Расшитый бархат

На самом юге одного очень длинного полуострова, который моряки даже путали с материком, расположилась прекрасная страна Старого короля. Страна была прекрасная, но несчастная. Ни одна война не оканчивалась в её пользу, ни одно бедствие земное не миновало её. Тряслась под королевством земля, текла по виноградникам вулканом раскалённая лава, сдирая крестьянские домики со склонов гор, падал на королевство пепел, набегали на прибрежный берег могучие разрушительные волны и всё это не раз в столетие и не два. Так бы всё и шло дальше, пока не стала бы страна лёгкой добычей чужеземцев или голодной напасти и совсем обезлюдела, да прибило к берегу, одной из последних, разрушительных волн, ветхий чёлн, без вёсел и парусов.


Вылезла из того челна старуха страшного вида, без зубов почти, да без волос – во рту только пара клыков осталась, а на голове пара прядей седых. Только она ступила на берег, как шторм прекратился, тучки разбежались, а напасти все как рукой из королевства смело. Огляделась старуха, вокруг – никого нет. Тогда она набрала камешков в мешочек кожаный, что на груди у неё на ремешке сыромятном висел, потрясла им; привстала на носочек, как балерины делают по своему обыкновению, три раза вокруг одной ножки крутанулась, другой ножкой себя остановила; прошептала что-то пришепётывая, да слюной вокруг брызгая, и, только после всего проделанного, в мешочек, потяжелевший сильно, опять посмотрела. Полный золотых монеток мешочек оказался. Жить можно.


Прошло немного времени, которого вполне достаточно, для решения всех вопросов, когда монет у тебя полный кошель, и зажила старуха вполне сносно в маленьком подвальчике, который был под старым маяком, да не в чужом подвальчике, где хозяева могут оказаться злющие презлющие, а в своём, за который чистоганом было заплачено. Подвальчик, как уже сказано было, при маячке заброшенном был, а старухе только того и надо было, не любила она людишек праздных, а ещё более занятых – сроду не видела она большого проку от дел мирских суетных, которыми преимущественно людишки и промышляют. Навела старуха уют в подвальчике, занесла в него травки нужные, в ближайших горах найденные, да принялась ждать – дело у неё такое было в жизни.


Ждала же старуха не просто так, а с большой уверенностью – стоит ей, где-нибудь появиться, и события грядут. Грядут – никуда не денутся. Никто ничего не замечал в стране, но постепенно всё в ней стало налаживаться. Враги куда-то запропастились, голода как не бывало – урожай за урожаем следует. Король пришёл на смену старому славный, всех заставил ему прислуживать и тем государство скрепил очень. Так скрепил, что жениться задумал на самой родовитой герцогине королевства. Хоть и не красавица было герцогиня, хоть и не очень уже богатая, по древности рода своего непрактичного, все богатства разбазарившего, но родить сына королю сумела и опекать его не уставала до самой женитьбы.


Королю-то это было и вовсе хорошо, потому как с претензиями своими неуемными герцогиня от него отстала, да все силы на воспитание сына бросила. Всем бы хорош был сынок, да вот только маму свою слушался как собачка своего хозяина, поэтому и невесту выбрала герцогиня ему сама. Выбирала, конечно, по знатности рода, но не это было для неё главное. Выбрала она такую тихую и спокойную девушку, такую спокойную, что даже птички на неё садились, когда она гулять в сад выходила, и ничуть девушку птички не боялись, иногда даже за кустик цветущий принимая и за ушко её щипля. Радовалась этому безмерно Королева-мать: вот такая мне и нужна, безответная, молчаливая, скромная, вот я какая молодец.


Хвалила, хвалила себя Королева-мать, да не заметила, как стала полновластной в стране правительницей – умер её муж старый Король. Не погулял даже на свадьбе у сына. Траур, как положено, в стране выдержали, а свадьбу всё же устроили, да примерную и богатую. Только случай один омрачил свадьбу сына. В моде тогда при дворе, да и в окружающих королевствах стали платья бархатные расшитые золотыми нитями, да серебром. Модными стали, а мастериц-то таких, чтоб достойно могли изготовить для придворных дам, да самой королевы было очень мало. Жила одна мастерица замечательная недалеко от заброшенного, нам уже известного, маячка. Женщина во всех отношениях была достойная, с детства этим вышивальным ремеслом занятая, будто знала всегда – понадобится её мастерство, да только не очень это важно ей было – понадобится или нет – делала она своё дело просто из любви, огромной любви к красоте.


Так этой мастерице нравилось вышивание, так нравился бархат высочайшего качества, да окраски, который обычно был таким красивым сам по себе, что, казалось, ничто его не сможет уже больше украсить, но появлялась на нём вышивка золотая, серебряная и в такое произведение искусства чудесное превращалось платье из этого бархата, что просто уже глаз нельзя было от него оторвать. Вот и не могла оторвать глаз наша мастерица от собственного труда. Прознала об этом старуха наша, что из челна на берегу появилась и поняла, если женщину мастерицу иногда не отрывать от её дела, то она просто умрёт с голоду, а куда это годится, живёшь себе спокойно в подвальчике, радуешься жизни, и вдруг кто-то рядом умирает от сущего пустяка, от того, что облюбовал свою работу до такой степени, что не смог от неё взгляда оторвать – непорядок это, нарушение гармонии.


Не могла такого дела допустить старуха из челна. Приходила, не спросясь, в гости к мастерице, смотрела в её застывшие в восхищении нездоровые глаза и отрывала; прямо брала мастерицу за тугую косу и аккуратно, чтобы платье готовое не повредить, отрывала. Бывало, оторвёт, сбрызнет водой ключевой лицо мастерицы, тогда только та и отойдёт, в ум свой земной вступит. От чего это я тебя сегодня оторвала? Рассуждает старуха себе под нос, рассматривает бархат цветов разных, а больше вишнёвых, тёмно-синих, фиолетовых оттенков, а иногда и совсем чёрного. Всегда думала, зачем такую красоту портить – шей себе на здоровье прямо из такого бархата платья, даже плечики оголять не надо, кавалеры сами со всех сторон нависнут, зачем его портить вышивкой?


Да, смотрю на твою работу и вижу – нет, не зря ты её делаешь, красотища неимоверная; на такое платье принц заморский прискачет, да коня своего во дворе подальше привяжет, пешочком, а то и на коленочках к тебе приползёт, краешек платьица поцелует и упадёт бездыханный – старуха радостно засмеялась – видно было, что такая картина ей очень по душе. Боже правый, а это что за красота такая – медузы серебряные, звёзды золотые, бархат алый, корона наверху, это что ж такое? Герб государства нашего любимого, поручение мне дали, вот я и вышила его к свадьбе нашего принца на девушке худородной, но милой и доброй, а вот посмотри, какое платье я из белого бархата серебром расшила для невесты. Старуха смотрела, смотрела, да поняла скоро, что её-то отрывать будет некому, только поэтому и оторвала свой взгляд от такой красотищи. Только и смогла сказать: да, вот это чудо.


Чтобы в транс тоже не впадать, отвлекается: а вот тёмно-синее, тоже красивое, только что-то размеров необъятных – мамаше невесты что ли? Нет, невеста сирота, это для нашей Королевы-матери, правительнице нашей полновластной. Старуха к зеркалу привстала, талию платья прикинула на себя, руки расставила, когда бёдра мерила, да плечами пожала: сколько же народа будет её в корсет затягивать, ну, да бог с ней, её дело материнское, государственное, только сомневаюсь я, что дышать она сможет, очень сильно сомневаюсь.


Вдруг что-то в зеркале мелькнуло, тёмно-синее, потом мастерица с испуганным лицом в нём показалась, потом планеты в ряд построились и солнце вокруг них обежало, а затем стражники ворвались в комнату, подхватили мастерицу и в суд поволокли, судьи головами покачали и костёр запылал, гарью в комнату потянуло….


Старуха присела, стоять уж не смогла, а мастерица вся бледная, косу свою теребит, глаза как блюдца стали. Плохи дела, сказала старуха, конец тебе приходит, мастерица моя милая, до свадьбы тебе всего принцевой пожить осталось на свете этом, не вышивать тебе больше золотом да серебром по бархату. Мастерица в обморок хлопнулась, а старуха положила её на диванчик, куском бархата от сквозняка прикрыла и стала думать; ходит из угла в угол каморки и думает. Сколько прошло времени неизвестно, только мастерица, наконец, глаза открыла и лежит под бархатом фиолетовым вздрагивает. Вышивальщица моя милая, огорчить тебя хочу, но огорчить с большой надеждой на событие, которое редко кому удается, да многим бы по сердцу пришлось, а мне планетами подсказано.


Умереть тебе всё же придётся, но не бойся, смерть твоя будет не мучительна, хотя все будут думать, что страдаешь ты страшно. Тут мастерица заплакала так, что старухе опять пришлось брызгать ей в лицо водой. Когда она немного пришла в чувство, старуха продолжила: была я как-то раз в Багавалпуре и тамошние фокусные умельцы одной штуке полезной меня научили; называется она мудрёно, ещё мудрёней исполняется, но вещь тебе как раз подходящая. Родить тебя придётся заново. Слушай меня внимательно.


Пир начался в королевстве, никем непревзойдённый из свадебных устроителей, такой пир и празднество, что только одних серебряных монет нищим раздали целый воз, а уж медных возов пять. Всем хватило и угощения и музыки, да веселья всякого. Только Королева ходит хмурая, прехмурая, как тень чёрная бродит меж весельем. То ей не нравится и это, уж не знает к чему придраться, видать похмелье у неё тяжкое на день уж неизвестно какой этого пира, все со счёта давно сбились. Даже корсет на себе ослабила Королева, а счастья в ней не прибавляется, в Королеве-матери, не может она сыну простить, что из рук её выскальзывает, а то, что сама это всё придумала, да невесту ему выбрала, это уже для неё значения не имеет – недовольна всё едино.


Тут её взгляд ненароком упал на герб королевский, государственный, смотрит она на него и злобой наливается. Герб-то намного красивее получился, чем её платье тёмно-синее. Красивей и намного. Позвать ко мне мастерицу, которая платье моё бархатное расшивала, позвать, плюнуть ей хочу прямо в лицо, а затем в суд её ведьму и казнить лютою смертью. Так всё и сделали. Суд королевский скорый, посидели судьи, головами покачали, да сделали так, как Королева-мать повелела. Запылал костёр на главной столичной площади, запылал синим пламенем, да вдруг вспыхнул так, что дрова все разлетелись в стороны, все вязаночки рассыпались, ахнул народ, а над кострищем тучка белая взметнулась и на небо улетела; только все рты разинули, а уж всё тёмным дымом покрылось, да не видно ничегошеньки стало. Прошло лет семнадцать, а дворец не нарадуется, народ не нарадуется на счастье в нём и покой, который появился через год после свадьбы с рождением прекрасной дочери у принца.


Надежда у всех появилась, что злобный нрав Королевы-матери смягчится, когда новый принц в королевстве объявится, когда ещё один мужчина во дворце будет, может быть, он заставит остепениться Королеву мать, которая одна только и была причиной всех дворцовых да народных несчастий, а других будто и не было вовсе никогда. Все уж забыли, как их соседи завоевывали, как их горы тряслись, как их города пеплом заваливало, как волнами посёлки смывало – об этом уже никто и не думал, а ещё меньше думали о том, почему вдруг кончились эти забытые несчастья. Чем ближе такое событие как свадьба внучки приближалось, тем более хмурой становилась королева-мать.


Настал такой день, когда сидела Королева в саду чернее тучи, а на беду принесли ей в тот день новое платье, как назло тёмно-синее, да золотом и серебром расшитое. Сидит злобная женщина, думает, как бы такое платье потуже на себе затянуть, а отвисшие свои груди повыше приподнять и вдруг всё ей припомнилось, как она на свадьбе сына увидела герб королевский, как велела вышивальщицу казнить, как та горела на костре и мучилась страшно. Тут кометой яркой подлетела к ней счастливая внучка, да как закричит несчастная: какое платье у тебя красивое, бабушка, какое красивое, только вот вышивка неправильно сделана. Так и подскочила на месте Королева, как неправильно – всё как я просила сделано.


Нет, бабушка, вот тут под рисунок, ватку не подложили, он повыше должен быть, а вот цветок этот должен быть гораздо больше, ведь на востоке он женщину олицетворяет, её свежесть и красоту, а нитки надо было вот тут и тут брать не канительные, а спиральные из чистого золота и серебра, тогда бы было всё правильно, вот тогда бы стало красиво так как на нашем гербе…. Рассвирепела тут Королева, так рассвирепела, что и не сказать словами, повелела судей к себе призвать, да осудить и мать и дочь. Решила она сразу от соперниц своих вечных одним махом избавиться – колдуньи они обе, а уж с сыном она справится - не впервой. Молчать сыну приказала, да так приказала, что ослушаться он не мог. Сидит сыночек, принц вечный при матери, плачет, а сделать ничего не может, всё что выпросил, так это то, что дочь пока в башню заперли, а казнь на день отложили.


Костёр уже приготовили на площади. Из башни место это видно хорошо. Так от него глаз до ночи не смогла принцесса оторвать. Ночь спустилась. Принцесса всё сидит у окошка решётчатого. Закручинилась до отчаяния. Вдруг видит, дорожка от жёлтенькой звёздочки протянулась к башне, да прямо к окошку по той дороженьке женщина прекрасная идёт, в простом льняном платье. Подходит к окошку и говорит принцессе: не бойся моя милая, ведь я это ты, просто я уже на небе живу, а ты пока здесь, ведь ты моя вторая жизнь, вся я в тебе не поместилась, больно мала ты была, но скоро мы совсем вместе будем, ведь когда меня на костре сожгли мне было только двадцать девять лет и была я мастерицей, вышивальщицей по золоту, вышивала твоей матери платье подвенечное. Как же мне не помочь самой себе в беде тяжкой, слушай меня внимательно.


Попросишь у своей бабушки ниток золотых и серебряных, да платье холщовое, в котором твою мать на костёр поведут, а принесёт тебе всё это старуха страшная беззубая и почти лысая, но ты не бойся, она наша спасительница, всё, что скажет она тебе сделать - сделай, положись во всём на меня всё будет хорошо. Так принцесса и поступила. Пришлось, правда, бабушке-королеве в ножки упасть, да той так это понравилось, что согласилась она; решила, что так ещё интереснее будет, – пусть с вышиванием своим и горят обе, – она не смирилась с тем, что пока её внучка в башне остаётся, думала, что как-нибудь всё равно её на костёр сведёт, рано или поздно.


В полдень пришла к принцессе старуха. Протягивает ей кулёк с нитками и холстом и говорит, вышьешь на платье узор – розочку восточную, разлапистую, над розочкой костёрчик золотой с серебряным пламенем, а вокруг звёздочки и солнышко восходящее, над левой грудью; вот тебе рисуночек, чтобы ничего не перепутала, смотри, будь внимательна, в твоих руках сейчас твоя судьба. В день казни толпа собралась великая на площади. Все смотрят и не знают радоваться им или печалиться. Растерялся народ, как ему быть, вроде бы казнь это дело интересное, а вот что любимицу народную жгут – плохо. Что делать-то? Когда так народ думает, ничего от него не жди – ничего и не будет.


Тихая и скромная принцесса-мать проходит на костёр, а на груди у неё солнышко восходит, а посередине розочка светится, а вокруг звёздочки горят, и костёр меж ними пламенеет, только в нём уже настоящее пламя отражается. Потемнело всё вокруг, тучи затянули площадь, тишина наступила, только дрова горят, потрескивают; все ждут, когда кричать начнёт казнимая ведьма. Нет ни крика, ни стона, только тает дымка голубая вокруг костра; только дым совсем исчезает, путы от креста, к которому привязана была принцесса-мать, разваливаются и птицами в небо, голубками белыми взлетают, а меж них в середине птица лебедь летит, крыльями огромными и прекрасными машет.


Застыла принцесса-дочь в окне, губы до крови закусила. Застыл народ, как заколдованный, а Королева-мать даже с места со своего королевского сползла. Сделали круг птицы над площадью. Птица лебедь села рядом с королевским местом, сбросила с себя лебединую кожу, что под ноги ей комом упала и стала обычным холщовым платьем для преступниц, да обернулась такой прекрасной царевной, такой распрекрасной девушкой, что народ ахнул и на колени встал разом, а королева-мать вся покраснела как костёр, да как завопит: так вот что колдовство делает, вот оно колдовство! Схватила она из-под ног у царевны холщовую одежду, нацепила на себя и в костёр ринулась, только не увидела она, что рисунок изменился на ней и вместо розочек и звёздочек теперь черепа, а вместо солнышка над грудью котёл с кипящей смолой.


Не видела ничего Королева-мать, только торопилась опять молодой стать, опять превратиться в девушку прекрасную захотелось ей…. Вспыхнул костёр тёмно-синим пламенем, потемнел чёрным дымом; страшный крик над площадью пронёсся, и всё исчезло, как бы и не было этого костра вовсе. Подошли смельчаки к месту, где костёр минуту назад бушевал, а там коврик лежит шёлковый, а на нём бархатная подушечка, а на подушечке шарик хрустальный, а в шарике небо светится….


От берега, закатав выше колен старую юбку и узлом подвязав, старуха беззубая отталкивала чёлн, поругалась немного на волны, потом прыгнула в него, прошептала что-то невнятное, чёлн и поплыл быстро от берега, но мы-то слышали, что старуха сказала….