Июньский снег

 
ИЮНЬСКИЙ СНЕГ
повесть в рассказах

       

г.Вологда
2000г.



ДАВАЙ
ДРУЖИТЬ


Сколько помню, первое сентября всегда отличалось серой холодной погодой. Несчастные школьники в своих белых рубашках, фартучках, белых бантах и гольфах, жмущиеся друг к дружке, чтобы хоть чуть-чуть согреться, вызывали сострадание у взрослых, пришедших проводить детей на учебу.
Таким же выдался первый день сентября, когда в школу пошла я. Накрапывал дождик. Нахохлившись, сидели на мокрых деревьях промокшие воробьи. Было безветренно, но вся эта сырость словно расползалась по городу, проникая под одежду к телу, вызывая желание поскорее вернуться в теплый дом и забраться под одеяло. Впрочем, в каменных домах, где не включено отопление, тоже невесело и промозгло.
Невзирая на дождь и холод, администрация нашей школы организовала торжественную линейку под открытым небом на стадионе. Это было традиционно и не могло подвергаться корректировке даже из-за неудачной погоды.
Я толкалась в шеренге таких же первоклашек, теребила в руках букет из астр, выискивая глазами в толпе родителей, спрятавшихся от дождя под зонтиками, маму. Мне было неуютно среди незнакомых ребят, рядом с сердитой учительницей, которая бесконечно переставляла нас с места на место и при этом больно хватала за плечо. Меня она подтолкнула к длинной белобрысой девчонке. Несколько минут мы молча переглядывались, потом она сказала:
- Я – Лена. А ты?
- Ася.
- Как-как? – удивилась девчонка. - Вася?
Я покраснела:
- Не Вася, а – А-ася.
- Странное имя, смешное, но зато дразнить удобно!
- Лучше не надо…- тихо попросила я, уже давно привыкшая к подобным аналогиям.
Над стадионом раздалась приветственная речь директора школы. В сыром воздухе звук становился вязким, слова сливались в общий гул. После директорского выступления, по стадиону прошелся старшеклассник с первоклассницей на руках, которая изо всех сил трезвонила в бронзовый колокольчик.
Это был звонок на первый урок, и под его звук школьники, учителя и родители дружно двинулись к выходу со стадиона. В воротах создался затор из людей, все ученики перепутались между собой. Я сначала потеряла Лену, а затем и свой класс, суетливо заозиралась вокруг – вдруг мама поможет выбраться. Да где там!
С толпой меня вынесло со стадиона, чуть впереди я заметила ручеек из пышных белых бантов – конечно, это были первоклассники! Догнав их и узнав своих, я успокоилась, а у крыльца школы, среди сгрудившихся родителей, увидела и маму, которая помахала мне рукой.
В классе мы сели с Леной за одну парту, так же, как и все ребята, любовно разложили свои тетрадочки, ручки, карандаши, линейки; завистливо заглядывались на чужое, если что-то оказывалось красивее, чем у самих.
Было шумно, ребятишки громко знакомились друг с другом, ерзали на стульях, вставали из-за парт, но учительница – уже довольно пожилая дама – быстро привела нас в чувство, объяснив, что теперь мы не просто дети, а школьники и вести себя должны соответственно…
Она провела «урок знаний», затем – экскурсию по зданию школы, а под конец привела нас в столовую, где были накрыты столы для праздничного чаепития.
Толкая и отпихивая друг друга, все бросились занимать места. Поначалу кому-то чего-то не хватило, и в просторной столовой раздался громкий рев, потом разобрались, и чего-то оказалось лишка.
Мы с Леной, совершенно сдружившиеся за день, хихикая, в один миг слопали свои пирожные и выпили чай, но около нас оказался невостребованный стакан чая с пирожным. Чай нас не волновал, а вот сладость взбудоражила наш аппетит, равно как и сознание.
- Давай съедим! – наклонившись ко мне, прошептала Лена.
- Нельзя!.. наверное, - также тихо ответила я.
- Да не заметят. Мы возьмем и убежим. Все равно ведь сказали, что после столовой можно идти домой.
- Стра-ашно!
- Зато – вкусно! – и Ленка с ловкостью умелого карманника утянула пирожное под стол, там она разломила его пополам и подала часть мне.
Набив полный рот, еле прожевав, довольные собой мы удрали из школы.
На крыльце подружка погладила себя по животу:
- Эх, сейчас бы еще мороженого!
Я неуверенно пожала плечами.
- Пошли на рынок, - позвала Лена.
- Зачем? – удивилась я.
- Деньги выпрашивать.
- Как это?! - ужаснулась я.
- Очень просто… там научишься.
- Нет, - почти твердо сказала я, - мама велела сразу после уроков – домой.
Лена с секунду помолчала.
- Ты хочешь мороженого или нет?
- Хочу…
- Тогда пошли!
На рынке было привычное столпотворение.
Чудесное фруктовое мороженое под названием «Ледок» стоило всего пять копеек. Я его обожала и съесть могла штуки три враз, а то и четыре. Только ради него я согласилась с подружкиным планом, а он был таков: с грустным видом мы подходим к дяденьке или тетеньке и тихо говорим: «Дяденька (или тетенька), надо срочно маме позвонить, а денежек нет. Дайте, пожалуйста, две копейки!». Главное проявить при этом актерские способности, чтоб выглядело все очень натурально.
Сначала я оказалась в «подмастерьях», лишь стояла рядом с Леной, внедряющей в жизнь свой способ добывания денег, и утвердительно кивала головой. К моему удивлению, сочувствующих горожан было достаточно, чаще, правда, ими оказывались мужчины. Они на секунду останавливались около нас, не дослушав просительной речи, скребли по карманам в поисках мелочи, отдавали нам монетку и спешили дальше.
Наконец я самостоятельно подбежала к дяденьке, который стоял в стороне от движущейся рыночной толпы и курил.
- Я ключи потеряла, домой не попасть, надо маме позвонить, а денежек нет. Дайте, пожалуйста…
Я чувствовала, как с каждым произносимым словом краснею все больше и больше.
Мужчина молча посмотрел на меня и также молча подал десять копеек.
- Спасибо! – воскликнула я. – Только этого много!
- На мороженое как раз хватит, - неожиданно подмигнул дядька и, бросив окурок в лужу, слился с рыночным людом.
Ко мне подскочила Лена, ей удалось наклянчить шесть копеек, и она с завистью уставилась на мою монетку:
- Во повезло! На «Молочное» хватит!
- Я «Ледок» люблю…
- Тогда на два «Ледка»!.. – глаза подружки горели жадностью. – Давай еще поспрашиваем, чтобы и мне тоже на «Молочное» хватило!
- Может, не надо?
- Ага! Как сама богатенькая, так для меня уже и жалко?! – недобро сощурилась Ленка и пристала к проходящей мимо женщине.
- Девочки! – строго сказала та. – Я за вами уже давно наблюдаю. Это вы чего, деньги выпрашиваете? А если милицию позвать?
Кровь ударила мне в голову, я схватила подругу за рукав и потащила с рынка.
Купив три «Ледка», мы сели в центральном сквере на скамейку под деревьями, чтобы поменьше мокнуть, и без того от нашего утреннего парадного вида ничего не осталось.
- Я так, бывало, копеек по двадцать насобирывала, - чмокая сладкими губами, хвасталась Ленка. – Завтра еще сходим… Ты не трусь, - добавила она, заметив мою кислую физиономию, - даже если поймают, ничего не сделают, постращают и отпустят.
Мороженое было съедено, дождик закапал чаще, мне стало совсем печально.
- А у тебя есть папа? – спросила я вдруг у Ленки.
- Есть. А что?
- Где он работает?
- А, в милиции, - отмахнулась подружка.
- Так вот почему ты не боишься попасться! Тебе папа поможет. А если я попадусь – меня никто не спасет!
Я слезла со скамейки.
- Ты извини. Но я не буду с тобой дружить…
- Очень-то надо! – скривилась Ленка. – Топай отсюда, трусиха!
Славный праздничный день заканчивался как-то нехорошо.
Я тихо плелась по скверу в сторону дома. Подружка меня не догоняла. Значит – все…
Решение это я приняла легко, но вот жить с ним не смогла.
Очень скоро в большом нашем первом классе ученики разбились по группам. Девочки-отличницы воротили нос от нас, середнячков. Они, словно благородные рыбины, самовлюбленно плавали по коридорам школы. С другими тоже как-то не клеилось: или в школу не по пути, или семейный статус «не позволял», а, может, и оттого, что была я большая, далеко не худенькая, и меня частенько обидно обзывали «мясожиртрестом», девчонкам я не нравилась. Потому и пришлось мне вновь прибиться к Ленке, оказавшейся самой простой и доступной из всех моих одноклассниц. Со временем я даже перестала замечать, как легко она втягивала меня в свои затеи и авантюры, не обращая внимания на мою зыбкую правильность.
- Перестань ты дуться, Васька! – уговаривала она меня, не больно щипала, щекотала, заставляя улыбнуться.
И я сдавалась.
- Давай дружить…


ФОТОГРАФИЯ,
НА КОТОРОЙ Я ЕСТЬ

В тот день, когда мои одноклассники стали октябрятами, я хворала, и потому торжественной обстановки и бравурных речей не слышала. Свою звездочку получила, как только выздоровела. Зато фотографироваться в честь огромного события мне повезло вместе со всеми.
Накануне похода в фотосалон, во всех семьях моих одноклассников создалась напряженная обстановка. Матери тщательно отпаривали брюки, разглаживали белые рубашки, передники и банты, пришивали к формам свежие воротнички и манжеты. Девчонки же закатывали истерики по поводу завтрашних причесок: заплетать ли простые косички или изобразить что-то вроде «корзиночек» и «баранок».
А у нас дома не оказалось свежих воротничков, и тогда мама за один скрип решила научить меня кипятить, стирать и гладить. Под ее чутким руководством грязные воротнички и манжеты я сложила в специальную кастрюльку, всыпала туда же указанное количество порошка, залила водой и водрузила на огонь. Дальнейшая моя задача заключалась в том, чтобы не уплавить это варево на плиту.
Через полторы минуты мне надоело ждать, когда же воротнички закипят, и я увлеклась поиском сладостей. Вазочка с черничным вареньем в буфете как будто только меня и ждала. Я запустила в нее палец и в этот момент услышала за спиной шипение, которое могло означать лишь одно: воротнички уплавлены. Накапав на буфет варенье, облизывая на ходу палец, я бросилась дуть на пенное облако, поднявшееся над кастрюлькой. Оно недовольно осело, но огонь уже залило убежавшей водой, запахло газом, и мама это все видела. Она выпроводила меня с кухни, вытерла плиту и продолжила кипячение сама.
Полоскать воротнички пришлось все-таки мне, это я сделала без особых приключений, если не считать забрызганных стен и лужи на полу в ванной.
Однако самый ответственный момент – глажение – был еще впереди.
- Мамулечка, может, ты сама? – подлизывалась я.
- Мне некогда, а ты уже взрослая, сама справишься, - непреклонно отвечала мама, занятая своими бумагами. – Я буду рядышком и подскажу, что к чему.
Я расстелила в комнате на столе детское одеяло, на него положила простынку, потом достала из кучи отжатых белых тряпочек первую, аккуратно расправила ее, затаила дыхание и медленно-медленно провела по ней утюгом. Влажная манжета пыхнула и разгладилась. Это оказалось вовсе не трудно и даже весело. Я прижимала раскаленную подошву утюга к манжете или воротничку, они пыхали и разглаживались. Я искоса довольно поглядывала на маму, она делала вид, что очень занята своими бумагами, но улыбалась хитро.
Оставалось две манжеты, я до того освоилась, что стала отвлекаться на телевизор, в котором начинались «Спокойной ночи малыши!». Хрюша вредничал, Степашка стыдил Хрюшу, а мудрый Филя учил всех жить.
Я занесла над воротничком утюг и… поставила его на свою руку.
Вопль мой слышали если не в Москве, то в Ярославле точно.
Мама просто побелела, не зная за что схватиться, потащила меня в ванную, чтобы сунуть мою обожженную руку под холодную воду. Я так упиралась и блажила, что она сбилась с пути и повела меня на кухню, отыскала в холодильнике сало, намазала мою пострадавшую ладонь. Холодный жир поначалу быстро унял боль и жжение, я успокоилась, даже захихикала:
- Как же я теперь фотографироваться буду?!
- Можно подумать твою раненую руку крупным планом станут снимать! – усмехнулась мама.
Но тут боль возобновилась, я заплакала уже не столько от нее, сколько от прошедшего испуга и усталости. Ожог на тыльной стороне ладони был не такой уж и страшный, видимо я сию же секунду сбросила с нее утюг, не дав коже прикипеть, но красное пятно с белым рубчиком саднило.
- Ложись-ка ты спать, пострадавшая, - сказала мама, вытирая мои слезы.
- Боли-ит! – всхлипнула я.
- Зато тебя можно поздравить с боевым крещением. Не плачь, а то глаза будут красные и лицо опухшее.
Мама сама разложила мне кресло, устелила постель, я забралась под одеяло успокоенная и скоро заснула.
Однако фотография все-таки вышла неудачной. Не помню, что уж происходило тогда в фотоателье: фотограф ли попался нервный, или детки никак не хотели слушаться учительницы и соглашаться с создававшейся фотокомпозицией. Может, и я сама из-за вечернего приключения закапризничала, но только вместо того, чтобы поставить в заднем ряду среди рослых крупных ребят, меня усадили в переднем – с карапузами; и выгляжу я на этой фотографии, как слоненок, забравшийся в крольчатник. Этот массовый портрет новоиспеченных октябрят и по сей день вызывает усмешки и недоумение всех, кто его видит.
Уж лучше бы я заболела в тот день, и на память осталась фотография, на которой меня нет…


КЛЕПТОМАНИЯ

И дернул же меня черт сказать тогда маме, что я хочу играть на пианино! Это девчонки показали мне, как «Собачий вальс» пробрякать, я и пробрякала на свою голову. Мама обрадовалась и сказала, что у меня абсолютный слух. А что слух? У всех слух, когда покажут на какие клавиши жать!
Потом, помнится, мы еще в филармонию сходили на концерт, я растаяла, решила, что на пианино играть так же легко, как в шашки – черное да белое…
И стала я три раза в неделю ездить на другой конец города к маминой знакомой – Валентине Михайловне – заниматься.
Лентяйкой я была страшной. Кое-как исполняла даже гаммы, ну, а произведения, пусть и самые простые, вовсе перевирала. Никак не могла понять, зачем нужны ноты.
«Показали бы мне, куда жать, когда – черную, когда – белую, - думала я, - и почему эти ноты-закорючки на клавишах не нарисованы! Может, нацарапать втихаря?!!».
Валентина Михайловна сердилась, но ругать меня стеснялась, все-таки я была не просто ученица, а – знакомая.
Я же страстно ожидала окончания занятий, потому что после них меня обязательно кормили чем-нибудь вкусным. Уж это Валентина Михайловна совершала независимо оттого, как я отзанималась.
Так и в тот день, пока я мучила на пианино какую-то дурацкую песенку, с кухни доносились скворчание и запах блинов. Я сглатывала слюнки и думать могла только о них – румяных, сладких, жирных, а потому переврала песню так, что учительница не выдержала и позвала меня обедать.
В отличие от игры на инструменте, ела я умело – по пальцам текло масло, на клеенке – от вазочки до меня – накапалась дорожка из клубничного варенья. Желудок уже давно был полон, но я таскала и таскала блины с тарелки в рот. Наконец, еле отпыхиваясь, встала из-за стола, сказала «спасибо», подконтрольно вымыла руки, и – свобода!
- Хочется ли ребенку в самом начале лета сидеть в квартире и брякать на пианино? – шла я по двору и рассуждала вслух, но друг замерла – у подъезда соседнего дома были разбросаны игрушки. Они лежали на лавочке, завалились в траву у крыльца: и кукольная посудка, и машинки, и пластмассовые зверюшки, и солдатики, и еще куча всего пестрого, яркого, завораживающе красивого. Богатство это слилось в моих глазах в волшебный цветной калейдоскоп, и я проглотила слюну, словно передо мной стояла тарелка с горячими блинами.
А двор был на удивление пуст – никто не гулял, не развешивал белье, не смотрел в окно, и я сделала шаг… Калейдоскоп в глазах засверкал ослепительно, сердечко мое забилось заполошно, руки потянулись к игрушкам. Я схватила что-то с лавочки и понеслась прочь.
Спина и затылок горели, будто в них впились десятки осуждающих глаз, и меня вот-вот окликнут, схватят за руку, застыдят, опозорят, а оттого я бежала быстрее, не оглядываясь.
Навстречу мне попалась женщина, я испуганно уставилась на нее, зажав в потной ладошке раскаленную игрушку.
«Она все видела! Она отведет в милицию!!!» - кричало все внутри меня.
Я уже не могла бежать, едва переставляла ноги… Женщина медленно прошла мимо, не обратив на незнакомую девочку внимания.
И тут я вдруг успокоилась, нет, даже обнаглела! Пошла дальше твердой походкой, спокойно, почти гордо и рассуждала при этом цинично:
«А нечего было разбрасывать и без присмотра оставлять!.. Раскидают все, потеряют, потом их же мама ругать будет. Пусть знают!».
Так я впервые оправдала себя, повернув постыдную ситуацию в свою пользу. Я уверилась, что не взяла чужое, а справедливо наказала нерадивых хозяев игрушечного богатства.
Но неожиданно я вспомнила, что даже не рассмотрела «добычу», раскрыла ладонь и увидела на ней белого пластмассового зайца – тощего, уродливого, безглазого… Из всего великолепия я выхватила именно эту бесполезную неинтересную игрушечную зверюшку.
Все страхи мои, весь ужас, пережитый лишь пару минут назад, оказался зряшным, а от этого еще более отвратительным. Я переступила черту, унизила себя, а результат – ничтожная добыча, почти насмешка. От осознания произошедшего мне, наконец, стало по-настоящему стыдно. Я вспомнила, что через день снова идти на занятия мимо того дома, мимо того подъезда, мимо тех окон и деревьев – свидетелей моего позора. Как я это переживу?!
Я задрожала, словно от сильного холода и заплакала.
Дома я спрятала зайца в большую коробку с игрушками, на самое дно и никогда им не играла. Мне казалось, что все вокруг знают его историю и презирают меня.
Прошло лет пятнадцать, и как-то, прибираясь, я снова наткнулась на ворованную вещь, засмеялась, конечно, но и опять испытала застарелое чувство стыда.
Я кинула зайца в пакет к другим игрушкам, которые отнесла в подарок знакомым детям.
Избавилась-таки от пластмассового укора…
Теперь думаю – не напрасно ли? Стоя на видном месте, эта игрушка, возможно, удержала бы меня в жизни от других постыдных поступков.
Кто знает…

 ПЯТЬ КИЛОГРАММОВ КАРТОШКИ

Не знаю, есть ли люди, которые с легкостью просыпаются в самый ранний час и с ясной головой идут на работу. Я к таким не отношусь с самого детства.
Чтобы поднять меня с постели в хорошем расположении духа, мама шла на всяческие ухищрения. Прыснуть холодной водичкой, пощекотать под одеялом пятку, привлечь к пробуждению плюшевого медведя, который погладит мягкой лапой меня по голове – это простейшие приемы. До ругани доходило крайне редко, но самое безотказное средство было – соблазнить меня чем-нибудь вкусненьким. Достаточно маме было сказать: «Хочешь котлетку?», как я вскакивала с кровати и неслась в кухню прямо в пижаме. Чаще всего никакой котлетки там не оказывалось, но дело было сделано. И покупалась я на подобный прием не однажды.
Но в тот день меня ждало испытание: рано утром мама уехала в однодневную командировку, и я осталась сама себе хозяйкой, предварительно прослушавшей массу инструкций: подмести пол, вымыть посуду и купить пять килограммов картошки. На нее мне выделили пятьдесят копеек.
День был воскресный, выспалась я досыта, даже голова кружилась от переизбытка отдыха. Мысли об уборке портили радостный утренний настрой, и я решила заняться ею позже. С деловым видом обошла всю квартиру, заглянула везде, где надо и не надо, включила телевизор, открыла холодильник и долго думала, чего бы поклевать, выбрала сметану, похватала ее прямо из банки. Дальше мне стало скучно. Я вновь вспомнила про пол и мытье посуды. Кое-как помахав сухим веником, подняв пыль, загнала мусор под диван. Посуду просто прополоскала под горячей водой и сложила в сушилку.
Странное ощущение излишка свободы порождало хулиганские мысли, например, порыться в маминых бумагах, которые она с таким серьезным видом прячет по папкам, или – того лучше! – попечатать на ее машинке. В простой день мне это не позволяется, вдруг сломаю, а сегодня кто запретит!..
Но тут в прихожей раздался звонок. Я открыла дверь и увидела на пороге очень кстати пришедшую подругу Ленку, в новой красной болоньевой крутке, которой та сразу похвасталась передо мной.
- А мамка в командировку уехала! – сообщила я ей свою радость.
- Вот здорово! – откликнулась подружка. – Значит, побесимся.
Она сразу прошла на кухню, нашла там батон, отрезала от него кусок, из холодильника достала банку со сметаной, намазала остатки на хлеб, посыпала сверху песком и, жуя это произведение, спросила:
- Денег оставила?
- Оставила, - замялась я, – на картошку…
- Сколько? – не унималась Ленка, доедая хлеб.
- Пятьдесят копеек.
- Ого! Целое состояние. Помчались в магазин.
И, не слушая моих возражений, она потащила меня на улицу.
Я не успела застегнуть пальтишко и натянуть шапку, а погода на дворе стояла самая мартовская – дул сырой пронизывающий ветер, в воздухе висела противная морось.
До ближайшего продовольственного магазина мы добежали в два счета. Там стояла очередь за колбасой. Но Ленка с вожделением уставилась на бутылки лимонада, которые зелено-коричневой батареей выстроились на полках бакалейного отдела. Лимонад стоил двадцать восемь копеек.
- Давай деньги! – в нетерпении повернулась она ко мне.
- А картошка?!
- И на картошку хватит.
Словно под гипнозом, я безропотно протянула ей монету.
Ленка сбегала к кассе, выбила чек, с гордостью приняла от продавщицы лимонад.
- Погуляем! – мечтательно воскликнула она, но, увидев мою кислую физиономию, успокоила. – Сейчас под прилавками полазаем, туда всегда мелочь закатывается.
И она действительно улеглась (в новой-то крутке!) на грязный магазинный пол и по-пластунски поползла вдоль отделов, заглядывая под стойки в поисках копеечного дохода. Потом подозвала меня:
- Иди к хлебному отделу, там старухи всегда мелочь роняют. Ну иди же!
Мне же было стыдно ползать по магазину, тем более что очередь в колбасный отдел удивленно-недовольно взирала на наше предприятие. Я умоляюще посмотрела на подружку, но она состроила такую зверскую гримасу, что я больше не возражала.
Я протиснулась к хлебному прилавку среди ног покупателей и в пыли, далеко под стойкой, разглядела монетку. Но едва я потянулась за ней, как на меня завопила продавщица. Она кричала, что ей надоело хулиганье, что она вызовет сначала заведующую, а потом еще и милицию, и мы с Ленкой, поняв, что пора убираться, выбежали из магазина.
Отдышались уже в своем дворе и стали пересчитывать барыш. Ленке, как опытной в подобных авантюрах, повезло куда больше чем мне, она гордо предъявила мне три монетки: две по копейке и трехкопеечную. Я же скромно показала погнутую потемневшую двушку.
- Во! Теперь еще на бутылку лимонада хватит! – заорала Ленка, но тут уж я встала на дыбы.
- Меня и так мать убьет за картошку! Пожалуйста, не надо больше лимонада. Ты пей, а я не хочу.
- Ладно, Аська, - милостиво приобняла меня подружка. – И правда, хватит, а то обопьемся.
Мы все-таки зашли в овощной магазин и на оставшиеся деньги купили около двух килограммов мелкой полугнилой картошки.
Дома открыли лимонад, притащили из серванта красивые бокалы, как будто собирались пить шампанское, соломинки, открыли, как выразилась Ленка – «на закуску», банку килек с перловой крупой и уселись пировать.
- Лимонад не сладкий, - заявила подружка после того, как выпила половину.
Я пожала плечами – мне казалось нормально. Ленка же набухала в бокал три ложки сахарного песка и принялась его размешивать. Понятно, что в холодном лимонаде песок таял плохо, она психовала и расплескала еще половину. После этого попробовала кильку с перловкой, поплевалась, поругалась, запила ее наслащенным лимонадом, и ее чуть не вырвало.
- Ну, блин, Аська, и поели! Дай-ка твой лимонад, хоть запить.
Она отобрала у меня бокал и допила все, что оставалось.
- Пошли лучше гулять.
Я сделала попытку прибрать на столе, но Ленка завозмущалась, что до вечера, а, значит, до приезда матери еще сто лет и все успеем сделать пятьсот раз. Поэтому через минуту мы с визгом носились по двору, дрались с мальчишками, потом с ними же гоняли в казаки-разбойники, убежали на стройку, где играли в прятки, и очнулись только тогда, когда уже стало смеркаться.
Ленка заявила, что ей далеко идти домой, что мать будет ругаться, и ее словно ветром сдуло. У меня же на душе заскребли кошки. Судя по темноте, было уже очень поздно и мама наверняка дома. Я бежала, моля Бога, чтобы она задержалась.
Молитвы остались без внимания.
Свет в кухне горел, но было очень тихо. Я разделась и на цыпочках вошла туда. Мама сидела у стола, подперев руками голову, и даже не пошевелилась, заметив меня. Вид кухонного стола приводил в ужас: среди засохшей липкой лужи разлитого лимонада стояли бокалы с соломинками и пустая бутылка. Тут же валялись куски килек, обильно присыпанные сахарным песком, вилки, крошки хлеба, фантики от конфет… Повисла долгая пауза, во время которой я почти умерла.
- Мама, усталая, едет из командировки, думает – дочечка картошечки маме голодной нажарила, маму обнимет, накормит, а дочечка вот как маму встречает…
Я занемела вся, но посмела пролепетать:
- Но я же купила картошки…
- Это? – мама потрясла авоськой, в которой болтались картофелины. – Это пять килограммов?
Покрасневшая и пристыженная, я молчала, но внутренне оправдывала себя, обвиняя во всем противную Ленку. Мама отправила меня в комнату подумать над своим поведением. Я покорно встала в угол, думать не хотелось, было только обидно. С кухни доносилось бряканье тарелок и шум льющейся в раковину воды, мама убирала следы нашего с Ленкой пиршества. Я все ждала, что она позовет меня, выругает, а потом простит, но мама на этот раз была непреклонна. Каково же стало мне, когда с кухни донеслось скворчанье сковородки, а затем и запах жарящейся картошки. Я заплакала, потому что была голодная, усталая, обиженная, несчастная, невезучая, глупая и всякая-всякая…
- Иди ужинать, - услышала я спокойный, но строгий голос.
Я не двинулась. Выждав немного, мама сказала:
- Я дважды звать не буду.
Понурив голову, я пришаркала в кухню, не поднимая глаз, уселась за стол. Слезы капали прямо на горячую ароматную картошку.
- Пересолишь, - усмехнулась, наконец, мама.
Я жевала молча и плача, и эта картошка казалась мне самой невкусной во всей моей жизни.


       
 
«ТРАУРНЫЙ»
ГАВОТ

Занятия на пианино я забросила, но страсть к музыке не растеряла. Однажды услышала по радио грустно-нежную мелодию, выводимую флейтой, и была покорена этим чудесным инструментом. Слезно упросила маму устроить меня в музыкальную школу. Но очень скоро была разочарована - флейта оказалась не только чудесной, но и мучительной: те же ноты, то же разучивание гамм и песенок, та же ругань с преподавателями из-за беспросветной лени ученицы.
Для меня тянулся второй год этого музыкального истязания, а в жизни приближался великий праздник – День Победы. В общеобразовательной школе решили провести показательный концерт и для этого стали скликать со всех классов таланты
От нашего второго «в» выдвинули Люду, круглую отличницу, напускную скромницу с вечно потупленным взором, в общем, патологически правильную девочку. Она занималась в одной со мной «музыкалке», но в стенах ее категорически не желала меня замечать. Еще бы! Я – хулиганка и егоза. Вполне возможно, что была я ничуть не дурнее других, но – беда моя – отсутствие усидчивости и терпения все рушили на корню.
После одного из уроков я набралась смелости и заявила учительнице, что хожу в музыкальную школу и умею играть. Классная дама сказала «прекрасно» и хотела удалиться на перемену, но я ее задержала:
-Я тоже хочу выступать на концерте,- подсказала я ей.
-Мы уже выбрали для этой цели Люду, - отвечала учительница.
-Но она играет на скрипке, а я – на флейте!
-Хорошо, я предложу директору и твою кандидатуру…
Не знаю, пришлось ли ей уговаривать директора, но дней за десять до концерта мне велели готовиться.
Что со мной случилось! Никогда в жизни я не была такой целеустремленной. Мама не узнавала свою дочь. Прежде она почти с ремнем принуждала меня выполнять дома упражнения.
В ту неделю мама не могла выгнать меня на улицу или зазвать за стол.
Я разучивала «Гавот».
Наконец, он стал «отскакивать от зубов», как орешки. Я была до того восхищена своими успехами, что заставляла всех приходивших к нам домой людей слушать мое исполнение. Из вежливости они это сносили.
В день концерта сократили уроки, но я и тридцать минут еле высиживала, косилась на Людку-скрипачку, пытаясь уловить ее состояние и настроение. Скромница своих чувств не выдавала. Я же крутилась, не слушала учительницу и чуть не схлопотала двойку.
В украшенный актовый зал набилось полно взрослых, в основном мам и взволнованных бабушек. Была пара дедушек и даже один папа. Все это я высмотрела из-за занавеса со сцены. Моя мама должна была принести флейту, но ее еще не было.
Концерт не начинался, ждали каких-то гостей, для которых пустовал первый ряд кресел.
Томимые ожиданием, юные артисты бродили по коридору около зала, в десятый раз проверяли свои инструменты, поправляли банты, воротнички, галстуки-бабочки; особо разволновавшихся девиц успокаивали родные.
Наконец в дверях появилась и моя мама. Я рванулась навстречу и сразу почувствовала, как ослаб в поясе белый отутюженный фартук – это оторвалась пуговица. Я беспомощно прижала его к боку и уставилась на маму. Она сказала, что ничего страшного, и мы стали искать пуговку.
За всей суетой мы не заметили, как прибыли гости и начался концерт. В зале зазвучал торжественный марш.
Булавки у нас не было, пуговицы – тем более, а в косе моей почему-то оказалась вплетена черная лента.
Думать было некогда. Не вслушиваясь в мой протест, маман быстро переплела косу, зацепила ее кончик аптечной резинкой, а белый фартук завязала черной капроновой лентой. Родительница тихонько ускользнула в зал, я же со своим инструментом направилась за кулисы.
По жалким стонам, доносящимся со сцены, я поняла, что выступает моя одноклассница. Ничего нет хуже неумелой игры на скрипке. Этот инструмент особенно не терпит дилетантского подхода, признавая лишь право виртуоза на прикосновение к легкому хрупкому своему телу.
Люда отпиликала что-то невнятное, ей поаплодировали, а меня вдруг осенило, что следом играю я! От этой мысли я вся ослабла и тут же забыла, в какую дырку на флейте дуть, но меня уже объявляли.
Я на одеревеневших ногах прошагала по сцене и остановилась, словно споткнулась, у самого края. Поднесла инструмент к губам и застыла так… «Гавот» напрочь вылетел из моей головы! А зал терпеливо ждал.
И тут я увидела глаза скромницы Люды. Глаза, которые она всегда прятала, томно опуская ресницы. Сейчас они торжествовали, они светились недобрым восторгом дешевой победы надо мной. Над моим страхом, неуверенностью, слабостью…
Я дунула в флейту и без единой запинки и помарочки отыграла «Гавот». Мне показалось, что я даже не успела ни разу взять дыхание.
Мне похлопали, и я убежала со сцены. Я была очень довольна собой и желала похвалы со стороны слушателей. В коридоре оказалась моя учительница, к ней я и подскочила со своей радостью:
- Я хорошо играла?!
Она с секунду помолчала, а потом с наставительной стыдящей ноткой в голосе заговорила:
- Играла-то ты хорошо. Это ладно. Но как некрасиво! Такой праздник! А у тебя словно траур по кому-то…
Я стояла растерянная, не совсем понимая, ко мне ли относятся эти слова.
- Все детки нарядные, аккуратные, - продолжала учителка, - а ты догадалась на белый фартук черный бант привязать! Зачем?! Просто насмешка какая-то! «Траурный «Гавот»!
Она всплеснула руками и, выполнив свой педагогический долг, вернулась в зал.
Про пуговицу я ей сказать не успела. Да и вряд ли она услышала бы меня.
Вскоре после этого случая я ушла из музыкальной школы, предпочтя ей художественную, где, наконец, училась с большой радостью и старанием. В подобных школьных концертах больше не выступала. Оттого, наверное, тот «траурный «Гавот» и запомнился мне особенно.


ШУТКА


Ленка пригласила меня на день рождения! Как я была счастлива! Мне всегда оставалось только завидовать, глядя на девчонок из двора, которые нарядные, расфуфыренные топали с подарками в гости, чтобы есть вкусный торт, конфеты, танцевать, играть. Меня же еще никто никогда не приглашал на день рождения!
А тут – такое событие! Я из школы домой словно на крыльях летела, у меня так билось сердце! Я мечтала, как надену красивое платье, мама вплетет мне яркий бант в косу. Я выберу подарок для подруги. Ведь главное – это хороший подарок!
Но какой? Конфеты? Их быстро съедят, и праздник забудется. Подарок должен быть на долгую память. Мама всегда говорит, что дарить нужно что-то дорогое для самой себя, то, что нравится тебе ужасно. Пусть будет немножко жалко, но зато и подарок будет ценнее…
Дома я чуть не сбила маму с ног, на ходу объясняя причину своего возбужденного состояния, и бросилась к стеллажу выбирать книгу для именинницы. На книжной полке была масса таких, которые я не любила, и сперва я стала рыться среди них. Но неужели я такая жадина?! – ужаснулась сама себе и достала большую, красивую, с яркими картинками книгу сказок. Я перечитывала ее раза три, но обращалась с ней аккуратно и поэтому она совсем как новая. Ее-то я и принесу в подарок.
- Мама! Заплетай же меня скорее! – закричала я, на ходу натягивая платье. – Гости соберутся, а меня нет. Нехорошо опаздывать, портить людям праздник!
Через минуту, вприпрыжку сбежав по лестнице, я выскочила на весеннюю улицу. Только что прошел дождь, кругом разлились лужи, и я старалась не забрызгать белые гольфы, думая, что некрасиво приходить на день рождения заляпанной. Даже к деревянному дому подружки мне удалось пробраться по мосткам не испачкавшись, и от этого я радовалась еще больше.
Разогнав облака, выглянуло ослепительное майское солнце, согрело землю. Восторженно зачивиликали, запищали птички, и мне передалось их ликование. Я решила, что через три месяца, когда у меня тоже будет день рождения, я непременно позову всех девчонок, даже тех, кто не хочет играть со мной во дворе.
Я поднялась по темной скрипучей лестнице на второй этаж и осторожно постучала в дверь нужной квартиры. Потом еще пару раз громче, прежде чем открыла мать подружки.
Улыбаясь, я смотрела на нее в ожидании, что мне предложат войти, но женщина, отчего-то удивительно похожая на лису Алису из кинофильма о Буратино, удивленно спросила:
- Девочка, тебе чего?
- Я Ленина одноклассница, она пригласила меня на день рождения, - растерянно ответила я и доказательство показала книжку. – Вот подарок…
- Ты, наверное, ошиблась, сейчас май, а у Лены день рождения в сентябре.
Лиса Алиса широко распахнула дверь за своей спиной и позвала дочь. Но из дальней комнатки, занавешенной цветастой голубой тканью, послышалось лишь приглушенное хихиканье.
- Может быть, объяснишь? – изображая строгость, обратилась мать к Ленке.
- Я пошутила! – снова захихикала подружка. – Я же не думала, что она придет!..
С секунду посмотрев на меня, женщина пожала плечами и сказала равнодушно:
- Извини. Она пошутила.
И когда я уже медленно, словно первый раз в жизни пробуя шаг, стала спускаться по лестнице, она вполне серьезно добавила мне вслед:
- А в сентябре приходи обязательно.
Я плелась по улице обратно домой с любимой книгой под мышкой. В горле у меня тяжким комом стояли слезы, но мне никак не удавалось расплакаться, облегчить душу. Мне хотелось понять подружку. Я догадывалась, что она поступила очень жестоко, но ведь это всего лишь шутка. Ведь Лена не подумала, не знала, что меня никто никогда не приглашал на день рождения, и как это для меня важно. Она просто пошутила, она не злая…
Я остановилась и посмотрела на обложку книжки-подарка, где были нарисованы улыбающиеся сказочные персонажи. Это и вправду была моя самая любимая книга, но я все-таки решилась ее подарить… Почему же так?..
Вот тут глаза мои быстро наполнились слезами, и струйки потекли по щекам.
Приблизившись к своему дому, я увидела в окне маму и даже издалека почувствовала ее напряжение. Тогда я зарыдала в голос и скорее бросилась в подъезд – к маме, только она все объяснит и поможет.
Мама обняла меня:
- Что случилось?
- Дня рождения не будет. Лена пошутила… - я уже не плакала.
Мама ничего не ответила, только я почувствовала, как пальцы ее крепко впились мне в плечи.
Она могла бы много рассказать мне о предательствах, о злых шутках, равнодушных друзьях и любимых, обо всей этой сложной, порой, жестокой жизни.
Но она промолчала…
В школе я дулась на Ленку, но она извинилась, как всегда весело посмеялась, пощекотала меня, чтобы я улыбнулась, и я вновь простила ее.
А в сентябре моя драгоценная подружка все-таки «забыла» пригласить меня на настоящий день рождения.


 
ХОЛМ ЮПИТЕРА

Мама купила мне новые лыжи, а к ним – крепления, и палки, и… Оставалось только приобрести ботинки. За ними договорились идти вечером после работы.
Учились мы той зимой во второй смене. Уроки и начинались-то уже в сумерках, а заканчивались и подавно затемно, часу в седьмом.
Нагулявшиеся полдня и оттого усталые ребята занимались невнимательно, зевали, часто получали плохие отметки. Всеобщая зимняя леность завладела школой и мной в частности.
Даже на любимом уроке чтения я дремала.
На дом было задано выучить отрывок из «Евгения Онегина», тот самый, где: «Зима! Крестьянин, торжествуя…», но я весь вчерашний вечер прокаталась с горки, а все сегодняшнее утро пролюбовалась новыми лыжами. И не очень-то переживала из-за невыполненного домашнего задания. Стихи я не учила и раньше по причине одного хитрого обстоятельства: в классном журнале моя фамилия стояла четвертой, и пока вызванные до меня трое учеников декламировали поэтическое произведение, я легко успевала его запомнить, спокойно шла к доске и без запинки, даже с выражением, рассказывала. Но с каждым классом стихотворения становились все длиннее, а я все ленивее.
Ученица-отличница с фамилией на букву «А», записанная в журнале первой, болела; идущий следом на букву «Б» мальчик, выучил Пушкина плохо, спотыкался, получил тройку и расстроенный отправился на место. Оставшаяся третья рассказчица спасти моего положения уже не могла. В памяти у меня крепко засели первые две строки стихотворения, но дальше не продвигалось.
С напускным уверенным видом я вышла к доске, поправила на себе форму, выпрямилась и забубнила:
- Зима, крестьянин, торжествуя…
- Погромче и почетче, - жестяным голосом велела учительница, которой предстояло выслушать такое же выступление еще тридцати семи учеников.
Я искренне желала порадовать преподавателя.
- Зима! Крестьянин, торжествуя…
И тут в классе погас свет.
Ребята сразу загалдели, повскакивали со своих мест, роняя стулья; кто-то рванулся к окну, узнать – не во всем ли городе отключили электричество. Их ждало разочарование – фонари горели.
Учительница всеми силами, в основном криком, пыталась нас утихомирить:
- Сядьте! Успокойтесь!! Сейчас дадут свет… Не срывайте урок!!!
Я замерла в счастливом ожидании, что она отправит меня на место, но не тут-то было:
- А ты читай, читай. Я слушаю…
Двойка была мне обеспечена, но на мое везение в кабинет зашла завуч и громко объявила:
- Ребята! Света сегодня в школе не будет, поэтому можете идти домой.
- А завтра?!! – дружно завопил класс.
- Ишь, какие! Только бы вам не учиться!.. В два часа, как обычно.
Завуч удалилась разносить радостное известие другим классам, а мы, скоренько собрав вещи, с шумом и визгом бросились из школы.
Домой послушно поплелись только самые правильные, а я, Ленка и еще несколько мальчишек умчались кататься с горки.
Точнее, это была даже не горка, а огромная, высотой с первый этаж дома куча снега, наваленная на клумбу около магазина. Казалось, что снег сюда свозили со всего города, такой он был грязный, с палками-ветками и всевозможным мусором. Мы взбирались туда на четвереньках и съезжали по круче прямо под ноги недовольствующих прохожих, нас ругали, но развеселившимся ребятишкам было все даром.
Ленка, хохоча, спихивала меня с кучи, я настойчиво лезла вверх. Обе мы давно взмокли. Я расстегнула пальтишко, потеряла в суматохе рукавицу, подружка порвала на коленке колготки.
Она больно пихнула меня в спину и я, шуточно рассердившись, кинулась за ней на горку, но неожиданная резкая боль в правой ладони отрезвила меня. Я рванула руку к себе и взвыла. Пальцы в один миг залило кровью, красными точками закапало на снег. Мясистый бугорок под указательным пальцем на внутренней стороне ладони был почти целиком срезан и держался лишь на кусочке кожи. Из снега, как адский зуб, торчал отбитое горлышко пивной бутылки. На нее-то я и напоролась.
Кровь лилась ручьем, я уливалась слезами, Ленка кричала от испуга, мальчишки разбежались, столпились прохожие. В один голос спрашивали, где родители, советовали немедленно отправляться в травмпункт, а кто-то особенно умный заявил, что может быть столбняк. И я чуть не лишилась сознания.
Как знамя неся впереди себя окровавленную руку и пугая своим ором прохожих, я заявилась к маме на работу. Увидев дочь в таком славном состоянии, мама собралась в комок, кое-как замотала раненую руку носовым платком и потащила меня в ближайшую поликлинику.
- Ма-амочка! Не на-адо-о! – выла я. – Ой, бою-у-усь!!
- Чего?!
- Зашивать будут!!!
- Не будут! Только йодом помажут…
- Ой-ей-ей! Йо-одом!!!.. Ма-амочка-а! Пошли лучше за ботиночка-ами-и-и!
-Да-а! Чтобы ты весь магазин кровью залила.
После того, как врач в больнице произнес слово «зашивать», я уже плохо понимала, что со мной делают.
Чтобы вколоть местный наркоз, меня держали две медсестры и мама, потому что я вырывалась и блажила, словно дикий зверь, попавший в капкан. На операционный стол меня укладывали вчетвером, и держать уже помогали врачи-мужчины.
Когда я увидела в руках хирурга кривую иглу, меня уже и четверо медицинских работников не могли удержать.
Наконец им это надоело, и сквозь мои вопли врач заявил:
- Если ты сейчас же не прекратишь орать и дергаться, пойдешь домой как есть, через час истечешь кровью и умрешь! Хочешь?!
- Да! – взвизгнула я, а врач начал зашивать мою ладонь.
Когда все было позади, и медики сдали меня маме, один из них высказался:
- Ну и бешеная же у вас девочка, мамаша!
Мать, выведя меня на улицу, добавила в свою очередь:
- Дома я тебя выпорю за такое поведение! Никакой силы воли и терпения нет. Ты же девочка. Как рожать будешь?
Я насупилась, нарочно отстала от нее и тащилась далеко позади, думая: «Ну и бей, бей сколько влезет!.. Будет у меня столбняк, тогда сама же и заплачешь, сама же и пожалеешь ребенка!..».
Конечно, она меня не выпорола, а через два дня мы сходили в магазин «Спорттовары» и купили мне лыжные ботинки.
Забинтованная правая рука давала мне право не ходить в школу – писать-то я все равно не могла. Но я сидела на уроках со страдальческим лицом: мол, так хочется учиться, но, извините, не могу. Хоть с вами побуду, послушаю!
Мальчишки без конца приставали, просили показать зашитую ладонь. Я с героическим видом разматывала бинт, они восхищенно ухали, а Ленка тараторила трагическую историю о моей руке.
К вечеру от бесконечных «перевязок» бинт становился черным.
Через две недели рука моя благополучно зажила, швы сняли, и на память мне остался лишь шрам на бугорке под указательным пальцем правой ладони. Бугорок этот у хиромантов звучно зовется «холмом Юпитера», и небольшой квадратный шрам на нем теперь сбивает с толку людей, пробующих предсказать мою судьбу.


УТРАТА

До школы хода мне было минут пять, всего-то два квартала. Но троллейбусная остановка возле самого дома – большой соблазн. Поэтому я частенько подъезжала одну остановку на транспорте. Разумеется – «зайцем». Контролеры блюли. Бывало – сразу не пускали в двери, но если прорваться удавалось, то, прячась за сиденья и пассажиров, я доезжала-таки до школы. Выскакивала из троллейбуса, раскрасневшаяся от азарта и стыда, а контролерши незлобиво ругались вслед.
Но однажды меня поймали всерьез. Две тетки с красными книжечками в руках зажали меня на переднем сиденье, перекрыв всякий путь к бегству. Они провезли меня по всему маршруту от вокзала и обратно, всю дорогу стращая милицией. Я, жутко перепуганная, рыдала, сквозь всхлипы умоляя отпустить, говорила, что опоздаю в школу, клялась, что никогда больше не буду ездить бесплатно. Контролершам, видимо, было скучно в холодном с заиндевевшими окнами троллейбусе, и от этого они были непреклонны, особенно одна – с бородавкой на носу. Другая лишь хихикала. Поизмывавшись так с полчаса, они все-таки высадили меня около школы, пообещав нажаловаться директору.
Трясясь от страха перед предстоящим наказанием, я прокралась в раздевалку, повесила пальто. На первый урок я безнадежно опоздала, а потому даже не пошла к своему классу: не хватало еще заявиться, чтобы отвлечь ребят и сорвать занятие. Отсиделась под лестницей, пока не прозвучал звонок, и коридоры школы не наполнились привычным шумом перемены. Я выбралась из своего убежища. Как ни в чем не бывало, подошла к одноклассницам, но они меня словно не заметили – конечно, презирают за прогул! Ленки среди них не было, но только она могла поведать мне о том, насколько крепко мне влетит за опоздание. В поисках подруги я пробежалась по коридору, заскочила в столовую, потом заметила, что дверь в наш класс приоткрыта, и осторожно заглянула туда. Мне представилась странная картина: наша классная руководительница сидела за своим столом, а двое ее коллег стояли рядом и, согласно кивая головами, пытались успокоить и ее, и друг дружку. Я затаилась у дверей и прислушалась:
- Как же жить-то будем, - всхлипывала руководительница. – Ведь так надеялись на него, человек-то какой был необыкновенный, умный…
- И что же делается! – поддакивала молодая учительница из 5-б. – Только работать начал, ведь и года, кажется, не прошло…
- Неладно это, девоньки, неладно! – восклицала третья, нервно перекалывая шпильками седую гульку на затылке. – Это все происки запада, скажу я вам, это все Америка проклятая. Уж он-то бы им показал! Они, они его и убрали!
- Что хоть говоришь-то, Нина! – в ужасе уставились на нее коллеги, у нашей руководительницы даже слезы высохли, и она зашептала строго:
- Такие бездумные слова на ветер бросаешь!.. Убрали! Подумай сама, какая у него охрана, какие верные соратники…
- Ой, мало ли шпионов да врагов скрытых! – настаивала та, что с гулькой.
- Шла бы ты, Нина, к себе, - прервала ее наша классная и, отворачиваясь к столу с тетрадями, добавила жестко, - а то еще и культ личности приплетешь…
Женщины стали расходиться по кабинетам. Я еще слышала, как моя учительница тяжело вздыхала в пустом гулком классе. Тревогой и опасностью наполнилось вдруг все вокруг меня: и коридоры школы, ставшие в одночасье мрачными и неуютными, и притихшие ребята виделись мне печальными и задумчивыми. Захотелось плакать, бежать куда-то, искать ответа на вопрос, что же катастрофическое произошло за время первого урока. Но звонок вывел меня из оцепенения.
Мой класс уселся за парты, затих и вопросительно смотрел на учительницу, которая отчего-то не начинала урок, а стояла около стола, вытирая платком нос. Затем она его скомкала и, обведя всех нас скорбным взглядом, тихо заговорила:
       - Дорогие ребята. Вы уже в третьем классе, а, значит, вас уже можно назвать взрослыми гражданами нашей страны. Во имя ее блага вы стараетесь хорошо учиться, трудитесь… Вы любите ее так же, как любите своих родителей, учителей… и представьте себе, что в один ужасный день вы лишились своих родителей, родителей – которые заботились о вас, думали о вашем будущем…- учительница выдержала тревожную паузу. Ученики, кто испуганно, кто настороженно вслушивались в ее слова, еще не понимая до конца происходящего. Она продолжила: - Сегодня осиротела наша великая страна. Скоропостижно скончался генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Весь наш народ тяжело скорбит по поводу его безвременной кончины. Поэтому и вы, как маленькие граждане, можете и должны осознать всю горечь утраты… Постарайтесь сегодня не шуметь, не бегать, не смеяться, не хулиганить и хорошенько учитесь.
Классная руководительница замолчала и села за свой стол. В классе было тихо, как никогда. Маша, наша главная отличница, заплакала. Едва слышно зашептались, нет, почти зашелестели мальчишки.
Я сжалась в комочек и теперь особенно стыдилась того, что утром «зайцем» прокатилась в троллейбусе. Даже вечно вертлявая Ленка глубокомысленно уставилась на цветок, растущий в горшке на подоконнике, около которого она сидела.
Весь день мы с подружкой были тише воды, ниже травы, чем заработали похвалу и пожелание быть такими всегда.
На переменах мы ходили под ручку и внимательно следили за малышами, которые резвились, не взирая на траурный день. Мы хватали особо разбесившихся первоклашек за шиворот и делали им строгое внушение. Пойманные трепыхались, не понимая, чего от них хотят, и, отпущенные, убегали с еще более громкими криками и топотом. Мы пробовали было гоняться за ними, но сами создавали еще больше шуму и в конце концов плюнули на это дело, переключившись на девчонок, которые прыгали в уголке через резиночку.
- Девочки, как вам не стыдно, - приступилась к ним Ленка, - сейчас же перестаньте скакать.
Первоклассницы, замерев, смотрели на нас большими честными глазами.
- Сегодня нельзя веселиться, - продолжала подружка.
- Почему? – пискнула малюсенькая девочка с большим бантом.
- Вы – глупые, - вставила я свое веское слово, - ничего не знаете, а сегодня умер Андропов.
Первоклашки заперешептывались между собой, спрашивая друг дружку, кто это такой – Андропов, но резинку все-таки свернули и пошли от нас подальше.
Мы с Ленкой были очень довольны своей пионерской сознательностью, особенно когда заметили, что и другие малыши, завидев нас, сразу же прекращали всякую возню.
Но под конец этого тяжелого февральского дня и сами устали находиться в скорбном состоянии, а потому, обрадовавшись окончанию занятий, поскорее умчались из школы.
На улице Ленка потащила меня к остановке:
- Давай на тролике покатаемся!
Я даже шарахнулась от нее:
- Что ты! Я теперь и близко к троллейбусу не подойду, - и поведала ей о своем утреннем происшествии. Это была моя ошибка.
Ленка расхохоталась так, что даже прохожие на нас заоглядывались.
- Ой, как жалко, что тебя контролерши в милицию не сдали. Вот бы весело-то было!
Я обиделась и демонстративно пошла прочь от остановки. Ленка догнала меня на берегу Золотухи. Высокий покатый берег этой вонючей незамерзающей на зиму речки осыпался и всегда словно ждал каких-нибудь печальных приключений.
Подружка, хихикая, скакала вокруг сердитой меня, обзывалась и щипалась.
- Да что ты за дура такая! – закричала я. – Забыла, какой сегодня день?!
- А какой, а какой?
- Траурный!
- Ой, подумаешь, умная она самая, страдает она! – издевалась Ленка. – Дура ты, повезло, что не заметили, как тебя на первом уроке не было, а то вот бы страдала!
- Да отстань ты от меня! – не выдержала я и замахнулась на подругу сеточкой со сменной обувью. Сеточка вырвалась из моих рук и полетела прямиком в Золотуху. Мы обе замерли, а Ленка наконец поняла, что переборщила.
- Мои туфельки! – взвыла я на всю улицу.
- Ну ты и психованная! – восхищенно выдохнула подружка.
- Я психованная?! Это ты меня довела… Туфельки!!!
По счастью сетка зацепилась за прибрежные кусты, и одна туфля, вывалившись из нее, осталась лежать у самой кромки воды, но вторая – вторая уже неспешно плыла оранжевой лодочкой по грязной речке.
- Ой, мамочка! – вопила я. – Туфельки мои, туфельки любименькие!!
- Не ори! – рявкнула Ленка и стала осторожно спускаться к кустику, на котором висела сетка.
Я же помчалась по берегу за уплывающей туфлей, надеясь, что в помойной реке она за что-нибудь зацепится и ее удастся достать. Но обувка, словно заправская байдарка, смело преодолевала все препятствия и пороги Золотухи.
Ленка уже подскочила ко мне с первой туфлей, все еще повторяя:
- Ну ты и психованная…
Я ее не слышала, я выла в голос, и, видимо, это было так ужасно, что какой-то незнакомый мужчина озаботился:
- Девчонки, кто вас так?
- Дяденька, миленький, - уцепилась я за него, - туфелька… моя любимая…
Мужчина с большим трудом попытался вникнуть в ситуацию, но я ему помешала.
- Ой, она уже почти под мост заплыла!
Незнакомец решил действовать. Он выломал длинную ветку от берегового дерева и бросился с ней вылавливать мою обувь. Спустился к самой воде, поддел туфлю, потянул ее к себе, но она сорвалась и булькнулась обратно. Спасатель ругнулся. Туфля сильно намокла и вот-вот готова была утонуть.
Я уже не вопила, просто стояла, закрыв лицо руками, сквозь растопыренные пальцы наблюдая за происходящим. Рядом в напряжении, с приоткрытым ртом застыла Ленка.
Туфля наконец застряла среди набросанных в Золотуху досок. Мужчина изловчился, достал-таки ее и через минуту протянул мне – сырую, вонючую.
- Надевай, что ли? – усмехнулся он, вытер руки об снег, покачал головой и пошел своей дорогой.
- Дяденька, спасибо вам, дяденька, миленький, спасибо! – в два голоса закричали мы ему вслед.
Мужчина обернулся на ходу и, пожав плечами, спросил:
- Но как? Как вы умудрились забросить туфли в Золотуху?
Мы с Ленкой переглянулись.
- Случайно, - ответила я тихо и опустила голову.
Дома я, не раздеваясь, юркнула в ванную, замочила сетку и туфли в тазик. Потом изо всех сил самым душистым мылом терла обувь, прополаскивала и снова терла. Слава Богу, что мама сидела в кухне с гостями и не очень-то обратила внимание на мой приход.
Разложив туфли на батарею сушиться, я наврала маме, что это мальчишки в школе их испортили, и села за уроки.
Обувка моя просохла, немного покорежилась, но не пахла, и все бы ничего, но когда я вновь надела туфли в школе, подлая Ленка всему классу рассказала о злоключениях моей сменной обуви.
Весь день надо мной насмехались, я сгорала от стыда и думала, что лучше бы туфли уплыли далеко-далеко, а еще лучше, чтобы вместе с ними уплыла и Ленка, и весь класс…
Другую обувь мне купили лишь через два месяца, к новой четверти.



ИЮНЬСКИЙ
СНЕГ

Вздохнуть я не могла. Лежала, распластанная, на берегу Золотухи, у самой кромки ее грязной зеленой воды и, как рыба, выброшенная волной на сушу, хватала ртом воздух. В мозгу пульсировала единственная мысль: » Доскакалась…». Над собою, на фоне светлого летнего неба, я видела черные трубы теплотрассы, с которых только что сорвалась. Под собой, даже сквозь одежду, чувствовала сырую грязь: платье, волосы, руки – все было в мазуте, иле, тине. Вокруг меня, словно частокол, торчали из земли обломки каких-то трубок, арматуры, досок – сантиметр влево-вправо, и мое тело запросто наделось бы на любую из них, как на вилку.
«Повезло еще…» - решила я и вздохнула, наконец, полной грудью, продышалась и попыталась подняться. Отшибленная спина отозвалась тупой болью, саднил правый локоть, а, привстав, я поняла, что еще и подвернула ногу.
Скользя по мокрому грязному берегу, цепляясь руками за траву, я кое-как выбралась наверх и, прихрамывая, пошла к дому, благо был тот близко.
- Господи! – только и воскликнула мама, увидев меня на пороге квартиры. – Тебя побили?
Я не ответила.
Тогда она затащила меня в ванную, быстро стянула грязное платье.
- А это что, мазут? – заметила мама глянцево-черные липкие пятна. – Опять по трубам бегала?! Да?!
Мать запихнула меня под горячий, почти обжигающий душ, но я терпела.
- Больше ты гулять не пойдешь! – кричала родительница сквозь шум льющейся воды. – Ты же не девочка! Ты же супарень какой-то! Стыдоба! Клюшки, пистолеты… везде-то залезть надо, все-то исследовать, на себе испробовать…А трубы эти? Тысячу раз говорено, чтобы даже не приближалась к ним! Нет! Неймется! – она уже вытирала мне полотенцем волосы, и от энергичных ее движений и без того чумная после падения голова моя едва не отваливалась. – С этого дня сидишь дома и читаешь книжки.
Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. И это в июне-то! В самом начале летних каникул! И дались мне эти дурацкие трубы!..
Еще прошлой осенью я и Ленка поспорили с дворовыми мальчишками, что нам «не слабо» перейти через Золотуху по трубам теплотрассы, протянутым с берега на берег. Конечно, нам было «не слабо»!
Ленка пошла первой, я за ней, но едва мы вступили на округлые узкие трубы, как очень пожалели о своем упрямстве. Ноги дрожали, внизу, метрах в пяти под нами, неспешно несла свои сточные воды речка-вонючка. Но позволить себе струсить, вернуться мы не могли.
Лилипутскими шажками, растопырив руки, едва дыша, продвигались к противоположному берегу, до которого нормальных шагов было всего-то с десяток, но нам он казался недосягаемым, как южный полюс.
Мальчишки свистели, гикали, смеялись, кричали, что мы тащимся, словно две пришибленные мухи.
Мне, всегда безумно боявшейся высоты, особенно хотелось опуститься на четвереньки, лечь животом на трубу и, обняв ее руками, так доползти до конца, но внутренне плача и коря себя за глупость, я все же продвигалась вперед стоя…
Какое же колоссальное удовлетворение испытали мы с Ленкой, достигнув-таки противоположного берега Золотухи! Нам удалось утереть мальчишкам нос, мы стали героическими личностями во дворе. Ребята, прежде относившиеся к нам со снисхождением, теперь признали равенство девчонок и во всех играх стали считаться с нашим мнением. Это был триумф феминизма, пусть и в рамках одного двора.
С тех пор путешествия по трубам стали для нас необходимой спортивной зарядкой. С каждым разом боялись мы все меньше, и в конце концов стали даже бегать с берега на берег. Я забыла свой страх высоты, перегоняла мальчишек, и – такая-то упитанная! – прыгала на одной ножке, чего не мог сделать никто.
Вот сегодня и допрыгалась… Сидела теперь взаперти, тоскливо глядя с балкона на друзей, которые, веселые и свободные, как ласточки в июньском голубом небе, носились по двору.
Так я провела два бесценных невозвратных дня каникул. Стояла жара, цвела сирень, захлебывались пением птицы, а я страдала в четырех стенах.
На третий день меня осенило, что я, мягко говоря, глупая. С утра мама уходила на работу, и я оставалась полностью предоставленной себе. Ослушаться и удрать гулять мне не позволяла только собственная совесть. Но так хотелось гонять с ребятами по улице, играть в «войнушку», в прятки, в футбол! И на четвертые сутки я решилась на побег из-под домашнего ареста…
Утром, пока мама собиралась на работу, я, затаясь в постели, прислушивалась к ее копошению, а как только за ней захлопнулась дверь, пулей выскочила из-под одеяла. В ванной побрызгала на лицо воды – умылась, кинулась надевать платье, но случайно взглянула в окно и обмерла: небо, низкое, серое, разлеглось на крышах домов, тучами зацепившись за антенны и трубы, было сумрачно, и огромные белые хлопья кружили в воздухе.
Я выбежала на балкон и съежилась от холода. Какая-то странная томительная тишина повисла над городом, как будто он, усталый, забылся ненадолго в дремоте. И так же томительно медленно, тихо падали на землю, на яркую молодую траву, белые пушины. Но это был вовсе не тополиный пух, нет! В городе шел снег. Настоящий, зимний, только это был июньский снег! В удивлении застыла летняя природа, ожидая новых сюрпризов от самой себя.
- Вот это да! – выдохнула я восхищенно и подставила ладошки под снежинки. Они послушно опускались мне в руки и через мгновение становились лишь холодными каплями.
Когда, тепло одетая, я вышла во двор, снег повалил гуще. Он падал на деревья, на траву, на асфальт и не таял. Ни единый листочек, ни травиночка не трепыхались от его прикосновения, настолько легок был этот холодный небесный пух.
Неожиданно я поняла, отчего такая тишина обволокла все вокруг: молчали птицы – нахохлившиеся, обиженно надутые на летние сюрпризы, они попрятались кто куда; не летали, не жужжали насекомые – их сковало холодом, мухи и жуки сонно ползали в траве. Одуванчики испуганно закрыли свои медово-желтые цветы, и среди них, сложив разноцветные крылышки, прятались от стужи бабочки.
Что-то не больно стукнуло меня в спину. Оглянувшись, я увидела знакомого парнишку, он улыбался и лепил второй снежок, намереваясь кинуть в меня и его.
- Привет, - тихо сказала я. – До чего же холодно!
- Секи, что у меня есть, - достал мальчишка из кармана куртки спички. – Давай костер разведем и погреемся!
Вместе мы быстро насобирали сухих веток, ломаных досок, рваных газет, и скоро дымок от небольшого костерка потянулся вверх. Все словно ждали этого, как знака, - из соседнего двора прибежали ребята, прискакала вездесущая Ленка.
Кто-то догадался принести картошки и соли. Засыпанная горячими углями, она скоро испеклась. Пачкая о ее черные бока руки, мы принялись пировать.
Я разламывала картофелину – из горячей середины вырывался парок – и, посолив ее, рассыпчатую, ароматную, невыразимо вкусную на воздухе, отправляла в рот.
Ленка, из вечной своей вредности, черными пальцами провела по моему лицу. Все засмеялись, я тоже, потому что и сама-то подружка увозюкалась картошкиной обугленной кожурой ничуть не меньше и походила на трубочиста. Тогда Ленка повалила меня на траву, я уцепила ее за ногу и уронила рядом. Захлебываясь смехом, мы щекотали друг дружку, катались по земле, давя картошку, рассыпая соль…
Мы все были счастливы, потому что только начиналось лето, каникулы, потому что мы были детьми, еще свободными от знаний и предощущений жизни, потому что шел и шел, как чудо, странный никому не нужный снег.
Завтра в одно мгновение он растает под жаркими лучами очнувшегося от колдовства солнца и даже не пробежит ручейками, не оставит луж. Небесное светило просто выпьет их за час. Тогда всем покажется, что вчерашний день был лишь красивым сказочным сном.
Вскоре я уеду на все каникулы к бабушке, а вернувшись в августе, узнаю, что мы переехали в другой дом, другой двор, что я переведена в новую школу. Так впервые четко закончится один период моей жизни и так же четко начнется совершенно иной.
Уже будучи взрослой я пойму, что моя первая подружка Ленка, с которой мы тогда безболезненно расстались, была по сути несчастным брошенным ребенком. Ее папа – участковый милиционер, зарабатывавший гроши, не имевший для своей семьи нормального человеческого жилья, частенько втихую прикладывался к бутылке. Мать, уставшая от этого всего – погуливала, а их единственная дочь, вечно предоставленная сама себе, по-детски старалась самоутвердиться с помощью и за счет своей мягкотелой подруги…
В новой школе я познакомлюсь с абсолютно такой же по характеру девочкой и буду дружить с ней до окончания учебы, так же снося потребительское отношение к себе.
Но об этом надо писать совсем другую повесть…
А в конце этой на город падал тихий июньский снег. Теплый снег…

       












 









       
       








       


Рецензии
Очень откровенные признания о дружбе. Всё так , хотя и обидно немного, когда тебя "потребляют". С уважением. Татьяна Е...)

Татьяна Егиян   20.05.2023 17:26     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.