Лохматый

рассказ

       Начинало холодать, и нужно было искать какой-то выход. Лохматый был стар, поэтому теперешняя зима достаёт его сильно. Пока он был вожаком стаи, хорошее место располагалось на их территории, а теперь, когда хозяйничает Чёрный, соседняя стая потеснила мало соображающего новичка и отрезала собак, лишившихся опытного руководителя, от круглосуточного тепла.
       Лохматый помнил Чёрного еще щенком, когда тот забрел на территорию стаи, да так и прижился, не встретив сопротивления. Собакам вообще не свойственно обижать щенков, а этот оказался таким смышленым, ласковым, что не стал Лохматый выдворять его за пределы стаи.
       Чёрный был смелым псом и очень сообразительным. Однажды он ввязался в драку с тремя кобелями, каждый из которых был сильнее его, должен был потерпеть сокрушительное поражение, но хитроумно вывернулся, прикинувшись домашней собакой случайного прохожего. Конечно, матёрые кобели знали, что Чёрный - не домашняя собака, но правила поведения настоящего пса не позволили им потрепать Чёрного, прикинувшегося домашним. Если брать по большому счёту, то дворовые псы домашних собак и за собак-то не считают. Как можно назвать собакой глупое животное, выскочившее на свежий воздух на каких-то пять-десять минут, суетливо справляющее свои естественные надобности где попало и не соблюдающее общепризнанные законы межсобачьего общения.
       Тогда выходка Чёрного показалась Лохматому с одной стороны хитроумной, а с другой - вызвала неприязнь к нему. Лохматый ничего не имел против домашних собак, но если настоящий дворовой пес прикидывается очеловеченным уродом - добра не жди.
       Ноги сами привели Лохматого к месту, которое было тёплым круглые сутки. Раньше его стая беспрепятственно грелась у тёплой решетки, откуда пахло разогретым железом и резиной, но теперь здесь царствовал другой вожак, с которым Лохматый мог бы поспорить в честном бою, но молодые псы из чужой стаи, каждый из которых и одной минуты не устоял бы против Лохматого, поддержат своего вожака, и Лохматому придется туго.
       Учуяв чужака, от теплой решетки, которая периодически отзывалась громыханьем, поднялись две собаки и яростно ощерились. Одну из них Лохматый узнал: эта сука когда-то ходила в его стае, но затем перебежала в другую, польстившись на рыжего кобеля, исправно таскавшего огрызки беляшей из кафе на проспекте. Рыжего хитреца погрызли чужие псы в борьбе за сытое место, беляши перестали появляться, и сука перешла в третью стаю. Чем она там соблазнилась, Лохматый не знал. В этой последней своей стае она появилась недавно и ходила в качестве последней суки, готовой удовлетворять желания молодых кобельков.
       Лохматый стоял, широко расставив лапы и медленно поводя хвостом в вертикальной плоскости. Заметив угрожающую позу противника, молодой кобелёк, составивший кампанию знакомой суке, отступил назад, но хвост не поджал. Было видно, что драться он не будет, но и заискивать не собирается.
       Сука подбежала к Лохматому, горизонтально помахивая хвостиком у самой земли, и заискивающе склонила свою узкую лисью морду, поднимая взгляд не выше груди Лохматого; тот угрожающе зарычал, и сука еще на мгновение замерла, поджав хвост, а затем быстро ретировалась обратно к теплой решетке, передвигаясь как-то боком, не спуская глаз с Лохматого и не вытаскивая из-под себя хвост, надёжно прилипший к брюху.
       Лохматый отвернулся и побрёл назад. Ему не хотелось из-за нескольких мгновений тепла выгонять этих двоих с насиженного места: всё равно скоро прибудет вся стая и придется убираться, а основной холод наступит ночью. Надо думать о ночи.
       Лохматый брёл привычным маршрутом и думал о Чёрном. Этот шустрый пес всегда понимал всё и раньше всех. Он быстро обошел в иерархии двух значительно старших и более опытных кобелей, затем выжил их обоих, и Лохматому пришлось приютить двух молодых кобельков, которые, внешне выражая покорность Лохматому, были без ума от Чёрного. Они-то, вместе с продажными суками, и помогли Чёрному взять верх над Лохматым. Теперь, когда Лохматый вынужден был уйти, Чёрного с его стаей потеснили со всех позиций, и мятежникам каждую ночь приходится заново искать себе пристанище. Как, впрочем, и самому Лохматому.
       Чёрный был умен и хитер, но у него не было опыта. Собачий закон, когда яростно защищаешь свою территорию, но не проявляешь агрессивность, если чужой пёс обманом проник в запретную зону, относится лишь к слабым нарушителям, которых этот закон спасает от голода. Если сильный пёс проник на территорию, воспользовавшись твоей нерасторопностью, и ты не изгнал его - это демонстрация слабости. Чёрный этого не знал и оттого потерял все владения стаи.
       Лохматый вышел к деревянному забору, который окружал ремонтирующееся здание прямо по тротуару. За этим забором уже несколько дней его облаивала приятно пахнущая собака. Лохматый не мог уверенно сказать, что это - сука. Возможно, у нее в это время просто не было течки, и ему очень хотелось, чтобы приятный голос вкупе с приятным запахом на поверку не оказались кобелём. С той стороны забора как по команде послышался лай, и Лохматый медленно пошел вдоль деревянных дощечек с намерением пройти полную ежедневную программу. Обычно его облаивают до самого конца забора, он медленно идет дальше, а позади затухает желанный голос, но сегодня, не дойдя до конца, Лохматый обнаружил поваленную секцию забора, и напротив него выскочил молоденький кобель.
       Все-таки - кобель.
       Он недоуменно уставился на Лохматого, не сбавляющего хода и идущего своей дорогой, замолчал на мгновение, а затем, скрывшись за следующей секцией забора, залаял вновь. Лохматый удалялся от забора, и лай позади уже не казался ему приятным. Больше он этой дорогой ходить не будет.
       Увидев стоящую машину, Лохматый подошел к ней и стал тщательно обнюхивать колесо по всему периметру. Сквозь слабый запах резины, из которой было изготовлено это колесо, до него отчетливо доносились запахи тех мест, где недавно проехал автомобиль. Проанализировав полученную информацию, Лохматый поднял заднюю лапу и пометил колесо.
       По этой улице машины не ездили. Люди здесь ходили медленно, постоянно что-то ели, и, если постараться, всегда можно перехватить чего-нибудь жареного или полизать упавший на мостовую шарик мороженого. По негласному договору эта территория считалась нейтральной, и здесь можно было безбоязненно поживиться, но в последнее время, когда стало слишком много псов рыскать по ровненьким квадратикам брусчатки, появились какие-то добрые с виду люди, которые в один день угостили всех праздношатающихся псов особо вкусной закуской, после чего никто из них не поднялся с брусчатой мостовой.
       Теперь эта территория по-прежнему нейтральна, но собак на ней не видно, если не считать огромного черного сенбернара, лежащего возле жестяной миски и небольшого исписанного листа бумаги. Проходящие мимо люди улыбались и кидали в миску какие-то бумажки и кусочки металла, а сенбернар безучастно смотрел в сторону своими красными глазами и даже не пытался подобрать слюни, обильно текущие ему на шерсть подбородка из приоткрытой пасти. Лохматый безо всякой предосторожности подошел к миске и понюхал бумажки, лежащие кучкой. Сенбернар тоскливо поглядел на Лохматого, даже не пытаясь зарычать. Запах бумажек был противным и совсем несъедобным. Пройдя еще немного, Лохматый оказался возле дверей, которые мотались туда и обратно, впуская и выпуская людей. Из дверей несся точно такой же запах резины и перегретого металла, как из теплой решетки, и Лохматому непреодолимо захотелось войти внутрь помещения и посмотреть, чем же это так вызывающе пахнет.
       Он встал возле одной из дверей, куда входили люди, и стал терпеливо ждать. Несколько человек задели его своими ногами, но он не сдвинулся с места. Увидев старую немощную женщину, Лохматый изготовился и проскочил в тот момент, когда какой-то мужчина придержал дверь перед старушкой.
       Поверхность пола не была похожа на асфальт, она была даже тверже брусчатки, и когти Лохматого громко цокали по ней. Впереди стояли какие-то устройства, пахнущие металлом и резиной, люди входили между ними и не возвращались обратно. Лохматый внимательно осмотрел помещение, куда входили люди: оно было небольшим. Посидел немного, пытаясь увидеть, чтобы кто-то вышел из-за этих страшных устройств, и, не заметив ни одного вернувшегося, коротко скульнул и направился к выходу. Ему стало страшно.
       
       Вода из крана была холодной. Витёк намочил найденный вчера носовой платок и приложил его к левой скуле. От сильного удара заболело левое ухо и один из оставшихся верхних коренных зубов. Макар стоял сзади, потирая кулак.
       - Давай, выматывай отсюдова! - приказал он Витьку, стараясь говорить на октаву ниже обычного.
       Господь наградил Макара недюжинной силой, но не дал ни ума, ни сильного голоса. Его обычно писклявая речь никак не вязалась с огромным ростом и безобразно большими кулаками.
       - Сейчас уйду, - как можно спокойнее проговорил Витёк, морщась от боли, и закрыл кран.
       Он взял свои пожитки, свободно умещающиеся в драной сумке с наплечным ремнем, и вышел из туалета на свежий воздух. Ольга, купившая Макару бутылку пива в награду за то, чтобы он изгнал Витька, отвернулась.
       Из подвального туалета вела лестница в два марша, которая выходила к фасаду зданий, непрерывно растянувшихся вдоль всего Калининского проспекта. Витёк в своей грязной неухоженной одежде выглядел безобразной кляксой на фоне прекрасно одетых людей. Когда-то он стыдился этого и старался не показываться в людных местах, но затем понял, что там, где больше людей, пропитание добыть легче, а стыд со временем ушёл, уступив место настойчивому желанию бороться за свое существование.
       Ольга дежурила в мужском туалете через день. Витек месяца два назад стал заходить туда почаще, чтобы умыться, побриться, украдкой постирать носки. Он жил на улице с весны, лето прошло неплохо, удалось поддержать себя в чистоте, но вот с августа начались затяжные дожди, и с тех пор Витёк не перестает кашлять и температурить по нескольку дней подряд. Пришлось в мусорных кучах подыскать себе одежду, защищающую от холода, а с чужой одеждой появились у него и вши. Вшей он не боялся. В Афгане все были вшивыми, почти все переболели дизентерией и болезнью Боткина, но для того, чтобы избавиться от непрошеных гостей, следовало хорошо простирнуть всю одежду в кипятке со стиральным порошком, а такой возможности у Витька не было.
       Ольга заметила, что Витёк чешется, и запретила ему появляться в своем туалете, где она собирала деньги с мужиков, заскочивших туда по нужде. Витек исправно заходил через день, минуя Ольгу, но сегодня та заступила на второй день вместо своей сменщицы и, застав Витька в туалете, когда он умывался, наняла Макара за бутылку пива расправиться с Витьком.
       Чувство обиды и мести переполняло Витька. Он представил, как подкарауливает Макара в тёмном углу и бьет его железной трубой прямо по узкой макушке; как тот падает, заливаясь кровью, и ноги его подергиваются в конвульсиях, как это было со многими, закончившими свой путь в далеком Афгане. А с Ольгой можно было бы расправиться еще интереснее, если бросить гранату Ф-1 прямо в ее бело-кафельное заведение. Витьку однажды довелось бросить такую штуку в окно абсолютно пустой комнаты. Граната разорвалась на неравные рифленые доли, отхватив в одном месте кусок чугунной рубашки сложной конфигурации, и Витек насчитал четыре четких черных отпечатка этого куска на девственно белых стенах. Представив, как чугунные осколки разбивают белый кафель и рвут беззащитное тело, Витек разволновался, сердце его учащенно забилось, и он остановился возле круглой бетонной колонны, жадно хватая ртом воздух.
       Сегодня у него вновь поднялась температура, а ночевать было негде. В больших подвалах магазинных складов под Калининским проспектом, куда свободно въезжают огромные машины с товарами, появилась новая охрана, сразу же очистившая подвалы от жильцов вроде Витька.
       Витек огляделся: он стоял у входа в магазин «Юпитер», где спекулянты продавали фотоаппаратуру. Из прохода, ведущего на Арбат, дул пронизывающий ветер, забирающийся под измятый плащ неопределенного цвета и женскую шерстяную кофту, которую Витек натянул под плащ. На дворе конец сентября, а погода не лучше ноябрьской: ветер и сырость пробирают до костей.
       Подошёл милиционер и потребовал документы. Витек порылся во внутреннем кармане плаща и достал паспорт.
       - Ты что, не местный? - спросил мент и заглянул в раздел «прописка». - Сумгаит. Азербайджанская ССР. Беженец?
       Витек согласно кивнул головой.
       - Зарегистрирован где?
       Витек достал еще одну бумажку, где было записано, что он вынужденный переселенец и временно зарегистрирован по адресу...
       - Так ты что, живешь по этому адресу? - поинтересовался милиционер и с сомнением оглядел наряд Витька. Затем он посмотрел в графу «семейное положение», перелистнул страницу, где были записаны дети, и протянул паспорт обратно.
       Витёк забрал документы и направился в проход на Арбат, чтобы не маячить у ментов на глазах и не раздражать их. Пройдя то место, где межуличный сквозняк дул особенно нестерпимо, он остановился, придерживаясь рукой за стену, чтобы не упасть, и переждал головокружение, которое, скорее всего, возникло у него от высокой температуры. Идти на Арбат в таком состоянии он не решился и поэтому свернул направо. Обойдя высотное здание, ещё раз свернул направо и оказался возле забора из металлической сетки «рабица», за которой валялся всякий строительный и ремонтный хлам. Войдя внутрь этого незапертого участка, Витек направился к большому в диаметре и длинному бетонному кольцу, лежащему на боку, оглядел его внутри, затем принёс несколько досок, уложил их во внутреннюю сторону кольца и улёгся так, чтобы ветер не донимал его. Бетонное кольцо и от дождя спасет неплохо, если сильного ветра не будет. Примостившись на досках и положив голову на свою изорванную сумку, Витек забылся в бредовом сне...
       
       Сержант милиции Николай Иванов прошел за странным бомжем, который был не пьян, но покачивался, убедился, что тот устроился на ночлег, хотя было еще только пять часов вечера, и, потеряв к нему всякий интерес, двинулся обратно к «Юпитеру», где решил продолжить разборки со спекулянтами. Раньше импровизированный рынок возле «Юпитера» был неорганизованным, приходилось ловить спекулянтов, тащить их почти до отделения, а там уже раскошеливать. Весной прошлого года группа таксистов подмяла рынок под себя, и собирать деньги стало удобнее: достаточно было подойти к «бригадиру». Затем таксисты, уставшие от разборок со спекулянтами и милицией, притащили на рынок осетинов, бесцельно болтающихся по проспекту, и работа пошла еще веселее. Иметь дело с постоянно шкодившими осетинами, не имеющими постоянной прописки в Москве, стало гораздо легче, чем с таксистами: их было легче «прижать». Сейчас как раз один осетинский «бригадир» сдавал рынок другому, и Николаю было необходимо присутствовать на этой разборке.
       Сержант еще раз оглянулся на бомжа, расположившегося среди груд строительного мусора, и махнул рукой. Граница деления на районы проходит как раз по Калининскому проспекту, оставляя «Юпитер» в зоне 122-го отделения милиции, где работал Иванов, а место, где расположился бомж, относится к пятому отделению, чья особая зона - жирный Арбат - приносит ментам «пятерки» хорошую статью доходов, являющуюся предметом зависти всех остальных московских ментов.
       Сержанту вспомнилось время, когда он играл в школьном драмкружке нерадивого дежурного по классу, выливающего грязную воду из ведра в коридор.
       - Поступаю я резонно - коридор не наша зона. Нашу зону мы обслужим, а в другой - плыви по лужам, - повторял сержант Иванов запомнившееся четверостишье в такт собственным шагам, направляясь к «Юпитеру».
       
       Лохматый сделал круг и приблизился к месту, где можно заночевать. Было еще светло, но хотелось отдохнуть где-нибудь в тихом месте. Пробираясь туда, где собаку не заметит даже глазастый человек, (настолько там вся территория была завалена разными вещами), Лохматый думал о том, что люди владеют огромным количеством ненужных вещей, которые сваливают за ненадобностью в укромных местах. Они даже имеют специальные урны для ненужных вещей, расставляют их по углам, и к вечеру эти емкости заполняются всякой всячиной, в большинстве своем, к сожалению для Лохматого, несъедобной. В принципе, эти урны тоже не нужны, потому что в них неудобно рыться. Куда лучше было бы, если все содержимое урн валялось бы просто под ногами. Ведь валяются же под ногами всякие вещи в месте, куда направляется Лохматый, да вот беда: там нет объедков, их почему-то люди бросают в высокие железные ящики, на которые неудобно взбираться.
       Подойдя вплотную к забору, Лохматый почуял сильный человеческий запах, идущий от бетонного кольца, возле которого старый пес собирался прикорнуть на куче старого тряпья. Потихоньку обойдя забор, Лохматый приблизился к бетонному кольцу и заглянул внутрь. Человек лежал на сложенных рядком досках, и от него пахло только чистым человеческим запахом. Запахом, конечно, своеобразным, только данному человеку присущим, но без примеси каких-то посторонних запахов, которыми обладает большинство людей, особенно женщины.
       Неизвестно отчего, но Лохматый вдруг понял, что человек абсолютно не опасен, и вплотную приблизился к нему. От человека исходил сильный жар, Лохматый почуял болезнь, но болезнь не опасную для него, а человек был настолько горяч, что пес не удержался и осторожно, стараясь не делать резких движений, прилег рядом, плотно прильнув к горячему телу человеку.
       Лохматый лежал в такой близости к человеку, о которой он не мог даже мечтать всю свою собачью жизнь. Презрительное отношение к домашним собакам нисколько не распространяется на их хозяев, каждый настоящий пёс мечтает стать верным слугой человеку, но люди берут себе псов в другом месте. Те - тоже собаки, но они так далеки от дворовых бродяг, так однообразны на вид и так глупы, что Лохматый даже заподозрил, будто эти собаки происходят не от настоящих сук, а люди сами делают их по своей прихоти. Лохматый вспомнил одну черную кудрявую суку, которая прибилась к его стае и провела с дворовыми псами два дня, пока ее не отловили какие-то люди, которых она сама не знала. Если бы она осталась в стае, и у неё началась течка, Лохматый определил бы, умеет ли она приводить потомство, а так приходится лишь гадать, могут ли эти собаки продолжать свой род. Хотя, справедливости ради, Лохматый признался себе, что домашние суки пахнут во время течки довольно приятно.
       Человек заворочался, что-то бормоча в бреду, Лохматый напрягся, готовый стрекануть из бетонного кольца при первой опасности, но человек продолжал спать, и Лохматый успокоился.
       
       Пронин разглядывал говорившего по-английски офицера в форме американской армии времён второй мировой войны и заворожено вслушивался в неожиданно понятную для него речь.
       - Из-за опасности уклонения нацистских преступников от справедливого возмездия, вновь образованный Совет Наций постановил уничтожить этих мерзавцев без суда и следствия. Нюрнбергский процесс отменяется, приведение приговоров в исполнение поручено лучшим офицерам стран-союзниц. В их числе оказались вы. Американская сторона представила вас для исполнения приговора в отношении Геббельса.
       Пронин лихорадочно соображал. Родился он гораздо позже Нюрнбергского процесса, притом не в Америке, а в СССР, знал, что Геббельс покончил с собой до прихода армий-союзниц, понимал, что происходящее с ним - нечто невероятное, но всё вокруг было настолько правдоподобным, что он не решался усомниться в совершенной реальности американского офицера и скудной обстановки германского кабинета военного времени.
       Американский офицер достал из стола документы, среди которых были новый английский паспорт, два билета на пароход, следующий через Атлантику в Южную Америку, и еще какие-то бумаги. Следом он вытянул маленькую красную книжечку и талоны на молоко. Почему Пронин понял, что это - талоны на молоко, он и сам не мог себе объяснить.
       - Оружие получите в двадцатом кабинете на первом этаже вот по этому документу, - пробурчал офицер, подписав какую-то бумажку и протянув ее Пронину.
       Взяв документы, бумажку на получение оружия и попрощавшись с американским офицером кивком головы, (он боялся открыть рот, чтобы не обнаружить незнание английского языка), Пронин спустился на первый этаж, по дороге соображая, сможет ли он справиться с незнакомым оружием.
       В полутемном кабинете, заваленном горами оружия, валявшимся на стеллажах, стульях и даже на полу, он получил по выданной бумажке какой-то пистолет неизвестной ему конструкции, два магазина, две картонные коробочки патронов, а также потайную кобуру с какими-то ремешками и резинками, справиться с которыми Пронину показалось не под силу.
       Выдавший оружие офицер показал на дверь в стене и посоветовал:
       - Зайдите в соседнюю комнату, зарядите пистолет и оденьте кобуру. Вам там никто не помешает.
       Облегченно вздохнув, Пронин прошел в соседнюю комнату, закрыл за собой дверь и уставился на пистолет...
       Под боком у него что-то зашевелилось. Пронин с трудом открыл глаза и увидел прижавшуюся к нему собаку. Глаза собаки были открыты, и она смотрела в лицо Пронину. Как только Витёк открыл свои глаза, собака отвела взгляд и напряглась. Пронин стал думать, что это за собака, но никак не мог догадаться. Наверное, это тоже во сне, просто он не может окончательно проснуться.
       Витек закрыл глаза и вспомнил. Когда-то, работающие с ним на одном заводе братья Вертляковы пригласили его на мужскую пьянку в гаражах. Сложились на выпивку и сразу же объявили количество спиртного, переведя всю наличность на «Агдам». Пронин, не питающий особой любви к портвейну, предложил взять водки, на что братья ответили категорическим отказом, мотивируя свой выбор соображениями экономии. Пришлось согласиться.
       Когда же Пронин увидел на дощатом столе за гаражами кроме «Агдама» еще и сочные прожаренные куски мяса, он возмутился тем, что деньги потрачены на такую роскошную закуску, и здесь почему-то не сыграл свою роль принцип экономии, применённый в случае с водкой. Старший Вертляков, хитро улыбаясь и потирая руки, торжественным тоном объявил, что мясо - это всего лишь «бобик», а если Пронину собачье мясо не нравится, он может и не есть.
       Витёк ел мясо, запивая его «Агдамом», а когда выходил из-за гаражей, заметил еще одного беззаботного щенка, сидящего на привязи.
       - Этот - следующий, - смеясь, объявил Вертляков-младший, и Пронину вдруг стало нестерпимо жалко бедолагу.
       Теперь этот щенок, наверное, вырос в большого лохматого пса и лежит под самым боком у Пронина живым укором.
       Коснувшись чего-то сентиментально-теплого, душа Витька потянулась к семье. У него, как и у многих, была семья, да она юридически и сейчас есть, только жена с тремя детьми уехала к тёще на Украину, а Витёк остался здесь, не желая смириться с цепью неудач, постигших его после бегства из национализированного Азербайджана, неожиданно спился, ушёл с квартиры, которую снимал уже два года, потерял всё свое нехитрое имущество и теперь безнадежно бедствует.
       «Соберусь и уеду к семье», - подумал Пронин и закрыл глаза. Вытянув ладонь из-под мышки, он осторожно положил ее на собачий бок, почувствовав напрягшиеся мышцы, и вновь провалился в сон.
       
       Сержант Иванов уже закончил разборки с осетинами, придя к взаимному соглашению со всеми сторонами, собрался уходить, но встретил в магазине коллегу - сержанта Мухина, который тут же продемонстрировал ему хитрый прибор с двумя контактами на торце.
       - Понимаешь, трогаешь вот этими контактами человека, нажимаешь вот эту кнопку, и человек падает, парализованный, - горячился Мухин.
       - К голому телу прислонять надо? - спросил Иванов, с недоверием осматривая заграничную штучку.
       - Да нет, через одежду тоже прошибает, - с некоторым сомнением в голосе протянул Мухин, но затем, вспомнив, вновь оживился. - Помнишь, месяц назад, когда путч был, я рассказывал тебе, как один «крутой» бродягу такой же штукой шандарахнул, и того целый час откачивали? Так вот он его через одежду долбанул.
       Иванов подумал немного, разглядывая прибор, смахивающий на короткую милицейскую дубинку, и предложил:
       - Давай на одном бомже испытаем, я тут знаю, где он лежит.
       - Да ну тебя, - отмахнулся Мухин, - я лучше на собаке испытаю.
       - Не дрейфь. Бомж на территории пятого отделения лежит. Никакого риска.
       Мухин подумал и согласился:
       - Хорошо, только я пойду перекушу сначала, а то с утра маковой росинки во рту не было...
       
       Пронин поднялся на судно по трапу, держась позади своего подопечного, постоянно глядя тому в худую спину и опасаясь, что Геббельса признают, несмотря на приклеенные усы и бороду. Геббельс был уверен, что, отплывая на судне рейсом Гамбург - Рио-де-Жанейро с английским паспортом в кармане, он уже находился в полной безопасности, да еще с таким провожатым как Пронин (Джон Кельвин по паспорту). Ему даже в голову не приходило, что вежливый «англичанин», сопровождающий его в далекую Южную Америку, должен стать хладнокровным исполнителем тайного смертного приговора.
       Пройдя по коридору, Пронин остановился возле своей каюты. Каюта Геббельса была рядом, тот уже ковырялся в своем замке. Вежливо кивнув своей жертве, Пронин вошел в каюту, похожую на маленькую и уютную тюремную камеру с узким топчанчиком и откидным столиком, поставил дорогой чемодан из крокодиловой кожи, полученный в берлинской комендатуре, на пол и прислушался. В каюте Геббельса злобно и громко зарычал пес...
       
       - Смотри, собака есть, - зашептал Мухин. - Давай на ней испробуем.
       - Да не зуди ты, - отмахнулся Иванов, продолжая двигаться вдоль забора.
       Зайдя внутрь ограждения, Мухин споткнулся о какой-то ящик и с криком «ой блин!» сделал несколько неуверенных шагов вперед, успев заметить метнувшуюся от огромного бетонного кольца собаку...
       
       Пронина охватил холод. Непостижимым образом он оказался на полу каюты, дверь, закрытая им на замок, оказалась распахнутой, а в проеме двери стояли два наших советских мента.
       «Наши», - подумал Пронин и заметил, что один из ментов протягивает ему руку с каким-то предметом.
       Превозмогая боль во всем теле, Пронин протянул руку и ухватился за странный продолговатый предмет, который был согрет рукой милиционера, и лишь два металлических штырька приятно холодили разгоряченную ладонь.
       Неожиданно эти штырьки острой болью впились в кисть Пронина, заставив ее сократиться и крепко сжать предмет. Сердце на мгновение остановилось и заработало с удвоенной скоростью. Пронин почувствовал, что может двигать губами, и стал объяснять милиционерам, что в соседней каюте находится Геббельс, которого нужно обязательно уничтожить.
       Сержант Иванов еще раз дернул парализатор к себе, вырвал его, наконец, из руки бомжа и прислушался к бормотанию оборванца.
       - Сам ты Геббельс! Пьянь недорезанная! - зло выругался он и обратился к Мухину: - Видал? Даже на голое тело не подействовало!
       - От сердца далеко, - испуганно заметил Мухин и огляделся: шагах в четырех молча сидел пес и не двигался с места. Поблизости никого не было.
       Иванов, не предупреждая Мухина, молча прислонил парализатор к левой стороне груди лежащего навзничь бомжа и нажал кнопку. Тот дернулся и затих.
       Проходя по сквозняку, дующему с Арбата на Калининский, Мухин заныл:
       - Надо бы пульс у него пощупать.
       - Плевать, - весело отозвался Иванов. - Это территория пятого отделения, они пусть и щупают.
       Менты, ежась, проскочили продувной участок и оказались в затишке перед входом в магазин «Юпитер». Спекулянты, заметив их, дернулись с места и рассосались в магазине.
       - На, держи, - передал прибор Мухину Иванов. Рука его дрожала. - Нормальная штучка.
       
       Лохматый подождал, пока двое скрылись за углом, и подошел к человеку. Тот был еще горячим, но запах смерти уже тронул его застывшую кровь. Лохматый, подчиняясь извечному закону, сел, вытянул морду к еще не потемневшему вечернему небу и завел песню смерти.

г. Буденновск, июнь 1997г.