасывая наружу какую-то жидкость…
На крик сбежались остальные домашние. Ситуацию оценили мгновенно, как будто часто обсуждали подобные варианты. Конечно же, так оно и было… Пострадавших увели. Дверь захлопнулась. Том снова остался один. Он сидел на полу перед дверью, слегка раскачиваясь вперед-назад, и чуть слышно повторял: «Я не хотел. Извините. Я не хотел»…
Вернулись слезы. Боясь очередного приступа головной боли, Том поспешил отогнать мысли о семье. Лучше подумать о чем-нибудь приятном. Вспомнил летний денек и птицу. Снова почувствовал легкое биение жизни в руках, крошечный беззащитный комочек доверчиво устроившийся у него в ладонях. Неожиданно слезы так и брызнули из глаз. Успокоиться уже не удалось. Слезы текли и текли, не поддаваясь ни на какие уговоры. Том уснул на мокрой подушке, с раскалывающейся от боли головой.
А вечером его разбудили. К нему в комнату зашла мать и, держась на приличном расстоянии, сказала: «Вставай. Иди за мной». Тому хотелось подбежать к ней, прижаться, попросить прощения, но мать, словно прочитав его мысли, быстро сказала: «Только не подходи ко мне» и покосилась на обугленную стену.
Вот так все и закончилось. На дороге его ждала повозка. Было уже темно, поэтому не было даже прощального взгляда на дом. К нему никто не вышел, никто даже не смотрел в окно, как его увозят. Том не жалел об этом. Ему было немного стыдно за вчерашнее происшествие. И грустно, что поздним вечером его птичка уже не поет…
Он уезжал.
Сердцем безраздельно владела горечь. Он понимал, что уезжает навсегда, что его бросили, от него отказались. Его сочли негодным для этой жизни. Для их жизни.
Он снова плакал, снова болела голова.

Закрытая повозка, незнакомые люди, он сам, сжимающий в руках маленький чемоданчик – теперь это лишь фрагменты прошлого. Он пережил это.
Раньше, когда он мечтал о мести… было стыдно. Совестно. С возрастом, с годами, проведенными черт знает где, в таких местах, что даже представить страшно, совесть умолкла. Ушла и жалость, все в сознании разделилось на две четкие категории: то, что жалости достойно, и то, что нет. Родились и мотивы, и методы, собственная жизнь обрела резкость и вкус.
Он вырос.
Если тогда, пятнадцать лет назад, они выбросили на улицу испуганного ребенка, то сейчас в их дом возвращался взрослый, уверенный в себе человек, познавший жизнь. Готовый мстить.
Готовый вернуть долг.
Его никто не в праве судить. Пусть судят сначала тех, кто был способен бросить в жизнь маленькое существо, вот так запросто вырвать его из своего сердца и забыть, вспоминая изредка и то лишь за тем, чтобы выразить надежду, что он все-таки нашел свою смерть.
Они сами определили свою судьбу.

Юноша вернулся домой. Никогда не помнил, где он находится, но всегда знал, что когда придет время – найдет дорогу к нему. Старая рана и боль привели его сюда. Память и желание забыть. Теперь все возможно. Он дома.

Вот и крыльцо. Том невольно задержался на ступенях. На лице появилась растерянность. Зачем он здесь? Рука взлетела было… и упала. Плечи поникли. Неужели он еще не забыл их? Неужели ему не хватит своей боли? Ему нужна еще и их? Зачем?
Что это? Нерешительность? Он стоял, опустив голову на грудь. Что-то шептал. Правая рука медленно поползла вверх. Коснулась груди. Слева. У сердца. Что это? Боль?
Да. Моя боль. Только моя.
В этом то все и дело. Только моя. Неужели это моя судьба? Страдать в одиночку? Хватит. Настала их очередь.

Парень глубоко вздохнул, поднял голову. Во мраке вечера зло сверкнули его глаза. Левая рука сжалась в кулак. Холодная усмешка снова заняла губы. Он опустил руку и коснулся массивного замка на двери. Щелк. Дверь отворилась. Он вошел в полутемную прихожую.
Все здесь будило воспоминания: запахи, шорохи, очертания мебели… Ничего не изменилось… Они любили, когда ничего не меняется. Придется их разочаровать. Кое-что изменить. Разрушить их веру в то, что его уже нет среди живых.

Было время ужина, вся семья собралась в гостиной за столом. Они никого не ждали, поэтому, когда услышали шаги в коридоре, удивленно обернулись к двери.
Он вошел.
Его встретили непонимающими взглядами. Они тоже не узнали его. Глава семьи собрался было подняться и выяснить, по какому праву этот человек ворвался в их дом, но, наткнувшись на взгляд парня, остался сидеть на месте. Женщина рядом с ним беспомощно оглянулась. Все молчали, молчал и юноша. Ситуация становилась пугающей. Ситуация становилась странной, что было еще хуже. Молчание затягивалось, на дне сознания зашевелились невнятные подозрения, страх заползал в души. Парень замер на пороге, задумчиво переводя взгляд с одного члена семьи на другого. Какие мысли проносились в его голове? Какие чувства – в сердце? Его лицо не отразило ничего.
Секунды утекали. На тарелках стыл ужин. Люди не осмеливались шелохнуться и сами не понимали, почему. Смутные воспоминания, сомнения теснились в их головах. И вдруг, словно что-то сломалось:
- Том!..- растерянно выдохнула женщина. Мама…
«Мать!» - одернул себя мысленно Том. «Мать, а не какая не мама. Мамы бывают у других, у тебя была мать. Да и то, была»
- Том? – полувопрос, щедро приправленный надеждой, что это все-таки ошибка.
Юноша смотрел на мать. Разные чувства боролись в нем, но самыми яркими были ненависть и презрение. Ненависть, замешанная на боли и несбывшихся надеждах, а презрение – как жалость к человеку, не способному на любовь.
Только и жалость бывает жестокой.
А в комнате все так же царило молчание. Только теперь во взглядах, направленных на юношу, уже не скрывался страх. Люди по прежнему не осмеливались шевельнуться, но видно было, они все бы отдали за возможность убежать отсюда.
Наблюдая такой животный ужас, Том улыбнулся. Ему стало смешно. Дом ему запомнился, как страшное, жестокое место, где его сводили с ума, мучили, ломали. А оказалось, что это всего лишь место обитания злых, трусливых тварей, которые только и умеют, что причинять боль беззащитным существам. Которые готовы отдать концы от страха, при виде кого-то сильнее их…
Том стоял и улыбался. У него была очень красивая улыбка. Она неуловимо меняла его лицо, делала мягче взгляд. Такой улыбке хотелось верить.
Его родные не поверили. Их она только еще сильнее напугала.
Тома не волновал их страх. Он не собирался прощать или просить прощения. Он пришел отдать долг. Долг боли. Он был им изрядно должен…
И он знал простой способ вернуть этот долг сполна.
Он знал слово.
Древнее, могущественное и в то же время такое… легкое. Просто слово. Почти случайно открытый им способ убивать. Что ж, они достойны его.
Том посмотрел еще раз на свою бывшую семью. От страха они уже почти не владели собой. Медлить больше нельзя.
Заглянул на миг внутрь себя, словно пролистал страницы учебника… Том вздохнул. Хотел бы он, что бы все было по-другому. Но от судьбы не уйдешь.
Том произнес слово.
Лица людей за столом исказил ужас. Руки дрогнули. Тела свело судорогой. Слово принесло им боль. Ту самую, которую им задолжали. Том рассеянно наблюдал за ними.
Взгляд задержался на тете Патриции. Самообладание, наконец, изменило ей. Она хрипела, корябая пальцами стол.
Мать… Та не отрывала глаз от Тома. Сил сопротивляться заклятью не было, но она старалась что-то сказать. Лицо ее посинело, видимо очередной спазм перекрыл доступ кислорода. Но губы шевелились, выговаривая «Том»…
На что она надеялась? На прощение?
Длилось это недолго, несколько минут. Люди корчились от боли, выгибаясь самым невероятным образом.
Но, казалось, они забыли о боли. Стекленеющими уже глазами они следили за молодым магом. В их взглядах было столько отвращения, брезгливого ужаса, что Том понял: некоторые люди не меняются. Даже в последние минуты жизни.
На пол упала чашка, сбитая судорожно вывернутой рукой. Послышался хруст костей, не сдержавших напора обезумевших мышц. Том решил, что с них довольно. Опустил глаза, расслабился.
И люди застыли. Они были похожи на пластилиновые фигурки, которые лепил сумасшедший.

В этот момент за спиной молодого нечеловека распахнулась дверь. На пороге стояла темноволосая девушка. Она увидела…
«Они мертвы! Мертвы! Он убил их! ОН УБИЛ ИХ! Беги! Беги!» - кричал внутри нее голос.
Девушка словно не слышала его. «Прекрасный незнакомец! Вы решили поселиться у нас в деревне?» - начала она мысленный диалог. Искореженных тел она словно не видела. Шагнула вперед, неуверенно улыбаясь.
- Привет, - в реальности она осмелилась только на это.
Это было все, что она успела сказать. Глаза прекрасного незнакомца полыхнули холодным, пронзительно-серым огнем и…
Девушка удивленно опустила глаза. У нее на груди словно расцвел сияющий цветок, и в следующую секунду она увидела там рваную обугленную дыру.
«Черт… » - захлебнулся внутренний голос…

На холме, под раскидистым дубом, который так любила сумасшедшая девушка, сидел парень. Запрокинул голову, устремил взгляд ввысь, в темное беззвездное небо.
- Здесь всегда такое небо ночью, - его голос звучал глухо. – Словно над этой деревней не бывает звезд.
Поежился. Сидеть на земле было холодно, но вставать не хотелось.
- Вот застужу почки, придется у Лэйны отвар просить…
Выглянула луна. Сразу вспомнилось, что когда он уходил, и Лэйна спросила, далеко ли он собрался, он ответил: «Далеко. Тебе за Луной»…
Том усмехнулся.
- Ну, допустим, целой Луны ей будет многовато, а вот если…
Из кармана куртки он достал маленькую плоскую коробочку, открыл. Изнутри она была выложена кусочками зеркала.
- Ну-ка, иди сюда, - приказал он, глядя на Луну. Тонкий серебряный лучик скользнул через все небо прямо в коробочку. Отразился от стен, заметался, и Том ловко захлопнул крышку. Довольно улыбнулся, спрятал коробочку в карман. Теперь можно и возвращаться…
Но на сердце все равно было тревожно. Взгляд сам собою переместился на дом, приютившийся на окраине. Сейчас он казался давно заброшенным из-за отсутствия света и движения. В глазах Тома появилась тоска и какая-то обреченность. Руки, обхватившие колени, напряглись.
– Я не хотел… Я не хотел… - Том не заметил, как начал раскачиваться вперед-назад. Глаза его заблестели.
– Простите меня… – это уже шепот.

Ветер пронесся над деревней, пошевелил вершину дуба, под которым сидел юноша. Том встал, и ветер, согласившись, легонько подул на его горячее лицо. Сразу стало легче.
- Простите меня, - негромко, но твердо произнес юноша. – Я должен был. Должен был это сделать. В этом мире, в вашем мире принято отдавать долги…
 
И снова не было прощального взгляда на дом. Том просто отвернулся от него и стал спускаться с холма.

Июнь 2005г.