Однополчанин

       После окончания войны многие фронтовики так и не встретили своих боевых друзей. Помните слова известной песни:

Майскими короткими ночами,
Отгремев закончились бои,.
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои…

       Отцу в этом плане повезло. У него был фронтовой друг, которого он регулярно навещал. Звали его Василий Павлович Лушин, а по местному дед Лушин. Это был высокий грузный старик, лет на двадцать старше отца, живший в шахтерской казарме на Краснопольевском руднике. Она находилась рядом со школой, куда мы ходили, и я часто видел деда, сидящего с палочкой в руках на лавочке у казармы.
       Собственно однополчанами они не были. До армии, поработав немного коногоном, отец попал в бригаду забойщиков, которой руководил тогда Василий Павлович. Он полюбил отчаянного парня и вскоре портрет бывшего хулигана,а теперь ударника-стахановца, стал красоваться на Доске почета у клуба.
       А потом была война. Сначала скоротечная - финская, куда попал отец, а затем Великая Отечественная, на которую ушел тогда уже немолодой Лушин.
Далее со слов отца.
       Конец мая 1945. Победа. Мы в Восточной Пруссии, в Бреслау. Город оккупирован войсками, нашими и союзников – американцев и англичан. У всех праздничное настроение, кругом суета и неразбериха.
Мы с командиром дивизиона возвращаемся в полк с какого-то инструктажа из штаба корпуса.
       На одном из перекрестков наш «джип» глохнет и пока водитель чертыхаясь копается в моторе, мы стоим рядом и дымим сигаретами. А кругом столпотворение. По улицам движется военная техника, шествуют в походном строю колонны солдат, снуют одиночные военнослужащие и цивильные.
       Рядом с перекрестком, в небольшом сквере дымит полевая кухня, раздаются звуки гармошки и веселый смех бойцов.
Один из них, громадного роста, пристально смотрит на нас, затем срывается с места и, едва не попав под колеса бронетранспортера, перебегает улицу.
       - Никола! Никола!  - радостно вопит он и заключает меня в свои объятия.
       - Сначала я не узнал земляка, очень уж он постарел и осунулся. И только когда тот обозвал меня «рыжим чертякой», как бывало в забое, сам заорал - Василь Павлыч, неужели это ты!?
       - Я, я, Никола, как видишь живой, да и ты, смотрю не мертвый, - плача шептал бригадир.
       Комдив озадаченно топтался рядом и ничего не понимал.
       - Это мой земляк, из Донбасса, мы жили и работали вместе, - объяснил ему. А Лушин все плакал, обнимал меня и шептал, - Никола, Никола, живой, это ж надо…
       В полк я не поехал. Капитан отпустил меня до следующего утра. Наскоро обменявшись новостями с родины, мы двинулись в сквер, где я отпросил Лушина у его командира взвода - пехотного старшины.
       - Только не подведи, лейтенант, - сказал тот, - чтоб утром Палыч был в части, мы у вокзала стоим.
       На том и порешили.
       В пригороде, как у многих офицеров, у меня была квартира с немкой. Я не давал ее в обиду мародерами и подкармливал, а Герда, так звали девушку - спала со мной. Тогда это было в порядке вещей.
       Вот на эту квартиру я и привез дядьку Васыля. Для начала вымыл его в ванне и побрил. Он сразу помолодел. Затем сели за накрытый Гердой стол - продукты были из моего пайка и трофейные. Имелось и спиртное - наша водка и немецкий ром в канистре. Просидели до утра.
       Война далась Василию Павловичу нелегко. Все время в пехоте, два ранения - одно тяжелое, в голову. В отпуске так и не побывал. А дома разруха, жена и трое детей.
       Как только рассвело, мы выкатили из пристройки трофейный «Цундап» и поехали к Лушину в часть. Там я уломал их ротного отпустить старика еще на пару дней. А за это подарил ему немецкий серебряный портсигар с монограммой.
       Короче, прожил у меня дядька Васыль почти неделю. С Гердой подружился и даже немного поправился.
       А вскоре мы получили приказ о демобилизации солдат старшего возраста, и я собрал бригадира в дорогу. Автоматчик Лушин был храбрый, о чем свидетельствовали две медали, и нашивки за ранения, но кроме убогого солдатского скарба ничего не имел.
       Да и что мог унести в своем «сидоре» пехотинец? Несколько пачек концентрата, пару белья, да сменные портянки.
       Через падких на трофеи интендантов удалось обмундировать дядьку по первому разряду. Даже яловые сапоги сорок пятого размера подобрали. И «сидор» набили под завязку. У моих артиллеристов, да и у меня на квартире, трофейного барахла хватало. Для его жены и дочек нагрузили отрезами, платьями и обувью объемистый фибровый чемодан. А еще я дал ему маленький кожаный саквояж. В нем были подарки для моих родных. На прощание просил передать им, что скоро буду дома.
       Однако судьба распорядилась по своему и в сентябре 45-го забросила меня в лагеря «Дальстроя», где снова пришлось воевать, теперь уже с блатными. Но это отдельный разговор.
       Встретились с Василием Павловичем мы только через пять лет, когда я вернулся на родину со справкой об освобождении.
       Подарков нашим родным он так и не привез. В дороге победители здорово поддавали и кто-то из многочисленных тогда «шакалов», опекающих идущие с запада поезда, умыкнул чемодан вместе с саквояжем.
       Каждый раз, когда мы встречались и немного выпивали, старый солдат непременно вспоминал этот случай и просил у меня прощения.
       А я смотрел на него и вспоминал ту незабываемую встречу в майские дни Победы…