Своя правда

   Генерал в отставке Арнольд Михайлович Камышов в сопровождении своих рижских друзей и сподвижников прибыл на вокзал заблаговременно. До отхода поезда еще оставалось полчаса, они стояли  недалеко от вагона и, принимая посошок на дорогу, потягивая пиво, обсуждали свои планы, вспоминали былое. Прошло почти 14 лет, как генерал уехал из Латвии, но каждый год летом приезжал отдыхать в Юрмальский санаторий. Еще майором Камышов начинал службу в Латвии и дорос до звания генерала как раз к моменту развала СССР. Время тогда наступило мутное, перспективы непонятные и Камышов решил покинуть  Латвию. Дела в России и возможность живого участия в них его интересовали больше, к тому же в Москве ему предоставили хорошую квартиру в центре и все условия для безбедного и комфортного проживания семьи. Генерал забил контейнеры нажитым за двадцать с лишком лет скарбом, закруглил дела, устроил прощальный банкет в любимом ресторане в гостинице «Рига» и уехал в  Россию.

   Полковник латвийской армии  Андрис Пузакс возвращался в Резекне. Обычно он всегда прибывал к поезду с военной точностью, с зазором в две-три минуты, но сегодня произошла какая-то сбивка во времени,  и полковник приехал на вокзал раньше на полчаса. У  вагона стояла компания громко разговаривающих и смеющихся русских. Пузакс метнул на них быстрый взгляд и подумал, что, не дай бог, кто-то из них окажется с ним в одном купе. Полковник прошел в вагон, купе было свободно и он, положив чемодан в рундук, приоткрыл окно и  достал газету. Громкий, разноголосый русский говор доносился с перрона и раздражал, бесил Пузакса. Он не мог сосредоточиться и думал о том,  что русские, все-таки  свиньи, стоят, пьют свою водку, лакают пиво из бутылок, орут как у себя дома, и плевать им,  что они в другой стране.

   Раздался прощальный гудок и Камышов уже на ходу, веселый от проводов, раскрасневшийся вскочил в свой шестой вагон и, выглядывая из-за спины пожилого проводника, махал рукой своим друзьям. В последние годы вагоны часто бывали незаполненными, все-таки жизнь и политика внесли здесь свои коррективы, и когда Камышов открыл купе, то увидел только одного человека - полковника латвийской армии.

  «Вот и хорошо» - подумал Арнольд Михайлович – «Едем вдвоем, просторно и свежо».  Бросив свою большую сумку на свободный диванчик, он представился:

   - Генерал Камышов Арнольд Михайлович – и выжидающе посмотрел на попутчика.

   Тот безответно молчал и не поднимал глаз от газеты. Полковник ничего не видел в ней, его мозг сейчас занимало  другое. Он понимал, что поддатый генерал от него не отстанет, будет лезть с разговорами и сейчас надо как-то сразу его отшить.

   -Полковник, вы что глухой? Или как?

   Пауза затянулась и стала нелепой, Пузакс бросил на генерала мимолетный взгляд исподлобья и с нарочито сильным акцентом и пренебрежительной интонацией коротко произнес:

   - Я не говорю по-русски.

   Этой стандартной фразой, содержащей презрение и даже ненависть ко всему русскому, некоторые тяжело  больные ксенофобией латыши обычно  начинают и тут же заканчивают разговор. То ли выпитое ударило в голову Камышову, то ли злость накопилась, но он в момент завелся и командирским тоном, наполненным сарказмом и язвительностью, обрушился на полковника.

   - Судя по вашему возрасту, полковник, вы бóльшую часть своей воинской карьеры делали в советской армии. На каком же языке вы там говорили? Что-то я не припомню, чтобы в каких-либо частях нашей бывшей общей страны говорили на местных языках. Хотя может вы и не служили в советской армии, может вы звание получили от новой власти на халяву, в благодарность за ненависть к русским.

   Камышов громил полковника и видел, как у того наливается кровью  лицо, как сузились в звериные щелки его бесцветные глаза, как до белизны стиснулись пальцы рук, как сейчас, вот сейчас произойдет взрыв. Генерал запустил руку в сумку, достал бутылку коньяка, со стуком поставил ее на стол  и, смакуя каждое слово, добавил:

   - Что с вами, полковник, вы побагровели, неужто, поняли, что я сказал?
Полковник латвийской армии Андрис  Пузакс не мог больше сдерживать себя, акцент его усилился от волнения и он с паузами, коверкая некоторые слова,  включился в затяжное сражение.

   - Я вижу, что вы настоящий русский, с вашим типичным российским хамством и наглостью. За это вас и не любят  во всем мире. А для  Латвии, для нас вы вообще преступники, вы самые настоящие оккупанты. Вы в свое время захватили, поработили нашу страну, уничтожили, пересажали, перестреляли многих латышей. Прощения вам нет, и никогда не будет. Никогда и не о чем с вами говорить латышам.

   - Ну, ты за всех-то не говори, полковник, -  Камышов, не заметив того,  перешел на «ты» и продолжил - говори только за себя.

   Он смотрел на разошедшегося полковника и думал о том, как же у него запудрены мозги и как мощно в Латвии работает пропаганда, за короткий срок превратившая латышей в оголтелых русофобов. Даже если не всех, а только часть, то и таким достижением власть может гордиться. Генерал  налил себе коньяка, подумал и налил во второй стакан:

   - Полковник, без бутылки с тобой  не разобраться, рекомендую выпить, а не хочешь, ну и хер с тобой – и Камышов, не дожидаясь реакции латыша, выпил залпом.  Пузакс пить не стал, ему хотелось разбить доводами  русского генерала, прижать его к стенке неопровержимыми фактами и он быстро, и оттого с еще бóльшим акцентом, выпалил:

   - Моего дядю с семьей коммунисты выслали в Сибирь, все там погибли, другого дядю убили на войне, русские убили. И сколько таких!? Нет, здесь вас никто и никогда не простит.

   Коньячное тепло разлилось по всему пищеводу, и генерал на секунды отвлекся, переживая животное, физиологическое умиротворение. Латышский вояка уже не приводил его в такую ярость, наоборот, ему захотелось размеренно и обстоятельно потолковать с ним.

   - Русские, говоришь, убили. А где твой родственничек воевал? Уж, не в батальоне ли СС служил? А может в Саласпилсе подрабатывал, а? Если так, что же его надо было в жопу поцеловать? Нет, полковник на войне, как на войне - взял автомат в руки - всё, будь готов получить пулю от противника. Выпей, выпей, в малых дозах это полезно для мозгов.

   - Как у вас все просто, чуть что, так СС. Мой дядя – настоящий  патриот и сражался с самого начала против коммунистов, за свою свободу, за свободу Латвии. А Саласпилс, между прочим, был всего лишь исправительно-трудовым лагерем и не латыши, а немцы его сделали.

   Генерал, нервно хохотнул.

   – Исправительно-трудовой, говоришь? Может его еще и оздоровительным назвать, а? Ты хоть представляешь, полковник, какую хрень ты несешь? Ты хоть знаешь, сколько там погибло людей? У нас просто, говоришь? У вас, по-моему, попроще будет. Вот твой дяденька сражался за свою свободу и его бедного убили. А если я тебе скажу, что моего деда, его братьев, его односельчан, которые тоже хотели свободы и счастливой жизни убили ваши латышские стрелки. Да, да латыши, которые работали наемниками, убийцами  в чужой стране.

   Полковника передернуло от последних слов, он хотел броситься на генерала и дать ему по зубам за его наглость и оскорбления, но Камышов уловил настроение полковника и успокоил его просто, по-солдатски.

   - Ты, полковник, только не возбухай, потому что я тебе, если что, череп проломлю. Понял? Лучше налей и выпей. Так вот – продолжил он - Ленин тогда постарался, создал исправную кара¬тельную машину, слепил ее из инородцев, наймитов, которые никак не связаны ни языком, ни родовыми корнями с Россией. Для них не  было  ничего святого, они могли выполнить любой приказ, не дрогнув и не задумываясь. И выполняли. Свинцом и штыками выполняли. Латыши, чехи,  венгры, китайцы помогали большевикам создавать ту  страну, которую вы теперь  так проклинаете. Кто знает, не будь вас, латышей тогда на гражданке, может, и не так все закончилось бы. Может белые вместе с бунтующим русскими мужиками и победили бы. А? Как тебе такой расклад? А Латвия так и осталась бы в Российской империи… на задворках. Ты кулаки-то не сжимай. Правда она ведь не только латвийская, есть еще и русская правда. Так что, полковник, русские могли бы предъявить латышам не меньший счет, жаль, кстати, что этого никто никогда не делал и не делает  – Камышов плеснул себе в стакан и быстро выпил.

   Надо сказать, что полковника Андриса Пузакса интересовала история только его страны, и то,  начиная  с 39-го года, а что там происходило  раньше, тем более за пределами Латвии, ему было невдомек. С уверенностью, свойственной людям недалеким, считающим что, если они чего-то не знают, то такого нет и быть не могло, полковник начал свое  наступление:

   - Это все ваша пропаганда, в нее могут поверить только такие как вы. На самом деле русские сами устроили в своей стране террор.  Это  у вас отец убивал сына, а сын отца, брат шел на брата. Ваши же русские писатели об этом писали книги, об  этом снимали фильмы. Но я что-то не видел ни одного фильма, где показывали бы жестокости латышей в России. Зато преступления русских, начиная с 39 года, когда вы оккупировали Латвию, хорошо известны. Вы, генерал,  в хронике не видели,  как высылали латышские семьи в Сибирь? Как тогда вешали и расстреливали латышей?  – Пузакс как-то автоматически взялся за стакан и опрокинул в себя теплый коньяк.

   - Полковник, мне тебя жаль. Если историю изучать по романам и художественным фильмам, можно придти к каким угодно выводам. Да я видел хронику. Ну и что? Такое время тогда было. Не сопли же разводить. Конечно, где-то перегнули, лес рубят – щепки летят. Но ты мне лапшу на уши не вешай, ты лучше ответь, как так получилось, что  именно латыши были и во главе Красной армии и в  ЧК занимали не последние места. Как они оказались  на этих постах, ведь там, именно там, решались судьбы народов и каждого отдельного человека.  Твои земляки наводили порядок в России, отправляли людей в лагеря, казнили, ломали через колено, всех без разбору.  Так что же мы, русские, должны быть благодарны латышскому народу, за то, что он подарил нам  таких деятелей? Или как, может и нам все-таки выставить вам счет? А?  Правила должны быть одни, вы нам, мы вам. Но мы этого не делаем. А фильм, может, и надо бы снять, показать, как вы усмиряли бунты, резали глотки русским крестьянам.

   - Я не знаю, кто там работал в ЧК. Кажется, все-таки главный был там Дзержинский, но даже, если латыши в чем-то виноваты перед русскими, то это не сравнить с тем, что творил Сталин в Латвии.

   - Вот ты как, я не я и не знаю ни х… Сталин говоришь? А русские здесь при чем? Сталин - грузин, вот вы латыши грузинам и предъявляйте претензии, они в органах, кстати, бок о бок работали с латышами. Можете Гитлеру и Риббентропу, и всей Германии тоже предъявить счет за то, что те вас предали и продали Сталину. Отчего ж вы этого не делаете, а? Пойми, полковник, есть конкретные виновники, преступники, вот о них и надо говорить, а не обобщать на весь народ, на всю страну. Сталин, значит Сталин и его команда. Я не собираюсь брать его преступления на себя. А ты, полковник, хочешь взять на себя русскую кровь, пролитую  Петерсом, Вацетисом и другими вашими вояками? Тоже, наверное, нет? Так что, не п…..и  подумай на досуге, не так все просто, как ты себе представляешь. – Камышов налил в оба стакана и, давая понять, что баталия закончена и предлагается перемирие,  звякнул своим стаканом о другой и добавил – Ненависть ослепляет и делает людей глухими и глупыми. Дружить нам, конечно, навряд ли придется, да и не обязательно это, уж больно мы разные, а вот за уважение друг к другу можно и выпить. Давай, давай поднимай стакан, не вые……. – по-русски, просто закончил Камышов.

   В голове у полковника царило смятение. Генерал навалился на него как танк, но Пузаксу все-таки не хотелось, чтобы последнее слово в их сражении осталось за русским. Правда, после его последней фразы становилось бессмысленным что-либо говорить, можно только отказаться от коньяка, но, во-первых, он уже выпил, а, во-вторых,  захотелось выпить еще и забыть  горячий и неприятный спор. Полковник поднял стакан и резко, одним глотком  выпил.

   Генерал молча начал устраиваться на койке, коньяк в сочетании с ранее выпитым ударил по мозгам, его разморило и потянуло в сон. Его сосед  решил не ложиться и  вышел в тамбур.

                * * *

   Камышов проснулся от скрежета тормозов и от толчка, возникшего при остановке поезда. Он глянул в окно, кажется, Псков. Соседа, латышского полковника уже не было, в голове  нехорошо гудело от выпитого. Генерал  потянулся к бутылке и выжал из нее остатки в стакан. Поезд уже тронулся, когда открылась дверь. В купе вошел молодой, чернявый парень, поздоровался,  закинул сумку на верхнюю полку и присел за столик, разбираться с какими-то бумажками. Арнольду Михайловичу стало неприятно оттого, что в купе поселился этот парень, к тому же нерусский какой-то. С пьяной непосредственностью, беззастенчиво Камышов начал его рассматривать, парень почувствовал на себе взгляд попутчика и, оторвавшись от бумажек, посмотрел на генерала.

   - А ты не еврей случайно? – мутно, со страшным подозрением глядя на парня, поинтересовался генерал.

   - Еврей и не случайно, а что? – с вызовом ответил тот.

   - Ну, достали! То латыш, то еврей. Отдохнул, называется, в последний день, на тебе, господи – не обращая никакого внимания на соседа, громко высказался Камышов.

   - А чем я вас, интересно, достал – начал заводиться парень.

   В голове у Камышова зашумело: «Какой наглец! Еще смеет задавать вопросы. Ну, сейчас, погоди, сионистское отродье. Сейчас ты получишь от меня»  - и генерал, заходясь в пьяном гневе, зарычал:

   - Да тем, что ты еврей. Вот этим и достал. Обложили со всех сторон, русскому человеку деться некуда.

   - Послушай дядя,  а хочешь, я тебя по настоящему достану – новый сосед схватил за плечи Камышова, на котором не было никаких генеральских знаков отличий, только майка, плешь на голове, рыжеватые с сединой усы под красноватым носом и заплывшие с пьяного сна глазки. Парень еще раз с силой тряхнул генерала так, что тому   стало как-то не по себе, даже страшно оттого, что голова резко мотанулась в сторону и что-то хрустнуло и кольнуло в шее. Арнольд Михайлович,  пытаясь вырваться из мощных клещей парня, забубнил:

   - Да отпусти ты, черт, отпусти,  говорю.

   Парень  сел на свою койку, а Камышов в растерянности  начал растирать шею в болезненном месте. Он посмотрел на парня, тот, кажется, успокоился и продолжил свое занятие с бумажками, перекладывая, сортируя их. На вид ему лет тридцать пять, широкоплечий, крепкий, в чем генерал смог убедиться на собственной шкуре, на лице от правого глаза и вниз шел заметный шрам, нос тонкий с горбинкой. «Эх, вмазать бы ему по носу так, чтобы он стал не только горбатым, но и кривым.» - Подумал Камышов и, продолжая растирать шею, нарушил тишину:

   - Ты  что, крутой, что ли? Ишь, разошелся. Да ладно ты меня глазом-то не сверли. А вообще ты молодец, за себя постоять можешь.

   - А я не только за себя, я и за тебя, придурок, уже постоял,  за русских, за татар, за калмыков, евреев, за всех в Чечне постоял. Но ты не   достоин того, чтобы за тебя кто-то стоял и страдал. Таких как ты, вообще надо кастрировать, чтобы не рождались больше такие уроды. Чем же тебе евреи не угодили? Ну, скажи чего-нибудь новенького, свеженького. А то сейчас заведешь нуду, что кровь младенческую пьют, что бедных русских спаивают, обманывают, что все богатства забрали себе. Ну, так что? Рассказывай, дядя.
Камышов чувствовал себя как-то неловко. Парень перехватил у него инициативу, а генерал к такому развороту готов не был и не знал, что делать, как себя вести. Как человек военный, он уважал и почитал силу и сейчас  понял, что переть напролом особо не стоит, но выйти из сложившейся ситуации надо как-то спокойно и с достоинством. Генерал  неожиданно даже для самого себя сказал:

   - У тебя выпить нет ничего? Есть? Давай выпьем, как тебя зовут? Антон? А меня Арнольд Михайлович.

   Антон удивленно посмотрел на Камышова и, перейдя на «вы» спросил:

   - А откуда у вас такое экзотическое, не очень то и русское имя?

   - От верблюда, давай лучше открывай бутылку.

   -    Ха-ха, так у вас замечательная родословная. Как в народе говорят «У верблюда два горба, потому что жизнь борьба». Вы, наверное,  поэтому и боретесь всю жизнь с евреями. Не устали? 

   Камышову хотелось сбить ритм и напор, с которым наседал на него Антон. Генерал взял бутылку,  налил полстакана и сразу выпил. Водка оказалась теплой и противной, во рту сразу стало погано, как на душе.  Тем не менее, Камышов решил все-таки продолжить разговор.

   - В Чечне, говоришь, воевал? Это у тебя оттуда? – он указал на  рубец, багровевший на лице Антона.

   - Да, оттуда. Один чех свой автограф на память оставил.

   - Ты на меня не обижайся, Антон. Я же понимаю, среди евреев тоже есть нормальные, хорошие люди. Вот ты, воевал в Чечне, молодец, но я-то о другом – генерал тормознул, собираясь с мыслями, но Антон его прервал, не дав оформиться мыслительному процессу в несвежей голове соседа.

   -    Арнольд Михайлович, откуда в вас столько ненависти? Вот, смотрите, ваша последняя фраза, сколько в ней презрения и унижения целого народа. Давайте я вам сделаю точно такой же комплимент, интересно как вам понравится, согласитесь вы с ним? Итак, я повторяю ваше высказывание слово в слово, заменив только… - Антон, пытаясь воспроизвести интонации генерала, произнес - Вы на меня не обижайтесь, Арнольд Михайлович, я же понимаю среди русских  тоже есть нормальные хорошие люди… Ну как? За народ не обидно. Эх, Арнольд Михайлович, жалко мне вас, не на то силы и время тратите, не на то. Ненависть старит и убивает человека, сжигает все в нем. Я это видел на войне, собственной шкурой испытал, я из Чечни вышел стариком, в свои-то тридцать три. – Антон разлил водку, сразу, без задержки выпил и продолжил – Может быть все-таки правильней было бы так: среди русских, или евреев, или латышей, чеченцев, армян, американцев, да среди кого угодно есть  мерзавцы, сволочи, воры, подлецы, убийцы. Но национальность здесь ни при чем.  Они просто подонки.
 
   -  Ты мне про войну-то не рассказывай. Я, между прочим, генерал ПВО, чтоб ты знал. Сейчас, правда, в отставке – Камышов затуманенным взглядом уставился на  Антона, пытаясь увидеть в его лице, поведении какие-то уважительные изменения после сказанного. Антон никак не отреагировал, как будто знал или догадывался, что на самом деле генерал Камышов в войсках ПВО занимался политработой, а о  войне знал только по книжкам и фильмам. Его служба прошла в безоблачной мирной обстановке, во времена братской дружбы советских народов, звуки выстрелов звучали только на учениях, а самой большой опасностью для генерала   мог быть  только гнев вышестоящего начальства.  Камышов продолжил -  А что, касается того, что я антисемит… Да! И не стыжусь, не лицемерю, как некоторые двуличные политики, честно признаюсь. И в этом виноваты евреи. Вы сами своим поведением, своими поступками сами же и заставляете себя ненавидеть - генерал замолчал, собираясь с мыслями. Пауза оказалась довольно продолжительной, но, наконец, он  продолжил.

   - Вот скажи, Антон, как так получается, что во все времена, у всех народов евреи стояли поперек горла? Ну, ладно, Россия, но такое ведь есть во всех странах, даже… - В этом месте генерал осекся, собираясь с духом перед произнесением непростого слова для его теперешнего состояния, но с трех попыток все-таки осилил –  в циливи…, тьфу, в циливилизо… тьфу, черт, в цивилизованных странах: в Америке, Германии, Франции.  А уж об Иране, Ираке, Сирии, Палестине я молчу. В общем  везде.  Значит, есть что-то в вашем народе, что неприятно, ненавистно другим, ведь это продолжается веками. В чем дело? В вас или в … - Камышов запнулся, но продолжил – или в нас? – генерал  остался доволен тем, как выстроил вопрос, повернув тему не на базарный, а на философский лад.

   Антон внимательно посмотрел на соседа. В памяти всплыл вечно улыбающийся, с веселыми глазами лейтенант Фима Чижик, прикрывавший их отход и погибший в неравном бою с чеченами.  Вспомнил своего печального деда, с первых дней  отечественной ушедшего на фронт, и вернувшегося безногим инвалидом. А мать, учительница русского языка и литературы, которая часами могла говорить о русской культуре и русских писателях.  Что  сказать этому сапогу? Ведь переубедить его ни в чем нельзя. Тем не менее, Антон не стал молчать.

   - Во все времена, говорите, Арнольд Михайлович?! А  вы  в библию  когда-нибудь заглядывали?  Как там сказано в Ветхом Завете, не помните? Ной родил трех сыновей, а сыновья оказались плодовитыми и населили землю, особенно преуспел в этом Сим, он и есть родоначальник всех семитов. А вот антисемитов тогда не было, генерал. А что сказано в Новом завете, помните? «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду…» и вот так целых сорок два рода до рождения Христа и подумать только - одни евреи,  ай-ай-ай, какое безобразие. И опять нет антисемитов, не родились еще.
               
   Генерала разморило, ему не хотелось самому вступать в разговор, роль слушателя для него сейчас была наиболее удобна. Под речь соседа можно было немножко и соснуть. Антон, не обращая внимания на Арнольда Михайловича, продолжал.

   - Но чем больше населялась земля, чем больше появлялось разных народов, тем больше появлялось вражды. Так уж устроены  люди и часто вражда обращалась на евреев, которые в те времена были сильны и воинственны, и уже за это ненавидимы. К тому же они постоянно высовывались со своими мозгами, знаниями, предприимчивостью, жаждой жизни и способностью к выживанию среди любых народов. А потом еврейка дева Мария родила Иисуса. И в 33 года приговорили к смерти его свои же евреи, и появилась еще одна тема для ненависти – евреи распяли Христа, смерть им. И с тех пор пошло, поехало и утвердилось, узаконилось, что во всем и всегда виноваты евреи, даже если их и рядом не было. Я вижу, вы подустали, Арнольд Михайлович, давайте выпьем -  Антон поднял стакан и хлебнул ставшей уже совсем теплой водки.

   От сделанного предложения Камышов встрепенулся. С первых же слов Антона он почувствовал его издевательский, насмешливый тон. Ему, генералу этот наглец лекцию вздумал читать, да еще и язвит, гнида еврейская. Арнольд Михайлович опять захотел укоротить соседа  ударом по носу, но  вспомнил, как тот  чуть не оторвал ему голову, и  смирился. Всю свою нерастраченную бойцовскую энергию  генерал пустил на сжатие кулаков и,  не находя слов для подкрепления своего духа, энергичным  махом вылил в себя содержимое стакана.

   Антон продолжал, не давая Камышову возможности прервать себя.

   - Ладно, генерал, оставим далекие времена, давайте о днях сегодняшних. Ведь вы-то со своим дремучим антисемитизмом существуете сегодня, вам сегодня хочется евреев изгнать, посадить, расстрелять и уж не знаю, какие еще кары вы им приготовили. За что ж вы их так? Жизнь тяжелая? Да! Несправедливая? Да! Бедность и нищета в стране? Да! Есть  жирующие, обнаглевшие  дельцы, ворочающие миллиардами? Да! Есть среди них евреи? Да! Есть среди них русские, украинцы,  грузины, татары и олигархи других национальностей? Тоже да! Генерал, тоже.  Но так было и будет всегда и никого это особенно не трогает до тех пор, пока равновесие не нарушается. Пока не становится жизнь похожей на безумие, и пока люди не впадают в него. Вот здесь-то слабым людям надо помочь, указать на виновников этого безумия. Тут-то вы  и вылезаете из щелей с готовым и простым объяснением.

   Камышов нетвердой рукой, покачиваясь в такт колебаниям вагона, пытался налить себе еще водки, но у него не получалось, больше он проливал мимо. Антон взял бутылку и плеснул в стакан немного.

   - Сейчас без сомнения тяжелая  жизнь, но к такой жизни мы шли долго. А, кстати, кто нас к ней привел? Скажите, генерал, в советские времена, когда не было олигархов, приватизации, гайдаров,  чубайсов, абрамовичей  и прочих сегодняшних примет, скажите, сколько тогда евреев находилось во власти? Сколько их числилось в правительстве? Один, всего-навсего один дежурный еврей на должности малозначащего министра, которого держали для декорации. А в партии, которая рулила страной и в которой вы, наверняка, побывали? Говорят, во времена застоя еврею в партию вступить было сложнее, чем слетать в космос. А сколько сейчас евреев во власти, в Госдуме, среди губернаторов? Тоже раз два и обчелся. А что может у нас среди генсеков и президентов затесались евреи?
   
    - Ха, а Свердлов, а Зиновьев, а Троцкий, собака. Они кто, по-твоему, чукчи, что ли? -встрепенулся Камышов, вспомнив историю партии, в изучении которой в свое время весьма преуспел и до сих пор многое помнил.

    - Да, они евреи и на них немалая кровь и русских, и евреев и, может быть, даже чукчей, не знаю. Но они и сами стали жертвами, Сталин всех их расставил по местам у стенки. Генерал, знаете, почему у вас  всегда и во всем  виноваты евреи? Потому что тогда можно не ломать голову, не травить душу и не задумываться над сложными проблемами человеческого общества и бытия. Вы готовы во всех проблемах мира и вселенной искать и находить еврейский след. Высоцкий по этому поводу написал  замечательную песню. Вы ее, наверное, знаете, а Высоцкого принимаете за своего. А я думаю, что он антисемитов презирал, поэтому и написал такие слова. Генерал, вы и ваши сподвижники заполнены ненавистью, но от нее люди становятся тупее, она мешает жить. Подумайте, Арнольд Михайлович, и не надо  дурить голову себе и людям. Я вас утомил, генерал, но вы сами нарвались. Да и полезно послушать, ведь такое вам не каждый скажет. – Антон отодвинул от уже поклевывающего носом соседа стакан.

   Теплая водка разобрала окончательно Камышова. Сквозь туман в голове до него доносилась речь Антона, ему хотелось вступить в разговор, но желание было каким-то вялым. Алкогольная нагрузка все-таки оказалась великовата, зато,  когда Антон упомянул Высоцкого, генерал, собравшись с духом, пьяным, заплетающимся голосом запел: «Если в кране нет воды, воду выпили жиды…». Других слов он не знал и, пробурчав две строчки, осоловевшими глазками молча уставился на соседа. Нет, этот еврей все-таки какой-то нееврей. В Чечне воевал, ранен, не труслив, да нет,  он лучше  латышского полкана. Но даже недолгие раздумья оказались непосильными для разомлевшего генерала и он, не выдержав борьбы со сном, отвалился к стенке и захрапел.
       
                * * *
 
   Валдис Лиепиньш, проводник шестого вагона сидел в своем купе и коротал ночь, просматривая русскую газету. За долгие годы работы на железной дороге у него выработались устойчивые привычки. Если он ехал из Риги, то до границы  читал только латышские газеты, но после пересечения границы принимался за русскую прессу. Русский язык Валдис знал хорошо, читал свободно, говорил же с легким, приятным для слуха, акцентом. Он старался ничего не пропустить в текущих событиях в Латвии и в России, потому что его собственная  жизнь была связана с обеими странами. Сам Валдис со своей старой Бирутой жил в Риге, а вот дети обосновались в России.

   Сын Марис после окончания юрфака МГУ так и остался в Москве, женился, подарил ему с Бирутой внука Севу и внучку Машу. Уже сегодня  он увидит ребятишек, своего Мариса, невестку Инночку, ее старый Ингмар любил и всегда удивлялся, как сыну удалось ее покорить. Инна отличалась  веселым нравом, юмором, жизнерадостностью, головка у нее была умненькая. После родов  она забросила работу  и стала помогать Марису в его юридических делах. Вообще, Валдис любил приходить в их дом, постоянно веселый, наполненный детским шумом-гамом. Хорошо бы у них сегодня оказался Марк Ефимович, отец Инны, адвокат, человек необычайно приятный и интересный в разговоре. У него на все существовала своя точка зрения и одна важная особенность в общении. О каких бы сложных вещах ни шла речь, он всегда  вставлял в свою речь обороты  типа «ну вы-то,  конечно, знаете» или «ну вы-то,  конечно, понимаете», что оказывало просто гипнотическое воздействие на собеседника. После разговоров с Марком Ефимовичем Валдису всегда казалось, что их точки зрения по конкретному вопросу совпадают, хотя бывало, что над предметом разговора он раньше и не задумывался. Да, было бы здóрово сегодня повидаться с Марком  Ефимовичем и Софьюшкой, его женой. Подумав о ней, Валдис, вспомнил, что обещал привезти рижский бальзам в подарок для главного режиссера ее театра.

   Театр. Дочь его Яна тоже была актрисой, жила в Мурманске уже десять лет. Валдис и Бирута переживали, когда узнали, что дочушка покидает их и уезжает навсегда в далекий,  холодный край. Из-за этих переживаний они даже Ивана, ее жениха в то время приняли в штыки. Но Яна сделала так, как хотела и нашла свое счастье в северном российском городе. Работает в театре, по сути, одна воспитывает Колюшку. Муж-то, капитан 1-го ранга Иван Костомаров то в море, то в доке, то в  командировках. А, вообще, Ваня хороший мужик, настоящий.  Яну в обиду не даст никогда, в Колюше души не чает, да и к нему с Бирутой относится уважительно и с почтением,  никогда не выпендривается, с ним всегда легко и просто.

   Так в приятных воспоминаниях и раздумьях о своих родных  старый латышский проводник Валдис Лиепиньш и провел ночь. Поезд прибыл к перрону Рижского вокзала точно по расписанию, Валдис протирал тряпкой поручни и, морщась, вдыхал тяжелый московский воздух.

   Генерал Камышов и Антон вышли из вагона и, как обычно бывает, остановились на какое-то мгновение, озираясь по сторонам в попытке сориентироваться, где, что и как. Генерал глянул на Антона, обрывками вспомнил ночной разговор и подумал, что зря сейчас с утра добавил поганой водки. Мутило, но хотелось что-то сказать.

   - Антон, ты вот мне скажи, только не вые……. – он сделал паузу, покачиваясь, уставился на Антона и подумал, что  этот парень в общем-то ничего  и нет у него, у генерала Камышова к нему ни злобы, ни ненависти. Не мудрствуя, генерал задал простой и традиционный на Руси вопрос – Антон, ты меня уважаешь?

   Антон улыбнулся, положил руку на плечо генералу в отставке Камышову Арнольду Михайловичу и произнес:

   - Хороший вопрос, жаль, что обычно его задают только по пьянке. – Антон легонько, по дружески  хлопнул генерала по плечу и, продолжая улыбаться, скороговоркой, намекающей на необходимость расставания, произнес – Уважаю, уважаю.   

   Старый проводник, рижанин Валдис Лиепиньш услышал их разговор и решил его завершить скоро и дипломатично:

   - До свидания, уважаемые господа. Приезжайте еще в нашу красавицу Ригу.