Прерванная карьера. Попытка биографии Николая Ламм

       

       Памяти жертв незаконных политических
       репрессий посвящается.
       Автор
       
Я родился 6 января 1938 года в городе Архангельске в семье служащего …
       Этими словами я начинал текст своей биографии, которую многократно приходилось писать по разным поводам в течение всей сознательной жизни. А кто же он был, тот служащий, в чьей семье я родился?
       С раннего детства помню фотографический портрет, давным-давно переснятый с фотокарточки для документа. Догадываюсь, кто переснимал. На портрете изображен молодой человек в железнодорожной форме с орденом Трудового Красного знамени на груди. Этот человек - мой отец Ламм Николай Николаевич.
       Со спокойной совестью я мог писать в анкетах, что отца не помню; в самом деле, мне не было и года, когда он умер. В моем военном и послевоенном детстве многие росли без отцов, и ничего особенного в этом не было. А об обстоятельствах его смерти, вернее - гибели в период культа личности мне стало известно лишь много лет спустя.
       Каким он был, мой отец, как жил, чем интересовался? Годы, десятилетия отсчитывает неумолимое время, уходят из жизни очевидцы, которые могли бы что-то рассказать. Остались немногочисленные фотографии и документы, изучая и сопоставляя которые можно реставрировать портрет человека, жившего в первой трети крайне беспокойного двадцатого столетия. Очень трудно писать о том, чего не пережил сам, чему не был свидетелем; но не напишу я - не напишет никто. А мне хотелось бы, чтобы мои потомки имели какое-то представление о людях, живших до них.
       Именно с этой целью я и предпринял настоящую работу, ни в коей мере не претендующую на исчерпывающую полноту. Просто рассказываю о том, что мне удалось узнать; большая часть сведений стала известна только после ознакомления с архивным следственным делом, предоставленном мне в 1994 году органами Федеральной службы контрразведки. А там одни факты потянули за собой другие, в архивах Министерства путей сообщения отыскались кадровые анкеты, ксерокопии которых были любезно предоставлены мне наградным отделом МПС. А это документы достаточно подробные; вкупе с другими данными они позволили мне многое установить и составить более или менее адекватное представление о человеке, жившем в первой трети крайне беспокойного двадцатого столетия.
       
       - I -
       Николай Николаевич Ламм родился в Москве 15 августа 1904 года в семье служащего. Его отец, а мой дед Ламм Николай Александрович (1875 - 1908) был красильным мастером, мать, моя бабушка, Наталья Карловна, урожденная Мейстер (1881 - 1971) - бухгалтер, проработала в этом качестве вплоть до 1955 года. Последние годы жила в моей семье и успела проводить в школу своего младшего правнука - моего сына.
       Тот факт, что Николай Ламм рано остался без отца, не мог не повлиять на его жизнь.
       К сожалению, о дореволюционном периоде его жизни почти ничего не известно. Из различных источников знаем, что учился в коммерческом училище, которое не окончил; что до 1915 года считался подданным Германии, но всегда считал себя русским - по факту рождения в России и в соответствии с родным языком. Немецкий язык знал плохо (по анкете).
       Что это было за поколение, к которому принадлежал мой отец? Писатели Аркадий Гайдар и Лев Кассиль; государственные деятели А. Н. Косыгин и Г. М. Маленков; ученые-химики А. Ф. Капустинский и В. А. Каргин. По-разному сложились их судьбы - кто-то умер молодым, а кого-то судьба наградила долгим веком - как, например, несостоявшегося преемника Сталина.
       Но это так, привязка к истории, лирическое отступление, позволяющее хотя бы вероятностно реконструировать дооктябрьский период жизни нашего героя. На его отрочество пришлись такие события, как Первая мировая война, Февральская революция, Октябрь 1917-го; на юность - гражданская война, послевоенная разруха и НЭП.
       Итак, учился в коммерческом училище и не закончил; а какая в ту пору могла быть учеба - об этом нам рассказали его ровесники - уже упоминавшиеся писатели Аркадий Гайдар и Лев Кассиль. Наверное, и у моего отца было так же или примерно так же. Очевидно, материальное положение семьи было далеко не блестящим, в связи с чем Николай уже с 15 лет начал работать. Он уехал в Костромскую губернию, где в течение двух лет работал вначале поденным рабочим, потом конторщиком на строительстве железнодорожного моста через Ветлугу на линии Котельнич - Нижний Новгород.
       Техническим руководителем этой стройки был его дядя Эрнест Владимирович Кнорре, дядя Эрнест (1874 - 1947). Его я более или менее помню; бывая в старом московском крематории, обязательно посещаю его могилу, а если с собой есть, то принимаю стопку за упокой души. Этот дядя Эрнест по профессии был инженером-механиком (окончил МВТУ еще в 1899 году), достаточно известным в Москве специалистом; позже работал в Москоммунхозе и участвовал в строительстве первого Мавзолея в 1924 году. В его семье и жил Николай Ламм те два года.
       Так вот, о работе Николая Ламма на строительстве железнодорожного моста. Сохранились два письма, датированных летом 1919 года. Читая эти письма, можно подумать, что пишет взрослый человек, а не 15-летний мальчишка. Сообщает о самочувствии родных, о своей работе в конторе и о ценах на местном рынке.
       Проработал он на этом строительстве, судя по его же анкете 1936 года, до августа 1921-го, после чего вернулся в Москву, где работал в Электрострое и Москоммунхозе светокопировщиком, десятником, техником.
       Далее - в 1922 году поступил в Московский лесной институт. Это вовсе не нынешний лесотехнический, что в Королеве, а совершенно другой вуз, позднее переведенный в Ленинград и преобразованный впоследствии в Лесную академию.
       Вот тут и неясно, как он поступал в институт - ведь коммерческое училище не окончил; одно из двух - либо тогда вступительные экзамены можно было сдавать экстерном, либо это было что-то вроде рабфака, куда принимали с любым образованием по факту. Так или иначе, с 1922 по 1926 год мой отец учился в институте, одновременно работая в МКХ. Фактически это было вечернее образование; по-видимому, тогда еще не было четкого разделения на дневное и вечернее, да и вообще студенческая жизнь двадцатых годов сильно отличалась от известной нашему поколению из литературы и из собственного опыта.
       - II -
       Мало, крайне мало известно о студенческих годах Николая Ламма. Только сухие анкетные данные - с 1922-го по 1926-й, а что между ними? Ничего бы я не написал, если бы не попали мне в руки копии его дневников, относящихся к 1924…26 годам. Это тридцать восемь машинописных страниц, из которых можно почерпнуть немало интересного.
       Из дневников следует, что и тогда студентов волновали и общественно-политические проблемы, и отношение к религии, и свое место в предстоящей жизни, и судьбы страны, и многое другое. И что в их жизни находилось место и для споров о “высоких материях”, и для веселых пирушек, и для всяких хохм (впрочем, слова такого еще не было), и конечно, для любовных приключений. Словом, будем радоваться, пока молоды - в этом плане студенчество во все времена одинаково.
       
       Николай Ламм внимательно, вдумчиво читал Достоевского, Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Ницше, Гегеля, Фейербаха, Конта, Бюхнера, Эйнштейна, Плеханова, Ленина - Бог мой! Лично я и половины того не прочитал, а если что и читал, то по обязанности и формально. Причем, говоря о Достоевском, вполне зрело и разумно рассуждает о религии как о нравственной категории; что касается меня, то я в эти рассуждения Достоевского не вчитывался, да и вообще у нас в школе о Достоевском было мелким шрифтом. Что до религии, то я ей никогда не интересовался - мол, Бога нет и все тут. Это сейчас веянье моды - все хотят выглядеть жуть, какими религиозными; хотя, по здравому размышлению, в религии что-то есть.
       Уже тогда многие видели такие издержки социализма, как засилье бюрократии (номенклатуры), излишнюю политизированность жизни, “комчванство”, но вместе с тем отчетливо понимали: либо диктатура РКП(б), либо диктатура буржуазии, третьего не дано. И относились к этим недостаткам как к неизбежному злу.
Подводя итоги 1924 года, Николай Ламм пишет о делах, связанных с похоронами Ленина. Это настолько интересно, что считаю необходимым привести дословно.
       “Первая работа, в которой я участвовал в качестве техника - были земляные работы на могиле Ленина. Ночь, 28 градусов мороза, подрывники, взрывающие мерзлый грунт, милиционеры, охраняющие работы от посторонних, инженеры (все свои, знакомые), меняющиеся через каждые два часа, “Николай Николаевич, распорядитель”, десятники и рабочие под моим началом, кто-то из “высших” (кажется, Бонч-Бруевич), грозящийся привлечь меня к ответственности, если работы не будут закончены в срок, лихорадочная суета и бестолочь, наконец, после 5 часов дежурства смена, Ильин принимает от меня работу и я иду домой по улицам, переполненным народом в очередях перед Домом Союзов, где лежит тело Ленина. Весело, шумно, интересно. О самом Ленине, о его смерти, в массах мало кто особенно раздумывал. Всех влекло любопытство и только».
       Да, это несколько отличается от официальной версии о всеобщей глубокой скорби. Я же прекрасно помню март 1953-го, похороны Сталина - и там было больше любопытства, чем глубокой скорби.
       Есть рассуждение о комсомоле, членом которого мой отец не был - ведь тогда еще не было добровольно-принудительного членства. Не будучи комсомольцем, он относился к комсомолу с пониманием. Что люди идут в комсомол потому, что там интересно, что это дает известные права и преимущества, что вся молодежь хочет, или, по крайней мере, старается показать, что хочет учиться, а комсомол втягивает в учебу.
       Но с другой стороны, говорится и о том, что некоторые комсомольцы и коммунисты настолько увлекаются общественной работой, что напрочь запускают учебу и, мол, какие из них будут специалисты? И вообще - что главное? Эти проблемы возникали и тридцать лет спустя, в моей студенческой жизни, и далеко не всегда разрешались в пользу компетентности. Вот они, истоки, вон еще когда начинались наши до сих пор не решенные проблемы…
       Диплом Николай Ламм защитил летом 1926 года; в дневниковой записи, датированной октябрем того же года. Он подводит итоги своей пятилетней учебы в вузе, рассуждает, кем он был и кем стал, пишет о планах на будущее.
       А ведь летом 1960 года и я подводил итоги учебы в вузе и строил жизненные планы, понятия не имея о существовании отцовского дневника. И ведь возраст у меня был точно такой же, 22 года, только жизненного опыта у отца было поболее, чем у меня.
       Так что же у него в итогах? Вот что.
       В 1921 году был недоучкой, семнадцатилетним парнем с деревенскими неуклюжими замашками, далеко не привлекательным.
       Настойчивость матери плюс собственная любознательность заставили взяться за ученье. Вначале было трудно, потом втянулся.
       За пять лет теоретического обучения (что и само по себе немало) прошел вот такие ступени по части практики: светокопировщик, десятник де-юре, десятник де-факто, практикант, техник де-юре, рабочий в ремонтной мастерской - слесарь на лесозаводе в Архангельске. А чтобы из инженера де-юре превратиться в инженера де-факто - “ это уже следующая глава моей жизни”.
       Другая линия развития - выработка общего миросозерцания.
       С 1919 года считает себя чистым атеистом и с того времени, не колеблясь, стал на сторону красных. Что до идеологического кредо - цитирую дословно.
       “Принять марксизм и отвергнуть Ленинизм (так в тексте - В. Л.) противоречило основе всех моих исканий - никогда не останавливаться на половине пути - и таким образом, к началу 1925 года я сделался ленинцем. Мои блуждания без дороги кончились, я вышел на дорогу Ленина”.
       Sic! Мы тоже вышли на дорогу Ленина, вернее - нас вышли, как стрелки, поставленные кем-то, выводят поезд на тот или иной путь. Вот нас и вывели; поехали, а куда приехали? Впрочем, это мы сейчас знаем, куда приехали, а тогда в 1926-м - кто мог предвидеть? Все мы крепки задним умом…
       Еще одна цитата.
       “Какая польза для партии от меня, когда я не имею ни специальности, ни знаний? Если я когда-либо и вступлю в партию. То это будет, когда я буду представлять из себя известную ценность, известную величину”.
       Так оно впоследствии и вышло. Николай Николаевич вступил в партию большевиков в 1929 году.
       Очень интересна запись от 2 ноября 1926 года. В дневнике этого нет, но я знаю, что писано это непосредственно перед отъездом на службу в Красную Армию. Из имеющихся копий дневников это последняя по времени запись, далее ничего нет; изложу основные положения, заслуживающие, на мой взгляд, внимания.
       “Победоносная пролетарская революция не за горами”.
       “Опасность войны по-прежнему висит дамокловым мечом над всеми, кто хочет жить… А ведь нашему поколению войны не миновать… И многие не возвращаются обратно”.
       "Москва 1926 года - нечто среднее между содержанкой и горничной его величества НЭПа”.
       "Кремль, изолированный от остальной Москвы щетиной винтовок, живет своей особенной жизнью”.
       "Жизнь - фабрики и заводы - на окраинах, их работники нивелируются в городе и не они задают тон. А главная масса, задающая тон - это совработники”.
       "Там, на заводах... там строят, работают, создают новое, а здесь "планируют". Я знаю, что необходимо регулирование, но не до бесчувствия, и ведь многие господа забыли, что они для производства, а не производство для них”.
       Вон когда это написано, а ведь во многом справедливо и по сей день.
       При анализе этого материала напрашивается вывод, что отец не хотел работать в Москве; впоследствии он уехал на периферию и работал вне Москвы более пяти лет. Но об этом ниже. А пока после окончания института ему предстояла годичная служба в армии; такой срок был установлен для призывников, имеющих высшее и среднее специальное образование.
       - III -
       Об армейском периоде жизни Николая Ламма сведения почерпнуты мной из его писем к матери. Эти письма хранились у нее дома, и попали ко мне в 1971 году; и далеко не сразу принялся я за разборку этих, казалось бы, никому не нужных листков бумаги.
       Большая часть писем - из армии, датированы 1926 - 27 годами. Информации в них немного, но кое-что можно извлечь. Адресованы письма в Большой Девятинский переулок 5, квартира 4. Я этого адреса не застал, дома того давным-давно нет. Нет и другого дома - Сверчков переулок 8, квартира 14. Был я там, под этим номером стоит какой-то явно не жилой дом более поздней постройки.
       Служил Николай Николаевич авиационным механиком - вот и выходит, что авиация в нашем роду началась вовсе не с моего сына, а значительно раньше.
       Какая она могла быть в ту пору? У нас еще двадцать седьмой, авиация еще очень и очень молода, еще живы те самые первые пилоты, о которых с таким теплом вспоминал поэт Александр Кушнер в стихотворении "Воздухоплавательный парк". Какие были тогда самолеты? Знаменитые машины Великой Отечественной, марки которых на слуху даже у неспециалистов - их еще даже и в проектах нет. Скорее всего, это была легкомоторная авиация - частью отечественные, частью приобретенные за рубежом машины.
       Авиационная часть, где он служил, располагалась в Нахичевани-на-Дону; города этого теперь нет, он вошел в состав Ростова. Аэродром находился в районе старого армянского кладбища.
       С самого начала армейской службы их начали уговаривать отказаться от льготного срока - а с чего бы кому-то добровольно отказываться от положенных льгот? В противном случае грозили перевести из авиации в пехоту - и это несмотря на нехватку мотористов в авиационных частях! Где тут логика - понять трудно; если она и есть, то весьма специфическая, армейская. В итоге начальство вынуждено было смириться - год так год.
       Николай Николаевич преподавал в школе мотористов, в расписании занятий было указано - "инженер-механик Ламм" и очевидно ему как новоиспеченному инженеру это льстило.
       Из писем следует, что у его матери сложности с работой - домой посылается бумага, что она как мать красноармейца имеет право на некоторое преимущество. Насколько я помню, у моей бабушки проблемы с работой были всегда; непонятно - что, так много было желающих работать бухгалтером? Эта работа была не очень престижной, и они всегда требовались.
       В письмах есть описания армейского быта; обращает на себя внимание, что уже в марте 1927 года служба у них была явно не обременительной, ежедневно отпускали до 9 вечера, а по субботам и воскресеньям - хоть до утра. Но, тем не менее, свободного времени было мало. Очень большое внимание у них уделялось политической подготовке, это было едва ли не главное - вот они, истоки многих, если не всех наших бед...
       В октябре Николай Николаевич сдает экзамен на механика запаса; в Красной Армии еще нет ни воинских званий (а только должности), ни термина "офицер", который появится только в Великую Отечественную. В ноябре демобилизуется и возвращается домой - как раз к десятилетию Октябрьской революции.
       А перед демобилизацией к ним прибыло пополнение 1905 года рождения. Поздновато, по нынешним понятиям начинали тогда военную службу. Вон мой сын - в 17 лет курсант, в 21 год лейтенант, в 29 лет майор. Другое время, другие точки отсчета.

       - IV -
       Период с 1927 по 1938 год - основная часть трудовой деятельности Николая Ламма. Всего-то десять лет, совсем немного по нынешним понятиям - но сколько в них уместилось! Собственно, в этот период и были заложены основы дальнейшей карьеры, которой, увы, не суждено было осуществиться.
       Итак, у нас конец 1927-го. Позади институт и армия, впереди - работа. В Москве ему, если судить по студенческим дневникам, работать не хочется; а надо.
       С 1927-го по 1930-й он работает все в том же Москоммунхозе. С 1930-го по 1932-й работал в Наркомате РКИ (очевидно, в рабоче-крестьянской инспекции). Бывал в командировках - есть письма из Рыбинска, Воронежа, Сталинграда. Сталинград ему не понравился, а вот Воронеж - совсем наоборот.
       Примерно в 1929 году - точной даты я установить не смог, да и нет необходимости - Николай Николаевич женился на сестре своего товарища Надежде Максимовне Дмитрук. В 1930 году у них родилась дочь Татьяна. Брак этот оказался неудачным, они расстались окончательно где-то в 1936 году, а трения начались задолго до того.
       Татьяна носила фамилию матери - Дмитрук, под этим именем я познакомился с ней в 1948 году. При каких обстоятельствах ей сменили фамилию - не знаю, но можно догадаться. Татьяна окончила Московский автодорожный институт, некоторое время работала в Ленинграде, потом долго жила и работала во Владивостоке. Имела ученую степень кандидата технических наук, была доцентом Дальневосточного политехнического института. В 1977-м сумела перебраться в Москву, преподавала в Московском архитектурном институте, все у нее складывалось благополучно, но в августе 1983-го погибла в автокатастрофе. Фамилия ее в замужестве была Кравец. Похоронена на Митинском кладбище.
       Сын Татьяны, внук Николая Николаевича - Сергей Кравец, родился в 1954 году, по профессии инженер-строитель, живет в Севастополе.
       В анкете 1936 года на вопрос о научных трудах и изобретениях отец писал - "не имею"; на самом деле, это не совсем так. В каталоге Ленинки я разыскал написанную им брошюру: Н.Н. Ламм, План лесозавода до рабочего, М.-Л., 1932. Благополучно пролежала там все эти нелегкие годы; и по сей день лежит. Брал я эту книгу, читал; для нынешнего времени неактуально. Это типа пособия по начальной экономике для рабочих - разбивка техпромфинплана завода по цехам, участкам, бригадам и рабочим местам.
       В Москве Николай Николаевич проработал до января 1932 года, после чего "был мобилизован ЦК ВКП (б) на транспорт" и стал директором Тулунского лестранхоза (ныне Иркутской области), где работал до октября 1933-го. Получается, что с 1932-го отец был напрямую связан с железнодорожным транспортом, хотя по специальности был лесотехником. Конечно, железная дорога - сложнейший организм, где не только тяговики, движенцы и эксплуатационники, но и много чего другого.
       
       Есть несколько писем из Тулуна.
       В марте 1932-го пишет, что занят под завязку. Зовет всех - и мать, и жену, и дочь - к себе: и бухгалтеры там на вес золота, и Наде (она была врачом) будет работа в больнице, и нянька для Тани найдется.
       В августе 1933-го пишет о лесосплаве. И что сватают его на работу с повышением - Иркутск, Красноярск, Владивосток. А еще в том же письме - что идет классовая борьба и что враги пытаются вредить, но ты не один, за твоей спиной Ленинская Партия (так в тексте - В.Л.). Наверное, это писано искренне; в конце концов, отец был человеком своего времени - так же, как его ровесник "боец, писатель, гражданин и большевик Гайдар". То, мы расстаемся со своим прошлым - еще не повод его полностью отрицать и очернять.
       В октябре 1933-го Николай Николаевич был назначен начальником лесного отдела приграничной Амурской железной дороги (город Свободный, ныне Амурской области), где работал до 1937 года.
       Видимо, к этому времени относится его знакомство с моим будущим отчимом Ефимом Ефимовичем Судьей (1886-1956), который в ту пору работал в Наркомате путей сообщения в организации под названием "ЦОЛЕС"; как я понимаю, она занималась снабжением железных дорог лесоматериалами. О нем, о Судье, разговор особый; я знал, что он был знаком с отцом, но вот только сейчас я состыковал их биографии.
       Да, Судья тоже ушел рановато, многое мог бы он мне рассказать, но - время еще не наступило; он умер в феврале 1956-го, за две недели до открытия двадцатого съезда партии, который о многом сказал (и о многом умолчал).
       Свободный, Амурской области... О существовании этого города знаю с детства, слышал много раз. Сам я там ни разу не был, только проезжал мимо в 1985 году, причем поезд проследовал эту станцию ночью. А отец мой был связан с этим городом в течение четырех лет - по тем временам порядочно.
       А что, собственно, Свободный для меня? Постольку-поскольку, ведь он за пределами моей биографии; и не о нем песня на слова Роберта Рождественского "Город детства" и вальс "Воспоминание" на слова Давида Самойлова. Но, тем не менее, раз там когда-то жили мои близкие, город этот для меня не совсем посторонний.
       
       Когда мой сын служил на Дальнем востоке, он знал, что его дед когда-то работал в Амурской области; однажды случилось ему лететь в качестве штурмана на АН-2 в один из гарнизонов недалеко от Свободного. Попросил летчика заложить круг побольше и удивился - где же там лес? Видно, здорово поработал там его дедушка за полвека до того... Шутки шутками, а из писем того времени следует, что дома Николай Николаевич редкий гость, а так все больше на линии или в Хабаровске. Как я понимаю, в Свободном у них была только контора, а основная работа - в других местах.
       
       В 1936 году Лесной отдел Амурской железной дороги был реорганизован в трест Дальтранлес с дислокацией в том же Свободном и Николай Николаевич был назначен начальником этого треста с подчинением, как я понимаю, непосредственно Москве. Очень большая должность для 32-летнего инженера; впрочем, время было такое - ведь был же в его возрасте Косыгин наркомом текстильной промышленности.
       К 1936 году относятся полученные отцом награды: знак "Почетному железнодорожнику" и орден Трудового Красного Знамени. До войны орденоносцев было очень мало, и котировалась такая награда весьма высоко.
       В 1936 году Николай Николаевич окончательно разошелся с первой женой; дочь осталась у нее. И именно к этому времени относится его знакомство с моей матерью, первый муж которой Клавдий Иванович Чернышев (1902 - 1947) был главным бухгалтером Дальтранлеса.
       Обстоятельства и перипетии этого знакомства мне не известны, а конечный итог - мать моя разошлась с Клавдием Ивановичем, причем их сын, мой сводный брат Аркадий (1929 - 2002) остался у него, и в 1937 году вышла замуж за Николая Николаевича. Где тут причина и где повод - судить не берусь, да и кто что разберет через столько лет? Справедливости ради следует отметить, что отец ничего не имел против сына его новой жены от первого брака и готов был взять Кадика (такое у него было домашнее имя) к себе, о чем свидетельствует сохранившееся письмо от 6 августа 1937 года.
       Где-то в ту пору Николая Николаевича переводят на работу начальником треста Севтранлес, и он уезжает с моей матерью. Живу некоторое время в Вологде, потом в Архангельске. В том же 1937 году он пишет в Москву матери, что его новая жена приедет кое-что купить. Очевидно, дело идет к моему появлению на свет, до которого остается менее полугода...

       - V -
       Осталось досказать немного.
       О том, чем явился для нашей страны 1937 год - говорилось и писалось очень много, повторяться не стоит. Что до моего отца, то он этот окаянный год пережил благополучно, его захлестнула последняя волна уже на исходе следующего, 1938-го.
       О подробностях жизни моих родителей в Вологде и в Архангельске почти ничего не известно, документов и фотографий тоже не сохранилось. Попытаюсь реставрировать события этого последнего года его жизни по отрывочным сведениям, дошедшим до меня разными путями.
       Итак, отец получил новое назначение и уехал с моей матерью Ниной Артемьевной Чернышевой с Дальнего Востока на север европейской России. Они доехали курьерским до станции Буй, где отца ожидал положенный ему по должности персональный вагон. Этот вагон можно было прицеплять к любому поезду; сейчас такие вагоны есть, наверное, у руководителей рангом не ниже начальника отделения дороги, да еще у футбольной команды "Локомотив". А проводником вагона был старый железнодорожник, до революции возивший какого-то Великого князя.
       От Буя до Вологды всего-то сто тридцать километров - по современным понятиям, расстояние для электрички. Я не знаю, сколько времени мои родители прожили в Вологде; наверное, совсем недолго и вскоре переехали в Архангельск, где находилось управление Севтранлеса. Известен их архангельский адрес – улица Урицкого 2, квартира 6. Дом сохранился – во всяком случае, в 2006 году этот деревянный двухэтажный дом сфотографировала моя внучка Маша, когда случайно забрела в Архангельск.
       
       Характер работы отца в Архангельске, очевидно, мало отличался от дальневосточного. Он то и дело выезжал на предприятия треста, разбросанные по огромной территории двух областей - где в персональном вагоне, где самолетом, а где и на попутках. План, план любой ценой - и добивался, где методом убеждения, а где и матюгами. А другие подробности работы - где узнаешь? Давно не осталось на свете сослуживцев, которые могли бы что-то рассказать.
       А тем временем закончился 1937 год. Мать Николая Николаевича, моя бабушка, к тому времени приехала в Архангельск. Я родился 6 января 1938 года в 19 часов - в самый сочельник. Когда Рождество Христово объявили нерабочим днем, говорили мне некоторые, что получил я подарок от Ельцина на всю оставшуюся жизнь - могу в свой день рождения выпить, не опасаясь, что назавтра будет болеть голова.
       Имя мне придумал отец, фамилию также указал свою - мама сменила фамилию позже, какое-то время она оставалась Чернышевой. Говорил про меня - "мое потомство"; конечно, когда-нибудь Татьяна выйдет замуж, сменит фамилию - и не будет Ламмов по той линии, а по моей будут. Все было предусмотрено правильно...
       Я не знаю, когда именно у отца начались неприятности на работе; можно предположить, что в сентябре - октябре 1938-го. В итоге он был арестован 18 октября, отправлен в Вологду в своем же персональном вагоне, а 23 октября был найден в камере повесившимся на полотенце. Последнее мне стало известно только в июле 1994 года.
       А что было потом? Из следственного дела известно, что по существу дела отца не допрашивали; наверняка и в те времена даже в НКВД были приличные люди - дело было прекращено в связи со смертью обвиняемого. А раз не было суда - значит, невиновен; умер подследственный, только и всего. Известное дело – «нет человека – нет проблемы». Возможно, поэтому позже ни у кого из членов семьи и родственников Николая Ламма не было неприятностей, а в ноябре того же 1938-го моей матери без звука вернули изъятые при аресте деньги и облигации госзаймов на довольно крупную по тем временам сумму.
       И вот ситуация: матери моей нет и тридцати, ни работы, ни профессии, в городе никого не знает. Бабушка моя, которой тогда было 57 лет, отвезла меня, десятимесячного, в Москву; поездом от Архангельска до Москвы тогда было около двух суток. В Москве она меня пристроила в семью своей сестры Марии Карловны и ее мужа Эрнеста Владимировича Кнорре; в ту самую семью, где мой отец жил почти за двадцать лет до того.
       У них была очень хорошая четырехкомнатная квартира в Большом Новинском переулке, 3; дом существует и сейчас, его современный адрес - Новый Арбат, 23. Я прожил в той семье до осени 1941 года; и сложилось так, что первые люди, которых я помню с раннего детства - это тетя Маруся и дядя Эрнест. А мама, конечно, есть, но живет где-то далеко и временами приезжает навещать.
       Дом тот я хорошо помню и по послевоенным временам, бывал там часто вплоть до 1958 года. И сейчас, бывая в том районе (а в последние годы у меня появилось маленькое коммерческое дело около метро "Смоленская") обязательно наведываюсь. Зайду во двор, посижу на лавочке, выпью бутылку пива, выкурю сигарету, погляжу на окна, за которыми давным-давно живут другие люди - и восвояси. Выполняю какой-то нужный только мне ритуал - реверанс в сторону раннего детства, воспоминание о людях, бывших рядом со мной в ту пору.

       - VI -
       Шли годы. Отгремела над миром Вторая мировая война, умер Сталин, состоялся двадцатый съезд партии. Все громче говорили о массовых незаконных арестах тридцатых - сороковых годов, назывались имена посмертно реабилитированных "врагов народа". Я тем временем успел окончить школу и поступить в химико-технологический институт.
       В 1956 году моя бабушка обратилась в ЦК партии с заявлением о розыске сына. Более года тянулась переписка, и крутились запросы между тремя городами: Архангельском - местом ареста, Вологдой - где отец находился в тюрьме и Ярославлем - местонахождением управления Северной железной дороги. В конечном итоге отовсюду были получены справки, что дело Николая Николаевича Ламма прекращено "за отсутствием состава преступления" или еще "за недоказанностью обвинения”. Архангельский ЗАГС прислал свидетельство о смерти с указанием в качестве причины крупозной пневмонии - как позже выяснилось, это была чистейшей воды липа. Выплатили двухмесячную зарплату отца - пять с чем-то тысяч, вроде бы неплохие деньги для 1958 года, но не так, чтобы очень. Но с течением времени о безобразиях времен культа личности говорилось все меньше и меньше, все это как-то затушевывалось, и особо вспоминать об это был как-то не принято.
       Лично мне факт ареста отца не мешал - и в комсомол приняли в 1952-м, и в институт поступил в 1955-м, и в партию вступил в 1962-м, и допуск к секретным работам оформили в 1964-м - нигде никаких зацепок. Но кто его знает, что было бы, если бы я подался на работу, связанную с внешней торговлей? Или в органы госбезопасности? Или в партийные органы? Вот то-то и оно. Опять же, как понимать "недоказанность обвинений"? Можно ведь и так - что-то было, но сумел отвертеться. Словом - "в биографии запятая". Мое счастье, что в анкетных данных технарей никто особо не копался.
       Прошло еще достаточно много времени. Рухнул коммунизм, развалилась Коммунистическая партия Советского Союза, да и сам СССР канул в Лету. О безобразиях сталинских, да и не только сталинских времен заговорили во весь голос, назывались вполне конкретные виновники. Открыли доступ к архивным делам. И вот летом 1994 года решил я, наконец, разузнать всю правду про отца.
       Поехал с имеющимися у меня документами в приемную Лубянки на Кузнецкий мост, 24. Там быстро установили, что дела отца на Лубянке нет, и порекомендовали обратиться в управление по месту ареста, в Архангельск. Написал я туда и вскоре в Зеленоград, в местное отделение ФСБ пришло архивное дело на предмет ознакомления.
       С меня взяли подписку, что я обязуюсь не использовать ставшие мне известными сведения с целью мести или сведения личных счетов. Разъяснили, что в соответствии с новым Законом Российской Федерации я как член семьи пострадавшего от политических репрессий имею право на некоторые льготы и компенсации. И вот лежит передо мной давно закрытое следственное дело 1938 года, снятое с оперативного учета только в 1973 году.
       Что же в нем? Сущность обвинения - якобы вредительская деятельность еще с Дальнего востока. Из обзорной справки, составленной в 1957 году, следует, что в июне 1938-го органами НКВД на Амурской железной дороге была составлена справка на арест Н.Н.Ламма, а в октябре того же года она была отправлена в Москву. Арестовали его 18 октября и в тот же день отправили в Вологду все в том же персональном вагоне. По существу дела допросить не успели, а 23 октября он был найден повесившимся в камере. Имеется соответствующий протокол. И еще - справка Архангельского обкома КПСС, что Ламм Н.Н. исключен из партии решением бюро Октябрьского райкома партии Архангельска как арестованный органами НКВД. Решение датировано 30 октября - когда человека уже не было в живых.
       Стоп! Вот вам грубейшее нарушение любого устава ВКП(б) - КПСС, всегда требовавшего максимальной осторожности при решении вопроса об исключении из партии и уж конечно, личного участия исключаемого. Хороша была партия, нарушавшая свои же законы! О чем еще можно говорить?
       И тут же другая справка - что решением контрольно-ревизионной комиссии Архангельской областной парторганизации от 27 июля 1990 (!) года Ламм Николай Николаевич восстановлен членом КПСС с августа 1929 года.
       Ну, очень любопытный факт. Никакого заявления о восстановлении в партии не подавалось, и некому его было подавать - ведь в 1990-м уже шел массовый развал партии, из нее выходили толпами, нередко норовя при этом погромче хлопнуть дверью. Видно, и вправду у некоторых "крыша поехала" - стали чохом восстанавливать всех реабилитированных, чтобы хоть как-то поддержать видимость численности партии. Хотя, какая уж тут численность?
       А сущность обвинений, предъявленных Николаю Ламму, непонятна. В деле имеется изложение показаний других фигурантов - работника ЦОЛЕСа Н.С.Крейнина, главного инженера Дальтранлеса И.В.Ширковского, бухгалтера Талданского лестранхоза И.И.Дороховского, начальника ЦОЛЕСа И.С.Норкина, начальника ремонтных мастерских Дальтранлеса И.А.Кушелевского. Все они были осуждены, а впоследствии реабилитированы. Никого из этих фигурантов я не знал; наверное, они были известны Ефиму Ефимовичу Судье, мог бы порассказать. Но не мог же он прожить 110 лет!
       Показывали, что Н.Н.Ламм вовлекал в троцкистскую организацию, потом от своих же показаний отказывался. Показывали, что он давал "вредительские" указания о выборочной рубке леса; не знаю, что это такое, не моя специальность.
       Что продавал заказчику некондиционные шпалы; но раз берут по пониженной цене и не в счет плановых поставок, то что же - пропадать добру? А если даже заказчик и использует их как кондиционные, то это никак не вина поставщика.
       Что снимал с одних машин агрегаты и ставил на другие - а что еще можно придумать при отсутствии запчастей? Все так делают.
       Все это не тянет даже на халатность, и не выходит за рамки обычного производственного риска. А получается, что вот за такую ерунду погибали ни в чем не повинные люди.
       Из знакомых в деле фигурируют два человека - уже упоминавшийся главный бухгалтер Дальтранлеса Клавдий Иванович Чернышев и начальник планово-финансового отдела Павел Андреевич Куликов. Честно говоря, до знакомства с делом подумывал я - а не приложил ли руку Клавдий Иванович к делу отца? Ничего подобного; сам он чудом избежал беды. А что до того, что отец мой увел у него жену - полагаю, что это был повод, а не причина. Трения начались давно, и не будь Николая Ламма - нашелся бы другой.
       А Павла Андреевича Куликова и его жену Нину Георгиевну я помню хорошо. После войны они жили в Ульяновске и частенько наведывались в Москву. Павел Андреевич сидел в тюрьме после 1937 года и уцелел, потом благополучно работал в Волгостройлесе. Его сын Георгий Павлович Куликов (1927-1975) - по образованию агроном, кандидат сельскохозяйственных наук, в начале семидесятых работал директором опытной станции под Ульяновском, в 1971-м я со своей семьей был у него в гостях. Умер внезапно; вообще замечено, что 48 лет - критический возраст, знаю достаточно много примеров. А в начале пятидесятых Георгий Павлович был вторым секретарем Ульяновского обкома комсомола - и факт репрессий отца не помешал, а ведь было это еще до 1953 года.
       Летом 1951 года я с родителями был в гостях у Куликовых в Ульяновске. Жили они не очень далеко от центра города, на улице Льва Толстого, но дом был сельского типа и у них был огород. Вскоре после нашего приезда в Ульяновск я, как примерный пионер, не преминул посетить мемориальный музей Ленина - дом Ульяновых. А когда вернулся в школу и рассказал про поездку в Ульяновск старшей пионервожатой, то она попросила написать об этом заметку в школьную стенгазету, что я и сделал. Насколько теперь соображаю, это было мое первое выступление в печати...
       Но я несколько отвлекся.
       В деле подшито абсолютно все, имеющее отношение к отцу - и расписка моей матери о получении изъятых при аресте денег и облигаций, и вся переписка 1956-58 годов, и мое заявление, писанное в июле 1994-го; все подшито и пронумеровано. И справка о составе семьи на момент ареста - жена Нина Артемьевна 29 лет, сын Виктор 1938 года рождения и дочь Татьяна 8 лет. На сегодняшний день из всей этой семьи остался в живых я один.
       На основании закона 1991 года я имею право требовать возврата конфискованного имущества, а также рукописей и наград. Но какое имущество? Квартира была служебная, мебель тоже казенная, деньги вернули еще в тридцать восьмом; шмотки - где их искать, да и пропади они пропадом!
       Прокуратура Архангельской области прислала мне официальную справку о реабилитации; Архангельский ЗАГС выслал свидетельство о смерти с указанием истинной причины. Что до документов - получил копии дневников, где из 112 страниц машинописного текста только треть - дневники отца, а остальное - кого-то из его друзей. Фотографии не нашли, но нашли несколько второстепенных документов.
       В письме Управления Федеральной службы контрразведки по Архангельской области мне сообщили, что в Архангельске на пересечении улицы Гагарина и Обводного канала установлен памятник жертвам политических репрессий. Случится побывать в Архангельске - погляжу. По вопросу восстановления ордена и знака "Почетному железнодорожнику" мне было рекомендовано обратиться в соответствующие органы.
       Очень оперативно сработал наградной отдел Министерства путей сообщения. Знак "Почетному железнодорожнику" восстановлен приказом Министра от 17 февраля 1995 года и передан мне на память вместе с удостоверением и копией приказа. Там же, в МПС нашли анкету и автобиографию отца, сняли ксерокопии и любезно предоставили мне.
       Что касается ордена, то тут история оказалась подлиннее, но только во времени. Указом Президента Российской Федерации от 18 июля 1995 года Ламм Николай Николаевич восстановлен в правах на государственную награду СССР в связи с его реабилитацией. Было соответствующее письмо из аппарата Президента в адрес мэра Москвы Ю.М.Лужкова с копией мне для сведения. 4 ноября 1995 года в префектуре Зеленограда мне под расписку вручили орден Трудового Красного Знамени и удостоверение к нему с подписью Ельцина. Хотя на ордене и проставлен соответствующий номер 1936 года, это дубликат, подлинник не сохранился.

       - VII -
       Несколько слов вместо эпилога.
       Как мы теперь хорошо знаем, тоталитарный режим, особенно в период культа личности, выбивал из общества его лучших представителей, чаще всего молодых и перспективных. В МПС мне говорили, что к ним поступает много заявлений, подобных моему - и все молодые начальники депо, начальники отделений дорог и выше. Конечно, всех уничтожить было невозможно, многие благополучно пережили эти страшные годы; многие, но мы-то говорим о конкретном человеке.
       Конец тридцать восьмого; менее года остается до начала Второй мировой и менее трех лет - до начала Отечественной войны. Как могла бы сложиться жизнь моего отца, если бы?..
       Вряд ли стал бы он участником Отечественной войны - работники такого ранга имели бронь, тем более на железной дороге. Транспорт, как известно - тоже фронт. Архангельск был глубоким тылом, туда не залетали фашистские самолеты, там не было затемнения. Проработал бы всю войну, крутясь на работе похлеще, чем в мирное время. Останься отец жив - смог бы дорасти минимум до замнаркома. И вполне мог бы дожить до семидесятых, даже до восьмидесятых годов. Мог бы дождаться правнуков.
       И мне лично мог бы дать очень и очень многое. В 1955-м, когда я окончил школу, ему было бы полсотни с небольшим - вполне еще цветущий возраст. Очень многое я мог бы от него получить, чего не мог дать отчим - при всех его достоинствах по возрасту, он годился мне в деды и от этого непреложного факта никуда не деться.
       Я сделал все возможное для восстановления доброго имени отца и попытался путем сопоставления и анализа, ставших мне известными фактов как-то изложить его биографию, нарисовать портрет человека, которого не помню. Насколько это удалось - судить не мне. Но лучше хоть такая биография, чем никакой. Я сделал все от меня зависящее и большего никто требовать не может.
       1995; 2008.