И что же делать?

Дон Хуан говорил Кастанеде – смерть стоит слева от нас, и чтобы её увидеть, надо всего лишь скосить глаза. Я как-то попробовал…

Она стояла рядом – на расстоянии вытянутой руки. Безликая лёгкая тень.

«Надо же!» – подумал я и спросил её:

– Ты, в самом деле, смерть моя или просто тень от моего тела?

– И то и другое, – ответила она.

– Как это?

– Все смертны. Вот почему смерть есть. И увидеть её можно во всём, что тебя окружает. То, что ты увидел, – это и есть твоя смерть. Ты заметил смерть в тени. Какая разница? И в это же время я – твоя тень. Просто тень.

– А почему ты со мной разговариваешь? – я, опомнившись, ущипнул себя за ухо, чтобы убедиться – не сплю ли…

– Потому что я – твоя смерть.

– А коса у тебя есть?

– Есть и коса, и всё, что тебе вздумается. Я же – плод твоей фантазии. Говорю же: я – твоя смерть!

– Так значит, ты можешь передо мною быть в любом виде?

– Конечно, как тебе будет угодно.

Я подумал и решил, если уж смерть неизбежна, и видеть её можно как хочешь, то пусть она радует глаз, по крайней мере.

– Ну ладно, – говорю. – Стань женщиной. Такой… такой, чтоб дух захватывало.

– Как скажешь, – молвила смерть смиренно.

Что-то щёлкнуло – то ли у меня в голове, то ли рядом. Перед глазами поплыло. Смотрю налево – стоит. У меня, как у той вороны, в зобу дыханье спёрло.

– И всякий раз, как только я скошу глаза, ты будешь в таком виде? – спрашиваю.

– Ну конечно. Куда я от тебя денусь?

– Вот и прекрасно! А то тень какая-то дурацкая. Так-то лучше, правда?

– Дело твоё…

И, знаете ли? Всё чаще и чаще глаза кошу влево – смотрю, не убежала ли моя подружка. А она, вроде, раз от раза всё красивее и красивее. Глаз не отвести. Я косой чуть не стал. И домочадцы заинтересовались:

– Что-то у тебя нелады. Ты бы к окулисту обратился.

Советуют! А я им сдуру:

– Не к окулисту, а к оккультисту надо бы мне…

Посмотрели на меня родственники сочувственно и успокоились. Хочешь, мол, быть косым – ходи косым.

Дни проходят, недели. Месяцы летят как птицы. А я так вот всё «косею» и «косею». И знаете? Не могу ничего с собой поделать! До того смерть моя прекрасна. А характер у неё – просто ангельский. Никогда бы не подумал, что женщина может быть так сговорчива.

Иногда на ночь захочу – разденется и рядом ляжет. Я забудусь в дрёме, тянусь к ней рукой и – хлоп по пустой простыне. Какой сон после такого! Лежишь – глаз не сомкнёшь.

Одним словом, влюбился я в неё по уши. На других, которые, так сказать, в физическом теле – тоже бывает, встречаются симпатичные, – так и не смотрю. Совсем не тянет.

Они ко мне липнут. Я уж, вроде, и не прочь. Да как скошу глаза, так сердце вздрогнет. Не то чтобы совесть мучит… но как можно с той, у которой ресницы от туши длинные и прыщики пудрой замазаны, когда рядом такая красота стоит и так печально, понимающе, улыбается?

Ни словечка от неё на эту тему не добьёшься. Только вижу – не безразлична я ей. Порою чудится, будто с левой стороны такой любовью, такой симпатией веет, что просто жуть и волосы дыбом.

Всё это хорошо. Да вот если бы она поплотнее была или как там ещё? Ведь видение просто, а если бы человек живой, да ну что там…

Так хочется, чисто по-людски, дотронуться до неё, до смерти хочется. Хоть разок грудь её в свою ладонь положить, за талию обнять, к губам прикоснуться. Всё б отдал – даже жизнь. А она говорит – не время, мол.

С другими не могу, а с ней – сами понимаете. В общем, до такого состояния дошёл, что, как в народе говорят, – яйца опухли.

– Не время, не время! Когда же время-то настанет? – спрашиваю.

– Не скоро, – говорит. – И не ты, а я к тебе первая притронусь. Руку на сердце положу. Ты уж знай… Ладонь у меня холодная такая – тяжкая. Душу выну…

– Ты что, родная? Зло, что ли, какое на меня держишь?

– Нет, просто так будет. И ничего здесь не поделаешь. Думаешь, мне приятно будет из тебя душу доставать? Я, ведь, люблю тебя, миленький. Не была бы смертью, смертью б и поклялась.

– Ну а что же нам делать? Истосковался я по тебе. Да и тело своего просит. А нельзя ли нам любить, так сказать, телесно?

– Ни разу ничего подобного не слышала, – смутилась смерть. – Ты хоть соображаешь, что говоришь? Чтобы я на ощущениях? Никогда такого не бывало!

– Вот бы и попробовала. Было бы, что в вечности вспоминать. Вы бессмертные…

– Ты что-то путаешь. Это вы, люди, можете быть смертными или бессмертными. Я же – с тобой до гроба, а потом уж меня не будет.

– Значит, ты – моя персональная? А я думал – на всех одна.

– Не, глупенький! Как же одна? У каждого своя смерть. Я вот с тобой от твоего начала и до твоего конца. Ты – мой и только мой. И я – твоя. Мы с тобой одной верёвочкой связаны. И ничто нас не разлучит никогда.

Беседы, разговоры какие-то философские. Да что же это такое? Иметь под боком любимую и любящую женщину – и не притронься! По ночам я выл от бессилья в подушку. Не жизнь – ад какой-то. Не мил мне стал белый свет. Не мил и непонятен.

– А что бы ты сделала, будь ты, скажем, простой девушкой?

– Не знаю, – задумчиво протянула она. – Я ваш мир не понимаю. Только вижу и слышу. Ну, немножко чувствую.

– А что чувствуешь-то?

Дёрнулась она как-то, отвернулась. Обиделась будто.

– Ни черта вы, телесные, про жизнь не знаете. Тратите её впустую. На забавы какие-то детские. Насладиться по-настоящему не умеете. Смерти своей не видите…

– А я?

– Что ты? Ну что ты? – она, похоже, устраивала мне настоящую женскую истерику. – Только и можешь, что по ночам носом шмыгать! Можно подумать заметил бы ты меня, если бы в книжке не вычитал.

– Не, дорогая! Ты палку перегибаешь. Это всё же я тебя такой выдумал.

– Выдумал, называется! А рукой через меня в подушку утыкаешься. Прожектёр несчастный! Перевидала я вас на своём веку…

– Постой-постой! Ты же говорила, что ты – моя персональная. Как же…

Я не успел задать вопрос, как уже получил ответ – звон треснувшего оконного стекла. Потом две картины с противоположной стены одновременно сорвались с места и спикировали прямёхонько к моим ногам, словно живые.

Испугаться мне не дали. Заглянула мать. И, придирчиво осмотрев комнату, не обнаружила видимого ей беспорядка, потому осуждающе покачала головой:

– Жил бы ты в средние века, давно бы тебя спалили на костре за колдовство.

– Да одного такого идиота распяли на дыбе и с живого содрали кожу, – во весь голос заорала моя смерть.

Мать, похоже, ничего не услышала. За то ваза угрожающе зашаталась, и я еле успел её подхватить, успешно изобразив, что задел её локтем. Теперь завопила моя мамуля:

– Не смей трогать мой подарок, недотёпа безрукая. Ты и с женщинами так. Ни одна около тебя не держится. Кому ты нужен, бездарь ленивая?!

Я опешил. Интонации в её тираде были идентичны интонациям той, которую она не видела и не слышала, но копировала славно. Меня начал разбирать смех.

Но тут вновь вмешалась моя красавица:

– Мне!

Она так резко поставила все точки над «i», что во всём стояке погас свет. Мать в сердцах хлопнула дверью, бурча себе под нос, что и слова из меня не вытянешь и что электрики – ни к чёрту.

Мне стало грустно. Жизнь действительно шла как-то наперекосяк: и дела – не ахти, и смерти своей не боюсь. Наоборот – я её хочу. Ой, как я её хочу, аж мурашки по телу…

– Ты спрашиваешь, чтобы я сделала, будь у меня девичье тело?

Она словно специально подогревала мои мужские инстинкты.

– Я бы подошла к тебе тихо-тихо в этой темноте, то ли сзади, то ли сбоку – ниоткуда. Положила бы руки на плечи твои, прижалась бы щекой к тёплой спине твоей, ровно посерединке. И стояла бы так, пока бы тебе не стало невтерпёж. А потом бы начала проводить языком полоски по шее твоей, снизу-вверх, снизу-вверх. Как кошка котёнка вылизывает…

– Слушай, а если я сам убьюсь?

– … это у вас петтингом называется. Как это убьёшься?

– Ну сам. Без всякого там… с твоей стороны.

– Не получится… А было бы у меня женское тело… – мечтательно ворковала она.

– С крыши сброшусь или ещё чего. Повешусь, к примеру?

– …ты бы меня целовал, а я лежала бы на столе… – она явно завелась, но смерть есть смерть: стол для неё – предел фантазии.

– Что тогда?

– Ничего не выйдет без моей помощи… Потом бы я села на край стола, оперлась бы на него руками и слегка раздвинула бы ноги. Представляешь? Они безвольно свисают, платье чуть задрано и там трусики голубеют? А соски под материей… – нет, фантазией её Бог не обидел. И откуда догадалась паршивка, что мне нравится голубой цвет!

– Послушай, не мучь меня. Помоги.

– Что я с ума сошла? Мы тогда с тобой вдвоём зависнем между небом и землёй.

– Как это? Раньше времени нельзя что ли?

– Да причём здесь время? Станешь не живым и не мёртвым… Ты бы стал снимать с меня платье и целовать при этом то, что открывается. Потом бы начал ловить губами соски. Нет! Тебе бы это не понравилось… Ты бы ничего не снимал, а чуть закасав…

– Так значит – что сгорит, то не сгинет?

– Правильно, хотя не совсем… Ты бы стал вдыхать мой чисто женский запах, а потом бы резко вошёл в меня, придерживая за талию. Вот тогда и соски… Понимаешь, так я одна без тела мучаюсь, а так мы вдвоём, как у вас говорят, привидениями будем, но желание от этого не убудет. Придётся опять рождения ждать, либо ещё чего придумывать. Особенно, если ты вместе со мной остаться хочешь.

– Хочу. Ты же видишь, как хочу, – я попытался взять нить разговора в свои руки, да не тут-то было.

– Ну и чего же ты хочешь? Я и так с тобой. Тебе мало?

– Мало! Я хочу…

– Ты что? Женщину хочешь? Кстати, знаешь, они любят, когда им ласкают клитор, особенно языком. Можно даже немножко куснуть.

Моё терпение лопнуло. Давление в мошонке давало о себе знать всё сильнее и сильнее.

– Да я тебя, тебя хочу, но как женщину!

– Лучше бы ты просто женщину хотел. Я бы тебе рассказала, как из этого извлечь максимум удовольствия, приложив минимум усилий, а то когда ты последний раз с Нинкой…

– Да причём здесь Нинка!

– Просто пытаться войти в неё сзади и стоя – это же очевидное самоубийство. Я бы ни за что не сгибала коленки. Просто о стол надо было сильнее опереться…

И тут я по достоинству оценил словесный секс, ибо моё нетерпение стало извергаться прямо в джинсы. Довоздерживался!

– Слушай, а ты никак не можешь стать ну совсем настоящей?

– Материализоваться? Не могу. Хотя… Только мне придётся уйти на время. А ты и в самом деле хочешь, чтобы мы по-человечески? Надо же! Ну тогда я пошла… Бельё сменить не забудь, – донеслось уже откуда-то издалека. И я поплёлся в ванную.

Так я стал бессмертным. Смерть покинула меня. Я жду, когда вернётся. Но разве можно верить женщинам? И потому я сомневаюсь – не удрала ли насовсем?

У меня есть тело, значит, я – живой. Душа моя оставила меня, и я вроде как умер. Так и слоняюсь по этому свету – и живой и мёртвый. Зато на девок не тянет.