О чем посмеивался Санька Матросов...

“И никогда, никогда, никогда вы не обнимите свиное, тупое рыло революции... Иначе чем ради сложностей “тактики”, в которой я не понимаю. Друг мой: обнимите и поцелуйте Владимира Набокова? Тошнит? — Ну, Григория Петрова? Нельзя? Ну а ведь это — конкретно, осязательно, это необманывающий термометр кожного ощущения,” — пишет В.В. Розанов в “Уединенном”, обращаясь к Д.С.Мережковскому. Здесь он говорит, разумеется, об отце писателя В.В. Набокова, одном из предводителей партии кадетов В.Д. Набокове. Все это служит примером в его рассуждении о важности некоего сермяжного “вздоха” в человеке, из которого и рождается все настоящее. В. Набоков по Розанову — “корректный человек” — и ничто. “”Корректные люди” суть просто неодушевленные существа, — “линейка” и “транспорант”, “редактор” и “контора”: из этого не выведешь ни Царства Небесного, ни даже Всемирного банка или сколько-нибудь сносного мужа”.

В.В. Набоков имел ницшеанскую установку “преодоления отцов”, об этом он пишет в “Других берегах”. Его отец В.Д. Набоков как “корректный человек” был именно таким, каким он должен был быть на своем месте. Характеристика, данная ему Розановым (не полезешь с ним обниматься, “поцелуйтесь со своею свиньей”) — скорее именно положительно характеризует отца писателя и отталкивает от Розанова.

В.В. Набоков кое-что преодолел в своем довольно добродушном отце, но преодолел, скорее, именно лучшие его стороны, — то самое истинно русское добродушие, скрываемое за надменным ликом рыцаря и дворянина. Профессиональная же надменность В.Д. Набокова, надменность неподкупного патриция, воина и судьи в одном лице, в писателе В.В. Набокове проявилась цинизмом и довольно кислой миной всего его творчества.

Набоков “признавал” только влияние Белого, делая тем самым себе честь. Г. Иванов Белого критиковал, а Набокова просто не терпел. Но вот что соединяет Г. Иванова и Белого в противовес Набокову — православно-христианская или просто христианская подоплека творчества. Этой черты нет совсем у Набокова и Алданова. Именно об этом писал Г. Иванов в рецензии на “Истоки” Алданова. Отталкивает какой-то разъедающий цинизм. “Что-то такое, с чем нечего человеку делать”.

Вот что тут важно. Прообраз Цинцинната из “Приглашения на казнь” — это Андрей Белый. Легко найти множество параллелей. Это и Марфинька, которая его предала. Это и манера оптического обмана, чтобы не дать прикоснуться к главному. Система зеркал, упражнения на трапециях, глядя на арлекина — все это набоковские аллюзии, взятые у Белого.

Далее — теория инерции бытия — это прямое следствие беловского “преображения мира”. Это ее развитие. Субъективная реальность становится объективной. Вот суть преображения мира. В чистом виде оно реализуется в предсмертный миг. В творчестве могут иметь место лишь временные подобия, как дитя Кудеярова в романе Белого «Серебряный голубь», которое распадается в пар “через два часа”, когда экстаз проходит.

Концовка романа «Приглашение на казнь» — быть может, гениальное прозрение Набокова о творчестве Белого. При жизни преображение мира было невозможно. Драма Белого была не субъективной, а объективной. Только умерев, он мог добиться устойчивого преобразования мира. Поэтому Белый как неудачник — это неправильное мнение. Белый добился-таки своего, но в предсмертный миг. Мы не были этому свидетелями, самая важная часть его жизни нам не известна. Важная страница его биографии не написана. Мы можем только гадать. А там могло произойти нечто подобное тому, что случилось с Цинциннатом. Ложность, иллюзия мира, где он был не понят, привела этот мир к полному распаду, преображению. Сквозь фикции проступил мир подлинный, в этом мире Цинциннат среди себе подобных людей.