Шестидесятые. Лудза

       Рассказ о 60-х в городке на востоке Латвии, не мемуары, не обо мне, а о времени и людях Никого не хочу обидеть или укорить, если все-таки случиться, прошу извинить. Пишу без четкой временной последовательности событий, из-за причуд памяти. К родному городу сохраняю привязанность и добрые чувства, как к месту рождения и первых жизненных впечат
лений . Мне шел четвертый год, когда случился большой пожар, огня-пламени не помню, зацепилось само событие. Мы с мамой и братом сидим в Русиновском саду, вместе с другими погорельцами, на телеге привезли конфеты «Коровка», можно брать, сколько хочешь, раздают булочки. Хорошо помню, как дед зимой взял меня в казармы.которые располагались
в его домах. Эти длинные дома стояли и после войны рядом со школой. Офицер или прапорщик сопровождал нас из комнаты в комнату и что-то говорил деду, кровати были двухъярусными, во дворе в конюшне стояли красивые кони. Летом семьей ходили купаться на Солдатский рожок. События военного времени страшные и не очень, надолго заслонили первые детские впечатления. Для лудзенцев озера и замок главная сущность города. Отец, вернувшись после войны, сходил на замковую гору, посмотреть сохранился ли камень с его инициалами, выбитыми в молодости на северной стене, над Большим озером. Его камень сохранился, по соседству не было двух камней, с именами его приятелей, один погиб на фронте, другого, убили в гетто. Ранней весной, в апреле, когда в низинах еще лежит снег, на южной стороне, под замковой стеной усиками появляется трава, здесь можно было загорать. Летом в безветренную погоду, во время заката, спокойное Малое озеро кажется бесконечно длинным. В воде отражаются деревья и дома, медленно движутся по поверхности облака. Я мог долго смотреть на эту чарующую и успокаивающую картину. Вдали от Лудзы, когда не удается заснуть, вспоминаю вид с замковой горы. Зимой Большое озеро превращается в белое безграничное поле, дома на другом берегу кажутся малыми черными пятнами. До того, как крестьян загнали в колхозы, в середине озера проходили рысистые бега. Случалось это после
Нового Года, когда толщина льда достигала полуметра, очищался от снега большой круг. участники приезжали на санках с тонкими полозьями. Кони были ухожены, прибраны, накрыты
попонами. В каждом заезде участвовали три наездника, одетые в полушубки и обутые в высокие валенки. Все были возбуждены, водку пили из бутылок, как воду, на победителя одевали ленту.

       Наш город самый отдаленный от столицы, вроде Дальнего Востока России. Провинция.
Изменения в большой стране пришли и сюда. Железный кулак власти был прежний, но в нем
слегка отвели мизинец. Хрущевская временная оттепель избавила от страха, было время ожидания перемен, которые так и не наступили. Кухонные посиделки, со смелыми разговорами,
газеты и журналы печатали страшную правду о сталинских временах. Городок жил своей тихой не торопливой жизнью. Первым секретарем, хозяином района, был Тихомиров, бывший
партизан с крутым нравом. Местные начальники его боялись и не зря, директора конторы
«Заготзерно», Свинолупова, бывшего боевого офицера, оглохшего после контузии, за непослуша ние уволил. Говорили, что он не согласился на не законные приписки. Чтобы кормить семью, бывший директор мостил дорогу, стоя на коленях с низко опущенной головой, проходившие мимо старались не смотреть в его сторону. Тихомиров настойчиво внедрял кукурузу, строил
птицефермы и коровники. Он ездил по району днем и ночью, в дальнем сельсовете не то
задавил, не то пристрелил человека, расследовать это дело из Риги прислали полковника.
Жена секретаря, милая и добродушная женщина, работала в какой-то конторе, ее мне пришлось лечить. Они жили в трехкомнатной квартире в новом доме, мебель была местной,
старой. Хозяин приветливо разговаривал и предложил чаю. Второй секретарь приглашал не
один раз, всегда по поводу синяков на лице супруги, учительницы, происхождение их сомнений не вызывало. Секретарь был из выдвиженцев, школу лицемерия он прошел в ком
сомоле и знал, что надо говорить, что положено, а делать можно, что хочется. Второй секретарь отвечал за идеологию, главный редактор районной газеты Августинович, возил к нему на подпись каждый номер. Раз в месяц молодые специалисты приходили на семинар в кабинет Виноградова, со строгим лицом он говорил нужные слова, к которым никто серьезно не относился. Часто собиралась компания учителей, врачей, инженеров послушать музыку и поболтать под шашлыки, пельмени с водкой и вином. Один раз приготовили голубей на шампурах. Птицы были хорошо откормлены, их постреляли из охотничьего ружья во дворе
«Заготзерно». Самым взрослым в компании был Сергей Казеко, учитель истории, он мог называть себя жертвой сталинского террора. Его отца не помню, то есть не запомнил, как он выглядел, видел его во время первомайской демонстрации 1941 года. Он шел впереди колонны учеников, активно дирижируя. Строй спускался с горы мимо Русиновского сада и поворачивал на площадь. Отец Сергея вместе с учениками пел «Живем мы весело сегодня, а завтра будем веселей». Мы семьей стояли у входа в Народный дом, на другой стороне площади. Мама спросила у отца: Кто это поет?
       Учитель Казеко.
Вспомнил эту фамилию, когда познакомился с Сергеем, но ему не сказал. Через несколько
недель после демонстрации учителя Казеко выслали, дом конфисковали. Стефания Осиповна,
тихая, интеллигентная учительница младших классов, осталась с тремя детьми, Сергею было
 двенадцать лет. Он рано ушел из дому, окончил мореходное училище, работал матросом,
отслужил и вернулся домой. Ему было суждено быть учителем.

       Райздравом заведовала Мархаба Халиловна Рамазанова моложавая, миловидная и при
ветливая. К ней я пришел оформляться на работу, хотел быть терапевтом. Она не возражала.
       Сейчас у нас безвыходное положение на хирургии, вместо четырех работают двое.
       Поработайте пока терапевтом в хирургическом отделении, за одно, поможете хирургам.
Просила вежливо и не настойчиво.
       Там работают молодые врачи, Вам понравится. Когда появятся хирурги, уйдете на
       терапию. Заведует отделением Леонид Иванович Силецкий, он же начмед больницы,
       и Рекстынь Эдуард. Можете идти сейчас, Леонид Иванович там.
Хирургия располагалась в бывшей тюрьме, сохранился высокий каменный забор. В двухэтажном здании камеры приспособили под палаты, расширили окна и двери. Сохранился карцер, узкий с маленьким оконцем. Заведующий встретил приветливо, он был на несколько лет старше, худощавый высокий, подвижный и улыбчивый. Попросил помочь ему на операции по поводу грыжи. В институте я готовился быть терапевтом, ходил в кружок, готовил доклады,
в операциях участвовал трижды. После операции понял, надо учить анатомию и вязать узлы.
Когда мы вышли из операционной, Силецкий сказал, что Эдик принимает в поликлинике, а
у него дела в Райисполкоме. Надо обойти больных, перевязать, записать истории болезни. С вопросами обращаться к старшей сестре. Он быстренько переоделся и ушел, а я с сестрой отправился на обход. Кончил работу поздно вечером, к этому времени пришел заведующий,
посмотрел оперированного больного и мы пошли домой. Силецкий был активным молодым хирургом, тогда мне это нравилось. В обеденное время мы частенько ходили в ресторан, поесть и выпить. Вскоре прислали молодого хирурга, отработавшего на Чукотке два года.
Кроме опыта самостоятельной работы, он приобрел пристрастие к спиртному. Он был разведен, жил весело. Уловив желание операционной сестры, женить его на себе, постоянно
был обеспечен спиртом. В начале осени Силецкий решил приобщить меня к хирургии.
Потупила девочка с симптомами острого аппендицита, он попросил принять ее. Вернувашись, доложил, что у девочки острый живот, надо оперировать
       Вот и оперируй, тебе поможет старшая сестра. Боря в Зилупе, Эдик на приеме в
       поликлинике, а меня вызвали срочно в Райздрав.
От неожиданности не успел возмутиться. Девочке тогда было двенадцать, фамилия Строганова.
Поняв, что просить о помощи некого, пошел в операционную. Силецкий и Рекстынь сидели в сквере напротив, в случае моей несостоятельности, операционная сестра должна была подой
ти к окну. Операция оказалась стандартной, я работал, как автомат, оперировал двадцать минут, к концу был мокрый. В предоперационной долго мыл лицо холодной водой. Осмотрел больную, усталый пошел в ординаторскую, не удивился, увидев хирургов за столом с водкой
и закуской, потом повел их в ресторан. Сейчас оперированной девочке под шестьдесят.
Вскоре Силецкий уехал в Ригу и меня назначили заведовать отделением. Придя вечером для
осмотра оперированных больных, застал дежурного хирурга пьяным, он готовился ампутировать
кисть у молодого человека. Рука побывала в валках льноуборочного комбайна. С санитаркой
отвели его в тюремный карцер и заперли, он отсидел в каменном мешке около суток. Боль
ше на дежурствах Боря пьяным не был. По договоренности с главным хирургом Минздрава,
к нам присылали опытных специалистов на два-три месяца, в Лудзе работали будущие
профессора Янис Волокалаков и Паул Муциниек, приезжали они с надеждой отдохнуть, но работы было очень много. Они были великолепными хирургами и могли многому научить. Проблемы с хирургами в районе начались после увольнения опытных докторов Рингса и Брюханова, соперничество и оговоры кончились большой трагедией. Заболела старшая сестра больницы Мортузан, я помнил ее, услужливую и вежливую, с обликом довоенной сестры. У нее были симптомы острого аппендицита. В приемный покой она пришла вечером сама, в отделении был Брюханов, молодящийся пожилой человек. Мортузан попросила пригласить Рингса, высокого, широплечего, очень представительного, лет сорока. Местные дамы обожали его. Он быстро пришел в приемный покой, со слов персонала, на ногах стоял прочно, не качался. Больную осмотрел, велел готовить к операции и пошел мыть руки. Так и не удалось узнать, кто развернул наоборот операционный стол. Такой прием описан, не заметив подвоха, хирурги ампутировали не ту руку или ногу. Ринкс подошел к операционному столу, и встал слева от больной, уверенный, что стоит справа. Он долго искал отросток на сигмовидной кишке. В этой истории очень много не понятного, сотрудники избегали эту тему. Больная умерла после месяца страданий от перитонита. Конфликт вышел за пределы больницы, хирургов уволили, позже родные старшей сестры подали иск в суд на Рингса. В отделении сотрудники шептались о будущем разбирательстве, которое должно было состояться в ближайшее время. Утром на обходе увидел доктора Рингса на больничной койке, оказалось, ночью Волокалаков прооперировал его по поводу острого аппендицита, на перевязке рубец был в положенном месте. Через день он попросил его выписать. Судебное дело споткнулось, вскоре Рингс уехал. Брюханов переехал в соседний район, не знаю, кем он работал до приезда в Лудзу. Но не задолго до смерти выдающегося ученого и хирурга Павла Ивановича Страдиня, его привозили к Брюханову, который снял гипсовую маску. Этим искусством, обычно владеют анатомы и судебные эксперты. В 1962 году заработала новая больница, мы переехали из бывшей тюрьмы.

       Доктор Анисим Рекашов был достопримечательностью Лудзы, вроде Пизанской башни, он казался вечным, четыре поколения жителей города и округи лечились у него.
Молва приписывала ему знакомство с А.П. Чеховым, что могло быть правдой. Он приехал
в уездный город Люцин, Витебской губернии, в 1883 году после окончания Московского университета, а великий писатель стал врачом через год. До войны меня к Рекашеву водил дед, у которого были с ним дружеские отношения, они о чем-то разговаривали, смеялись. Запомнил его очень пожилым, седым. Он слушал легкие и сердце не трубкой, а ухом, волосы в ушах были жесткими и кололи. После приема он завел нас в сад и сорвал с дерева большую грушу. Доктор был страстный садовод, прививал грушу к яблоням и наоборот. После войны в году сорок седьмом, мы пришли с отцом, мне показалось, что он не изменился, только стали трястись руки и голова. Говорил очень мало. У меня болело горло и было трудно глотать. Доктор попросил открыть рот, и потянул за язык, стало еще больней. Зев рассматривал лупой. Вышел и вернулся с металлическим лотком, в котором лежал скальпель. Велел открыть рот и засунул туда левую руку, придавливая язык, правой со скальпелем сделал разрез, выделилось много гноя. От страха я не смог заплакать или закричать. Облегчение наступило сразу. Визит стоил пять рублей, без оплаты доктор не принимал, но мог дать денег для оплаты. Рекашев за долгую жизнь похоранил трех жен, для каждой сам сколачивал гроб и сам отвозил на кладбище. Говорили, что первую жену он отравил из-за любви к дочери губернатора, которая его отвергла. Дед помнил его в генеральской форме Действительного статского советника, было это до революции. Не знаю, были ли у него дети. После войны с ним жила пожилая женщина. Одевался Рекашов очень просто, носил костюмы из дешевой материи, которую называли чертовой кожей, ботинки на толстой подошве ремонтировал сам. Летом и весной много времени проводил в саду. Встречал его редко, глаза его были цвета снятого молока, почти прозрачные. Он постоянно сосал ржаные сухарики. За день до смерти, пришел к фельдшеру Бамбулю, с которым когда-то работал и сказал, что завтра умрет, у него начался понос, после того, как поел арбуз. Другим доктором с довоенного времени был Войнич, он приехал в Лудзу в 20-е годы, после окончания Саратовского университета, жил в каменном большом доме по Латгальской улице с женой, внучкой и сестрой жены. Невестка была женой одного из нескольких генералов Латышской армии. Она подметала тротуар перед домом, плотно закутавшись платком, чтобы не узнали, а зря, ее муж был агентом России, в послесталинское время ей определили генеральскую пенсию. Дочка Войнича во время немецкой оккупации вышла замуж за офицера СС и родила девочку Он называл себя майором трех армий, латышской, немецкой и советской. В начале 60-х он был активным, работал в больнице, поликлинике и принимал дома. Всегда был аккуратно одет и приветлив. Охотно делал домашние визиты. У нас дома он посещал маму, после осмотра пили чай с вареньем, доктор любил сладкое. Он рассказал, что первые годы после войны, у них были приготовлены баулы на случай высылки. Только после сорок девятого года разложили вещи по шкафам. Войнич был дальновидным человеком, он оказывал помощь не только немцам, но лечил партизан. Ему очень хотелось приобрести автомобиль.
       До войны я ездил на мотоциклетке с педалями. Такие были у ксендзов и
       ветеринаров. Хочу поездить на автомобиле.
Для того, чтобы получить «Москвич» надо было сдать тридцать тысяч яиц. Все пациенты носили ему яйца, два раза в неделю их отвозили в Заготконтору. Экзамен по вождению ему пришлось сдавать не менее десяти раз. Был построен гараж, строго напротив ворот. До дома машину пригнал Боря Давыдов, шофер скорой помощи, в гараж доктор решил заехать сам, но не смог затормозить и разбил фары. Всю заднюю стену гаража покрыли матрасами. Иногда Войнич с женой выезжал на прогулку, ехал очень медленно, все старались уступить ему дорогу. В 1961 у него случился инфаркт, он долго болел, мы с Силецким навестили его, в это время был полет Гагарина, Войнич был доволен.
       Обязательно надо дать Гагарину крестик
Силецкий поправил
       Ему уже дали Звезду Героя.
       Конечно, конечно. Звезда тоже хорошо.
После болезни он принимал только дома.
       
       Одной из моих обязанностей было заполнение документов для Госстраха, после травм.
Пришел ко мне молодой человек, опираясь на костыль, рассказал, что несколько недель тому
подвернул стопу. Лечился у врача медпункта, предъявил справки. Его звали Язепом, он работал председателем колхоза. Заполнив все нужные бумаги, расписался. Вскоре меня вызвал главный врач, у него сидел страховой агент. Его смутило, что у председателя травма произошла через два месяца после оформления страхового полиса на большую сумму. Глав
врач показал мне документы, спросил, моя ли подпись. Внимательно прочитал.
       Ничем не могу помочь, документ оформлен правильно.
Агент ушел, главврач долго и со значением смотрел на меня.
       Запомни, твоя подпись стоит денег.
С Язепом мы стали приятелями, встречались не часто. Про его травму никогда не вспоминали.
Когда мне потребовалась тысяча, он одолжил. У него было много приятелей и знакомых, постоянно что-то доставал, пробивал, менял. Как-то передал просьбу орденоносной женщины, директора совхоза, сделать аборт, после моего согласия, позвонила сама. В назначенное время приехала на газике, в строгом костюме с орденами. Ей было за тридцать, очень ладно сложенная, красивая крестьянка, такие лица хороши для рекламы молочных продуктов. Сестра подготовила ее к операции, сумку с документами директор положила себе под голову. От пребывания в больнице после операции отказалась. Язеп передал мне ее благодарность и приглашение на рождественскую вечеринку. Мы долго добирались по заснеженной узкой дороге. Гуляли в большой, хорошо натопленной комнате. Было много вкусностей, несколько молочных поросят, розовых, с морковкой в пяточке. Потом катались на резвых конях, со стрельбой в воздух. Праздник удался.
       
       Районной газетой руководил бывший счетный работник, окончивший партшколу. Виктор Августинович, человек практичный, компанейский и с чувством юмора. Он ладил с персоналом и не раздражал райком. Газета бичевала частную собственность, старалась убедить читателей, что коммунизм близок. Очерки о передовиках сочинял Янис, сын известного художника, он был, вроде как, в ссылке, при возможности, уезжал в Ригу порезвиться. Заглядывал ко мне Володя Тюрин, очень желчный и злой на всех, его статьи были не только острыми, но ругательными. Он жаловался:
       Главный вычеркнул часть статьи. Говорю ему, в ней вся соль, а он мне,
       Никто не любит пересоленное.
Тюрин ездил на прием к Брежневу, получил место в периферийной области России.
Бывали антирелигиозные статьи бывшего ксендза, лишенного сана и прихода в Цибле.
После окончания четвертого курса, я больше месяца замещал там врача, мы были с ксендзом соседями. Утром, бывало, выходили одновременно из дому, всегда здоровались. Сосед вел не скромную жизнь, по вечерам часто гостили девушки, гости громко смеялись и пели. Возвращаясь из гостей на мотоцикле, ксендз свалился с моста в реку. Сам он выбрался самостоятельно, а мотоцикл пришлось поднимать краном. После этого случая он перестал быть ксендзом и стал пропагандистом. Работали в газете молодые красивые женщины, врачи уделяли им повышенное внимание. Из-за одной журналистки, жена доктора пригрозила утопиться, и даже бежала в сторону озера, а мы за ней, к общей радости она передумала.
       В городе был один официальный очаг пьянства, который перемещался, долго находился напротив рынка, затем рядом с Народным домом и, наконец застрял за мостом между Большим и Малым озерами. Поставили досчатый крашенный павильон. Длинными зимними вечерами здесь можно было выпить и поговорить о жизни, мирно сосуществовали и ветерены пьянства и только вставшие на эту тропу. Приходили после получки шоферы МТС, попить пивка и не только. Разливала Феня, или заглазно Фенька, молодая и рыжая, спокойная и не громкая. Так и говорили
       Пойдем к Феньке
Феня могла налить и в долг, ее старались не разочаровывать, и деньги приносили во время.
С шоферами из МТС приходил Прохор, тоже шофер, после службы в армии. В фуфайке и кирзовых сапогах, был, как все, после хорошего разогрева повторял
       Прошка, не дурак, Прошка своего добьется.
В пивную он вскоре ходить перестал, вступил в Партию, выступал на собраниях, его заметили,
отправили в партшколу, вернулся парторгом МТС. В жены приглядел молодую учительницу физкультуры Лауране, она носила обтягивающие спортивные костюмы, которые особо выделяли округлую попку и строго направленные вперед груди. Поговаривали, что подвипив, норовил соблазнить молодых специалисток сельского хозяйства, но трезвый сохранял серьезное лицо и
чистоту помыслов во взгляде. Он и прада был не дурак, будучи уже председателем Райиспол
кома согласился на учебу в Москве, уехал с семьей.В район не вернулся, стал замминистра сельского хозяйства Союза.

       Очень впечатляющим было празднование Лиго, Иванова дня, который совмещали с Днем песни. Праздник летнего солнцестояния, время, когда все зелено и благоухает, но и это
напоминание о приближающейся осени. Создавалось особое душевное состояние. К этому дню обновлялась большая эстрада в парке, ее ремонтировали и красили. Репетиции сводного хора начинались задолго до праздника, по утрам, улицы городка заполняли возбужденные, празднично одетые молодые люди. В день выступления участники в национальных костюмах были серьезны и взволнованы. Пение большого хора слышалось за километры. Вечером пили пиво, жгли костры, высоко горела смоляная бочка, беззаботное веселее длилось до утра. Все прошло, и не повториться, Лиго будут праздновать каждый год.
       26 декабря 2007 г. Хайфа