Фотография

      Прошло чуть более года после того, как я последний раз держала в руках свои старые фотографии. Они давно просились в альбомы, но не было времени заняться ими. И вдруг сегодня, испытав неодолимое желание прикоснуться к ним, я снова подошла к шкафу, вынула кипу потрёпанных конвертов и, выбрав один из них – с надписью «детство и юность», – принялась рассматривать.
      Некоторые фотографии тут же отложила в сторону, по некоторым скользнула лишь взглядом, на других же задержалась надолго, как например вот на этой, что выбрала почти наугад. Здесь мне всего четыре года, на мне пёстренькое платьице, и оно удивительным образом сочетается с белокурыми волосами, ниспадающими до плеч. Немного задумчивый взгляд и прямая осанка удачно дополняют портрет маленькой «принцессы», только на ножках этой принцессы вместо хрустальных башмачков красуются блестящие резиновые калоши, аккуратные и почти изящные (ловлю себя на мысли, что они слегка похожи на лакированные туфельки).
А вот я уже третьеклассница, одета в школьную форму, и волосы заплетены в косички.
      Так, так… а это что за фотография?
Да это же Славик, мой улыбчивый Славик! Но как же долго мы не виделись – можно сказать, всю жизнь. И я вспомнила всё.

      Подружились мы с ним после печального события: в ту весну сгорела наша двухэтажная школа, в которой мы оба учились, – он тогда заканчивал десятый класс, я восьмой. Когда мы расстались, – а это случилось через два года, – он работал в школе преподавателем и учился заочно в педагогическом, я же готовилась к выпускным экзаменам. Незадолго до этого он сказал:
- Света, ты хорошая девочка, но какая-то сложная, – пытаюсь понять тебя и не могу. Не обижайся, но дружить с тобой я не буду.
После этих слов наступила тишина, звонкая и пугающая, – такая,  которая зовётся безмолвием. Я смотрела на него и не понимала, отчего мой Славик, мой замечательный мальчишка, уходит от меня. Почему? Ведь ещё на позапрошлой неделе мы сидели рядышком на галёрке в зрительном зале нашего клуба, говорили смешные слова друг другу и ничего не замечали вокруг: ни действующих лиц на экране, ни сидящих людей в зале.

- Почему? - спросила я, пытаясь проглотить ком, подступивший к горлу.
- А я и сам не знаю, - отозвался он и, не сказав больше ни слова, ушёл в густую пелену метельного снегопада.
- Но я хочу знать, слышишь? - крикнула я вслед. Но мои слова повисли на летящих снежинках, и он их не расслышал. Снежинки падали на голову, мои плечи, ресницы и растаявшей влагой затем катились по щекам. Мне казалось, что это и не снег вовсе, а холодные слёзы катятся из моих глаз. Так оно и было, хотя на самом деле я редко плачу, но здесь был тот самый момент, когда снежинки вместе со слезами ассоциировались почему-то с такой болью, которая была сравнима с концом света.
      Я смотрела на удаляющуюся фигуру Славика, пока в пелене январского снегопада она не исчезла совсем. Это потом, накануне отъезда в Казахстан, я случайно узнала, что в наши отношения вмешалась госпожа Интрига, превосходно сплетённая моей самой лучшей подругой, от которой ожидать этой гадости я никак не могла, потому что обожала её до бесконечности. Обожала и верила, как себе.
Но эта метель и его уход стали для меня как бы знаком судьбы, или символом, лишний раз подтвердившим, что я не достойна любви (думалось тогда именно так). И к боли несостоявшейся детской любви, – когда мне казалось, что я не чувствую любви мамы, – прибавилась новая: несостоявшаяся юная любовь. И то и другое я воспринимала как неприятие меня миром: ведь именно в Славке заключалась тогда вся моя жизнь. Забегая вперёд, скажу, – тот же январь и та же метель, и даже имя, принадлежащее правда другому, повторятся снова, но уже через много лет. Повторится и та же сумасшедшая любовь…

      Вскоре я поступила в институт, ещё через год вышла замуж, но так и не поняла зачем. Неужели затем, чтобы задать вопрос, – почему все девчонки так рано выходят замуж и отчего так часты разочарования потом?

      Всё это время воспоминания о моей первой любви не давали покоя, а мечта о встрече со Славой отзывалась в душе такой нежностью, такой теплотой, что казалось, стоит увидеться, как мы простим друг друга, а простив, не расстанемся уже никогда. И чтобы воплотить свою мечту в реальность, или хотя бы приблизиться к ней, я вместе с дочкой – после того как ей исполнился год, – выехала на родину в Сибирь. Там меня поджидали двоюродные сестры: Татьяна и Валентина. Но этой мечте не суждено было сбыться: за день до моего прибытия Вячеслав уехал в Новосибирск, и мне ничего не оставалось, как, погостив две недели, отбыть восвояси. На душе скребли кошки, потому что недоговорённость между нами предполагала всё что угодно, но только не разрыв отношений, – по крайней мере, думать хотелось именно так. Надежда, которой я жила всё это время, уступила место разочарованию: я поняла, что возврата к прошлому нет и не может быть. Перед отъездом я долго стояла у окна, рядом посапывала моя маленькая дочка, а память услужливо подсказывала слова песни, которую я пела четыре года назад: «Всё пpойдёт, всё пpойдёт, – будет поздно или pано, тёплым сном, дальним сном в этот вечер голубой ты не плачь, не гpусти, как цаpевна Hесмеяна, – это милое детство прощается с тобой...»

      Поезд мчал меня назад к мужу, и чем дальше уходила родина со Славкиными глазами, тем чаще я спрашивала себя, – а надо ли что-то менять и самое главное – зачем? Ведь у меня ребёнок, а ребёнку нужен отец. Плохо ли, хорошо, но всё сложилось, и от судьбы не убежишь. Так что единственным утешением для меня, кроме маленькой дочки, пусть останется фотография Славки, которую по моей просьбе однажды выслала сестра Татьяна, – она «случайно» поймала его в кадр на каком-то общественном мероприятии. Вот эту фотографию я и держу сейчас в руках, и вслед за этой историей вспоминается другая.

      Через десять лет после описываемых событий – мне тогда было двадцать шесть лет – я побывала в Ленинграде. Оттуда привезла не только потрясающие впечатления, но и несколько великолепных фотографий, часть из которых тут же отослала на родину другой своей сестре, Валентине. Она в историю моей первой любви  посвящена не была и поэтому с удивлением писала:
«Не далее, как вчера, к нам заглянул Вячеслав Георгиевич…» – надо же, они оказывается дружили семьями, а я и не знала.
«Он был крайне взволнован, увидев твои фотографии, - продолжала сестра, - они лежали на столе, только что вынутыми из конверта. И знаешь, эти фотографии произвели на него столь неожиданное впечатление, что без единого слова – будто изваяние – он замер у стола и долго-долго рассматривал их. Перебирал, думал о чём-то своём, а потом спросил:
- Кто эта девушка? Это Светлана?
- Да, - ответила я. – Но ты откуда знаешь её, вы что – знакомы?
Он ничего не ответил, только спросил:
- Почему её фотографии оказались у тебя?
- Потому что она – моя двоюродная сестра.
- Вот это да-а, – не ожидал… А где она сейчас?
Я сказала.
Он снова уставился на фотографии, а я попыталась вызвать его на откровенность, потому что меня разбирало страшное любопытство. Но некоторые вопросы так и остались висеть в воздухе, и я догадалась, что между вами что-то было». – И здесь Валентина задала сакраментальный вопрос: - «А знаешь ли ты, дорогая, что он женат, и у него двое детей?»
Этого, конечно, я знать не могла.

      В заключение сестра сообщала:
«Наконец, он выбрал одну из фотографий и попросил подарить, я подарила. Надеюсь, поступила правильно, потому что через месяц он уезжает отсюда насовсем».
В конце письма сестра спрашивала:
«Что ты намерена предпринять?»
А что я могла предпринять? Всё уже было в прошлом, и оно волшебным очарованием покоилось где-то на глубине души, иногда вспыхивая на её поверхности отдельными искорками печали или радости.

      С той поры мы ничего не знаем друг о друге – так и живём. Зато у каждого из нас есть своя маленькая тайна, и символ этой тайны – фотография: его – у меня, моя – у него, как напоминание о первой любви.


Май 2008 г.