Круговое вероятное отклонение Ч. 2

       
ЧАСТЬ ВТОРАЯ



Круговое вероятное отклонение

Глава седьмая

Конец июля 1998 года. Те, кто занимался серьезными делами — правда, мало имеющими отношение к бизнесу, понимали, что деньги ничто, если они не в обороте. Митрохин Савелий Петрович, порулив в начале перестройки чужими предприятиями, усвоил, что теперь лучше иметь собственное дело и начинать его надо одному — с нуля. Накопленные капиталы пустил в оборот, и теперь он один из главных поставщиков «япошек» в горнозаводском районе Челябинской области. Чтобы минимизировать потери при доставке дорогих иномарок из Владивостока, ему срочно требовались специальные вагоны. Но купить их было невозможно, да и они были плохо защищены от рэкета. Прикинув все варианты, он остановился на железнодорожных ракетовозах. Их он видел по городу множество — целиком и располовиненными, приспособленными к различным коммерческим нуждам. Имея на машиностроительном заводе и вокруг него, солидных клиентов, он без труда купил по бросовым ценам один вагон, а получил два — один на заводе, другой на железнодорожной станции Уржумка, что в городском пригороде, подделав документы и сговорившись с сортировщиками вагонов. Договорился на покупку второго и был уверен, что провернет тот же фокус еще раз. С проплатой вопросов не было — завод с жадностью заглатывал наличку, не читая договоров, составленных бесхитростными предпринимателями; реально отоваривал только, тех, кто мог за себя постоять или, по крайней мере, поднять шумиху. Но на это уходили не только месяцы…

— Ну, нет у меня, Савелий Петрович вагонов, — битый час юлил перед ним начальник одного из отделов.
— Что ты тогда мне продал, за мои деньги? — по третьему кругу напирал Савелий.
— Вагон! Списанный вагон без указания номера. Спишем — отдадим!
— У тебя сроки три раза кончились!
— Нарушение сроков оговорено условиями договора: «Ноль целых одна десятая процента за день просрочки поставки, но не более десяти».
— Не мути! Говори, где я могу забрать вагон…
— Через месяц из Новосибирска придут, два вагона — буду списывать.
— Давай я за ними в Новосибирск съезжу и сам заберу; подпиши бумаги и я исчез!
— Нет, их Савелий в Новосибирске. Они в Нёнексе, с изделиями!
— Так отправь их в Новосибирск!
— Тити-мити! — потер пальцами зам, давая понять, что у завода нет на то денег.
— И когда будут?
— Когда Кириенко даст …
Митрохин откинулся в кресле и покачал головой. Ему срочно было необходимо перевести все деньги в товар — инфляция стремительно пожирала прибыль.
— Ты мне дашь документы на получение вагона с актами на списание, без дат и номеров!
— Да ты что!?
— Не томи меня! Я тебе «Тойоту» поменяю на свой джип. Пиши бумаги. Сам скатаюсь и в Нёнексу и в Сибирь; переоформленный вагон погоню во Владивосток.
— Да она же у меня почти новая — год не езжу!
— Ну, а мой джип тебя, что не устраивает?
— Меня- то устраивает…
— А на других не смотри! — у тебя все начальство в салонах на коже натуральной катается.
— Ой, не подведи Савелий Петрович!
— Я тут не какой ни будь залетный, ты меня знаешь!
— Дай три дня — бумаги сделаю, но без суеты — мы под присмотром, сам знаешь…

Следующие три дня у Митрохина ушли на то чтобы переписать на заводского начальника свой, джип и перекупить у него «Тойоту RAW-4», которую он же ему годом раньше за «недорого» продал из партии 1996 г. выпуска. Внедорожник он оформил на имя одного из своих бойцов, который более трех лет верой и правдой служил ему и его делу…
Получив на руки пакет с необходимыми документами, Митрохин на машине в тот же день уехал в Екатеринбург; из аэропорта «Кольцово» летал рейсовый самолет в Питер, а из него в Архангельск. Из Архангельска было уже рукой подать до Северодвинска. До Нёнексы по железной дороге ходил мотовоз с несколькими вагонами…
Но улететь самолетом бригаде Савелия не удалось. Приехав на машине в аэропорт, они поставили ее на платную стоянку и прошли к билетным кассам. На табло уже висела информация по Питерскому рейсу, однако билетный кассир отказалась обслуживать их.
— Билеты сударыня есть? — не поняв сути проблемы, еще раз переспросил Савелий.
— Билеты есть, — ответила ему кассир. — А вот рейса не будет.
— Но он уже объявлен!
— Значит, снимут информацию скоро.
— И в чем дело.
— Я уже говорила — не знаю! Не мешайте пассажирам покупать билеты.
Они отошли в сторону, чтобы не нарваться на скандал с участием милиции — в сумках у них пока еще лежало парочка пистолетных стволов. «Пойдем к администратору», — решил Савелий. Но буквально минуту спустя диктор сделала заявление о том, что рейс на Санкт-Петербург отменяется из-за прекращения деятельности данной авиационной компании по причине финансового банкротства. На табло стала меняться информация и рейс на Санкт-Петербург исчез. Следующий рейс уходил через сутки, и они решили ехать поездом. Оставлять в камере хранения оружие не было никакой нужды…

Вообще-то Нёнокса, это маленькая деревушка, расположенная на берегу в самом устье небольшой реки впадающей в Белое море не так далеко от Северодвинска. Правда, по другую сторону речушки расположен военный гарнизон — ракетный полигон и база ВМФ. Каждый запуск межконтинентальной баллистической ракеты морского базирования жителям деревни был известен заранее — их загодя эвакуировали в безопасный район…
Митрохин здесь бывал не единожды и теперь с едва заметным волнением ерзал на неудобном деревянном сиденье в вагоне мотовоза трясущегося по железной дороге, проложенной в северных болотах. С ним была команда в составе еще троих парней. Имея на руках подлинные заводские командировочные удостоверения и предписания на обслуживание систем поддержки климата на подвижном железнодорожном составе, Митрохин решал не простую задачу — как снова «по одному билету, дважды сходить в кино» — стать владельцем двух вагонов по одним платежным документам…
Дима, по прозвищу — Скворец, уткнувшись носом в книгу, читал детектив. Его черные волосы свисали над страницами, и он часто их поправлял. Ростом он был выше среднего и сидя горбился. Дмитрий был прекрасный специалист по рукопашному бою — дерзкий, сильный и умный. Охочий до юбок и красного сухого вина, он иногда терял над собой контроль и становился без повода агрессивным…
Петр или просто Петюня — с виду добродушный, немного рыхловатый, но вдумчивый паренек, мастер различных афер — льстивый и злопамятный. Тот сидя рядом с Савелием, уткнувшись головой в окно, дремал. Третий боец по кличке Крестовый, был ему еще малознаком, но приблудился он к нему не случайно. Однажды, неожиданно для Савелия, молчаливый Алексей Игоревич — водитель по найму, во время перегона иномарки из Владика, на требование предъявить документы, застрелил двоих липовых гаишников и, сказав «Угу!», спокойно поехал дальше, увозя Савелия от верной гибели. Сейчас он, сутулясь, разглядывал открывающиеся из окна виды. Как утверждал Петюня, на груди у Крестового наколоты сплошные купола с нарочито большими крестами — от того он, мол, и Крестовый! Савелий Петрович достал из сумки три апельсина и кинул один Скворцу; тот практически не отрывая глаз от книги, поймал его свободной рукой. Крестовый сразу же отрицательно мотнул головой и его апельсин был отправлен обратно в сумку. Савелий сунул руку в карман и достал оттуда складной нож. Нажатием на кнопку раскрыл его, с характерным металлическим звуком — лезвие зафиксировалось; Скворец внимательно смотрел на его манипуляции. Когда Савелий очистил апельсин, подал нож ручкой вперед Дмитрию. Тот, взяв его бережно, оглядел со всех сторон.
— Что за материал на ручке?
— Китовый ус — в Японии купил.
— Хорошо смотрится! — и наощуп характерный…
— Сталь мягкая и ржавеет — недоглядел. Поеду следующий раз, возьму из нержавейки.
— И мне тоже, только попроще.
— Я тебе этот задарю!
Очистив свой апельсин, Скворец вернул нож Савелию…

На контрольно-пропускном пункте бригаде Савелия без проблем оформили десяти дневные пропуска и, дав прочитать «Правила пребывания…», отпустили селиться в гостиницу, коих числом здесь было, чуть ли не больше жилых домов — в былые годы в них сотнями, если не тысячами, жили представители промышленности со всей страны. Митрохину на КПП указали на одну из дорогих, но достаточно ухоженную и тихую как заброшенный дом. Сняв каждому по отдельному номеру, Савелий с удовольствием помылся в своем люксе, переоделся в спортивную одежду и как остальные члены его команды пошел на морской берег, пока еще было не поздно — ночью на прибрежной полосе вышагивали пограничники и особо не церемонились. Ему было, что вспомнить на морском берегу…
Раньше в Нёнексе жили по месяцу и более. Причем, ехали сюда и маститые конструктора и молодежь, только, что окончившая институты. Жили дружно и весело — каждый удачный пуск «обмывали» шумным застольем с разведенным спиртом. Танцевали и пели. А влюблялись, так, что теряли головы… и должности…
Сейчас городок тихо хирел — плакаты с бравыми матросами, облупились, улицы не так тщательно выметены, как ранее, на стенах домов появились огромные проплешины осыпавшейся отделки…
С утра, пригрозив братве всевозможными карами, чтобы вели себя тихо и незаметно, Савелий ушел в штаб договариваться об отправке вагонов в Новосибирск. «Неожиданно» расщедрившийся «председатель правительства», оплатил их отправку вагонов с изделиями, подлежащими утилизации, и у Савелия не было сомнений на счет сроков.
Сунувшись к одному, а затем еще к трем начальникам служб, он так и не понял, где его ждут. Прикинув весь расклад, Митрохин решил применить коммерческий подход к решению проблемы. Купив в магазине в обеденный перерыв бутылку армянского коньяка, шоколад и три коробки конфет, наскоро перекусив в столовой, он снова занял исходную позицию в штабе.
Коробки тут же пригодились к «чаю», но теперь он уже имел некоторое представление, о том, чьи подписи ему были нужны и кто что любит, а ждут или нет, уже не важно…

— Я вас понимаю, — воровато оглядываясь на дверь, нудил капитан второго ранга, раздувая висящие над воротником форменной желтой рубашки щеки. — Порядки у нас такие! По плану регламентных работ…
— Командир, ну какие к черту регламенты! Изделия списаны — грузи и вези!
— Изделия списаны, но они заправлены и снаряжены! И везти их можно только после выполнения… работ.
— И я о том же! Изделия в цех, а мы за стол, под коньячок и обсудим. Рюмочки найдутся? Военный поперхнулся, опять глянул на входную дверь кабинета и достал два граненых стакана с мутными разводами на стенках.
— По чуть-чуть, — хрипло выдавил капдва. — Можно расстыковать «телеметрию» и тогда за пару дней уложимся, — вытирая платком со лба холодный пот, объявил он свое решение. Савелий с внутренним чувством отвращения налил по трети стаканов, дорогого коньяка и искренне сожалел об отсутствии в магазине питьевого спирта — было бы в самый раз. Хрустнув плиткой шоколада Митрохин, наломал долек и раскрыл его. Зажмурившись, выпил и поставил стакан. Савелий хотел, согласиться, что ему все равно — что телеметрическая — что боевая. Его интересует вагон! Он зажевал черным пористым горьким шоколадом большой коньячный глоток и обомлел — военный протягивал ему свой стакан.
— Наливай еще по чуть-чуть и хватит. Если в Златоусте примут на дефектацию телеметрические блоки — завтра к вечеру оба изделия погружу. Наряд сопровождения сидит в гостинице неделю — объели уже ракетную базу.
— Только завтра! — поднял стакан Савелий.
Мотнув головой, капдва выпил очередную порцию и, закусив шоколадом, все же ответил:
— Послезавтра ночью тронетесь в путь, не раньше — с комфортом. Я отправляю пустой вагон сопровождения; пойдете сцепкой — два с изделиями, два с сопровождением — так удобней — вы же заводские спецы! Оставь! — указал он на бутылку.
Савелий подал ему бутылку с остатками коньяка и шоколад.
— Я могу надеяться!
— Слово офицера! Сказал-сделал!
Митрохин пожал холодную пухлую руку и вышел из кабинета. Ему хотелось выть — толи с тоски, толи от выпитого коньяка…

В гостинице он снял прилипшую к телу рубашку и залез в душ. Вновь вымывшись коричневатой, как грузинский кофе, водой, отдававшей торфяным болотом, Савелий почувствовал себя лучше, и на него снизошло хорошее настроение и уверенность в благополучном исходе. Он постучался по очереди во все свои комнаты, но открыл только Крестовый.
— Хлопцы где?
— Свалили!
— Когда вернутся?
— Сказали, в баре ужинать станут.
Савелий поразмыслил и распорядился:
— Сходишь со мной на ужин и на речку, прогуляемся, с собой ничего не бери.
— Угу!
Они вышли друг за другом из гостиницы, и Митрохин уверенно нашел местное, злачное заведение с приличным меню и обслугой. Еще в штабе болтливые служащие поведали ему обо всех перипетиях перестройки в их гарнизоне. Кто и на какие деньги открыл свое дело. Кого успели за это посадить. Кто пострадал от рэкета, а кто за него сел на длительный срок. Не обошлось и без упоминания о душераздирающих случаях с кровавыми разборками…
Заказав на двоих горячее и салат, себе — красное сухое вино и пиво — Алексею, он слушал приглушенную музыку и старался ни о чем не думать. Обслужили их, чуть ли не в лучших традициях ресторанного бизнеса — через час принесли горячее, только что приготовленное на кухне; сочный салат переливался перламутровыми оттенками майонеза. Запивая вином хорошо прожаренную отбивную, Савелий напрочь забыл встречу с капитаном второго ранга, страдавшего, видимо, от белокровия…
На берегу реки, слева от подвесного канатного мостика для пешеходов, переговаривались рыбаки, ловившие закидушками на морского червя во время прилива мелкую камбалу. Рыба клевала редко, и они ходили один к другому, чутко прислушиваясь — не звенит ли колокольчик. Воздух к ночи становился прохладным и, понаблюдав с полчаса за рыбаками, Савелий, оглянувшись на деревянную церковь за речкой — исторический памятник культуры, медленно пошел в гостиницу…
На втором этаже гостиницы они почти догнали смеющуюся парочку — Петюня вел в номер томную хихикающую девицу.
— Все как всегда!
— Угу! — добавил Крестовый и они разошлись по своим номерам…

 — Ну, Дима, пойдем к морю! — канючила длинноногая, стройная Анжела, во всяком случае, так она представилась ему на выходе из ресторана.
— Пойдем сперва в номер, а потом к морю, — упирался Скворец.
— Потом будет нельзя! — капризничала девица, повисая на шее Дмитрия. — Ну, пойдем!
— Там погранцы скоро пойдут!
— Какие погранцы? — еще час — мы успеем! Там пе-со-чек!
— Это не Гагры! Здесь от песочка ночью судороги сводят.
— Ну, пойдем!
— Да мы уже почти пришли. Слышишь, море шумит?
— Еще не шумит. Ты думаешь, я шлюха? Ты ошибаешься! Вон там, далеко в море, мой муж! — провела она ладошкой по линии горизонта, изобразив лебединое крыло.
— Ты могла бы не пудрить мне мозги? Я что, по-твоему, сюда пришел мужа твоего дожидаться?!
— Не сердись, мой хороший!
Анжела обняла Дмитрия и, покачиваясь вместе с ним, стала целовать его лицо. Пьяненькая и возбужденная, она нашептывала ему в ухо, то и дело, путая имена. Не привыкший к поцелуям Дмитрий сначала уворачивался, но, в конце концов, сдался и позволил молодой женщине прильнуть к его губам. За минуту их страстного поцелуя Анжела словно растворилась в его крови как быстродействующий яд. Дмитрию захотелось выпить до дна эту хрупкую женщину. Он стал тискать ее в руках, а она снова и снова подставляла ему горячий и влажный рот.
— Меня зовут Дмитрием, — пытался он остановить ее и обуздать себя.
Но Анжела, запрокидывая голову, звонко смеялась в угасающее северное небо и не слышала его слов. Она все больше и больше наполняла его чем-то беспокойно-восторженным, заставляя все бережнее и бережнее обнимать себя, и Дмитрий не мог этому противиться…

 — Так, быстро отваливаем с пляжа! — раздался неожиданный и грубый окрик.
Ошалевший от видения в лице двоих пограничников в бушлатах с автоматами за плечами, Скворец резко крутнулся всем корпусом, прикрыв собой растрепанную Анжелу с расстегнутой кофточкой, где только что побывала его рука.
— Полегче, сержант, не на войне!
— Я сказал, пошел отсюда, стручок недоделанный! — сержант не больно пнул носком сапога по голени Дмитрия.
Реакция Скворца была мгновенной. Удар пятки низкорослому сержанту пришелся под левую скулу, и он кубарем улетел в нокаут. Второй пограничник потянул с плеча автомат, но получив один удар в живот, а следующий под сгиб обоих колен, тоже опрокинулся на спину не в состоянии даже вздохнуть.
— Идем отсюда, подруга! Дома ждать будешь мужа!
Анжелка, тараща глаза на пограничников, сопротивлялась, но Скворец ее так тянул за собой, что она едва успевала перебирать ногами. Когда до угла здания осталось чуть больше метра, в спину им ударила короткая автоматная очередь, Анжелка стала падать и Дмитрий рывком затащил ее за угол. Пытаясь поставить на ноги свою подругу, он почувствовал резкую боль под левой лопаткой. Увидев, что у женщины на груди расплываются два красных пятна, Скворец осторожно положил ее на землю и, задрав на спине куртку, правой рукой вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Выглянув из-за угла здания, сделал три выстрела в сержанта, помогавшего подняться второму бойцу. Сержант дернулся и рухнул. Скворец отступил назад, еще раз посмотрел в широко открытые глаза Анжелки и, убрав на место оружие, медленно пошел в сторону гостиницы…

Когда Скворец поднимался на второй этаж, левую половину груди от плеча и вниз, жгло каленым железом. Он чувствовал, как по ребрам текли струйки крови. Открыть свою дверь он не мог — ключ был где-то в левом кармане куртки, и Дмитрий постучал здоровой рукой в дверь комнаты Савелия. Савелий открыл неожиданно быстро и, увидев Дмитрия с повисшей наподобие плети левой рукой и бледным лицом втянул его в номер. Оглядевшись, Савелий, заперся изнутри…
Пересказ событий в изложении Скворца, состоял из нескольких фраз, но Митрохину этого было более чем достаточно — в его ушах уже стоял топот солдатских сапог по коридорам ночной гостиницы.
— Раздевайся, я посмотрю…
Он помог снять легкую куртку и футболку. Пуля пробила ключицу и осталась в теле.
— Ты что делал на пляже?
— Целовался…
 — Что!?
— Что слышал, Савелий — целовался и все!
— Ну, я не знаю! — широко развел Савва руки.
— У меня бинт в номере есть; ключ в кармане куртки.
— Сиди и жди, я схожу к тебе и ребят позову, будем решать, что делать…

Савелий толкнул от себя соседнюю дверь и увидел, что Крестовый сидит в кресле и смотрит телевизор.
— Поднимай Петюню и ко мне в номер. Шалаву без шума выпроводишь, дай стольник — сочтетесь. Скворца подстрелили… бинта нет?
— Нет! Может, простынь порвать?
— Успеем!
Савелий открыл номер Дмитрия и, покидав его вещи в сумку, оглядел все кругом, поправил постель и снова запер его. По коридору оглядываясь, уже ковыляла в не застегнутых босоножках девица в сопровождении Крестового…
Через пять минут в номере Савелия собралась вся команда. Петюня неумело вкруговую бинтовал туловище Дмитрия, Крестовый держал его левую руку поднятой на уровне плеч, другую Скворец удерживал сам. Оружие у Скворца уже не было — изъял Савелий…
За окном раздался слаженный топот. Савелий выглянул из-за шторки.
— Матросы с автоматами. К морю бегут — дежурное подразделение. Сейчас все следы затопчут и погранцы с собакой задавятся!
— Там и без того песок голимый! — собаки на нем не работают.
— Пуля в тебе Скворец, и в больницу нельзя! Как считаешь сам-то?
— Отлежаться мне — заживет.
— Тебя оперировать надо и антибиотики колоть — ты к утру память потеряешь! Первая же уборщица всех сдаст, и мы в клетке будем сидеть. У меня завтра погрузка, послезавтра отправка вагонов.
— Ну, застрели меня, Савелий, если ты такой!
— Не такой! Петюня, поведешь его через речку и хоть всю деревню зацелуй, но пристрой так, чтоб, ни одна живая душа не знала!
— Да где, ж я его там!? — развел он беспомощно руками.
— Найдешь! Переодевайте его.
Надев на Дмитрия чистую футболку, тут же, впрочем, промокшую от крови, стали примерять куртку.
— Не пойдет! — дежурная увидит и дырку и пятно. Петюня неси свою.
— Так она же ему большая!
— Без разницы! Никто обмерять его не станет.
Петюня замешкался и Савелий, подталкивая его к двери, вышел вместе с ним в коридор. Через несколько минут они вернулись; в руках у Петра была его куртка, а у Савелия легкий джемпер.
— Наденьте ему сначала джемпер, а то знобить скоро станет. — Алексей, проводишь до выхода и возвращайся.
— Угу!
Дежурная отсутствовала и три человека не спеша вышли на крыльцо гостиницы.
— Не кисни, Скворец! Петюня найдет тебе сиделку — не такое бывало. Раз не свалили сразу… Ты, правильный, выживешь! — выдал неожиданно длинную речь, обычно молчаливый, Крестовый…
Край неба еще не угас, и темнота была жиденькая. Мостик нашли сразу, но идти по нему с повисшим на плечо Скворцом, Петюня ладом не мог. Мостик раскачивало и их со Скворцом откровенно, кидало из стороны в сторону. Петюне казалось, что Скворец становится все тяжелее и тяжелее.
— Сейчас, сейчас! — озираясь по сторонам, почти кряхтел он.
— Не торопись — улетим в речку.
— Ты держись за трос, а то улетим точно.
Под мостиком несла черные воды река и пугала Петра своим, едва уловимым, холодным дыханием. Добравшись до середины мостика, он остановился.
— Отдышусь я Скворец, — шаря в кармане своих брюк, лепетал дрожащим голосом Петюня. — Ты постой пока! Отдышусь…
Выпрыгивая, лезвие «кнопаря» предательски лязгнуло, становясь на защелку, и Скворец, услышав это, дважды ударил Петюню кулаком правой руки под дых. Тот, выронил нож; Скворец сунул ему руку между ног и со стоном перевалил тело через канатное ограждение. Выбросив фонтан холодных брызг, Петюня навсегда исчез в черной воде.
— Я тоже отдышусь, Петюня и пойду, — прошептал Скворец.
Нащупав ногой, нож и наступив на него, наклонился, превозмогая боль, поднял и снова прошептал:
— Не прощу, Савелий, никогда!
Стараясь не раскачивать мостик, Дмитрий медленно добрался до другого берега и, ступив на него, с трудом разогнул спину. Боль в плече мешала ясно видеть в ночных сумерках, но темное здание старинной церкви он увидел. Теперь она стала его целью. Он, шел, не теряя из вида колокольню, но силы таяли. Когда ему уже казалось, что она так близка, что протяни руку, и он коснется ее, Скворец обо что-то ударился и повис в воздухе, вскрикнув от боли. Небо в его ушах отозвалось ударом колокола, и он потерял сознание…

К полуночи Савелий встревожился — Петюня уже должен был вернуться. Он несколько раз включал свет и смотрел на часы. «Повязали!» — билась у него в виске пугающая мысль. Он засыпал и вновь просыпался, пока не наступило утро. День у него собственно был свободен, во всяком случае, до обеда. Оставив Крестового на связи в гостинице, на случай звонка из штаба, Митрохин пошел в сторону деревни. Пытаясь вычислить прямой путь к мостику, Петюни и Скворца, он осматривал землю, боясь увидеть какие либо следы борьбы. Но дойдя до мостика и прошагав его дважды туда и обратно, он ничего не нашел. После обеда позвонили из штаба и потребовали от него документы на вагоны — Савелий с капдва договорился, что на них и на изделия документация будет скомплектована порознь, это позволяло ему, без волокиты забрать вагоны в Сибири на основании актов на списание и бухгалтерских документов, составленных без указания номеров…
Вернувшись в гостиницу, он нашел там только Алексея. На следующий день, Савелий с помощью капдва, отметил четыре командировочных удостоверения и, сдав с его же помощью все пропуска, погрузился в вагон сопровождения. Между ними и охраной находились два вагона с изделиями. Ночью их прицепили к локомотиву и литерный эшелон, пока из четырех вагонов, тронулся в путь. Безвестие терзало Савелия недолго, он счел, что поединок на мосту обернулся трагедией для обоих, а море, куда непременно их уже унесло быстрое течение, умеет хранить тайны…

Сколько прошло времени, Дмитрий не знал, очнулся и понял, что грудью висит на веревке. С трудом оторвавшись от нее, он встал во весь рост. Небеса опять отозвались колокольным звоном, и Скворец увидел, как из церкви вышла женщина со свечей в руках. Ее лицо, обрамленное белым платочком, светилось как на иконе. На ней была длинная одежда, и казалось, что она не идет, а плывет среди ночи ему навстречу.
— Господи помоги! — прошептал Дмитрий и попытался протянуть навстречу женщине обе руки.
Боль, вспыхнувшая молнией, вновь лишила его сознания, и он сначала упал на колени, а затем свалился набок…
Проснулся Скворец от тихого позвякивания. Он открыл глаза и увидел руки. Рядом с кроватью на табурете стояла фарфоровая тарелка, а в ней лежало два стеклянных шприца с иголками. Над всем эти наклонилась молодая женщина — в одной руке у нее был пузырек с жидкостью в другой вата. Лица видеть он не мог, потому как лежал на животе и смотрел через левое плечо. Дмитрий стал медленно подтягиваться здоровой рукой и попытался подняться.
— Лежите Скворцов, — раздался тихий, почти печальный женский голос. — Укольчики поставим и я Вас попытаюсь перевернуть.
— Где я?
— У меня дома… у моей бабушки. Лежите.
Дважды звякнув шприцами о тарелочку, женщина унесла их; в тарелке тихо постукивали пустые ампулы, инъекции, сделанные — одна в левое плечо, а другая — в ягодицу, Скворцов просто не осознал.
— Давайте, Дима повернемся на правое плечо.
— Я сам. Вы мне только руку подержите, чтоб не падала.
— Не бойтесь, я Вас туго перебинтовала.
Скворец действительно, почти безболезненно повернулся на бок.
— Тебя как зовут?
— Настя, Анастасия Мельникова.
— А мое имя, откуда знаешь?
— В заднем кармане брюк…
— А-а, да! Паспорт и военный билет…
— И доллары!
— Настя, ты мне положи за спину, что-нибудь, чтобы я мог на стенку навалиться.
— Я бабушкину подушку положу.
Женщина с тонкой талией, мотнув подолом длиннополого, серого цвета, платья ушла в другую комнату и тут же вернулась с огромной, туго набитой подушкой. Она наклонилась над Скворцом и аккуратно подоткнула подушку под спину, несколько раз коснувшись его лица грудью. Отодвинув табурет от кровати, Настя села, на него сложив руки на коленях, ладошками одна в другую и стала перебирать тонкие пальчики рук.
— Давно я у тебя?
— Второй день… утро еще…
Дмитрий теперь мог спокойно рассмотреть лицо своей «сиделки». Ни в одном кабаке, такого лица не увидишь! Все, чем смогли наделить ее родители, было нетронуто — не выщипано, не замазано косметикой. Русые волосы, тонкие брови, и едва заметные конопушки — на такую в кабаке Скворец бы даже внимания не обратил — ни напугать, ни порадовать!
— У церкви, ты была?
Настя заулыбалась.
— Нет, Пресвятая Дева Мария!
— Откуда ты там взялась?
— Молилась!
— Ночью, одна!?
— Я со свечой.
— Там, что иконы есть?
— Нет, церковь очень старая — без единого гвоздя!
— Куда они делись?
— Ее поморы построили; говорю же — без единого гвоздя!
— Кому ж ты там молилась, если икон нет?
— Богу молилась! — отвернулась она сердито.
— Ну! Ну!
— Деды и прадеды мои в этой церкви молились. Бабушка все время тайком ходила туда.
— А тайком-то зачем.
— Так падает церковь, там и ходить-то нельзя!
— А меня как увидела ночью?
— Ты в колокол ударил — я так испугалась, а бежать боюсь по ступенькам. Только вышла, а ты снова: «Бум!»
— Я не мог… колокол-то где?
— Колокол наверху. Там веревка от языка к столбу рядом с церковью привязана, ты и лег на нее…
— Вот как у вас тут! В городке была?
— Бы-ла! — вздохнула Настя.
— Ищут?
— Говорят, ищут…
 — Так, говорят или ищут?
— Жену офицера убили… в спину и кто это сделал — знают.
— В аптеке что-нибудь, брала?
— Нет! Нет! — торопливо ответила Настя. — Я же медсестрой работала… и бабушка болела. Знала же, что спрашивать будешь — ищут ли?
— А меня как насмелилась домой затащить — мало ли!?
— Ты раненый, был, без памяти… и в городок ходила, узнавать — говорила же! — в спину стреляли…
— Кто еще в доме?
— Двое нас — сороковины справлю и тоже уеду в Северодвинск.
— Когда сороковины?
— В конце августа.
— Раньше значит, не выгонишь?
— Ты сначала ходить зачни, балаболка!
Настя поднялась с табурета и снова вышла из комнаты. Вскоре потянуло запахом еды, и Дмитрий по-собачьи сглотнул слюну…
Комната, в которой он находился, была небольшой, имела два окна и дверь, очевидно, за ней была и кухня, и столовая с прихожей вместе — домишко! Позади него на стене плюшевый ковер с оленями. Перед окном столик.
— Я тебе еще с утра суп сварила, куриный, похлебай и мясо поешь.
Анастасия зашла в комнату и стала стягивать с него одеяло.
— Ты что делаешь, Настя?
— Лежа, что ли ложкой-то привык!? Сидеть у стенки сможешь? — а то давай с ложечки покормлю — лишь бы ел!
— Так штаны бы дала!
— Не погладила еще — сырые. Юбку могу дать! Я его второй день мою, а он как барышня деревенская! — прыснула Настасья в ладошки.
— Как, мою!? — оторопел и вспыхнул мгновенным жаром Дмитрий
— Да ты же в крови до самых пяток был, что мне было ждать, когда ты в баню ходить сможешь? Я медсестра для тебя, а не любушка-голубушка!
Вернув табурет на место, она постелила на него кусок цветастой клеенки и принесла тарелку с дымящимся супом. Положила рядом ложку и хлеб.
— Погоди, полотенце принесу, а то на грудь наплещешь.
— Воды мне дай — горло сушит, что-то.
— Это от лекарства. Я тебе морса клюквенного дам — больше пользы!
Постелив ему на грудь широченное полотенце, она слегка подоткнула его концы под бинты и, отойдя в сторону, улыбнулась.
— Дотягивайся ложкой, не тяни тарелку к себе, а то еще обваришься!
— Тебе лет-то сколько? Замужем?
— Двадцать два было. Нет.
— Что так засиделась в девках?
— Тебя не спросили! Бегают с пистолетами друг за дружкой, а потом спрашивают.
— Не все бегают.
— Знаю! Те, кто не бегают — лежат. В больнице насмотрелась…
Анастасия вышла из комнаты и тихо позвякивала издали посудой. Напоив и накормив раненого, она убрала с табурета и помогла Дмитрию опять занять горизонтальное положение. — Я в городок схожу, до сберкассы, а ты, если по нужде — во двор не ходи — замок повешу; ваза под кроватью.
— Доллары возьми- пару сотен, поменяешь.
— Успеются твои доллары! У бабули доверенность на меня выписана — сниму остатки.
— Куртки у меня нет — эта, с чужого плеча.
— И на куртку пока хватит. В окна не выглядывай!
Она повязала на голову платок, накинула поверх платья жакет и, не сказав больше ни слова, шумно закрыла за собой дверь. После ее ухода в доме наступила такая тишина, что Дмитрий услышал тиканье настенных часов в другой комнате. «Тоже баба, а разница как между потолком и полом! По одним ногами ходишь, и они от восторга визжат, а до этой не сразу дотянешься», — произнес Скворец вслух. Он закрыл глаза и предался воспоминаниям…
Выросший в детском интернате без матери и отца, рано повзрослевший Дмитрий оказался без жилья и работы в самое смутное время. Единственное, что он любил по настоящему, это детскую спортивную школу и свободу. Унижали его, и он унижал других. Его пытались убить, и он убивал молча. Ему повезло — сохранил голову и здоровье. В армии увидел не только кровь, но и человеческое горе, и заглянул за самый край человеческого отчаяния. Вернулся из Чечни и твердо решил никогда больше не брать в руки оружие. Встать на учет в военкомате не успел — жизнь повернула по-своему…
Он полюбил сухое красное вино и женщин. Теперь же Дмитрию показалось, что женщин в его жизни не было. Это были смеющиеся куклы — появлявшиеся в любое, нужное ему время и исчезающие как декорации. Он вспомнил Анжелу. Не в пример им, ей потребовалось всего несколько минут капризов, восторга и теплого нежного дыхания, что бы он понял главное — его никто не любил! Как себя вести теперь с Настей он даже не представлял. Она принесла его на себе в этот дом, раздела и перевязала, потом мыла его тело вон той большой зеленой губкой, что лежит сейчас на полу в эмалированном тазу. Обтерла его полотенцем, уложила в постель и через каждые четыре часа колола антибиотики. И она смеется и радуется жизни, просто так! Теперь он все это видит и понимает, а чем вернуть, оплатить этот долг не знает — его этому не учили! Свои долги он привык платить деньгами, а получать их битьем. Предлагать Насте, деньги, даже по понятиям, пока у него не укладывалось в голове…
Дмитрий вновь представил, как Настя ходит по дому и говорит с ним тихим северным выговором. И ее чудовищно-длинное платье порхает за ней всякий раз, подчеркивая тонкую талию, острые плечи и небольшую грудь, скрытую за плотной тканью. В доме от ее слов становится тепло, а на душе спокойно...
Он вспоминал, как она шла к нему, и он тянул к ней руки — тогда ему так казалось. А Настя шла и шла навстречу...
Свеча горела все ярче и ярче. Он стал от нее уворачиваться, мотая головой, но лицо продолжало обдавать теплом, и он застонал. Проснулся от того, что почувствовал прохладу. Его тело источало жар, и только лоб соприкасался с чем-то прохладным и легким.
— Ты горишь весь, вот напасть! — убрав руку с его лба, сказала Анастасия. — Попей клюквы, а я укол пока поставлю, и полотенчико на лоб положу. Я уж думала, больше температуры не будет; придется снова больнючие уколы тебе ставить.
— Что в городке? — еле слышно спросил Дмитрий.
— Военный прокурор из Северодвинска приехал; с вечера водку в гостинице с начальником тыла пьет.
— И что потом?
— Потом похмеляться станет — ему тут не до работы!
Она снова ушла в другую комнату и позвякивала биксом со шприцами.
— Никто не стучался в окошко?
— Спал я, не слышал.
— Соседка давно не заходила. Боюсь, отваживать придется — ее в дом пускать нельзя, пока на ноги не встанешь. Ну-ка, заголяй свою анатомию!
Она стояла перед ним со шприцом, похожая на сестру милосердия времен гражданской войны, только на белой косынке не было красного крестика.
— Ой, болеть будет! Терпи покуда. Пуля внутри тела, оперировать надо, а как с тобой в больницу!?
— Никак, Настя. Я стерплю все. Только не бросай — некуда мне больше.
— Стреляли в вас на пляже с тридцати метров. У Анжелы сквозные ранения, навылет. А у тебя-то застряла!
— Я ее за собой тащил — упиралась. Она у меня за спиной была — ей навылет и мне в лопатку.
— Ну, тогда ясно. Раненого-то и не ищут…
— А кого ищут?
— Оружие ищут. У офицеров, у кого на руках в тот день оружие было — пистолеты в Северодвинск повезут на экспертизу — Анжелка-то на ком только не висла!
— Она что, беспутная?
— Безмужняя она — в море погиб по случайности год назад. Ей бы уехать отсюда, а она все мужиков к морю водила; кто от жалости шел, а кто по умыслу.
— М-м, — тяжело замычал Дмитрий.
— Ты чего, больно, так что ли?
— Я ж ее все в номер тянул. Ну, снял, думал!
— Откуда ж тебе знать!? В церковь ей идти надо было — святые лики глазами увидеть. А она от своей беды отворотиться не могла. Теперь уж будут вместе!
— Веришь что ли в это?
— А как жить-то, если не верить!? Если любишь, то и жизни мало! Это когда злоба одна, так и сам в петлю залезешь. Ты вон без креста, а когда без памяти был — руки к господу воздел, значит, есть у тебя на земле любовь, только, видать, сам знать не знаешь где она!
— Мать всегда хотелось найти…
 — Сирота, что ли?
— А кто его, знает! В Дом ребенка подкинули когда-то весной. Нянечка Скворцом назвала — так и записали — Скворцов — имя и дата рождения на бумажке были написаны.
— А у меня мать в монастыре. Отец умер, она квартиру на меня переписала и на Соловки. Я по ней скучаю, езжу, когда время есть, а она смеется: «Тебе Настасья тоже сюда пора — засиделась в девках!»
 — Рано еще! Подожди и женихи найдутся.
— Уж не ты ли искать-то станешь?
— Я если и найду — сбежишь! Сами найдутся!
Анастасия, встряхнув, сунула ему подмышку ртутный термометр, и поправила подушку.
— Обедом займусь, а ты пока поваляйся. Вечером надо печь истопить — куру опалить.
— А ты что из домашних суп варишь?
— А из каких тебе? Мне их что, в город с собой везти или здесь бросить два-то десятка? Тебя стану откармливать домашней лапшей! — засмеялась она.
— В доме запах странный, как в лесу!
— А здесь травки разные сохнут, — вернувшись из кухни, сообщила Настя. — Лето, считай, кончилось на севере — сегодня десятое августа…

— Настя!
— Что тебе?
— Иди сюда!
— Что тебе Скворцов? Я печку растопила тремя полешками — прогорят — сделать ничего не успею.
— Темно уже. Ты меня на улицу выведи. Мне надо…
— Ох, ты! Ты ж до сих пор у меня на дворе не был. Я тебе Скворцов клизму поставлю за это, будешь, как миленький сидеть на вазе — после нее бегать-то не захочется!
— Не трынди, а то я твою вазу в окошко выкину, помоги подняться.
— Надевай трико — вроде по размеру купила. Куртку теплую взяла, пока не по сезону, зато позже сгодится. Она помогла ему надеть, чистую и отглаженную футболку и натянуть на тело, трикотажные брюки. Затем стала приспосабливаться, чтобы ловчее помочь слезть Дмитрию с кровати. Дмитрию хотелось опереться на нее, чтобы встать прочно на ноги, но он не знал, как это сделать.
— Скворцов, не танцуй вокруг меня! Клади правую руку мне на шею и вставай.
— Я ж тебя сломаю!
— Раньше не сломал, теперь уже поздно.
Со смехом и сопением они пошли в другую комнату на выход из дома.
— Голову не кружит?
— Есть немного. Внутри, как будто все отрывается, больно.
— Может, вернешься? — я из дому выйду!
— Привыкать, Настёна надо. В самом-то деле чему там отрываться. Пуля, похоже, из-под лопатки выше пошла, ближе к ключице — вон как там припекает!
— В Северодвинске я б тебе рентген устроила, а здесь с аппаратом из больницы вынесут.
— Пусть рана затягивается.
— Спайки могут быть, а то и рука сохнуть начать. Через неделю, если что, поедем в город, может, не заметит никто.
— Увидим. Ты иди домой. Обратно я сам — вроде как расходился.
— А я тебе батажок бабушкин дам, опирайся на него.
Разговаривали они негромко, и со стороны вряд ли бы кто услышал — забор с соседями был высоченный, да и огород за ним и уж потом разные строения…

В дом вернулся Скворец с улыбкой на лице.
— Ты, я гляжу и впрямь расходился!
— Будешь так за мной ухаживать, я и танцевать скоро смогу.
— Танцуй, только в драку не лезь! Выхожу тебя, а ты опять туда же — не всякий раз везет! — Я тут у тебя посижу.
Скворец огляделся. Действительно, где только было возможно, висели пучки травы, с корнями и без корней.
— Настя, ты знаешь каждую траву?
Та, разрумянившись, на ухвате опаливала курицу.
— Сама собирала — почему не знать-то. Каждое лето у бабушки жила. Здесь и выросла, в лесу да на болотах.
— Зимой здесь тоскливо.
— Смотря чем заниматься! Народ с утра до ночи работал — тосковать времени не было.
— Дом продашь?
— Продам через полгода. Купить хочешь? А то давай! Тут и невесты малолетние есть — курят и пьют уже.
— А почему ты решила, что мне такая нужна?
— Где ж за тобой другая-то угонится?!
— По мне, что заметно, какой я?
— Ну, как!? Стрелял-то не из пальца, да и решился на то вон как скоро, ножик в куртке с кнопочкой, доллары в заднем кармане не одна тысяча. И залетел аж на край света. Тихони-то дома сидят!
— Сообразительная! На одни пятерки училась?
— Не училась, почти. Дома больше сидела — то бронхит, то ангина. Врачи говорили, мол, на лето к морю, на юг надо, а у нас отец с инфарктом — мастером на верфях работал. Медтехникум закончила и в операционную…
Настя разделала курицу на порционные куски и стала перебирать рис.
— Ты устал, так, поди ляг. Вечер-то долгий — еще наговоришься — отоспался.
— Посмотрю на тебя еще. Вон, какая ты интересная…
 — Была бы интересная!...
Настя нагнула над столом голову и немного сгорбилась…
 — Любила что ли кого?
Она выпрямилась и посмотрела на него долгим взглядом. Дмитрию даже показалось, что у нее на глаза навернулись слезы. Настя опять наклонилась над столом и продолжала молчать. Посидев еще немного, Дмитрий стал подниматься со стула.
— Любила, — тихим голосом сказала она.
Скворец неслышно опять сел на стул.
— Хирург у нас практиковался из района — я месяц возле него. На операции он мне в глаза смотрит — я ему. Ночью реву. Ходил за мной по пятам, а я решиться все не могу. А он мне: «Настя люблю я тебя, женюсь!» Я на нем повеситься была готова, а в постель так и не пустила. Жалела долго, а потом узнала: женатый он был, да и медсестра у нас одна с дитем от него осталась…
 — И теперь на всех обиделась?
— Любовь-то моя, с чего мне на нее обижаться!?
— Непонятная ты мне — все наоборот!
— Может оно у тебя все наоборот?
— Трудно мне это понять. Для меня любовь и постель одно и то же... Было так!
— А я все по книжкам узнавала. На экзамены в школу ходила с Мопассаном.
— Что, так интересно?
— Интересно, когда много читаешь. А когда носом, то в одну, то в другую книжку тычутся — быстро интерес теряется.
— Я детективы люблю современные.
— В одно ухо влетело — в другое вылетело!
— Точно!
— Ужинать за столом будешь?
— Попытаюсь.
— Тогда иди на кровать и не мешайся мне пока…

С того разговора прошло три дня. Скворец уже не нуждался в особом уходе за собой, но чувствовал себя обессилевшим; боль еще мешала ему, и он иногда покрывался испариной от неловкого движения. Тем не менее, Дмитрий помог Насте истопить баню — прятаться нужды не было — Настя сказала соседке, что к ней из города жених приехал, и вся деревня знала о том…
— Настя, в баню-то вместе идти придется! — хитро улыбаясь, сказал Скворец. — Один я не справлюсь!
— Коли надо — пойдем вместе, — мельком взглянув на него, ответила Анастасия. — Копи силы — баня жаркая, а я жилистая — кабы не сомлел!
Скворец посмотрел в спину Анастасии, орудующей над столом большим старым утюгом — она гладила постельное белье. Опустив взгляд ниже, Скворец покраснел от своих мыслей.
— И пойдешь?
— Пойду, не сомневайся! — тоже улыбаясь каким-то своим мыслям, ответила в пол-оборота Настя…

Дмитрий, осторожно ступая по влажным доскам, шел к бане. В руках у него было махровое полотенце и белье, купленное Настей в городке. Он был смущен и встревожен состоявшимся разговором. Скворец представлял себе как Анастасия войдет в баню — раздетая, стройная и хрупкая, манящая и таинственно-недоступная. Но что-то отравляло в сознании радость таких видений. Представить себе дальше их отношения он не мог — в память приходили сценки с какими-то вульгарными девицами. Как он не пытался, его сознание всякий раз неудовлетворенно отметало напрочь все варианты дальнейшего развития событий.
— Скворцов, раздевайся и полезай в корыто, — догнала его со словами у самой бани Анастасия.
— Это в деревянный ящик, что ли?
— Не ящик, а корыто! — там и трава настоялась.
На Анастасии была надета кофта и под ней ситцевая блузка; длинная юбка подоткнута с одной стороны краем подола за пояс. Ее левая нога при этом оказалась оголена, и Скворцов почувствовал до сих пор не свойственную ему неловкость от того, что так вот обернулся к ней…
В бане он действительно увидел заполненное на две трети корыто — определить назначение, которого ранее не смог; ему и в голову не приходила мысль, что огромная скамья с бортами, образующими большой ящик, в котором что только не лежало, пока он топил баню и есть корыто! Сейчас в нем, исходя горячим ароматом, чернел настой каких-то трав. Дмитрий сунул руку в корыто и, убедившись, что температура, вполне приемлемая, полез в него, зарываясь всем телом в распарившиеся стебли…
— Не горячо?
— Ух, ты! — пришла?!
— Обещала тебе. Лежи, пользуйся — все не такой нервный станешь, — улыбаясь, входя из предбанника, произнесла Настя. — Здесь такие целебные травки! — никакого санатория не надо…
Она стала подливать в угол корыта горячую воду, чтобы тело Дмитрия целиком скрылось в настое.
— Для кого корыто делали? — старое все!
— Для всех. Бабушка труху сенную раньше собирала в мешки, когда корова была, и потом всю зиму косточки грела и лечилась. Я тоже любила полежать в нем зимой. Если бы не это корыто так может, и не выжила бы со своими детскими болезнями.
— Зачем труху? От нее, что пользы больше, чем от сена?
— Сенная труха — это, прежде всего, мелкие цветочки и листики различных трав — всех не перечесть. А если еще и специально добавить травки лечебной — вся хворь после такой бани уходит, и спина сама разгибается…
Скворец, лежа в травяной обжигающей ванне, неожиданно почувствовал себя уютно рядом с одетой в тонкую блузку и уже успевшей раскраснеться молодой женщиной. Все его, ранее пригрезившиеся эротические видения, испарились в горячем банном духе, пропитанном ароматами трав, и ему просто захотелось стать послушным ребенком в ее заботливых руках…
— На первый раз хватит! Полезай на полок, я тебя хвойным веничком попарю.
Дмитрий, облепленный листьями и стеблями травы, нерешительно стал подниматься и, отворачиваясь спиной к Насте, полез на полок. Анастасия вынула из эмалированного таза запаренный веник из хвойного лапника и с довольной улыбкой стала охаживать им по спине Дмитрия, щадя левое плечо…
 — Ты что нашептываешь?
— Болячки твои заговариваю…- смутившись, ответила Анастасия — …молитвами.
— Поможет?
— Будет богу угодно — поможет.
— Не с моими грехами, Настя!
— За свои грехи сам отвечать станешь, а сейчас я за тебя прошу — помалкивай. Давай на спину!
— Настя, я сам!
— Сам еще будешь, а пока я лечить стану!
Она сноровисто макала веник, подливая горячую воду в таз, и короткими взмахами настегивала Дмитрия, прикрывшего глаза. Он уже смирился со своей участью, и всякий раз поворачивался с боку на бок по ее команде, сам и с ее помощью, без возражений. У Насти оголилось правое плечо и Скворцу, когда он видел его, хотелось коснуться губами этой белой и округлой покатости…

— Ну, ты меня обломала!
— Это чем же, Скворцов!?
Настя и Дмитрий сидели за столом и, отдуваясь, пили горячий чай из обыкновенного самовара. На Анастасии в этот раз была надета белая батистовая с цветной ручной вышивкой крестиком блузка с двумя тесемочками, завязанными на шее бантиком и опять же длинная темная юбка.
— Так я ж тебя в баню пригласил не для того, чтобы ты на меня глазела.
— Уж, не ты ли на меня хотел поглазеть?!
— Вот я и говорю — обломала! Хотел твою красоту увидеть.
— Красоту можно увидеть только душой, Дима — глазами-то мало пялиться!
— Да уж где нам — душой! — морде бандитской… Ты вон в длинных платьях, да юбках все ходишь, а другие девчонки, такое оденут! — хоть ощипывай, чтоб видно не было. Думаешь они из-за того хуже?
— Я так одеваюсь, потому что с детства привыкла. У меня в деревне другой одежды не было. А теперь уж и стыдно телом сверкать перед всеми — иные не смотрят, а будто лапают глазищами. Бабушка говаривала: «Настя, муж, если тебя любить станет, даже одним вздохом твоим делиться с другими не захочет!» Она деда до самой смерти с войны ждала. И сына вырастила — отца моего… мама, как он умер, глядеть на других не захотела, а разница в годах больше пятнадцати лет была! А ты меня подолом укоряешь…
 — И ты такой же будешь?
— А это уж как слюбится!...

Скворец медленно отжимался от пола, его лоб был мокрым. Несмотря на хорошо развитые мышцы, тело плохо слушалось — боль, уже ставшая сонливым сурком, теперь превратилась в разъяренную кошку и рвала его тело изнутри. Отжаться более пяти раз он не смог.
— Дима, может, доллары поменять? Все как с ума свихнулись от этого дефолта.
— Что толку менять!? В России они теперь бумажки — а в Америке, как были, так и остались.
— Мы ж не в Америке. Тебе еще домой ехать надо будет, а я помочь ничем не смогу. Пока на работу выйду…
— У меня этот дом первый в жизни — куда дальше ехать? С Савелием поквитаться?! Ты в городок уходишь, а у меня сердце щемит. Того и гляди за твой подол держаться стану. Забудь эти доллары — пусть себе лежат. Оклемаюсь — работу искать в Северодвинске стану.
Настя подошла с полотенцем и начала медленно вытирать потное лицо Дмитрия. Крепко обняв его тело двумя руками, стала целовать — сначала глаза, затем щеки и только после того, как Дмитрий нашел ее губы, она разомкнула их в первом в ее жизни страстном поцелуе. Дмитрий целовал ей лицо и шею, вдыхая запах женского тела. Он впервые в жизни обнаружил этот запах. От него сердце начало таять и растворяться в крови, разнося непреодолимую тягу и желание прильнуть к ней, чтобы вместе улететь в пустоту и чтоб ничто не мешало их объятиям; от того кровь оглушительно билась в каждой жилке его тела. — Дима, идем в церковь — так ведь и до греха недалеко. Мы в церковь собирались сходить — темно уже и свечи я приготовила.
— Настя, ты хочешь остаться со мной навсегда?
— А ты-то сможешь? Одной меня хватит ли!?
— Мне вчера сон приснился — вроде как мать! Я обнимаю ее, а сам шепчу: «Мамка, дорогая моя!» и она меня обнимает так, что сердце останавливается. А я все лицо ее пытаюсь увидеть. И увидел! — тебя, то есть твое лицо, а все равно шепчу: «Мамка!» Проснулся, и понять не могу — кто был дороже!? Так, ты мне не ответила!
— Скворушка, мой милый! Я хочу остаться с тобой. С тех самых пор как нашла тебя. Ты был как большая раненая птица; я однажды видела, как орел о провода разбился — крыло сломал. Мне так тебя жалко стало. Тащила и плакала…
— Так останешься?
— Останусь…
 — Идем в церковь, и молись, чтобы не разлучились мы больше.
— Тебе креститься надо сначала.
— Крещеный я! В Чечне отец Константин крестил нас всем взводом разведки, вот только крестик я потерял — в драке. Пришел после армии и в первом же кабаке устроил… сломал нос одному крутышке и до военкомата не дошел — прятаться у Савелия пришлось.
— Крестик я тебе дам — мама в святой обители освятила и дала мне на такой случай. Отпустив друг друга из объятий, они, молча, оделись и ушли…
Вскоре высоко в ночном небе засветилось небольшое оконце теплым светом двух восковых свечей…

Глава восьмая
С того момента, когда вагонная сцепка лязгнула, страгиваясь с места, прошло трое суток, и большую часть из них состав стоял на железнодорожных путях Северодвинска. Савелий предполагал, что путь до Златоуста будет нескорым, но чтобы так!
Но в Северодвинске формировался литерный эшелон, и деваться было некуда…
Прапорщик выставил караул по обе стороны пути и теперь хмуро вышагивал вдоль путей. Митрохин спрыгнул из вагона на гравийную полосу и пошел к нему на встречу.
— Что, Терехин, скучновато в дороге?
— Привычное дело. Вон, салабонам скучно, а я пятый год в дороге.
— От семьи прячешься?
— Какая тут семья!? — нет ее у меня.
Караул считал Савелия и Крестового своими — они обслуживали системы термостатирования транспортных вагонов с изделиями, и не обращал на них внимания. Савелий подошел вплотную к прапорщику и подал руку. В лицо ему ударил свежий водочный перегар.
— С утречка постимся?
— Вчера сержант литруху принес — переложили малость — сейчас голова трещит, спасу никакого!
— Хочешь? — пойдем ко мне — плесну немного.
— Зачуток, Савелий Петрович — военный комендант отправку обещал скоро — не рискую на станцию идти. Куплю — сочтемся!
— Да, брось ты! Идем, налью. Только без меня — я с утра, разве, что кофе и то натуральный. — Я кофе тоже люблю.
— Ну, вот и попьем вместе!
Они поднялись в вагон сопровождения Митрохинской бригады и прапорщик торопливо прошагал в помещение столовой.
— Алексей, кофейку на двоих нам сделай. Располагайся Терехин.
— Михаил, меня по имени.
— Причастись, Михаил.
Савелий достал из шкафчика литровую бутылку с водкой, едва початую и налил в небольшой нержавеющий стаканчик из дорожного набора.
— Доброго здоровья Вам!
— Тебе тоже стать генералом. Закусывай помидорками.
— Нет! — у меня от них изжога.
— По времени до Златоуста сколько будем топать?
— Смотря, какой состав будет; кто и где груз раскредитовывать станет.
— А все-таки?
— Неделю, максимум — ракеты на списание — прятаться и петлять, смысла нет.
— Ну, это по-божески! Бери печенье, — указал Савелий на раскрытую пачку.
— С кофейком, Савелий Петрович! Теперь я уже одыбаюся — водочка у Вас хорошая — ни какой-то архангельский «сучок»…
Крестовый поставил перед ними две чашки.
— Спасибо Алексей!
Савелий подвинул прапорщику фарфоровую чашку с кофе, сваренный Крестовым в турке, и сам стал прихлебывать мелкими глотками черную обжигающую жидкость.
— В бригаде у Вас вроде как четверо должно быть, — облапав чашку двумя руками, будто согревая их, спросил прапорщик.
— Тебе кто сказал?
— В Нёноксе еще.
— Так… на заводе думали, вагоны разными эшелонами пойдут — один к нам, а другой в Сибирь.
— Отпустили по домам? Ну и правильно! — вдвоем просторнее, не то, что у нас…
— Тесно?
— Не то, чтобы тесно — раньше только сверхсрочный состав был, а теперь я один — остальные — гоблины! Хорошо еще сержант по-стариковски их держит, а то бы глаз не сомкнул… — Проблемы в дороге с изделиями были?
— Особо, нет. Был случай, когда гептил потек — отрава я тебе скажу!
— Ну, про гептил мы знаем не понаслышке. Что делать пришлось?
— Отцепили и на запасные пути. Бригада с завода приехала — делали там чего-то. Но дальше ехали с изолирующими противогазами, и я даже посты не выставлял — нас до ворот части без единой остановки гнали.
Вагон дрогнул — в голове состава произошла стыковка локомотива.
— Я пойду — караул отслеживать надо — поедем скоро.
— Ну, счастливо, Михаил, заходи!
Состав действительно вскоре плавно стронулся с места и стал набирать ход…

Крестовый убрал со стола чашки с кофейной гущей и протер его насухо.
— В картишки, командир?
— Ну, давай распишем пулечку.
Крестовый достал колоду. Увидев это, Савелий со смехом сказал:
— Убери свою — ты в ней каждую карту знаешь — я так нищим стану с тобой.
Крестовый, осклабившись, сразу же убрал карты в карман, и Савелий подал ему, купленную накануне в железнодорожном киоске. Они удобно устроились друг напротив друга и Крестовый начал сдавать…

Еще три дня прошли почти незаметно — выработалась привычка к внутреннему распорядку и графику движения. Состав стоял…
Савелий остановился напротив бойца несущего караул и заметил, что тот отворачивает от него лицо.
— Толик, что у тебя под глазом? — не приближаясь к часовому, спросил Митрохин.
Тот оглянулся на караульный вагон и тихо ответил:
 — Сержант, урод…
При этом выяснилось, что губа у него тоже разбита и распухла.
— По делу сцепились или профилактика?
— Второй день пьяный, гаденыш, вместе с прапором. Зенки вылупит и строит... ничего я ему не сделал!
Глаза у парня ввалились — было явно видно, что он плохо спит и питается от случая к случаю.
— Терехин сейчас, где?
— Дрыхнут оба.
Савелий быстрым шагом вернулся в вагон.
— Крестовый, возьми-ка чаю в эмалированную кружку, банку со сгущенкой, колбасы вареной с хлебом и отнеси бойцу. Поставь недалеко — а ну как сдуру подстрелит!
— Второму тоже?
— Этот съест — отнесешь второму.
— Теперь все время хавку им носить будем? Я этого прапора удавлю портянкой.
— Я сам с ним пообщаюсь. В вагон к ним запросто не сунешься — будем ждать, когда объявится. Ты его на картишки зазовешь; кинешь на полмиллиона, а рассчитываться я заставлю!
— Угу!
Савелий сунул руки в карманы и стал смотреть в окно. Ничего кроме цистерн с бензином перед ним не было…

 — Услышав, как Алексей входит, Митрохин спросил:
 — Что так быстро — отказался?
— Как ручной — ест и пищит!
— Корми другого и прапора не прокарауль…

Вечер. На столе тихо позванивает посуда — нержавеющие стаканчики. Рядом стоит полупустая бутылка с водкой; в кофейной чашке монотонно дребезжит чайная ложечка.
— Возьмешь еще? — хищно уставившись на Терехина, спрашивал Крестовый — он банковал.
Михаил мусолил в руках две карты. Перед ним лежала стопка тысячных купюр, среди которых была и его последняя наличность — казенные деньги. Только что у него был недобор на одно очко и он менжевался: брать — не брать! Играли они уже больше часа и Михаил постепенно проигрывался.
— Давай!
Крестовый, успевший уже передернуть карту, с уверенностью сунул тому в руки туза.
— Ну, сука! Ну, сука! Четырнадцать очков было!
— У меня «девочки»! — откинувшись к стенке купе, сообщил Крестовый — к девятнадцати не прикупают. Будем еще?
— Я уже сто штук просадил! Ну, сдай еще разок — в долг!
— В долг я только с мамой играл — и то на свою зарплату.
— Савелий Петрович, дай пятьдесят косарей — верну на станции — комендатура скоро.
— Ты с полусотней штук у Алексея не выиграешь — бери полмиллиона и прессуй его — рискуй! Он у тебя отыгрывает на ставках. А ты третью карту берешь, только если банк мизерный. Ты учись брать третью карту!
— Так, где ж я верну, если что!?
— А ты уже проиграть решил? Зачем тебе вообще деньги? — играйте в «дурака»!
Крестовый, разлив по стаканчикам водки, звякнул своим по краю другого и выпил…
— Беру полмиллиона!
— Вот это разговор!
Савелий открыл сумку и достал несколько пачек с деньгами перетянутые резинками.
— Здесь ровно «пол лимона». Помни о третьей карте!
Михаил засунул полученный кредит в нагрудный карман, и, масляно улыбаясь, тоже вылил в рот водку. Он уже забыл, про то, как еще совсем недавно был пустой словно бубен, теперь же готов играть в «очко» и дальше как на свои…
— На, сдавай! — добродушно подал ему карты Крестовый.
Михаил перетасовал их и, сдав по одной замер…
— Еще! Еще! Себе…
— У меня «свои»!
— Перебор!
Крестовый швырнул на стол карты, и Михаил сгреб со стола купюры…
Алексей только что спустил сто тысяч, но поднял банк. Свыкшийся со своей «везухой», Михаил вальяжно откинувшись к стенке и держа в руке пиковую десятку и бубновую даму, впал в раздумье. Банк был достаточно велик и останавливаться было не с руки.
— Дай еще!
— Бери…
Терехин не верил своим глазам — третьей картой был туз!
— Себе, — тоскливо прохрипел он.
— Пятнадцать…
— Твои!
Михаил лихорадочно отсчитал двести тысяч и стал сдавать…
— Дай еще!
— Очко!
— У меня двадцать… Банк разыгран, бабло, как я понимаю, кончилось!?
— Я отдам …по приезду!
— «Запорожец» продашь? — спокойно спросил, не отрываясь от кроссворда, Митрохин.
— В долг возьму. Отдам…
— Ладно, поиграли и будет!
Савелий отложил в сторону газету.
— Что будем делать с прапорщиком?
— Не вопрос. Со мной поспит до Златоуста и я его должок верну.
— Вы что это, мужики?! — потянулся рукой к оружию, военный.
— Алексей, он тебе еще отстрелит, что-нибудь… Михаил не парься; наши деньги остались у нас, а свои ты проиграл — тут уж козе ясно! Я так полагаю, солдатиков кормить тебе нечем?! Выходит Алексей ты Отечество обыграл...
— Это пусть он решает, а я то, что выиграл… в моем кармане.
— Михаил, у меня к тебе предложение. Ты посты как выставляешь?
— В смысле?!
— Ну… по графику?
— Сержант, согласно Табеля…
— Считай, что ты мне этот табель продул. И с сегодняшнего дня, я этот табель сам стану вести.
— С какой стати?
— А должок? Пятьсот косарей на стол или, вон как Алексей предлагает!
— И что это вам даст?
— А вы с сержантом Родине послужите — «через день — на ремень!» Ты ведь тоже имеешь право в карауле стоять?
— Имею…
— Вот и постоишь! Пусть Отечество обратно свое получит и Алексей не в накладе.
— Так деньги я у Вас брал!
— А я их у него отыграю! Неси свой табель — править будем.
— А сержант тут причем?
— Ну, ты же с двух сторон стоять одновременно не будешь, а он твой заместитель! Ты с одной стороны — он с другой. Ты на одном конце — он на другом. Ты ночью — он днем! Неси! Неси! И не трепись там. А солдатикам я бодягу выдам — пусть примочки пока делают.
— Не реально это...
— Что, сержант такой борзый? — засопел носом Крестовый.
— А ты его отпусти к нам на партеечку, — посоветовал Савелий.
— А как расчеты вести станем?
— По часовому тарифу. Скажем, две штуки за час, на двоих — как раз до Уржумки хватит! И реально сотню штук обратно на прокорм — Родина не должна страдать...

— Кто на посту? — выглядывая в окно, спросил Савелий.
— Прапор с этой стороны, а сержант с другой.
— Вот, это уже порядок! Блюди Алексей дисциплину, а я расчеты стану вести.
Савелий вышел из вагона и, не замечая Михаила, стоявшего с автоматом на плече, пошел в сторону железнодорожного вокзала — до отправки вагонов было еще не менее трех часов — до Уржумки — тысяча километров…
В пристанционном киоске Митрохин купил свежие газеты и стеклянную пол-литровую бутылку с минеральной водой. Сунув газеты подмышку, он сбил об металлический уголок прилавка пробку и сделал несколько глотков солоноватой минералки — ему нравилась «Шадринская»…
В кармане громко заверещал мобильный телефон, и он торопливо ответил на вызов — мобильная связь была неустойчивой, и звонки доходили до него редко.
— Слушаю тебя Анюта.
— Савелий Петрович…- жалобным голосом заныла его главный бухгалтер, — …деньги под зарплату нужны. Цены растут — люди меня на улице ловить за руку стали… дай денег хотя бы аванс!
— Анна, не нуди! Возьми себе месячную зарплату и выдай заму, остальные пусть ждут.
— Тут с банками проблемы начались какие-то, они стали ограничивать максимальную сумму снятия налички. Мы так и работать не сможем!
— Ничего! — я за машины во Владик через расчетный счет буду платить — клиенты мне на этот раз тоже со счетов оплату обещают. Как только пригоню вагоны в порт — деньги сольем на счета поставщиков и товаром прикроемся. А пока сама терпи и других успокаивай — банки у нас вроде еще не грабят, да и проценты идут!
— Ой, не знаю! Тут такое по телику показывают! Приезжайте поскорее — я уже извелась вся.
— Звони мне чаще, связь теперь должна быть по всей дороге. И ночью и днем звони.
— Я соскучилась!
— И тут терпи! Я сам оголодал как волк. Поначалу отсыпался, а теперь маюсь бессонницей — выспался и без дела закисну скоро. Терпи! Терпи!
Савелий задвинул антенну и сунул телефон в карман. Вернулся к киоску и стал всматриваться в его витрины.
— Барышня, подайте мне радиоприемнички — я посмотрю, может, что выберу!
— Китайское барахло это, а не приемники! Возьмите лучше наш — он больше, но работать будет долго.
— Мне без разницы! В дороге послушаю.
— Тогда берите этот!
Продавщица подала ему многодиапазонный радиоприемник якобы корейского производства, с широкой шкалой, предварительно смахнув с него пыль. Савелий осмотрел серебристый корпус аппарата и, выбрав УКВ диапазон, включил. Приемник громко выдал знакомую мелодию популярной радиостанции, Савелий расплатился с продавщицей и пошел к своему вагону…

— Ты Алексей, что так на сержанта наезжаешь — в армии досталось?
Они лежали на своих полках — играть надоело, приемник стал шипеть, и его выключили.
— Не то слово! Я первую ходку вот за такого козла схлопотал. А потом уж само завертелось. В армию меня призвали почти сразу после школы — дважды в одном классе оставался — то мать болела, то сам набаловался — раз пойду, другой раз — нет! Призвали осенью, надели рвань какую-то и в учебку! Я обрадовался — сержантом, думаю, стану и на сверхсрочную.
А в учебке не столько учили, сколько гнобить пытались. Вот и сцепился с сержантом. Он мне в морду — я его штык-ножом в живот. Его в госпиталь — меня в камеру. Три года строгача дали! В зоне шестерить стал — подставили! Еще один срок получил — вдвое больше! Мать умерла за день до того как я откинулся. На девять дней едва успел, а на следующий день зажил в новом Российском государстве. Еще две ходки за угоны, а могли бы и по полной раскрутить — людей не щадили на дороге…
— Густо у тебя…
— Как есть! Стоит один раз рылом в колею упасть и либо сразу вставай, либо ползи, пока не задавят.
— И где ты себя сейчас мыслишь?
— Бабки срублю и стану выбираться.
— А как задавят!?
— Без денег, все одно, головы не поднимешь. А мне их умом не достать — не тот склад!
— Я тебе плачу неплохо, в кабаках не торчишь, бабы не по твоей части. Копишь что ли?
— Сестренка подросла. В Москве учится на платном — раз в месяц косарь зелени.
— Ну, так это ж в дело! Я подкидывать больше стану…
— Не надо мне больше, чем есть. Ты Савелий… это… если что, ну завалили там, кого… Короче возражать не станешь, если я обшмонаю на предмет «рыжья»…
 — Золота, что ли?
— Ну да. Клиенты у нас не бедные — цепочки, перстенечки! Я видел — ты брезгуешь. Савелий в задумчивости поглядел в глаза Крестовому.
— А ты значит, нет?
— Золото не ржавеет, но закапывать в землю с ним! Это ж фарт!
— Ну, раз фарт — бери! Только с ним можно потом всех нас с потрохами сдать — улики!
— Я его бокорезами и в печь муфельную — не сдам ни себя, ни других.
— Бери! Бери! Золото весомый аргумент в жизни. Ты мне за другое скажи, раз уж разговор у нас такой откровенный. Помнишь тот случай на дороге? Ты как я понял, что эти парни гаишниками не были?
— Я же на дорогах промышлял — без паспортов и доверенностей тачки гоняли. И проверяли и ловили нас постоянно. По их лицам знали, зачем идет — разжиться товаром или бабками или так, чтоб без дела не стоять. Ты же собаку отличишь, которая на твой кусок колбасы в руке смотрит от той, что хозяйское добро стережет.
— Ну, это само собой! Только ведь тут и ошибиться можно?!
— И еще есть верный признак. На дороге даже молодежь стоит в одежде потом и пылью пропитанной, локти лоснятся, колени вышорканы. А эти подошли, как фраера дешевые, за кобуры держатся, глазами на нас смотрят, как мерки на гробы снимают. Носами шмыгают. И останавливали привычно — догнали и к обочине прижали, а у нас не Америка! Наши менты соваться под колеса не станут — по резине из окна пол рожка выплюнули бы и сам остановился. А этим тачка на ходу была нужна.
— Психолог ты оказывается!
— На дороге не этому научишься, если каждый день рыскать…

Следующим днем, при первом же включении приемника, они узнали о заявлении Кириенко по дефолту. Как относиться к неожиданно полученной информации Митрохин пака не знал. Савелий выхватил мобильный телефон, но тот, успев дать пару гудков, потерял связь — эшелон шел полным ходом…
После обеда телефон еще несколько раз звонил, но поговорить с Анной Савелий не успевал — поезд монотонно двигался по горному рельефу, и связь была кратковременной…
Ближе к вечеру телефон опять зазвонил и Савелий, вцепившись в него, замер у окна, вслушиваясь в сбившуюся речь Анны.
— Савелий Петрович, все банки закрыты целый день. По телефону отвечают операторы, а до директоров дозвониться не могу. Ездила в банк, тоже самое говорят. Мутят они что-то!
— Бери все чековые книжки и снимай со счетов все что можешь! Меняй на баксы и в сейф. Охрану на ночь удвоить, и ждите меня.
— Так поздно сегодня уже…
— Значит с утра. Запроси счета-фактуры из Владика и если наличку не снимешь — проплати всю партию!
— А если банки не откроются?
— Я к обеду сам должен быть — разберусь. Ты бумаги готовь! Если не смогу на связь выйти, звони контрагентам — подтверди, что все договоренности в силе. Пусть день-два подождут — я их не подводил. Не сможет, мол, через банк — наличку привезет. Тяни время тоже!
Но на другой день они стали часто останавливаться, и весь день прошел в нервных переговорах с партнерами по автомобильному бизнесу, банковскими служащими и с Анной. К вечеру Савелию удалось со всеми договориться, и Анна доложила об оплате крупной партии японских автомобилей — у нее приняли все платежные поручения. Но к тому моменту во Владивостоке уже стало известно о том, что местный РКЦ прекратил все операции со счетами банка-респондента и Савелий понял, что деньги он ухнул в пропасть. Оставалась маленькая надежда на то, что «все рассосется». Правда, оснований для этого он не видел никаких…

Эшелон сбавлял ход. Савелий выглянул в окно, и ему показалось, что на насыпи мелькнул белый постамент со ступеньками к нему — столб «Европа — Азия».
— Алексей, подъем — Уржумка! Сейчас наши вагоны на заводскую ветку станут переставлять — телеметрический блок будем сдавать.
— Угу.
Эшелон плавно затормозил. Савелий, стоя в тамбуре у открытой двери, пытался понять дальнейший порядок работ станционных служб. Караул сопровождения не торопился себя обнаруживать, и он оглянулся в другую сторону. Их вагон был последним в эшелоне. «Толкнут в тупик и всю сцепку отстегнут, а там локомотивом на завод — к утру дома будем», — решил он и вернулся на место, оставив наблюдать за событиями Крестового…
— Ну что там у нас с должниками, Алексей?
— Спят сурки! Уже пять минут торчим без тяги, а они двери не открывали еще.
— Ну, пойдем воспитывать! И технику пора проверить — скоро сдавать заводу…
Они соскочили друг за другом с подножки, и пошли вдоль вагонов. Караула действительно не было видно; подошли к двери вагона сопровождения — она была приоткрыта. Встав в сторонке, стали ждать появление караула, но тот не выходил…
— Ну-ка, Алексей загляни к ним — неладно что-то. Спят что ли так!?
— Если спят!
— Проверь! Проверь!
Крестовый медленно стал забираться в вагон, пытаясь прислушиваться к звукам внутри него. Забравшись в тамбур, он постоял и затем исчез. Не прошло и тридцати секунд, торопливо вышел обратно и присел на корточки; Митрохин быстро подошел к нему.
— Все командир! Прапор и два бойца с огнестрельными ранениями в лужах крови лежат. Сержанта нет. Оружия тоже нет — ни одного ствола! — шепотом доложил тот.
— Е-о!! Ну-ка, помоги…
Алексей подал руку Савелию и рывком помог ему подняться в тамбур. Они прошли в вагон. Савелий стал, молча, оглядывать картину ночного погрома — еще вечером он успел переброситься несколькими фразами с Михаилом и, когда это произошло, гадать не приходилось.
— Пакет с документами возьми, — машинально отдал он команду Крестовому.
Светло-коричневый конверт, опечатанный проклеенными силикатным клеем квадратиками кальки с синими мастичными печатями, и прошитый толстыми черными нитками, лежал на столике. На нем валялись две бутылки из-под водки, пустая консервная банка, набитая на половину окурками, наломанный кусками хлеб. По всему было видно, что накануне был длительный пьяный загул.
— Не суйся Алексей дальше! Раненых нет — у каждого контрольный выстрел в голову.
— Угу.
Еще раз, внимательно осмотрев вагон, Савелий махнул рукой — ему стало не по себе от вида запекшейся кругом крови и спертого воздуха, с привкусом мясной лавки…
Забравшись в свой вагон, Савелий попросил сварить крепкий кофе и стал изучать содержимое пакета. Разложив листки сопроводительных документов — слева и выданные ему на заводе — справа, он внимательно рассматривал их и искал выход. Выхода не было! Деньги он отправил в небытие. Вагоны ему, во всяком случае, теперь были без надобности. Да и заваруха, которая вот-вот должна была начаться, могла вполне аннулировать его сделку с заводом, как таковую, не говоря уже о том, чтобы ухитриться получить два вагона по одним документам. Оставалась и еще одна проблема — сержант! Оружие он прихватил, явно не для того, чтобы закопать его в лесу — попытается продать и влипнет! Чем это грозит ему. Ничем! Но и не развернешься, как следует…
Взгляд Савелия остановился на заводских номерах вагонов. Один из них ему показался уж очень знакомым.
— Алексей, ты не помнишь заводские номера вагонов купленных на заводе раньше?
— Один где-то записан должен быть, тот, что на Уржумке укатили в тупик.
Крестовый вывернул из кармана нехитрое содержимое и достал вчетверо сложенный листок, исписанный телефонными номерами.
— Вот! — еще твоей рукой записан, — ткнул он в место, где ровным почерком был написан длинный заводской номер.
— Точно! Отличаются последней цифрой. У нас восьмерка, а здесь шесть. Маленький завиток и ракета в нашем вагоне!
— Куда… нам она сдалась? Ты же сам говорил, что от нее одна головная боль!
— Она-то нам действительно ни к чему! Зато посмотри, какая комбинация! Если мы сейчас сунемся с вагонами на завод — там их и оставим, в лучшем случае пока дело не закроют. В худшем — нам они обломятся! А если перекинуть «голову» из этого в наш, а с ракетой загнать в тупик и разгрузиться, то у меня будет уже два вагона с подлинными документами. — Так ракету станут искать!
— Завод ее и не должен получать — его дело блок принять в моем вагоне. Вызовем Никиту с его бригадой сцепщиков и перетасуем вагоны. Блок выгрузим, и завод вернет мне вагон по накладным и на законном основании без шумихи. Эшелон снова на пути; в сопровождение запишем Скворца с Петюней и пусть этот «летучий голландец» едет в Сибирь с одним груженым вагоном. А за другой, завод подтвердит, что получил — документы в Сибирь пошли порознь — одни на изделия, другие на «головы». На вагоны вообще все у меня! Пломбы главное сохранить… ну ты же у нас мастер вагоны вскрывать!?
— А если Петюня, или тот же Скворец, где объявятся?
— Да, тихо все было! И меня давно бы в городе искали и предупредили уже. А раз тихо — значит с концами ушли. Скворец с собой утянул — троса низко висят, а у него рост. Утянул он Петюню! Считай, девять дней прошло!
— А ракета!?
— Да пусть ее потом ищут! Ты думаешь, вагоны далеко уйдут? Обнаружится не позже Челябинска или Екатеринбурга, что караула нет, и завертится! Ну, спросят нас! А мы кто?! На заводе что ли работаем? А с ракетой подумаем, что сотворить… Они у меня деньги все разом… а я им ракетой под нос!
Савелий раздул негодующе ноздри и добавил зло и решительно:
 — Я им припомню дефолт!
Он включил радиоприемник и настроился на волну. В ночном эфире передавали новости последнего часа.
— Так ведь нас по всей дороге видели!
— Видели. А, мы заменились в Екатеринбурге! Все было нормально. Машина у нас там с тобой стоит? Вот, мол, и поменялись! Обратно своим ходом. Завтра же автобусом туда и к вечеру ее в стойло. Отпечатков Петюни и Скворца нет, так мы и свои сотрем. А те рванули, когда увидели, что сотворил сержант — тоже версия!
— Погодь, громкость добавь…
Савелий крутанул колесико на приемнике. Новость, озвученная диктором, ошеломила их. Тот сообщил, что дорожно-патрульной службой Екатеринбурга удалось заблокировать в нежилом помещении военнослужащего, совершившего накануне вооруженное нападение на автомобилиста. Сержант внутренних войск, при этом, оказал ожесточенное вооруженное сопротивление и был убит. У него обнаружен автомат Калашникова и пистолет Макарова. Были названы фамилия и имя отчество.
— Вот тебе и крестничек! — довольным голосом, прокомментировал услышанное Савелий. — Остальное оружие либо успел продать, либо спрятал. У нас времени часа три. Теперь насчет версии. Петюня со Скворцом вагон подменили и прапора подставили. А тот на сержанта накатил! Имеет место быть?
— Согласен…
— Работаем?
— Как скажешь!
— Тогда крутись! Ребят вызову, и вы по стрелкам вагон в тупик на перегрузку. А я документами займусь, и вещи в вагоне наши поменяю на Петюнины со Скворцом — вроде как они обжились здесь.
— Надо бы на станцию сходить, может, и звать не придется — здесь уже.
— Давай-ка сходи! Я пригляжу здесь пока…

Через час на путях появилась целая группа людей. Они торопливо подошли к Савелию и стали здороваться с ним.
— Не успели уйти — еще не конец смены, Савелий Петрович, — протягивая руку, сообщил коренастый молодой человек.
— Что у нас тут?
— Вагоны махнуть надо. Сначала тот из моего тупика сюда, а этот обратно…- указал Савелий, на ближний вагон с изделие, — …и поменять местами. Затем эту парочку на заводские пути и после доложить диспетчеру, мол, непорядок — на завод вагон пришел, а охраны до сих пор нет. Остальные по графику уйдут дальше; сопровождение вроде как спит. Понятно, что бедлам, но и спросят не с вас! Двери не закрывать — пусть так и едут.
— Надо сначала эти два отцепить — они в графике. Мы их переставим, не дожидаясь сменщиков. А с теми по ходу разберемся.
— Ремонтным локомотивом из тупика вагон на пути поставить другой стороной, а этот в тупик. Затем уже те на заводские пути вытолкаем, — добавил еще один из рабочих-железнодорожников.
— Все?
— Все вроде бы…
— Тогда по местам! Крестовый вагон вскроет — перекинете вручную одну сборку, и он опломбирует его с ней. Потом растащите в разные стороны.
Загремел сцепной механизм, и началась подмена вагона…
После того как одна из телеметрических головных частей была выгружена, в пустой вагон — его с поддельными документами сдали заводу. То, что вместе с украденной ракетой осталась еще одна телеметрическая «голова» обнаружилось через год…

Ни на следующий день, ни через неделю Савелия никто не искал и не спрашивал. Вагон ему вернули по первому требованию, и он загнал его в свой тупик, поменяв местами с вагоном, в котором находилась ракета, вновь подключив его к энергосистеме железнодорожной ветки...
Дефолт оказал разрушительное действие не только на финансовую систему страны, но и вызвал общий сбой в хозяйственном механизме, стремительно деградирующем даже в самых прочных государственных ведомствах. Если бы кому то и удалось обнаружить вагон с изделием — Так и беда не беда! — куда поставили, там и нашли! Но, чем дольше проходило с того дня времени, тем больше у Савелия появлялось на него прав…

Деньги, как и следовало, исчезли. Один банк отправил, другому, их зачислили, но он громко лопнул со всеми вкладами и перечислениями. Савелий Петрович выжил только за счет нескольких небольших продуктовых магазинчиков. Сам он никому не был должен, а мелкие долги из коммерсантов, еще менее заметных, его подручные выбивали смертным боем. Мало, кто знал о том, что он тоже, как принято говорить «лоханулся» в период дефолта…
Через год дочь собралась замуж, и на свадьбе он познакомился со своей новой родней — Самуилом Израилевичем — отцом жениха. Вот тогда и была решена судьба похищенной ракеты…
Больной и обиженный еврей всей душой желал счастья своему сыну — компьютерному гению и был готов на все, чтобы тот не повторил его судьбу, но сам дать ему смог только знания. Он называл Савелия коллегой и пространно рассказывал ему о своих замечательных разработках в НИИ автоматики, пока до Савелия не дошло, что речь идет о системах управления морских баллистических ракет…
Когда вышли на улицу салютовать в честь новобрачных, подвыпивший Савелий сболтнул лишнего. Известие о том, что у него есть настоящая ракета, ничуть не потрясло новоявленного родственника. Он тут же изъявил желание посмотреть на нее и подумать над вопросом восстановления системы управления…
Савелий давно уже был не рад тому, что у него на путях стоял этот проклятый вагон. Злость со временем стала стихать, а страх перед «бинарным зарядом» возрастала с каждым годом. Желание придумать, что-нибудь такое, что вернуло бы ему былую финансовую мощь, подрастерлось — варианты примитивного шантажа, были для него малопривлекательными...
— Я ее тебе могу подарить, забирай! — щедро предложил Савелий.
— Ее можно запустить, — произнес Самуил Израилевич, так, как будто речь шла о новогодней ракете с фейерверком.
— И что это даст?
— Деньги! Сын напишет сайт, пропишет его во всех поисковых машинах, а мы подготовим «реалити шоу».
— А деньги как собирать? — не мог сообразить далекий от современных информационных технологий Савелий.
— По доллару! По доллару и на счета! Об этом наши дети побеспокоятся. Отправим их на проживание в Израиль, и они сделают что надо. Нам работать на них!
— В этом у меня нет сомнений…
— А у меня нет сомнений в том, что я смогу. Вот бы еще ядерную часть добыть.
— Да, зачем она! И где ее взять?
— Как взять не знаю, а где искать и как — подскажу.
— Я тебя Самуил не пойму! Ты говоришь, что по интернету можно показать запуск ракеты и все будут смотреть. Согласен! Деньги на счет посыплются — поверю! А зачем тебе ядерная часть? Что будет потом, уже не важно!
— Это как раз самое важное! Ну, кто, угадай, окажется на месте взрыва первым. Два этапа — это главное! У каждой ракеты есть круговое вероятное отклонение боевой части. И если знать координаты, и знать время подлета, то не трудно грамотно разместить несколько видеокамер и заранее начать съемку. Вот за что платить станут!
— И куда ты... мы стрелять станем?
— Есть задумки, Савелий Петрович!
— Гениальное злодейство! И не жалко людей?
— Когда всех жалко, то поневоле себя выбирать приходится…
Позже он сунул Савелию в руки статью о том, как делаются деньги во всемирной паутине, и Савелий был потрясен тем, что сотни миллиарды долларов совершенно на законных основаниях переходят из рук в руки, минуя таможни и налоговые органы. Это сломало его психологически и он «подсел» на идею…
Так спустя два года после похищения 4К-10, она стала готовиться в качестве оружия возмездия…

Савелий замолчал. Он уже больше часа вышагивал с Казаковым по прилегающей к бункеру территории, повествуя о событиях тех лет, когда у него появилось свое собственное стратегическое оружие…
— Каким же образом удалось перегрузить изделие и доставить сюда?
— Нелегко было. Пришлось много чем запастись. Благо, завод готов был сдать на металлолом, все, что хоть немного пополняло заводскую казну, не говоря уже о приватных сделках с начальниками цехов и охраной. Но я ведь недаром трудился в технологическом бюро! Погрузочно-разгрузочные работы и соответствующая оснастка были моим хлебом.
— Если память мне не изменяет, то ракета весит немногим больше тридцати тонн.
— Да, можно было одним автокраном погрузить, но так и сломать недолго.
— На траверсу подвешивал?
Савелий, помолчав с минуту, продолжил свой рассказ…

…Раннее летнее утро. Железнодорожный нерегулируемый переезд через заводскую ветку был перекрыт с двух сторон. Транспортный колесный тягач «Ураган» с длинным прицепом оснащенным ложементами, взятый на прокат без водителя за большие деньги, стоял с одной ее стороны, а два автомобильных крана «Ивановец» с другой. Позади них, с обеих сторон стояли легковые машины ГАИ и охрана в зеленых пятнистых костюмах с автоматами на плечах. На железнодорожной ветке не доезжая переезда, медленно остановился серого цвета вагон, который толкал, небольшой заводской локомотив. Спустя некоторое время из вагона стала плавно выдвигаться платформа с ракетой, откатываясь все дальше на стойках, пока не встала ровно поперек дороги. Лейтенант ГАИ с интересом разглядывал появляющееся в профиль изделие. Его не удивляло, то, что перегрузка идет посреди дороги на станцию Хребет. Он уже знал, что на заводе побывали американцы и теперь тоже радовался представившейся возможности посмотреть на будущий «музейный экспонат».
— Оно тебе надо Савелий Петрович? — спросил он из-за спины Митрохина.
— Надо лейтенант… ты даже не знаешь как!
Савелий поднес к губам небольшую радиостанцию — из его кулака буквально торчала только антенна.
— Сема заводите «полотенца» и подтягивайте их…
Последовательно, две широкие металлические, обрезиненные со стороны изделия полосы, были заведены между ракетой и платформой.
— Цепляйте «пауками» к траверсе и подтягивайте ее равномерно.
— Савелий Петрович, не торопи. У Александра «паук» длиннее.
— Я вижу, что он у меня длиннее. Выберу — дам знать.
— Сема?
— Готов…
— Александр?
— Готов, командир!
Савелий прошелся поперек дороги, всматриваясь в обхватившие ракету металлические «бандажи».
— Вира по малу.
— Есть вира по малу!
Полотнища медленно натянулись — все зазоры были выбраны. Вот изделие едва заметно качнулось по продольной оси и замерло. Замерли Савелий и «крановщики» — Сема и Александр — только они знали, что в изделии есть компоненты ракетного топлива. Хорошо срежиссированный спектакль по перегрузке жидкостной стратегической ракеты мог в любое время закончиться ревущим огненным смерчем. Который в одно мгновение может разнести далеко друг от друга и вагон и платформы и краны, не считая прочей автомобильной скорлупы; выжечь в мгновение ока все, нагрев за секунды до белого каления.
— Вира, — срывающимся голосом подал очередную команду Савелий.
Ракета тихо вздрогнула и стала медленно отрываться от ложементов. Когда она поднялась, достаточно чтобы вагон мог отойти, Савелий махнул машинисту. Локомотив фыркнул дизельным выхлопом и потянул вагон с раскрытой платформой в сторону. Когда между кранами и «Ураганом» осталась только ракета. Савелий опять скомандовал:
— Медленно на меня.
Стрелы обоих кранов едва заметно поползли вперед. Два человека подошли к ракете и стали удерживать ее от едва начавшегося раскачивания.
— Вот, ведь жил пацаном в городе и не знал, что под носом делается, — с восторгом затараторил лейтенант.
Савелий вздрогнул и оглянулся.
— Помолчи лейтенант, а то… людей передавим и, сам отбежать не успеешь.
— Ну да!
— Медленно на меня…
Ракета повисла над ложементами, установленными на автомобильной платформе. Убедившись, что она своей продольной осью находится точно по оси грузовой платформы, Савелий подал команду
— Майна... Медленно… Медленно...
Ракета коснулась одного ложемента и тут же другого. Замерла.
— Выровнял, Сема!
Ракета тихо и покорно легла. Троса ослабели и вскоре «полотенца» были вытянуты из-под нее, а поверх изделия легли толстые брезентовые чехлы, закрепленные по бортам так, что догадаться, что находится под ними, мог только разве что специалист…
Включив на машинах мигалки, колонна медленно потянулась через город, в сторону Уфимского тракта. На улицах пока еще не было ни людей, ни машин. В то время, когда люди спали и им снились самые обычные сны, мимо них серой тенью, на подобии огромной механической крысы, ползла смерть. Она съехала по крутому спуску, оставляя за собой черные полосы тормозного пути перед поворотом к светофору. Переползла через трамвайные рельсы и скрылась за стадионом. Город ничего не видел. Он не должен был ничего знать, и он не знал...

 — Савелий, ты хотя бы сейчас понимаешь, что это было безумием с твоей стороны?
— Не верю я в безумие, тех, кто добивается своей цели. И я это доказал.
— И с шахтой конечно у тебя никаких проблем!? Подпилил, подрезал, подварил, шланги поменял и разъемы и на тебе — пусковой стол!
— Кабы так! Я ее больше года после консервации готовил. Мало того! За недорого небольшой секрет — я на этой шахте службу проходил после института. Представляешь!? И когда-то знал каждый выступ в ней, а на завод попал только благодаря этому. Так, что у меня тут никаких сомнений! А случайности… они и в жизни у всех бывают! Вон на Байконуре… — Не надо мне про Байконур — я в курсе.
— Тем более! На погрузку изделия в шахту тебя звать или в бункере станешь отсиживаться? — Я пока еще готовить изделие в цехе не начал, так, что рано о погрузке говорить. Забыл, про нервный срыв? Достанет меня эта тема, и я тебе устрою ядерную реакцию в помещении заглубленного типа, как раз в то время, когда ты семгу есть на своем командном пункте, будешь по случаю очередного покойника.
— Вот мы и погуляли! Иди, а то ты без куртки. А насчет нервного срыва ты мне завтра, Виктор доскажешь, если вспомнить захочешь! — хитро улыбнулся Савелий.
Перед ними медленно открывались ворота в ангар.
— Сема и Александр, проводите Виктора Алексеевича в его «апартаменты» — я пройдусь по объекту.
— Прошу, Виктор Алексеевич в жилой сектор.
— Ну, ты еще пни меня сзади, Сема!
— У него это запросто! — загоготал за спиной Казакова, Александр.
— Так, молодежь, без хамства! — полушутя, полусерьезно, прикрикнул на них Митрохин…
Казаков демонстративно заложил руки за спину и пошел вперед. «Ротвейлеры» улыбаясь, двинулись за ним, соблюдая впрочем, удобную дистанцию, исключающую какие либо неожиданности…
Никита, увидев приближающегося Казакова, нагло заулыбался и стал открывать решетчатую дверь. Раньше за ним такой приветливости не водилось, и Казаков отнес это к своему виду военнопленного в сопровождении конвоя.
— Спокойной ночи! — ехидно произнес охранник.
— Тебе тоже спать и не проснуться, — парировал безразличным тоном Виктор.
Он подошел к двери своей комнаты и, протянув руку к дверной ручке, остановился — его дверь была на задвижке. С момента своего появления здесь, он обнаружил это впервые.
— Открывайте! Открывайте! Это я закрыл. Савелий Петрович тут распоряжение выдал — дверь Вашу держать до прихода закрытой, — проговорил Никита.
— Ему-то, что в голову взбрело? У меня красть нечего!
— Я б так не сказал! Если не понравится — отдашь мне! Считай, что я первый забил…
Виктор посмотрел на него с недоумением и с усилием выдвинул запор…
В комнате горел свет, но это была другая комната! Напротив его металлической кровати стоял довольно приличный диван, ближе к нему — вторая вешалка. У стены стояла дорожная сумка, а на диване разметав русые кудри, спала молодая женщина с удивительно знакомыми чертами лица. Нерешительно остановившись, Виктор пытался понять, что ему делать в этой ситуации. В коридоре охранник загремел связкой ключей, и запорами и через открытую дверь в комнату это стало слышно. Женщина проснулась и буквально взметнулась с дивана. Чуть не сбив Виктора с ног, она выскочила в коридор и уже там разразилась сначала визгом, а затем воплями, собрав в кучу весь ненормативный лексикон, доступный женскому разумению…
Никита хохотал. Деды испуганно выглядывали из своих келий, и лишь Самуил Израилевич не счел нужным выглянуть из-за двери — скорее всего, был в курсе. Из пылкого монолога барышни следовало, что Митрохин должен быть сию минуту здесь и что их всех ее милицейский папа одним движением превратит — кого в трансвеститов, а кого в евнухов и пусть радуются, если при этом они не забеременеют…
Виктор смотрел в спину женщины, тарабанившей кулачками в решетку, и неожиданно для себя громко произнес ее имя:
— Женя, перестаньте! Это бесполезно — здесь тюрьма…
Она обернулась к нему и визгливо спросила:
— А ты кто? — вертухай, что ли?!
— Нет. Я здесь, если Вам угодно, заключенный. Впрочем, догадываюсь, как и Вы. Митрохин меня привез сюда обманом. Вы его до завтра не увидите. А Никиту Вы даже пальцем не достанете. Успокойтесь. С Митрохиным поговорить успеете — до девятого мая отсюда дороги не будет никому…
— Я что, две недели здесь торчать буду!! — заорала она во весь голос.
— Зайдите в комнату, и мы тихо поговорим.
— Что пялишься, ублюдок!? — гневно посмотрев на Никиту, спросила Евгения и, вильнув бедрами, зашла в комнату.
Казаков закрыл за ней дверь.
— Меня зовут Виктор, это на тот случай, если Вы забыли разговор с Филоновым. Лично я буду спать на своей кровати. А Вы устраивайтесь, где считаете нужным. Здесь есть еще три комнаты, но там тоже живут люди. У Самуила Израилевича может быть свободное место — я к нему не заглядывал. Впрочем, все они безобидные старички.
Казаков снял резиновые сапоги и, надев тапочки, взял со своего одеяла комплект чистых постельных принадлежностей и подушку с одеялом, кем-то аккуратно положенные на его кровать и переложил на диван. Надел на шею полотенце и с туалетными принадлежностями, вышел в коридор, не дав молодой женщине ни одного шанса к очередной истерике…
Когда он вошел в комнату, Евгения уже лежала на диване, укрывшись одеялом, заправленным в пододеяльник, и сердито выглядывала из-под него.
— Я гашу свет.
— Гасите, — ответила она…
Виктор щелкнул выключателем и в полной темноте уверенно дошел до своей кровати. Он разделся и лег, накрывшись одеялом. Тишина в комнате была такая, что было слышно их дыхание — все остальные звуки сюда не доносились…
— Вы спите?
— Пока, нет.
— Извините меня, что я так…
 — Что так?
— Ну, в коридоре...
— Да, этому надо учиться...
— Я умею, — хихикнула она. — А Вы, правда, подполковник.
— Запаса…
— У меня папа тоже подполковник — милиции.
— Знаю.
— Я на море хочу… а сама здесь. Сдохнуть — как интересно!
— Не вижу ничего интересного. Завтра сама поймешь. Спи.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи Женя.
Виктор закрыл глаза и стал слушать ее тихое равномерное дыхание…


Глава девятая

Виктору долго не спалось и к утру его сморило так, что он проснулся лишь, когда прозвучала первая утренняя команда. Он поднялся и включил свет. В ответ на это, Евгения натянула на голову одеяло и из-под него заявила, что она в отпуске. Улыбнувшись ее не адекватной реакции, Виктор надел пятнистые брюки и с голым торсом вышел из комнаты — утро — есть утро!...

— Здравствуйте мальчики!
Виктор с зубной щеткой во рту замер — на пороге туалетной комнаты стояла Евгения. Сказать, что она была совершенно голой — было бы неправильно. Она была соблазнительно-голой. Одетая в полупрозрачную сорочку, в мелких узорчиках, и узенькие кружевные трусики, способные лишь привлечь внимание к тому месту, которое в таких ситуациях надлежало бы скрывать, она восхитительно улыбалась. Ее грудь при этом была как бы сама по себе — «Вот она я!»
— Здравствуй-те, — первым отозвался Панавин.
Сказал ли кто что-нибудь еще, Виктор не услышал — он торопливо стал полоскать рот, боясь от смеха подавиться зубной пастой.
— Здравствуй, душенька! — приветствовал Евгению, Самуил Израилевич, выходя из кабинки. — Как спалось на новом месте?
— Хорошо, дедуся! Где я могу пописать?
— Женя, лучше в кабинке! — нам еще целый день работать, — вступился Виктор за пролетариат, шокированный пикантным зрелищем.
— Ах, в кабинке! А я думала, что меня кто-нибудь подержит вон над теми штучками, — указала он пальчиком на писсуары. — Какое разочарование! — фыркнула Евгения и продефилировала мимо всех в кабинку, хлопнув дверцей так, что та полуоткрылась…
«Деды» торопливо сорвались со своих мест и, образовав шаркающий «паровозик», поспешили восвояси. Шокировать больше было некого — Самуил Израилевич сполоснул руки и чинно удалился, а Виктор, улыбаясь, брил лицо, разглядывая себя в зеркале. Тем не менее, дверца так и оставалась полуоткрытой до тех пор, пока мадам не покинула кабинку… — Ой, как здесь противно все! — подойдя к раковине, заявила Евгения. — Виктор, принесите мне зубную щетку и полотенце — я не догадалась.
— Возьми мою, я ей ботинки не чищу! — попытался отшутиться Казаков.
— Давай! Один фиг от чего умирать…
Она взяла зубную щетку Виктора и повертела ее в руках, словно хотела убедиться в полной стерильности. Затем нанесла зубную пасту и стала чистить свои белоснежные зубки.
— Н-да! Попортишь ты нам крови, Евгения…
Довольная тем, что все-таки хоть немного, но досадила, женщина улыбалась, надувая щеки. — Я тебе свою щетку отдам — я ей туфли пока тоже не успела почистить.
— Ты каждое утро станешь так стартовать?
— Нет, я буду каждый раз изгаляться над вами по-новому!
— Мы-то здесь причем? Придет Савелий и хоть на голову ему… лей!
— С ним, я по другому стану говорить… Он меня еще не знает, скотина!
— Ты его тоже не знаешь. Он на моих глазах перерезал ножом четыре глотки и даже не расстроился. Я так думаю, что здесь есть укромное место, где он черепа горкой складывает и любуется ими. А ты его своим декольте решила напугать…
— Ну, Вас! Вы что такое говорите!? — расширив испуганно глаза, простонала Евгения
— По всей видимости, здесь немало народа загублено, так, что лучше вести себя, не раздражая этого паука.
Взяв конец полотенца, которое держал Виктор, Евгения, вытерла им лицо и, опустив голову, пошла в комнату; охранник, сменивший Никиту, плотоядно сопроводил ее взглядом, когда она пересекала коридор…
— Ты оказалась заложницей очень серьезных амбиций — Савелий здесь готовит к пуску стратегическую ракету и проливать ради своей затеи чужую кровь ему не впервой.
— Он, что убьет всех нас?
— Пока вопрос так не стоит. Но работы, которые мы вынуждены выполнять, сопряжены с риском, сравнить который даже с работой минера, я не берусь — он хоть один, как правило, работает, а остальные в щелки подглядывают. А нас, как минимум, шестеро! И что на уме у каждого — другие не знают. Зато каждый знает, каким злом может обернуться их трудолюбие. Тебе что-нибудь известно о ядерном оружии?
— Ну, бегали мы с противогазами…
— Бегали они! Забывала когда-нибудь сковороду с мясом на плите?
— Сколько раз! Одни вонючие угли и дыма — не продохнешь… Меня раз стошнило!
— Вот и представь себе сковороду в диаметре сто километров на том месте, где город был.
— Он, что здесь взорвать ее решил?! — зажав себе ладонью рот, спросила она, округлив глаза.
— Где он ее решил взорвать — известно только ему, а вот где она сама по себе рванет, или кто из нас ее подорвет — это проблема!
— И что теперь делать?
— Завтракать пойдем. И одеться пора, хватит кофточку в руках тискать — всем уже показала свои прелести…
Женя метнула на Виктора негодующий взгляд и, отвернувшись спиной, стала выворачивать из сумки свою одежду. Задержав на секунду взгляд на ее стройной и пленительно-женственной фигуре, он отвернулся в сторону…
— Я готова!
Виктор обернулся и остался доволен — Евгения была в летнем брючном костюме, хотя бы частично скрывающем ее грудь.
— В чем есть смысл — развешай на вешалке. Тумбочка у меня пустая — все в рюкзаке; можешь разложить свои дамские принадлежности по местам, чтобы моей щеткой не пришлось пользоваться. На завтрак скоро позовут…
В столовой они появились парой, и Евгения тряхнув кудрями, как ни в чем не бывало, улыбалась, шествуя за ним к столу, за которым обычно сидел Виктор. Когда они расселись за столики по громкоговорящей связи голосом Леонида — охранника, их поздравили с первомайским праздником — никакого оживления среди «трудящихся масс» это не вызвало…
— На твоем разносе мандарин! Кто-то о тебе уже позаботился.
— Это указатель места для блондинки. Чтоб им подавиться!
— Говори вон в ту камеру, — указал вилкой Казаков на видео глазок в потолке.
— Он, что смотрит на нас?
— Смотрит, слушает, записывает. Твое утреннее шоу доставит ему массу удовольствия…
— Противный какой! В комнате он тоже все подсматривает?
— Обещал не делать этого. А вот диван на наличие «жучка» следовало бы проверить! Хотя... если захочет знать, о чем мы там говорим, достаточно громкоговорителя в режиме динамического микрофона.
— Выбросить его к черту!
Виктор довел до Евгении правила проживания в жилом секторе, некогда озвученные для него Савелием, и она, опустив голову, стала жевать куриное жаркое, изредка смахивая пальчиком с ресниц редкие слезинки…
Позавтракав вернулись в комнату.
— Главное, займи себя! Подумай хорошо и найди себе занятие. Комнату я закрывать не буду, но это не значит, что ты станешь здесь бродить, где тебе вздумается — меры будут приняты незамедлительно. Надеюсь сидеть «в браслетах» у батареи тебе не хочется?!
— Виктор, попроси Митрохина, пусть в Анапу меня отправит, я буду молчать! — умоляюще попросила Евгения.
— Ты на такое способна? Сама-то веришь?
— Нет…
— А ему и в голову такая мысль не придет. Смотри мне в глаза и пообещай, что будешь паинькой.
— Обещаю, — уныло ответила Кузинова…
Казаков дождался команды, для следования на работу и вышел в коридор, плотно прикрыв дверь. Как только он это сделал, охранник показал ему жестом, что бы он закрыл ее на задвижку.
— Ей в туалет выходить придется…
— Закрывай! — Савелий распорядился. В обед сводишь — потерпит!
Виктор приоткрыл дверь и предупредил, Евгению, что она будет взаперти до обеда. Та кивнула головой и не проронила ни слова…

— Виктор Алексеевич, поднимись ко мне! — прозвучал из динамика голос Митрохина.
— Принесло черта в ступе! Михал Максимович, продолжай укладывать кабельную группу в приборном отсеке, я к шефу поднимусь, — обратился Казаков к одному из рабочих.
— Тоже мне, шеф! Гестапо что ли!? — прошептал он разборчиво.
— С этой «дурой» вполне потянет, — внимательно посмотрев в глаза сборщику, согласился Виктор…

— Как спалось!? — встретил его Савелий.
— Посмотрел?
— Да-а! И как тебе ее удалось угомонить? Тюрьма значит?! А шарага тебя уже не устраивает? Во время войны не такие люди за колючей проволокой трудились!
— Ты хотел сказать — без суда и следствия?
— Планы тебе Самуил сделал?
— Что-то сделал. Но еще не смотрел. Зачем Женьку сюда приволок? Поиздеваться захотелось?
— Ты же бордель заказывал! А твои желания мной рассматриваются в первую голову, — развел Савелий руками.
— Вот и вез бы сюда свой бордель. Она-то причем?
— Для борделя ты еще не услужил, а Женечка, я знаю, тебе понравилась. И у нее к тебе интерес был! Случай подвернулся, по ее же легкомыслию и привез… Ты знаешь кто у нее муж?
— Лейтенант Кузинов — участковый.
— Участковый… Следствием он занялся! Допросы мне устраивал. «А какие у Вас дела с азербайджанцами!?» А такие вот! Обстригу кудри жене и суну в его папочку, пока он хоботок своей подруге в киоске заправляет! И пусть только пикнет мне! — топтун выискался… Отца ее не дай бог коснется… Мне до девятого с ментами никакие разборки не нужны — тоже приструнить можно… Не ломай диван — сказано в комнатах нет ничего — значит, нет!
— А в кабинках, стало быть, есть!? А ну как парами ходить начнем!
— Тебе-то зачем?! Твоя пара до завтра на сексуальном фронте из тебя инвалида сделает! Не заглядываю я там никуда…
 — Значит слушаешь...
— Что по изделию?
— Второго мая приборный отсек на проверку системы управления без имитаторов отдам Самуилу.
— Затем?
— Затем по результатам… Самуил Израилевич бортовую программу прогонит и доложит.
— Что с «головой»?
— Твой гений «репу» чешет над схемами — что-то там перепаять в его приборах надо и контролеры перепрошить — завтра будем обсуждать.
— Руки у самого не чешутся — по-своему все повернуть?
— Чесотка не от ума, а от грязи. А если захочу повернуть — куда ты денешься?!
— Ладно, не грейся! Я так! — жду от тебя трезвых решений…

Виктор вернулся в цех и надолго засел с бумагами, изучая план подготовки ракеты. Однако время, проведенное за столом, он намеренно поделил между чтением бумаг и наблюдением за рабочими — теперь он в мельчайших подробностях знал, кто и что должен был сейчас делать. И результат этих наблюдений еще предстояло осмыслить…
После команды на обед, Виктор первым покинул цех и торопливо открыл свою комнату. Женя в коротких шортах и футболке сидела с ногами на диване и раскладывала пасьянс. Прямо перед ней лежал мобильный телефон.
— Пыталась звонить? Бесполезно! Здесь спецзащита от электромагнитного импульса ядерного взрыва — полная изоляция!
— А я батарею посадила… И у меня сигареты отняли, подлюки. Может, добудешь парочку! — Розетка за диваном — я подключу, а эту затею брось. Здесь курить, как вредно, так и опасно — курящих ни одного нет. На обед так пойдешь?
— На обед так, а на ужин переоденусь. Что говорит Савелий? Или я тут по твоей вине?
— Была бы по моей, если б твой Кузинов, Митрохину на вымя не наступил.
— Он, что знает, где я?!
— Где не знает, а ночью жена в постели должна быть… спохватиться пора.
— В поезде я для него еду! А Кузинов неделю будет по шлюхам со своим «дыроколом» носиться, пока спохватится.
— Тебя кто-нибудь видел с Митрохиным?
— Видели… Надька Филонова молчать станет, тем более я намекнула на левый вариант еще до посадки в поезд. Если что — Митрохин тем и отмажется. Я в кабинку!
Кузинова взяла с тумбочку оранжевую косметичку, свое полотенце и полотенце Виктора. Проходя мимо него, накинула ему на шею одно и, притянув к себе его лицо, чмокнула в нос, после чего сверх всякой меры виляя бедрами, вышла в коридор…
«Коня на скаку остановит… по площади голой пройдет!» — усмехнулся Казаков, по-своему интерпретируя известную ему классику. Он вышел вслед за ней и в туалетной комнате их встретили суетливыми попытками освободить все, что потребуется новоявленной бестии. Евгения подошла к Панавину, сунула ему в руки косметичку, так, как будто, она это делала всю жизнь и заняла туалетную кабинку. Панавин сделал попытку найти место, куда можно, пристроить вещь, но кругом было сыро, и он остался стоять с ней, проводив растерянной улыбкой сотоварищей, покидающих комнату…
Умывшись, Казаков вытер лицо и руки и, сделав вид, что не заметил услужливого жеста сборщика в его сторону с косметичкой в протянутой руке, тоже вышел из помещения. «Пусть привыкают — за ней не набегаешься, если чудить станет», — решил он…
— Ты меня каждый раз бросать в этом сральнике-умывальнике будешь? — ворвалась в комнату разгневанная Евгения.
— А, ты заметила выражение лица у Петра Александровича? Ну как если у него инфаркт миокарда случился бы!
— А если бы он ко мне приставать стал!?
— Это кто к кому приставать-то стал?! Ты же воспользовалась крайней порядочностью пожилого человека… Женя, это другой мир! Ты для него инопланетное существо, попирающее все, что у него есть святого и унижающая его только за то, что он состарился и не годится тебе в кобели.
— Вот оно что! А я значит сучка!
— Да уж! — кобелем-то тебя трудно назвать с такими формами, — ответил, улыбаясь, Виктор и намеренно осмотрел ее с ног до головы с чисто мужским интересом во взгляде. Евгения забыла, что хотела сказать, и чуть-чуть приподнявшись на цыпочках, рассмеялась.
— Да уж, такая я! Нравлюсь?
— Просто восхищен! Но помыкать собой не позволю. Одно дело быть внимательным к женщине, а другое — служкой.
— Тебе не нравятся капризные женщины?
— Для каприза повод конечно не нужен — обстановка другая нужна и среда. Это когда больше заняться нечем и остается только занять себя и других своим умением красиво жить. А здесь за стенкой ядерный заряд в несколько мегатонн и сладкая парочка — амил-гептил, в алюминиевых топливных баках ракеты, с истекшим сроком технической пригодности. И эти джентльмены социализма видели своими глазами не раз, как они «любят друг друга», когда оказываются в одной «посуде». Им не до твоих пакостей! Одно дело пофорсить перед ними — дедам тоже приятно видеть такую орхидею, и подышать твоими ароматами, но совершенно другое, когда ты норовишь этим унизить их!
— Ладно, проехали! — я понятливая.
— Тогда пойдем на обед. А то для нас с тобой по два раза повторять объявления станут…

Казаков склонился над открытой полостью приборного отсека, помогая сборщику состыковать разъем. Кабельный жгут оказался несколько коротковат, и он хотел лично убедиться в том, что это приемлемо.
— Что военпред! — кто платит, тот и музыку заказывает? — прошептал неожиданно Михаил Максимович.
— Твои предложения? — тоже шепотом спросил Виктор.
— Собрать и в шахту на глубину в тридцать метров бросить при погрузке. В горах это почти подземный взрыв.
— По числу жертв или радиоактивному заражению? Кто еще так думает?
— Все.
— А вы в шахту заглядывали? — уверены, что она из нее торчать не будет?
— А других вариантов все равно нет.
— Зато есть время подумать. У изделия перед погрузкой в шахту не должно быть никаких проблем.
Виктор распрямился и перешел к Панавину, который копошился с пневматическим испытательным оборудованием.
— Как дела, Петр Александрович?
— Вакуумный насос слабоват и нагреватель менять надо — дважды спираль горела.
— Спирали я дам новые, на три фазы, а с насосом проблема — поздно!
— Вакуумную резину надо — без нее оснастки не напасешься!
— Та, что зеленая такая?
— Да! — липучая… «Сушить» отсек будем?
— Самуил забил в план — придется. Но еще не факт, что получится — времени в обрез.
— Ей это не повредит! В смысле, достаточно для пуска, — спохватился Панавин.
— Ей нет, а нам повредит — Савелий хорошо знает, что такое — «точка росы» и позаботится о том, чтобы мы понизили ее хотя бы до минус десяти.
— Знает — будем стараться… В шахматы играете?
— Не гроссмейстер, но могу по доске погонять.
— Вы сейчас к еврею пойдете?
— Пойду.
— Его когда часто отвлекают от работы, перенапрягается и после ужина таблетки от головной боли пьет, а потом в комнате отлеживается — играть вместо него будете?
Петр Александрович при этом наклонился к пульту и стал зачем-то ощупывать рукой воздушный вентиль.
— Если приболеет Самуил Израилевич, то заменю его…

Самуил под большим увеличительным стеклом паял миниатюрным паяльником плату. Виктор заметил, что он захватил вакуумной присоской радиодеталь для поверхностного монтажа и пристраивал ее на площадку для пайки. От напряжения его пальцы подрагивали, и он не торопился касаться жалом паяльника радиодетали. Когда все же решился на это, Виктор намеренно громко заговорил.
— Что ж это вы Самуил Израилевич до сих пор не сознались, что сватом доводитесь Митрохину? Это меняет расклад!
Самуил вздрогнул, кончик жала паяльника сбил с миниатюрной присоски деталь и та выпала из поля зрения в увеличительном стекле.
— Разве это важно? — неизменно-вежливым голосом ответил ему вопросом электронщик. Виктор сел за свой стол, достал бумаги и начал их листать, потеряв интерес к разговору. Самуил минуты две перебирал пинцетом в пластиковой коробочке с элементами и, найдя замену, стал повторять все сначала. Дождавшись, когда он запаял деталь, запрограммировал на компьютере блок и стал пошагово проверять отработку программы, Казаков, как ни в чем не бывало, продолжил разговор.
— Вы заинтересованный в этом деле человек. Ваш сын, насколько мне известно, очень хороший специалист в области компьютерных технологий!
— Я разве не говорил Вам это? Очень хороший…
— И где он сейчас?
— В Израиле… работает на фирме.
— Не удивлюсь, если это он будет собирать деньги с «реалити шоу»…
Самуил Израилевич хотел продолжить дальнейшую проверку, но отложил в сторону карандаш и обернулся к Виктору.
— Виталий Алексеевич, я не вижу ничего плохого в том, что мой сын помог Савелию Петровичу в создании сайта.
Не дождавшись ответа, он опять склонился над компьютером. Выждав минут, пять Казаков парировал.
— А я вижу…
Самуил Израилевич вздрогнул.
— Помилуйте! В чем же?
— Соучастие, для Вас недостаточный аргумент?
— Он ничего не знает! Он просто создал сайт!
Виктор взял чистый лист бумаги и стал карандашом делать выписку из объемной инструкции. Самуил Израилевич, через несколько минут начал во время работы потирать кончиками пальцев виски…

Рабочий день закончился и наступил вечер. Затворница встретила Виктора радостными объятиями. Она, как и обещала, переоделась в темный костюмчик с юбочкой, темные колготки и туфельки. Не выпуская женщину из рук, Виктор прошептал ей на ухо:
— Мы сегодня после ужина с людьми должны поговорить в столовой так, чтоб этого не услышал Савелий. Веди себя непринужденно при любом раскладе.
— Я что заткнуться должна?
— Ты можешь слушать, а говорить только о посторонних вещах.
— А вы о чем будете?
— Как из этого дерьма вылезти и других в нем не утопить.
— Я послушаю… Заметано…
Евгения воспользовалась ситуацией и, сделав вид, что еще что-то хочет сказать на ухо, легонько укусила Виктора за мочку…
На ужин Виктор шел с Евгенией под руку. Выходя, из комнаты та показала палец — толи охраннику, толи для Савелия и довольная, зацокала в столовую рядом с ним, идущим в пятнистой униформе и кожаных тапочках…
На разносе у Жени коньяка не было и, понюхав содержимое в стакане Виктора, она громко возмутилась. Самуил Израилевич тут же спохватился и отдал ей свой, сославшись на головную боль, и привычку наливать двоим. Довольная таким оборотом, Евгения смаковала напиток и заметно хмелела.
— Коньяк не относится к дамским напиткам…
— Это лучше, чем ничего. Я все не буду — оставлю тебе. Но пусть этот дядечка мне тоже наливает за ужином — до смерти не сопьюсь.
— Если б сразу до смерти, а то ведь бузить станешь!
— Я и так буду!
— Женя, мы поиграем в шахматы, а ты кино можешь по телевизору посмотреть.
— Я тоже поиграю.
— Ты слона-то от пешки отличаешь?
— Между прочим, это у меня вторая ходка и я в колонии всех драла на доске!...
Она оглянулась на остальных членов шарашкиной конторы и звонко засмеялась.
— Да, норму тебе придется урезать!
— На, допей!
Она вылила Виктору остатки коньяка в его стакан и, поставив руки локтями на стол, оперлась на них головой, при этом Женя улыбалась, глядя в лицо Казакова, и в ее глазах прыгали бесенята…
Самуил Израилевич покинул столовую и все стали готовиться к игре в шахматы. На этот раз фигуры были расставлены только на одной доске, и Михаил Максимович занял место за столом со стороны черных фигур. Убедившись, что никто больше не намеревается занять второе место, Виктор прошел к столу и сел напротив. С боков их обступили Панавин и иже с ним. Позади Виктора, к неудовольствию мужчин встала Евгения и, прижавшись грудью к спине Казакова, запустила ему в волосы свои пальчики.
— Я на победителя.
— Хорошо Женя, только не встревай. Ты меня поняла?
— Поняла.
Виктор сделал первый ход.
— Ход знакомый. Мы тоже ответим пешечкой, — тут же отреагировал Михаил Максимович. — Даме не скучно со стариками? А то может телевизор посмотрит.
— Женя правильно понимает ситуацию, а телевизор можно для всех включить — я на время играть не люблю.
Панавин включил телевизор и добавил громкости. Постоял перед ним пару минут и вернулся к столику…
— Он тебе коню угрожает, — громко заявила Женя.
— Правильно, угрожает, — также громко отреагировал Виктор. — А мы прикроемся.
— Так, какие предложения! — шепотом спросил Михаил Максимович, не отрывая головы от доски.
— Никакой самодеятельности. Изделие готовить результативно, — сказал Виктор шепотом. — Пешечку берем! — вслух.
— А две отдашь! — встряла Женя.
— Не отдаст! Не отдаст! — загомонили в разнобой рабочие.
— Она улетит, а на нее ответят, — зашептал Михаил Максимович.
Евгения неплохо разбиралась в шахматной игре и с поддержкой Панавина и еще двоих рабочих они полностью заглушали все дальнейшее перешептывание.
— О полете пока нет речи. Надо погрузить изделие в шахту сначала и не сломать, — продолжил Виктор.
— Он погрузит. У него оснастка вся есть. И поднимет и опустит.
— Пусть так. Диаметр у шахты не тот — ей по стволу надо идти.
— И что?
— Раскачается и встанет поперек.
— Загорит?
— В момент! Пусть грузит… Самуила чаще дергайте к изделию — любит поговорить, может что сольет, по ходу.
— А если не даст ничего!
— Надо здраво рассуждать — здесь нельзя! Просчитаем все. В воздухе могут сбить — раз. Сама развалится — два. И Самуил все запутает — три!
— И что делаем?
— Перед пуском решим, что делать — без нас не обойдется.
— Да, уж куда! Раздавить баки наддувом плевое дело…
— Вот и договорились…
— Мат, Виктор Алексеевич!
— Вижу! Не надо было мне ладью трогать…
— Я следующая! — со смехом, Евгения вытолкала Виктора из-за столика …
Виктор намеренно не стал делиться своими сомнениями относительно ядерного заряда. Это ничего на данном этапе не решало, но в случае огласки, можно бы лишить себя последних возможностей…
Из столовой они ушли, чуть ли не первыми. Войдя в комнату, Женя демонстративно начала снимать с себя одежду, также медленно, как на стриптизе и небрежно швырять ее на диван. Виктор с интересом наблюдал за ее очередной выходкой и не вмешивался. Оставшись в одних трусиках, она накинула на плечи большое махровое полотенце и, крутнувшись перед Казаковым, толкнула дверь, прикрывая полотенцем грудь.
— Я в душ! Ты за мной…
— Не пугай шахматистов.
— Они уже привыкли ко мне. Я быстренько!
— Халат же есть — простынешь… А-а! — безнадежно махнул он рукой.

Евгения вернулась, кутаясь в полотенце и встряхивая мокрыми волосами.
— Включи мне фен.
— У тебя есть фен?! Куда это все уместилось?
— В сумке у меня еще столько всего… ты не знаешь!
— Ты же видела, куда я подключал зарядное устройство!?
— Я боюсь эти черные дырочке в стене…
Виктор взял из ее рук небольшой фен и, повертев его в разные стороны, воткнул вилку в розетку.
— Пользуйся!
— Иди, мойся — я пока волосы подсушу.
«Пока — что?» — спросил себя Казаков. Взяв мыло с полотенцем, он вышел из комнаты. Обе душевые кабинки были свободны и, посмотрев сначала на раковину, а потом на них, Виктор выбрал душевую кабинку…

Когда он вернулся, Евгения лежала под одеялом на животе, согнув руки в локтях и опираясь на них подбородком. Виктор погасил свет и, сняв спортивное трико, тоже нырнул в свою постель. Как только скрип его кровати стих, Евгения заговорила, жалобным детским голосом.
— Ты меня обидел.
— Чем же я тебя мог обидеть?
— Ты прошел мимо… Ты не погладил меня… Ты не пожелал мне спокойной ночи...
— Спокойной ночи Женечка!
— И все!?
Виктор услышал, как скрипнул диван, и поскольку в комнате царила полная тьма, он не сразу понял, что она делает. Одеяло с него слетело, как от порыва ветра и он был накрыт и прижат к кровати горячим телом. Поймав ее в объятия, он попытался повернуться вместе с ней, но она не позволила.
— Надо было самому, а теперь я буду решать, что мы будем делать.
— Надеюсь, пытать не будешь! Ты же не садистка?
— Садистка! — прошептала возбужденно Евгения и стала складываться на нем, на подобии гусеницы на ветке, целуя шею, грудь и живот…

— Ты уже не обижаешься на меня? — прижимая к себе засыпающую на его плече Евгению, спросил Виктор.
— Нет. Ты ласковый! Ты нежный!
— А мы с тобой не наделаем глупостей?
— Ты имеешь в виду детей?
— В том числе!
— У меня спиралька. Ты что, думаешь, я детей от мужа хочу иметь? Он даже не знает про нее.
— Что, все так плохо?
— Мы не любим друг друга. Живем вместе, а пересекаемся только в одной точке. И то об этом месте наши родители позаботились. Мне такого как, ты надо, чтобы понимал и берег. И не ради постели, а как часть самого себя.
— Ты-то про меня, откуда знаешь?
— Чувствую. Я вас сегодня слушала в столовой и начала понимать — мужики это те, кто готовы вот так спокойно, без истерики решать за жизнь и при этом умереть — тонуть, гореть — не важно!
— Вы с мужем оба молоды. У того и другого амбиции. Соревнуетесь, друг с другом во всем, а уступать не умеете. Не у всех с молодости парные интересы. Вам бы с другими соревноваться. Знаешь, для чего кольца у новобрачных?
— Ну, показать, что замужем.
— Показать, другим, что два человека связаны и от них остальные, вправе ожидать, ничем иным не объяснимых парных действий. И друг другу напоминать о том же. Не пыталась по лесу бегать вдвоем в одних наручниках?
— Нет.
— Это надо попробовать, что бы понять. Не умеешь — висеть на первом же суку!
— А ты пытался бегать?
— Нет, но я часто ловил рыбу со льда. Клюнет одна и прижимает удочку к лунке, а возьмут сразу две, и только вес чувствуешь. А умели бы вместе, как дельфины, только б и видел их! — Мы сегодня с тобой были как дельфины.
— Мы с тобой безобразничали! — ты замужем, я — женат.
— Мы с тобой в тюрьме! И умереть можем в любую минуту — я это уже поняла.
— Можем. В этом ты права. Спи… Мы с тобой здесь не единственные дельфины…

Лейтенант Кузинов проснулся с чувством нарастающего голода. Вечером пельмени он варить не стал — пришел поздно от Ленки и теперь прежде чем войти в ванную комнату, торопливо поставил на плиту кастрюлю с водой. Вести Ленку к себе домой, не убедившись, что жена действительно уехала, он не посмел — ее родитель был не только суровым начальником, но и основательно крепким мужиком…

— Кузинов, ты протоколы опознания Сычонка уже сдал в следственный отдел? — спросил его в первую же минуту появления дежурный по отделу.
— Я, собственно их не брал. Анатолий и Михаил Викторович в отдел проехали, а я на участок пошел.
— Ну, тогда иди и сам докладывай начальнику отдела.
— Там что, непонятки, какие?
— Непонятки у воров и жуликов! А у тебя труп на трупе, участковый, а ты протоколы опознания не заешь где!
— Ладно, наезжать Сергеич! Николай Петрович по рации попросил передать их ему как можно раньше, и я отдал Анатолию…
— Здравствуй, Кузинов, — поздоровался подошедший следователь. — Протоколы у меня и не души лейтенанта зря, — урезонил он дежурного, уводя под локоть Кузинова в сторону. — Что известно по Сычонку? Кто-нибудь видел его, после того как выпустили из отдела?
— Видели, как он вернулся на свалку в сумерках и все.
— И машины не подъезжали ночью?
— Может, и подъезжали, только, у кого спросишь?! — дорога рядом, а балаган на отшибе, почти в лесочке! Он же показания дал на них, вот его и вздернули!
— Показания-то дал… Только, кто о том знал? И не факт, что это они сделали…
— А что тут знать? Его азеры еще на рынке с Танькой унюхали… Правда, он ни нам, ни им нового ничего не мог сказать.
— Я думаю, им нужен Ходуля и они его ищут. Тагир в СИЗО телефоном, скорее всего, обзавелся и слил по ходу дела всю информацию.
— Его допрашивали уже?
— Через час привезут — результаты экспертизы гильз ждал.
— И как?
— Обе его. Скелет извлекли без пулевых повреждений; одни переломы от падения стропил. — А если буром? Мол, дырка в черепе — колись!
— Попробую. Ты мне в другом помоги. Не сегодня, так завтра, в городе объявятся новые гости с Кавказа — бизнес у них не принято терять, а уж тем более родственников. Как участковый мобилизуй всех, кого сможешь. Если хоть один азербайджанец пересечет твой участок, ты должен об этом знать. И еще! Зайди в информационный отдел в управлении и получи полный список Митрохинского окружения. Один экземпляр мне — один тебе! И то же самое — знать все, что произойдет с ними на твоем участке. В Зеленую рощу не суйся — инициатива наказуема! Эту Татьяну, тоже проведай чаще. Глядишь и Женьке там место приглядишь — будет, куда аисту приземлиться.
— Ну, это ей решать!
— А я думал, ты сам стараться будешь! — хохотнул следователь, уходя в свой кабинет…

Самойлов Николай Петрович следователем был опытным и брать «на пушку» Тагира не собирался — знал, что на слово не поверит, а проколись он один раз и вообще правды не скажет! Выполнив формальности, он приступил непосредственно к допросу…
— С какой целью ездили к усадьбе Митрохина Савелия?
— Не были ни на какой усадьбе Митрохина.
— Тагир, две твои гильзы запротоколированы на месте поджога лесной заимки, принадлежащей Савелию Митрохину. Отстрел патронов произведен не более трех часов до того, как у тебя изъяли оружие. На твоей одежде и поверхности кожи рук и лица, свежие следы частиц пороха. В доме скелет погибшего человека. Тебе ясен смысл обвинения? Сотрудничаешь со следствием — один срок, не сотрудничаешь — другой!
— Откуда я знаю, чей это дом! Приехали посмотреть горы — дорога там была. А дурак какой-то из ружья Айрата убил.
— А ты тут же нашел на земле пистолет Токарева и пару раз стрельнул в воздух, — провоцировал подследственного Самойлов.
— Ну, стрельнул…
— В воздух?
— По окну…
— По окну или по человеку в окне?
— По человеку…
 — А ствол-то где взял? Нашел!? Где? Когда? Ты не спеши с ответом, подумай…Теперь его проверят по пуле-гильзотеке, и заодно твою регистрацию по российским городам и весям. И не дай то бог, где еще раз пересечетесь!
— Дома взял. Из Нагорного Карабаха брат привез.
— А второй пистолет откуда?
— Тоже из дома — Айрат с ним ходил.
— Значит, намерения у Вас были самые мирные?
— Не знали мы кто в доме!
— В это верю! Но меня интересуют причины вашего появления там.
— Я же говорю — в горы ехали!
— А дом когда подожгли?
— Мы не поджигали дом.
— А кто поджог?
— Не видел я.
— Мирза, где был, когда в Айрата стреляли?
— У машины.
— А ты?
— На крыльце дома.
— Кто стрелял, видел?
— Не видел.
— А Мирза?
— Не знаю…
— Ну, упал Айрат, а вы что стали делать?
— За дом побежал.
— А Мирза куда делся? Под пули грудью пошел?
— Упал, кажется…
 — Сколько раз из ружья стреляли?
— Два…
— Ты стрелял когда?
— После второго выстрела, из окна.
— А конюшня когда загорела?
— Не помню. Внимания не обратил. Дым шел…
— Лошадь видел?
— Бежала лошадь… серая.
— Гнедая?
— Не знаю.
— Понятно Тагир. Ты разговаривал с Мирзой, когда стрелять начали?
— Нет.
— А кричал ему, что-нибудь?
— Нет… Кричал: «Уходи!»
— И все?!
— Не помню гражданин начальник. Может, кричал… на азербайджанском…
— Когда Айрата в машину погрузили?
— Дом горел — погрузили и поехали…
Самойлов помолчал, разглядывая Тагира, и затем продолжил допрос.
— Ну, да бог с ним, с домом! Ты за что бил гражданина Сычонка на рынке и гражданку Пилькину?
— Не бил я никакого Сичонка.
— Бил! Тому масса свидетелей.
— Бомжа раз пнул ногой.
— А Пилькину сколько раз?!
— Бабу немного пнул — обзывалась нехорошо. Два раза…
— Приметы можешь описать?
Тагир путано стал описывать приметы обоих бомжей, но в целом это не противоречило истине.
— Правильно даешь приметы. Что еще заметил?
— Ничего больше не заметил.
— Ну, ударил ты ее ногой. А она что?
— Крикнула немного.
— Как крикнула?
— А-а!
— Громко?
— Громко.
— И еще что?
— Ничего больше.
— Штаны на ней ты говоришь, видел… какие они были?
— Мокрые были — она там всегда воняла ссаньем.
— И что, как упала, ты сразу увидел, что они мокрые?
— Нет. Она потом… наделала…
— До или после того как пнул?
— После…
— А за что ты ей ножом угрожал?
— Ну… орала… обзывалась. Так… пугал немного.
— Как она ругалась? Что говорила?
— Не помню я — злой был!
— А из-за чего злой был?
— Так, банан они взяли!
— И вы втроем их за контейнерами решили выпотрошить из-за двух бананов? Может, все-таки вспомнишь за что, ты ее пугал ножом.
— Так пугал, чтоб не орала.
— А она говорит другое, и Сычонок подтвердил!
— Что он подтвердил?!
— Ты меня спрашиваешь? Я об этом не забыл — у меня есть протокол допроса. А вот ты даешь ложные показания!
— Может и спросил... Она про Амира плохо сказала.
— И что тебе про Амира не понравилось?
— Ну…
— Ну! Ну! Я-то знаю, что она сказала!
— Что Амира Митроха убил в лесу.
— Где в лесу?
— Там, где мы были…
— То есть вы оказались не случайно возле дома Митрохина Савелия втроем и с оружием? Признаешь!?
— Не случайно… Посмотреть хотели… Проверить.
— Это уже понятно. Кто бы сомневался! Ну что!? Были — еще не значит — убили? Запись допроса дать прослушать или сразу приступим к подписанию протокола.
— Я помню, что говорил.
— Ну, уточним… если что!
После подписания протокола Тагиром, Самойлов сообщил ему о том, что будет проведен следственный эксперимент по инциденту на рынке, в связи с нанесением тяжких телесных повреждений гражданке Пилькиной.
— Сколько мне светит?
— На условный срок не рассчитывай…

На этот раз Виктор проснулся до подачи охранником команды. Он попытался тихо высвободиться из объятий женщины, чтобы встать и включить свет. Но как бы он не старался это делать, Женя неизменно успевала ответить очередным сонным объятием. В конце концов, ей это удалось до такой степени, что Виктору стало невозможно двигаться, и тогда она громко засмеялась…

Команда «Подъем» их застала врасплох, уже уставших от взаимных ласок.
— Прав Савелий!
— Это почему? — потягиваясь, спросила Женя.
— Ты меня инвалидом сделаешь.
— Не успею — этот гад нас быстрее здесь погубит.
— Отставить хныкать! Подъем!
Виктор включил свет и через минуту уже был в туалетной комнате.
Евгения появилось в ней вслед за ним. На этот раз на ней была футболка — и все! Она увидела, что Панавин стоит посреди комнаты и когда проходила мимо вложила ему в протянутые руки косметичку. Тот разулыбался и бережно ее принял. Увидев эту картину, Виктор только покачал головой…
Когда Женя умывалась, наклоняясь над раковиной, длины футболки хватало только, чтобы не опозориться. Но она делала вид, что это не замечает — деды делали вид, что не видят это…
— Ты так их приучишь к себе, что они сна лишатся!
— Мне что теперь ватные брюки здесь носить? Или ты уже ревнуешь!?
— Ну, что ты!?
— Что, совсем, совсем не ревнуешь?!
Женя обняла Виктора, который пытался натянуть на себя пятнистую зеленую футболку, и прижалась к нему грудью.
— Колись!
— Колюсь… Конечно, испытываю двойное чувство — ночью одно, а днем другое!
— А что днем?
— Я всегда считал, что стриптиз — это профессия, а не стиль жизни.
— Ты видишь разницу, Казаков?
— Эту разницу не глазами видят, а душой. Это как спальню в проходной комнате устраивать — один посмотрит, другой потрогает, третий совет подаст.
— Хороший прикольчик!
Виктор отстранился от нее и перестал улыбаться.
— Да, ладно! Я все уловила. Это я так, чтобы ты с утра не расслаблялся. Вы мужики, ведь как!? — встали с постели и до следующего раза спиной к нам. А мне хочется, как кошке о колени тереться в любое время.
— Быстро надоест. И колени путать станешь… Надо учиться помнить человеческое тепло, хотя бы, какое то время.
— Помнить тепло!?
Виктор промолчал. Он дождался, когда Евгения оденется, чтобы можно было идти на завтрак…

Савелий внимательно следил за действиями рабочих и не по экрану монитора, а стоя непосредственно в цехе рядом с Казаковым. Рабочие с помощью кран-балки стыковали головную часть ракеты. Когда блок оказался вровень с передней обечайкой и на расстоянии тридцати сантиметров от нее, Панавин начал стыковать разъемы. Вот он отошел в сторону, и Виктор переместился за металлическую переборку к Самуилу Израилевичу.
— Что новенького?
— Я запустил программу проверки боевой части, жду результаты.
— Комплексную проверку до обеда провести успеете?
— Однозначно нет. Мне еще кое-что надо вручную перепроверить и уж, потом комплексную проводить… Блок исправен. Пусть стыкуют окончательно.
Виктор вернулся к рабочим и распорядился стыковать головную часть механически. Панавин разъединил еще два внешних разъема и состыковал их внутри отсека. Кран балка переместилась на несколько сантиметров в сторону носителя и четыре руки направили головную часть навстречу разрывным болтам — ракета приобрела хищную форму.
— Поздравляю всех! — громко сказал Митрохин. — Еще два дня и потянем из цеха на погрузку.
— Сколько дней, пока не ясно. В былые времена неделями стояли после стыковки — искали неисправности.
— Не сглазь! Мне это не надо.
— А мне надо? Но я ее не делал, да и с этого старья какой спрос?
— Сегодня пусть научатся хотя бы так делать. Я в нее верю!
Рабочие стали устанавливать крепежные детали и Виктор вернулся к своему столу.
— Самуил Израилевич, я бы мог посмотреть на компьютерные программы комплексной проверки изделия.
— Вы полагаете разобраться в них?
— Только с Вашей помощью и то лишь для того, чтобы не дергаться во время проверки, если придется помогать.
Самуил открыл программу и стал показывать, где устанавливаются различные параметры, начальные условия и прочие премудрости. Виктор делал вид, что его интересует только назначение кнопок управления и последовательность их нажатия. «Эта программа, — предположил он — должна быть частью схемы управления запуском ракеты — во всяком случае, по двум направлениям. В части блокирования исполнительных устройств в режиме автономной проверки и ввода полетного задания. Не задав полетного задания, приборный отсек не проверишь!» — это он знал наверняка…
Его предположения оправдались. В ходе демонстрации, Самуил Израилевич увлекся и показал опции настройки системы. «Если я прав, то на стартовом комплексе, при генеральном прогоне можно будет незаметно посетить эту вкладку и поинтересоваться установленными параметрами и не только…», — решил он.
— Я смотрю Вы, и координаты цели уже ввели!
— Это я по многолетней привычке ввел координаты Камчатского полигона.
— Наизусть помните?
— Всегда помнил. Только их и вводить не нужно — выбрал опцию «По умолчанию» и они сами вводятся — не ленился на удобства в работе!
— Ну, за столько лет, разумеется, можно было потратить время, раз уж талант имеется. Самуил Израилевич, довольный тем, что его оценили так высоко, тут же отблагодарил демонстрацией и других программ, в том числе и стартовой. Виктор оказался прав — она ничем особо не отличалась от той, что использовалась в данном случае на контрльно-испытательной станции, именно в той части, в какой и требовалось ее знать Виктору.
— Я Вас научу, и Вы будете мне помогать в шахте. Я разработал специальный прибор контроля управляющих программ и в ходе генерального прогона; стану контролировать по нему стрельбовой комплекс непосредственно в шахте, а вы с Савелием Петровичем кнопочки нажимать.
— Это я умею… А Савелий Петрович не запутается? Он уже знаком с программами?
— Ему-то они зачем. Его дело координаты ввести и нажать на кнопку пуска.
— Если так, то и он сможет…
После обеда Виктор уже был допущен к компьютеру и, не проявляя особой сметливости, помогал электронщику проводить проверки, работая на втором компьютере с управляющей программой нажимая на кнопки управления. Самуил Израилевич тихо радовался, что ему теперь не нужно всякий раз отвлекаться от анализа системной информации и фактически последовательно «сливал» всю логику управления…
Ракета прошла все испытания практически без замечаний. Самуил нашел несколько собственных ошибок и тут же их исправил.
— Я крайне доволен результатами. Можно сказать с первого раза удалось отладить и программу и убедиться в функционировании всех систем изделия.
— Всех — это немного лишне. Все будут проверены только на старте.
— Это да! Это да!
— Я распорядился, что бы к концу смены отсек был проверен на герметичность, а завтра с утра все остальные проверки. Если так дело пойдет — четвертого, действительно, на пусковой стол можно будет ставить.
— Четвертого можно… Я успею подготовиться, и сборщики завершат пневмоиспытания.
— Вот и договорились…
Виктор расстался с Самуилом и поднялся на командный пункт Савелия без приглашения,
— С какими вестями? — спросил ровным голосом Савелий.
— С конкретными! Изделие прошло все проверки. Самуил доволен. Завтра и послезавтра, если ничего не произойдет, доведем дело до конца.
— Ну! Ну! Сборщики не учудят ничего?
— Не в их интересах… Собрали же все как надо, теперь-то что!?
— Там видно будет...
— Я к тебе Савелий с просьбой. Распорядись, чтобы Женьку не запирали днем. Утихла… Привыкла… Что ж она там одна целый день, как в зверинце!
— Я вижу, что поутихла и притерлась к тебе. А как без тебя выкинет номер, какой!? Я ее мигом в караулку определю — ей там не до баловства будет.
— Объясню еще раз. Она же в основном по эротической части фордыбачит, а так безвредная совершенно. —
Ладно, завтра можешь не закрывать. Только пусть за тобой по пятам ходит. Глядишь, так и детьми обзаведетесь здесь! — громко засмеялся Митрохин…

Глава десятая

Старшая операционная медсестра Мельникова Анастасия в очередной раз простыла и теперь вынужденно находилась дома. У нее был сильный кашель и температура. Она лежала на кровати, укутавшись в одеяло, и улыбалась. Ей не часто приходилось видеть, как ее муж Дмитрий одевает их сына Павлушку в школу.
— Воротничок, Дима поправь ему.
— Ма... Ну, скажи… я сам оденусь!
— Ты оденешься сам и простынешь как мама. Вы Мельниковы все слабаки!
— Ты тоже Мель¬ни¬ков. Ты же не простываешь! И тебя в спортшколе «железным кулаком» драз¬нят.
— А тебя станут дразнить «сосиской», если ты будешь пропускать в ней занятия. А меня не драз¬нят.
— Павлуша, папу не драз¬нят, а за глаза так называют за его сильный удар правой рукой.
— Я знаю! — у него в левой руке пуля.
— Пуля не в руке, пацан, а ниже ключицы — пора уже знать анатомию. Отваливай, крендель!
Дмитрий Мель¬ни¬ков открыл дверь, и ученик третьего класса города Северодвинска отправился в школу. На улице ветер швырял ему в лицо редкие снежинки, было сыро и холодно — конец апреля не лучшее время в этих северных кра¬ях.
— Ну что, Мель¬ни¬ков, лечить меня будешь?
— Тебя капитально лечить надо, Настена! И тебе что, не нравится уже, что я взял твою фамилию?
— Нравится, Дима, поэтому и назвала так.
Дмитрий, одетый в спортивное трико, прохаживался по их двухкомнатной «хрущевке» и расталкивал по шкафам вещи сына. Сделав это, он присел на краешек кровати, и Настя повернулась на бок, уступив ему место.
— Ты слышала, что я сказал?
— Слышала, Дима. Но у нас с тобой нет денег, чтобы втроем-то ехать на юг, а одна я не поеду.
— Поедем втро¬ем.
— Мы же считали с тобой — это сто тысяч! Нам и половины не собрать к середине лета. А, про Зла¬то¬уст забудь!
— Ну, что ты заладила: «Забудь! Забудь!» Столько лет прошло! Фамилию поменял! Пас¬порт другой!
— Лицо у тебя прежнее осталось…
— Мое лицо тоже изменилось. Морщины уже появились и седина.
— Ой, обманщик!
Дмитрий уткнулся ли¬цом в ее шею, она обняла его и тут же закашлялась. Он отстранился от нее и упрямо сказал:
— Я поеду, Настя! У меня на майские праздники «окно» в занятиях — старший тренер группой бу¬дет сам заниматься, так что не держи меня.
— Дима, а если твою «Тойоту» уже продали или украли?
— Никто не знал, куда я поставил машину — справ¬ку-счет на меня выписали в день отъезда и я в тот же день договорился ее поставить.
— Так ведь столько лет!
— Че¬ло¬век там такой! Я же говорил — нянечка с дома ребенка! Не отдаст никому, пока не умрет…
— А как умерла?
— Должников трясти не стану — я тебе уже обе¬щал. Вернусь домой и бу¬дем решать, что делать. Машину возьму в аренду и таксовать стану.
— Нет, уж лучше поедем в Зла¬то¬уст.
— Ты-то мне, зачем там? Да еще с такими бронхами!
— А иначе не отпущу. С Павлушкой мама посидит — до конца четверти всего ничего осталось…
— Ты же больная, Настя!
— Зато у меня больничный лист и отгулы. Я договорюсь — столько лет на одном месте! Кто ж меня не отпустит? А в дороге ты меня ча¬ем будешь поить. В Златоусте уже медуница должна появиться и первоцвет скоро зацветет — это примула лекарственная. Для меня лучшего средства сейчас трудно придумать — в ней аскорбиновой кислоты больше чем в шиповнике и отхаркивающее отличное. А от багульника у меня уже голова болит…
— Ты откуда про Зла¬то¬уст знаешь? Про медуницу и первоцвет…
— В Атласе ареалов и ресурсов лекарственных растений нашла. Они на Южном Урале есть повсеместно!
— Может, я один?...
— Нет, только вместе! Тебя отец Кон¬стан¬тин просил зайти в церковь. У них прошлой ночью кто-то пытался решетку в храме подпилить, сегодня он сам ночевал, а на завтра ему в обитель надо съездить — сторожа-то так и не наняли!
— Я позвоню ему. Он не искал наши чеченские фотографии?
— Ой, да! Говорил, что нашел снимок всего вашего взвода, и ты там есть. Вот ведь как судьба людей сводит!
— Отдаст мне его?
— У него пленка есть. Сказал, посмотрит и может еще что-то на¬пе¬ча¬та¬ет.
— Ладно, валяйся лентяйка — я тебе завтрак приготовлю и делами займусь, — шутливо ответил ей Дмитрий и стал привычно готовить на кухне еду.
Настя последнее время часто недомогала и в выходные дни, как правило, отлеживалась, уступая ему место у плиты…

После обеда Дмитрий, надев утепленный комбинезон и пуховку, сходил в детскую спортивную школу, где он работал почти десять лет тренером, договорился о том, что две недели его не бу¬дет и, позвонив отцу Константину, отправился в церковь…
В церкви служили панихиду и, когда Дмитрий вошел, отец Кон¬стан¬тин его за¬ме¬тил. Дмитрий по его действиям понял, что служба подходит к концу, и чтобы не скрипеть лишний раз дверями после того как перекрестился, встал в сторонку. Он смотрел на лицо батюшки и вспоминал, как когда-то здесь оказался впервые…
После его спасения в Нёноксе, они с Анастасией вернулись в Се¬ве¬ро¬двинск. Настя почувствовала тошноту и к его неожиданной радости сообщила, что беременна. Дмитрий был в ее жизни единственным мужчиной, и она совершенно не знала, как он к этому отнесется. А он стал целовать ее лицо и, задыхаясь, произносил имя: «Настя! Настенька! Настена!»…
Венчаться они решили в ближайшей к дому церкви. Дмитрий в храме оказался впервые и не знал как себя вести. Но Настина мама перекрестившись, уверенно вошла в церковь и повела их к алтарю. Когда они предстали перед батюшкой, Дмитрий с интересом стал разглядывать лицо священника. Первая мысль, которая ему пришла в голову была о схожести всех священнослужителей. «Как они все похожи! — удивился он. — Отец Кон-стан¬тин, что крестил нас, такой же был. И борода, и одежда и глаза…»
«Венчается раб божий Дмитрий …», — гудел церковный свод, и Дмитрию казалось, что он переступает порог в иной мир. В нем уже недолжно быть ни прежних дел, ни прежних людей. В его руке была маленькая теплая ладонь Насти, а у нее под сердцем его ре-бе¬нок. Ре¬бе¬нок, у которого уже есть отец и мать — то, о чем он мог только мечтать и отнять у него это, он не посмеет никогда сам и не позволит другим…
После венчания Дмитрий собирался уже выходить из церкви, но его набожная теща, назвала батюшку по имени — Кон¬стан¬тин! Дмитрий внимательно еще раз заглянул в глаза священника.
— Что сыне, узрел чего, али еще, какая надобность?
— Вы в Чечне, отец Кон¬стан¬тин не были, в Ханкале?
— От чего ж! Был и в Ханкале и Гудермесе… или встречались?
— Взвод разведки в палатке крестили… это Вы?
— Где ж вас еще было крестить, окаянных, в те времена. Я рад, что ты живой и здоровый. Не всем дано было вернуться, — сокрушаясь, ответил тот и они с Настиной матерью ушли во внутреннее помещение церкви, где уже слышались голоса певчих…
Свадьбы как таковой не было. «Зачатие состоялось, значит, и свататься поздно, а праздновать такую свадьбу и того меньше надобности», — сказала им Настина мама… Слово свадьба она, скорее всего намеренно, произнесла как — «сватьба», намекая на сватовство.
Отец Кон¬стан¬тин прекрасно владел приемами восточных единоборств и по его рекомендации Дмитрия взяли в спортивную школу. Теперь, спустя много лет Дмитрий ради сына захотел восстановить свое короткое прошлое, и при последней встрече задал отцу Константину вопрос об их групповой фотографии. С некоторых пор он относился к своей службе в армии по-другому. Именно там он понял, что у каждого человека есть что-то большее, чем он сам, его друзья и его го¬род. Это была Россия — Родина, которую не выбирают…
Отец Кон¬стан¬тин подал ему руку и обнял за плечи. Траурная процессия с еще одним служителем, выходя из церкви, рассаживалась в автобусы, стоявшие за оградой, и они последними вышли во внутренний дво¬рик.
— Показывайте, батюшка решетку.
— Идем Дима… Ох, меня это беспокоит! Нам ведь недавно иконы старинные вернули. Явно к ним добираются. Охранную сигнализацию надо бы теперь ставить, да времени на то уйдет не меньше недели, а мне на два дня к отцу Иннокентию нужда.
— Я побуду два дня здесь.
— Келья натоплена, побудь в ней, Дима. В церкви необязательно находиться — ключи, однако дам. Если случится, кого заметить — вызывай милицию. Мало ли — с оружием будут!
— Вызову, если бу¬дет надобность. Освещение в храме исправно?
— Лампочки все го¬рят. Где включается, ты знаешь. Настя поправляется?
— Поправляется, отец Кон¬стан¬тин.
— Ну, молись за нее — две ночи перед святыми ликами один будешь — услышит!
— Помолюсь… вы¬здо¬ро¬ве¬ет.
— Дай то бог!
Решетка была подпилена в мес¬тах крепления с двух сторон оконца, и достаточно одного ломика, чтобы ее вывернуть окончательно. Дмитрий про¬шел в дом сторожа, осмотрел его и остался до¬во¬лен. Церковные ворота были в поле зрения. Дверь в храм тоже была видна; хорошо просматривался подход к окну, в которое пытались проникнуть злоумышленники и все пространство до ограды насколько позволяли низкорослые деревья.
Мель¬ни¬ков достал из полиэтиленового пакета бутерброды и включил электрический чайник, предварительно наполнив его водой из пластиковой бутылки. Через какое-то время тот начал издавать внутренней спиралью характерные сиплые звуки. Дмитрий открыл лежавшую на столе книгу с описанием жития отца Серафима Саровского и стал читать все предложения подчеркнутые карандашом … «ОбеЂщание будущихъ благъ привязываетъ умъ к ожидаемому, такъ что мы забываемъ и отвергаемъ настоящее»…
Дмитрий за¬ва¬рил кипятком пакетик зеленого чая и задумался над смыслом прочитанного. Не это ли незнание послужило причиной легкомысленного поведения в прошлом Скворца. Савелий, упомянутый не к месту, обе¬щал золотые горы в обмен на бесшабашное прожигание молодости и ежедневный риск потерять голову. Он машинально вложил закладку в книгу и стал пить чай с бутербродами…
Дмитрий сожалел, что прочитать всю книгу ему не удастся. Но то, что он успел прочесть и вникнуть в текст, наводило на глубокое размышление о смысле жизни. Ему было не важно, насколько точно и правдиво были описаны события давних лет; была понятна сама суть повествования. В этой книге, человеческая жизнь имела особую ценность, лишь в том случае, если дела твои были по-человечески пристойны…
Сидеть долго в сторожке он не собирался, так как еще не разучился думать за тех парней, которые могли в любое время появиться у церковных во¬рот. Единственными помехами к задуманному ими были он и светлая апрельская ночь. Мель¬ни¬ков закрыл сторожку на замок и вышел в дво¬рик. Он хорошо представлял себе, как будут действовать воры, с учетом высоты окна и его расположения относительно внутреннего устройства церкви. Металлические петли входной двери в храм Дмитрий смазал еще до того как решил попить чай, а замок на ней был лишь для видимости — дужкой вниз и не закрытый, по замыслу Дмитрия, на ключ…
Выйдя за церковную ограду, Дмитрий обошел вокруг нее и мысленно прокрутил два сценария появления незваных гостей — на автомобиле и пешими. Второй вариант, был маловероятным, но не исключался. Проникнуть в церковь можно было только через единственное окно, остальные были просто либо узкими, либо высоко над землей и зарешеченные. «Достаточно найти в округе место, где можно бу¬дет всегда видеть, хотя бы часть окна», — решил он.
И такое место нашлось. Им была кабина, оставленного на ночь бульдозера на соседней стройке. Дверь оказалась закрыта на скрученную проволоку, а двигатель еще горячим, значит, и масляный радиатор обогрева кабины еще не ос¬тыл...
Дмитрий, отмахиваясь прутиком от небольшой, надрывно лающей собачонки, подошел к строительному вагончику и без затей попросил разрешения занять на ночь кабину.
— Пимы надень, а то к утру ноги на железе мерзнуть зачнут — протянул ему пошитые из оленьего камуса унтишки, краснощекий дед.
— За пимы спасибо. Спать будешь или по стройке ходить?
— Собака станет гавкать, вылезу посмотреть, а ходить не¬за¬чем. Вызову наряд и пусть разбираются.
— Мобильник есть!?
— Куда без него? Провода начисто срезают, а без телефона здесь только штаны просиживать, мил че¬ло¬век!
— Набери-ка мой но¬мер — я запомню.
Дмитрий продиктовал тому но¬мер своего телефона и, услышав вызов, добавил в список нового абонента.
— Все, дед Василий, мой но¬мер ты знаешь, а я твой! Звони если что. И ты не против, если я тут пару ночей околачиваться стану?
— Завтра я тоже буду здесь, так, что приходи.
Дмитрий залез в кабину бульдозера, снял кроссовки и надел еще теплые пимы. В кабине пока было, чуть ли не жарко и он боялся задремать…
В половине второго ему стало холодно, а в два часа ночи он окончательно за¬мерз. Сидеть дальше в таком состоянии Дмитрий уже не мог — его тихо трясло от холода. Он набрал но¬мер сторожа и тот сразу же ответил приглашением…
В вагончике было тепло, на раскаленной плитке кипел чайник, а дед Василий резал ножом тонкими пластиками сало.
— Ешь сальцо с хлебом и запивай ча¬ем.
— Я немного погреюсь и пойду.
— Прошлой ночью, говоришь, в церковь пытались залезть?
— Прошлой… Решетку подпилили, но не сломали, помешал кто-то или не успели.
— Помешали! Прошлой ночью «Камаз» на стройку с плитами при¬шел. По дороге сломался — ступица хряснула. Пока — туда, пока — сюда! — в аккурат к трем часам приехал и встал, да так, что в церковь фарами уперся. Разгружаться не стали, а с полчаса на площадке водитель с механиком лаялись.
— А машины не было видно?
— Машину здесь можно поставить где угодно. Ходить и смотреть надо.
— Ну, спасибо. Я, действительно, погуляю в округе.
— Приходи греться. Я пимы у печки буду держать для тебя.
Дмитрий успел согреться и вышел на улицу, готовый к любым не¬ожи¬дан¬но¬стям. Собачонка уже не лаяла, а напротив, увидев его, завиляла хвостом…

Машину он за¬ме¬тил сразу же, как она появилась на углу ближайшего к церкви дома. Видавший виды «жигуленок» остановился и выключил фары. Внутри машины вспыхнули огоньки — кто-то за¬ку¬рил. Затем из него вышел один че¬ло¬век и пошел к церкви. Обойдя ее, вкруговую вновь вернулся к машине. Не прошло и трех минут его пребывания в салоне, из него вышло уже три человека и направились к церковной ограде. Судя по тому, что кто-то изнутри закрыл дверь, громко хлопнув — в салоне остался еще один че¬ло¬век. Дмитрий вышел из тени и не спеша пошел в сторону «жигуленка». Поравнявшись с передней дверью со стороны водителя, он постучал сгибом пальца в окно. Водитель едва приоткрыл стекло и спросил, выпуская из машины сигаретный дым:
 — Тебе чего, братан?
— Молодой че¬ло¬век, у Вас мобильный телефон есть?
— Нет, а тебе зачем?
— Я так думаю, молодой че¬ло¬век, в церковь проникли воры, надо милицию вызвать, — сказал Дмитрий так, как будто разговаривал, со своим сыном Павлушкой.
— Мобильника нет! — испуганно заявил водитель «жигуленка».
— Извините, я еще пройду…
 — Ты… это… постой, я поищу.
Дмитрий, успев сделать один шаг, остановился. Мужчина в машине начал возиться и затем, открыв дверь, стал из нее вылезать. Будучи недюжинного роста, сделал он это неуклюже и Дмитрий двумя ударами положил его на землю. За брючным ремнем у водителя был пистолет «Макарова», а во внутреннем кармане куртки небольшая включенная радиостанция. Сняв поясной ремень с верзилы, Дмитрий завернул тому руки за спину, и умело их свя¬зал. Стянув наполовину с него штаны, свя¬зал ноги.
— Полежи браток, я помолюсь за тебя в церкви.
— Я тебя урою, падла! — прохрипел здо¬ро¬вяк.
— Раньше надо было, а теперь я на ослике!
Дмитрий достал из машины кожаное кепи и, оторвав одним рывком козырек, смял ее.
— Рот открой!
— Ты что творишь?...
Нажав большим пальцем за ухом бандита, Дмитрий с легкостью скормил тому большую часть его головного убора.
— Вот теперь ты готов!
— Бу… бу… бу! — ответила плененная личность, пуская из носа пузыри…
Легкими шагами, Дмитрий добежал до ограды и перемахнул через нее. Под окном с выломанной решеткой озираясь по сторонам, стоял рослый парень. Подойти к нему и не быть расстрелянным в упор не представлялось воз¬мож¬ным. Дмитрий спрятался за деревьями и стал ждать…
Через несколько минут из окна тихо свистнули, и в подставленные руки вору упала икона. Он ее поставил на землю, рядом с другой, привалив к стене. Когда в очередной раз его окликнули, и он повернулся спиной к Дмитрию, тот в несколько прыжков оказался перед вором, упустившим с испуга очередную реликвию. Принять боевую стойку тот успел, а отразить удар Дмитрия, нет. В животе у него, что-то ёкнуло и он, сложился по¬по¬лам.
— Ты что, уронил? — зашипели на них из окна.
— Уронил, — также шепотом ответил Дмитрий.
— Разобьешь — я тебе пальцы обломаю, — злобно зашептал неизвестный. — Держи.
Дмитрий подставил руки, и в них упала очередная украденная икона.
— Стой и жди, следующей бу¬дет круглая.
Дмитрий услышал, как кто-то внутри церкви спрыгнул на пол, и он метнулся к входной двери в храм. Осторожно вывел дужку замка из дверной петли, вынул из кармана куртки трофейное оружие и зарядил его. Тяжелая дверь легко поддалась его усилиям и стала открываться. Дмитрий боком вошел в храм, мягко ступая кроссовками; в храме по стенам бегали лучики светодиодных фо¬на¬ри¬ков. Нащупав рукой включатель, Дмитрий подвинул ры¬ча¬жок. Церковь осветилась несколькими светильниками, и один из воров выронил из рук икону, а другой ее тут же пой¬мал. Затем оба одновременно потянулись руками к оружию. Дмитрий поднял руку с пистолетом и спросил, усмехаясь:
— Не слишком ли бу¬дет шумно в божьем храме? Если уж я здесь, то должны догадаться, что двоим, не повезло.
Воры уставились на его оружие и соображали, что дальше делать.
— Нас двое — в обоих попасть не успеешь.
— Грамотный! Ты первый вытаскиваешь ствол и кладешь на пол, а затем как в Голливуде — ножкой ко мне. Ошибешься, и отпевать не надо — бог твоим делам и так свидетель…
Переглянувшись с подельником, тот двумя пальцами вытянул из-за пояса пистолет и положил его на пол. Дмитрий, не мигая, смотрел ему в глаза, и он вынужден был разогнуться, послав пистолет носком кроссовки по кафелю в его сторону.
— Теперь ты, — не трогаясь с места, скомандовал Дмитрий.
Второй выполнил те же действия, но его пистолет проделал чуть больше половины пути первого. Дмитрий медленно подошел, к дальнему пистолету и, не нагибаясь, пяткой отбил его себе за спину. Вернувшись обратно, спокойно поднял по одному и опустил в какое-то культовое сооружение в виде деревянной урны; оружие, прошуршав там бумагой, мягко стукнулось о дно.
— Теперь руки за голову…
Позади него раздался шорох, и Дмитрий метнулся в сторону. Тем не менее, оружие из его руки было выбито, но он успел ударить нападавшего в пах — это был очухавшийся у стены детина. Тот взвыл и упал на пол. Но через него, проскальзывая по кафелю ногами, уже летели двое обезоруженных его подельников — под сводами церкви начался рукопашный бой. Отбиваясь от нападавших, Дмитрий хладнокровно следил за действиями третьего вора. И когда тот на коленях дополз до оброненного им оружия, нанес ему точный удар носком обуви под дых. Это позволило одному из ночных ви¬зи¬те¬ров тоже ударить его ногой в солнечное сплетение, и он рухнул на пол. Для него этот удар был ощутимым, но не более, и поэтому подлетевший к нему следующим, второй бандит, был сбит им на пол ударом в колено. Тот взревел от боли в сломанном коленном суставе и стал лежа крутиться на полу…
 — Руки за голову, лежать! Лежать, я сказал!!
В церковь, попарно, с автоматами в руках врывался ОМОН. Дмитрий повернулся на живот и заложил руку за голову. Оставшийся на ногах вор ударами прикладов был мгновенно сбит с ног и прижат к полу.
— Кто Дмитрий?
— Я, — ответил Мель¬ни¬ков.
— Сторожа как зовут?
— Дед Василий.
— Вставай боец!
Дмитрию помогли подняться.
— Тебе, что не судьба позвонить была? — геройствуешь! Ладно, дед тебя за¬ме¬тил и вызвал нас.
— Там у «жигуленка» еще один на стреме… с кляпом во рту… а в этом ящике оружие, — указал Дмитрий на деревянную тумбу красного цвета.
— Это тот, что у тебя соплями задохнулся? У него морда, как пиджак прокурорский — синяя! Вот прокурору и расскажешь за что ты его так! — захохотал командир подразделения и его поддержали бойцы.
Церковь отозвалась разноголосым эхом, и они сразу замолкли.
— На улицу их. Там определим кого — куда.
— Иконы надо занести.
— Рано трогать руками их, я вызвал оперативную группу, криминалисты отработают кражу и твоего синюшного арестанта запротоколируют и свободен до утра. А иконы вернут после суда над этой троицей. Лазаренко, оружие по правилам достань из ящика!
— Есть, командир!
Омоновцы вывели двоих и вынесли, подхватив подмышки третьего.
— За ними три кражи по области за два месяца — задрали!
— Теперь вернут все.
— Если не продали. Эти два года назад отбили и снова украли.
— Отец Кон¬стан¬тин сигнализацию установить пообещал, и сторожа нанять.
— Не по¬мо¬жет. Не из таких мест воруют, а здесь… Завтра тебя вызовут для проформы — протокол подпишешь, а уголовное дело возбуждать не ста¬нут. Пусть каплями для носа пользуются!
— Я к Деду Василию схожу — поблагодарить надо.
— Это ты правильно! — туда сходи. Если что, оперативники найдут…
Дмитрий вышел через открытые ворота и медленно побрел на стройку. Там под светом прожектора стоял его новый друг — дед Василий…
 — Пимы надевай, — встретил его сто¬рож.
— У меня ноги горячие.
— Пол холодный. Калорифер его не прогревает — щелястый. Я тебе чаю свежего за¬ва¬рил.
— Спасибо, дед Василий за помощь. Мог не выкрутиться. Такие серьезные ребята! Меньше меня ростом не было. А по весу, как калиброванные.
— Лихоимцы, мать их! По церквам… и то гра¬бят.
— Им все равно! Я сам таким был когда-то…
— Да ты, что!? Церкви грабил?
— Церкви не грабил, а народу от меня досталось…
 — Сидел?
— Нет, лежал… с дыркой в спине и учился жить по-новому. Десять лет назад это было.
— Ну, значит выздоровел…
 — Теперь уж точно!
Дмитрий напился чаю, поболтал полчаса с Дедом Василием и вернулся в церковь. Там уже работали криминалисты и его ждали…

 — Теперь я тебя точно одного не отпущу! — тихо возмущалась Настя, боясь вызвать очередной приступ кашля.
— Я, что, сам напросился что ли? Ну, сцепились! — что с того?
— Да, не сцепились, Дима! Я же все понимаю. Повезло тебе и на этот раз — опять по краешку про¬шел.
— Ладно, Настя! — едешь, так собирайся… Дольше рядиться ста¬нем. С мамой договорилась?
— Ты за билетами поезжай, а мама завтра к обеду бу¬дет. Ей собираться не надо — привыкла.
— Вещи складывай только свои, мне белья на смену.
— Хорошо, Дима, ты уж иди — как раз по времени за сутки бу¬дет.
Дмитрий взял их паспорта, отсчитал полтора десятка тысячными купюрами и, одевшись, вышел на улицу…

Приехав в Челябинск на питерском поезде, Мельниковы сели на электричку и она понесла их из Азии в Европу.
— Нравятся горы?
— Нравятся-то как! Зеленые бы еще!
— К отъезду листья распустятся — насмотришься.
— Я по лесу сама похожу, здесь он не такой как у нас.
— На Уржумке выйдем и на ав¬то¬бус.
— А почему не до самого Златоуста?
— И так до самого, только немного раньше и там спокойнее…
Сколько Дмитрий не планировал, свои действия, вышло все не так. Штурмовать с двумя большими дорожными сумками маршрутку он не захотел, а из автобуса пришлось выйти на кольце машзавода и пересесть на другой. Только спустя два часа, вымотавшись на пересадках, они оказались перед частным домом, где некогда жила его няня из дома младенца, давшая ему фамилию и заодно кличку…

Рядом с домом был заметно обветшавший деревянный га¬раж. Ворота наглухо закрыты, а подъезд захламлен уличным му¬со¬ром. Дмитрий нажал на кнопку звонка и, услышав приглушенную трель, опустил руку. Настя с тревогой и надеждой в глазах смотрела на него. Дом угрюмо молчал…
 — Позвони еще, может, спит.
 — Может, и спит, а может, и нет. Соседей бы сначала спросить...
Позади них раздались шаги и Дмитрий оглянулся. К ним подходила грузноватая бабуля в теплой куртке и пуховом платке, тяжело опираясь на деревянную палку.
— Вы не скажете? — Антонина Николаевна живет… еще здесь? Дмитрий внимательно посмотрел на женщину и добавил: — Это Вы?
— По какому делу ко мне, молодой че¬ло¬век?
Бабуля подслеповато посмотрела на Дмитрия и на его жену.
— Не признали, Антонина Николаевна? Я, Скворцов Дмитрий.
— Это, какой?! Это Скво¬рец что ли? Так ведь… ох, ты! — и впрямь живой.
Бабуля растеряно уставилась на них и потянулась в карман за носовым плат¬ком. Достав его, встряхнула и стала вытирать заслезившиеся глаза, глубоко прятавшиеся в мешковатых морщинах.
— Я издалека, Антонина Николаевна. Это, Настя! — жена.
— Красавица, какая! Ну, заходь в дом, чего здесь околачиваться? Поди, за машиной приехал?
— Поздно уже, нету?
— Куры всю изгадили, а так целехонька. Племянник ее хотел уж на запчасти разобрать — с документами сейчас строго, так Христом-Богом просила не делать. Сдохну, говорю — поступай, как знаешь. Обувь на улице не оставляйте — к ноче заморозки обещали.
Дмитрий переглянулся с Настей и они, торопливо подняв свою поклажу, поспешили за женщиной в дом…
 — Завтра баню стопишь и отмывай свою беженку. Я ее полиэтиленом, сколько было, прикрыла… Курей-то уж лет пять не держу, а все одно имя засрано… Зовите меня бабой Тоней, я уж привыкла.
— Баба Тоня, а мы у Вас можем пожить немного. Я травку пособираю, а Дима машину пока оформит на себя.
— Раз уж в дом пустила, так живите. Ты, Демитрий не пьешь?
— Это за мной не водится. Мы деньги заплатим…
— Ну и живите. А деньги сами тратьте — еду готовить я для вас не стану.
Пожилая женщина сняла с себя куртку и резиновые высокие галоши. Медленно развязала платок и прошла в небольшую комнату, отгороженную деревянной покрашенной масляной краской, перегородку и пока гости тоже снимали с себя верхнюю одежду и обувь, пыхтела там и что-то бормотала.
— Настя, постелю на диван складывай, а ты парень голанку топи. Ужин на газовой плите варить станете… эх!
Анастасия ушла на голос, и вынесла из комнатки аккуратно сложенное белое постельное белье, принюхиваясь к нему, затем одеяло и две подушки и уложила все на раскладывающуюся софу.
— Я дрова принесу, а ты можешь постелить и прилечь — ужином сам займусь.
— Продукты выложи — что в холодильник, а что в сени.
— Устраивайся — я здесь не в первый раз.
Он обнял Настю и, потершись кончиком носа о лоб, отпустил и вышел из дому…

Перед тем как ехать в Зла¬то¬уст за своей машиной, брошенной на произвол судьбы много лет назад из соображений безопасности его и Настиной, а позже и Павлушки, Дмитрий получил полный инструктаж у своего друга, местного сотрудника ГИБДД и точно знал, какие проблемы ему придется решать…
Отмытую горячей водой «Тойоту» он поставил на смотровой площадке городского ГАИ и, молча, сидел в кабине с заявлением на постановку машины на временный учет на имя Мельникова Дмитрия. У его «Тойоты» был открыт капот и сотрудник ГАИ, медленно передвигаясь, от одной машины к другой, с небольшим смотровым зеркальцем на длинной проволоке в руке, вскоре оказался рядом с его праворулевой японской «беженкой» — как окрестила ее баба Тоня…
Дмитрий энергично вылез из салона машины и подал капитану милиции заявление. Тот бегло пробежал глазами по листу и начал сверять номера; протертые накануне тряпочкой смоченной в тосоле они четко смотрелись на своих мес¬тах. Сделав запись на уголке заявления, ка¬пи¬тан его вернул Дмитрию, мельком глянув тому в лицо. Собравшись уходить, он остановился и опять протянул руку к заявлению, пристально рассматривая Мельникова.
— Вы хозяин машины.
— Я, товарищ ка¬пи¬тан.
— Хм… товарищ… пас¬порт можно?
Дмитрий ощутил противное щемление в левой половине груди, но со спокойным видом раскрыл полиэтиленовый пакет и подал свой пас¬порт.
Полистав его, сотрудник вернул обратно.
— В Се¬ве¬ро¬двинск погоните машину, товарищ Мель¬ни¬ков? — упирая на «товарищ» спросил ка¬пи¬тан.
— Планирую, — уже безразлично, ответил Дмитрий.
— К «первому» окну со всеми документами за транзитными номерами. Счастливой дороги!
Ка¬пи¬тан еще раз посмотрел ему в лицо и перешел к следующей машине. На какой-то миг в его лице Скворцу показалось, что-то знакомое. Он закрыл капот, кинул заявление с паспортом в пакет и, захлопнув дверцу машины, поставил ее на сигнализацию…

В окне за номером один сидел светловолосый старлей и, когда очередь дошла до Дмитрия, тот вынул охапку бумаг, растасовал и подал ему.
Старший лейтенант взял в руки пас¬порт, раскрыл его и сверив фотографию с личностью, перелистнул до¬ку¬мент. Очевидно, проверив место регистрации, он отложил пас¬порт, и взял в руки справ¬ку-счет. Тут же сделал удивленные глаза, мельком глянув на Скворца и, стал перебирать документы. Наткнулся на квитанцию оплаты штрафа за несвоевременную постановку на учет и отложил в сторону. Затем нашел подлинник и копию свидетельства о браке, тщательно изучил его и проверил в паспорте наличие штампа. Подумав немного, он вернул Скворцу подлинник свидетельства и, собрав все документы в стопку, поднялся из-за стола…
Уверенный в полной легитимности своих действий Дмитрий начал переминаться, с ноги на ногу, наблюдая в спину через открытую в смежную комнату дверь, как старлей положил его документы перед капитаном, еще недавно проводившим сверку номеров, что-то втолковывая тому и изредка оглядываясь на Дмитрия. Ка¬пи¬тан выслушал его и, взяв один из документов, тоже долго его рассматривал — это была ксерокопия свидетельства о браке. Затем он поднялся и исчез из вида. Но вскоре появился рядом с Дмитрием и тихо предложил ему выйти на крыльцо.
«Нашли, за что зацепиться! — с раздражением подумал Мель¬ни¬ков. — Ну, полетели «бабки» ментам на закладки!»…
На крыльце ка¬пи¬тан достал пачку сигарет и предложил Дмитрию. Когда тот отказался, взял в рот сигарету, прикурил от зажигалки и избоченись, сунул руку вместе с ней в карман брюк. Его глаза хитро улыбаясь с любопытством, разглядывали Дмитрия. Тому снова показалось неуловимо-знакомое, то ли в его манерах, то ли во взгляде, но он так и не понял, что.
— Здравствуй, Скво¬рец.
— Не понял!
— Не узнал?
Лысоватый и слегка полный ка¬пи¬тан расстегнул карман френча и достал оттуда записную книжку, открыл ее на последней странице и подал Дмитрию небольшую фотографию. На ней был снят широко улыбающийся его однополчанин — Федя.
Дмитрий посмотрел на капитана и не мог понять, как он не узнал в нем одного из своих зем-ля¬ков. Помотав головой из стороны в сторону, он подал сначала ему руку и затем уже они обнялись…
 — Смотрю, стоит, вроде как Скво¬рец! Пас¬порт взял — Мель¬ни¬ков. Ну, думаю или уже память подводит или мать-природа расщедрилась на двойника.
— Я женился, и Настину фамилию взял — моя-то детдомовская!
— Ну, помню, помню! Ты сейчас в Северодвинске живешь?
— Там. С женой и сыном — Павлушка у меня. А ты в военное училище поступал, на автомобилиста…
— За¬кон¬чил. Четыре года в Ханкале и послал всех… куда подальше. Оклад, считай не меньше и дорога кормит…
— Ну, это известно…
 — Долго еще будешь здесь?
— Неделю-две. Настя со мной и приболела. Траву с ней в лесу пособираю, какую скажет, и двинемся своим хо¬дом.
— Машина у тебя совсем новая — стояла где-то?
— В частном подворье; документы хозяйка как нашла — я и приехал, раньше-то смысла не было.
— Ты иди, получай документы, и но¬мер дай мне мобильного, если есть. Денька через три созвонимся, и погуляем — день Победы отметим…
Они вошли обратно в здание, улыбаясь друг другу.
Мель¬ни¬ков набрал продиктованный но¬мер и, убедившись, в прохождении вызова, записал его в память телефона.
— В военкомат забеги, там тебя лет десять ждут с бумагами, — сказал ка¬пи¬тан, подтолкнув Дмитрия к уже знакомому окошечку…
Мель¬ни¬ков в Северодвинске так и не получил удостоверение ветерана отечественной войны — не хотелось делать запросы, ни в часть, ни в Зла¬то¬уст. «На учет поставили и ладно!» — когда-то рассудил он; теперь же понимал, что по его нерадивости и перестраховке семья недополучает вполне заслуженные им льготы.
— Зайду, Фе¬дор. Созвонимся…
Старлей подал в окошечко его документы, два транзитных номера на плотных листах бумаги и пожелал счастливой дороги…
Дмитрий приклеил скотчем на положенные места номерные знаки и довольный своими действиями запустил двигатель машины. «Домой или в военкомат? — решал он. — До очередных праздников четыре дня — в военкомат! — домой успею…»
Темно-зеленая «Тойота» плавно вырулила на дорогу и вклинилась в поток машин, идущий в район Нового Златоуста…

— По какому вопросу? — спросил его, в поношенной военной одежде и солидного возраста дежурный — не иначе за¬пас¬ник.
— В учетный стол, за справками, — подавая свой военный билет в окошечко, — неуверенно доложил Дмитрий.
— На третий этаж и направо — там подскажут, — не заглядывая в его «корочки», вернул их дежурный…
С третьего на второй, со второго на третий и обратно, в сопровождении служащей с какими-то документами, пока не оказался в кабинете молодого майора — таков был дальнейший путь Мельникова.
— Значит, нашелся ветеран!?
— Так точно, товарищ майор! — бодро доложил Дмитрий, втянутый в энергичную суету вокруг его персоны.
Майор посмотрел в военном билете на штампик постановки на военный учет в Северодвинске и возмутился:
— Так ты и там умудрился спустя три года встать на учет, да еще и без документов!
— Были у меня документы — по тем временам хватило…
— Ну, дело прошлое, пой¬дем к военкому… Наташа, пригласи Сергея с техникой.
Та тут же исчезла и, недовольный дальнейшим развитием событий Мель¬ни¬ков вынужден был пойти за майором, который нес пакет с его документами…
Вошли в приемную и, майор исчез за дверью кабинета военного комиссара города. Через пять минут он вернулся и пригласил Дмитрия…
— Ну что, Скворцов-Мельников! — я рад, что ты, наконец, нашелся. Больно уж надолго исчез — дела так сложились?
— Жизнь так сложилась, товарищ пол¬ков¬ник.
Пол¬ков¬ник разгладил рукой до¬ку¬мент на столе и продолжил:
— Десять лет тебя правительственная награда ждала — медаль «За личное мужество». Удивлен!? Послушай…
Военком зачитал выписку из приказа министра обороны о его награждении и взял со стола серую картонную коробочку. Вынул медаль и, посмотрев на спортивную куртку Дмитрия, уложил обратно.
— Вручаю тебе от имени Министра обороны и желаю здоровья. Сам наденешь, куда сле¬ду-ет.
Сбоку вынырнул че¬ло¬век с фотоаппаратом и, пока Дмитрий принимал из рук военкома награду и документы успел три раза ослепительно пыхнуть вспышкой.
Дмитрий поблагодарил за награду, сунул коробочку во внутренний карман куртки, и смущенно-встревоженный вышел из кабинета.
— Сергей, — подал руку фо¬то¬граф. — Я Вам фотографии мигом отпечатаю.
— И куда Вы их потом?
— На стенд — пусть призывники любуются. Ну, свои… на память оставите — детям…
Фотографии, действительно оказались вскоре в его руке и, сунув их и медаль во внутренний карман куртки, Дмитрий озадаченный поехал домой. Ни о награде, ни о фотографиях он не собирался говорить пока даже Насте. Он хорошо еще помнил о другом своем прошлом и, оно не позволяло ему честно радоваться награде полученной из рук полковника…
Настя встретила его у порога с улыбкой; в окно она успела увидеть на лобовом стекле транзитные номера и поняла, что в Се¬ве¬ро¬двинск они могут ехать на собственной машине, а может и на юг…
— Ты чего скокаешь по комнате? — отлеживалась бы.
— Баба Тоня за меня взялась как надо! У нее — то отвар, то настой, то прогревание. Я и кашлять-то перестала. Если всю неделю бу¬дет тепло, так и в лес пой¬дем.
— Сослуживца встретил — в милиции работает; на девятое зовет в гости.
— Пой¬дем, коли зовет — салют посмотрим…
Под окном раздался неожиданно-громкий звук автомобильной сирены — сработала сигнализация. Мельниковы тут же кинулись к окнам и увидели молодого, хорошо одетого мужчину с черной папкой подмышкой. Он, улыбаясь, махнул им рукой и неторопливо пошел вдоль до¬мов.
— Любопытный, какой! — возмутилась Настя.
— Надо настройки у сигнализации проверить — чувствительность высокая — так на каждого прохожего, вздрагивать бу¬дем.
— Это Володька — участковый наш, он тебе нарошно колесо пнул. В окошки заглядывал — интересуется все, — прояснила ситуацию из своей комнатки баба Тоня. — Кузинов его фамилия, — заскрипев кроватью, добавила она, видимо укладываясь в обратно постель…

Кузинов действительно по¬лю¬бо¬пыт¬ст¬во¬вал. Он хорошо знал, что в этом доме гостей не бывает, кроме родственника с соседней улицы и появление такси, из которой молодой темноволосый мужчина вынес новенький автомобильный аккумулятор и исчез за его воротами, привлекло внимание. Теперь же рядом с домом стояла новенькая «Тойота» — он считал показания на спидометре — тридцать четыре тысячи, для машины такого класса — это равнялось ее обкатке. Добросовестно отрабатывая просьбу следователя, он слегка пнул переднее колесо и заглянул в окна дома, — там гостей с Кавказа не было…
Сведения, полученные в управлении на Митрохинское окружение, оказались, до смешного, скромными. Несколько че¬ло¬век из ближайшего окружения, любовница-бухгалтер и семья из трех че¬ло¬век. Перечисление его предприятий и производств больше походило на перечисление заслуг, чем на объекты пристального внимания, если помнить, как делаются большие деньги. На его участке указанные в списке личности не числились и, теперь ему ничего не оставалось, как чаще заглядывать на рынок в поиске новых персонажей и в роддом — к гражданке Пилькиной — беззаботно вскармливающей грудью, чужого отпрыска за обещание «озолотить» через недельку, другую. Посетить ее и, намерен был Вла¬ди¬мир прямо сейчас, чтобы на обратном пути встретиться с Ленкой возле ее киоска и продолжить дома их обоюдно-восторженные эксперименты с камасутрой в постели…

 — Ты смотри-ка к Таньке кавалеры один за другим, — встретили его две молоденькие медсестры, которых он даже иногда позволял во время своего визита, шутя обнять за талию.
— Какие кавалеры? — мгновенно напрягся участковый.
— Так, только, что были два красавчика с рынка — фруктов натащили ей.
— Где они, сейчас? — спохватился Вла¬ди¬мир.
— Ушли… наверное…
 — Быстро в палату! Отнять у нее все — фрукты, воду! Все отнять. Бегом к ней! — если что врача вызывайте…
Грубо толкнув ближнюю к нему медсестру в плечо, так, что обе с испуганными глазами побежали по коридору Кузинов полетел по лестничному пролету вниз, едва не сбивая с ног встреч¬ных.
Но догнать кого-либо ему не удалось — от роддома медленно отъехала машина темно-синего цвета — «жигули» шестой модели. Кузинову оставалось только вызубрить их но¬мер.
Когда он поднялся на этаж, где лежала его подопечная, мимо него уже бежали врачи…
Но гражданка Пилькина в их помощи не нуждалась — несколько глотков «настойки боярышника», бог весть, откуда добытые, мгновенно и бесповоротно решили ее судьбу — она умерла, не успев даже закусить…
Кузинов быстро набрал на мобильнике но¬мер дежурного и доложил обстановку — по всему городу началась охота на «жигули» шестой модели темно-синего цвета и без разницы, какие при этом висели на ней регистрационные номера…
Нашли ее через пятнадцать минут и, прижав к обочине, вывели из салона молодого человека с радостно-озабоченным ли¬цом.
«Дочка у меня родилась, ребята! Дочка!»
Получить подтверждение о цели визита молодого человека в родильное отделение, труда не составило и его отпустили…

— Почему вы решили, что они с рынка? — стал выпытывать Владимир у медсестер.
— Сами сказали.
— А на вид, они какие?
— Парни обычные.
— На азербайджанцев походят?
— Акцент у них, как у этих…
— И небритые, а так что кто их знает — не к нам пришли, с чего их разглядывать было!?
— А, я хорошо помню одного, он несколько раз на меня глазами зыркнул, — улыбнувшись ответила одна из медсестер…
Приехавшая в больницу оперативная бригада, стала неторопливо проводить следственные действия. Кузинов, стоя в сторонке, смотрел на происходящее и пытался понять, что произошло. На полу рядом с Татьяной валялся стакан и рядом с ним лужица прозрачной жидкости. На тумбочке стоял пакет с фруктами и наполовину пустой коричневый бутылек с завинчивающейся пробкой, с виду — настойка боярышника.
— Похоже, цианиды, — высказался, наконец, он.
— Откуда заешь? — посмотрел на него доктор. — А может у нее защемление седалищного нерва? Грохнулась на пол и голову отшибла! — усмехнулся он.
— Она по делу проходила свидетелем, вместе с двумя дружками. Так у одного ущемление шеи на осине, а другой исчез с горизонта, как иноходец — до сих пор ищу, где его прищемило.
— Ну, тогда твой диагноз, определенно, самый точный. По всем признакам, быстродействующий яд.
— Девочки, а где роженица с соседней койки? — обратился Владимир к медсестрам, испуганно глазевшим на происходящее.
— Так, это… она еще со вчерашнего вчера ушла… на прогулку... домой, — покосившись на врача, сообщила одна из них.
— С ней бесполезно говорить, я ее хорошо знаю — богатенькая девочка с пятидесяти процентными умственными способностями. На удивление, как ребенка выносила! — вынужден был оправдываться дежурный врач отделения.
«Больно уж нагло заявились. А может, и не они принесли — пойди, теперь, разберись!» — подумал Кузинов.
Единственной надеждой следствия пока оставались медсестры — завтра им придется в отделении «рисовать» по памяти портреты щедрых ви¬зи¬те¬ров. «Доказательств, если что, не добавится, а хлопот не оберешься...», — размышлял участковый. Ленка уже уехала домой и, ночевать ему сегодня придется одному…
Дежурный экипаж подбросил участкового до площади Аносова, и Владимир, попрощавшись с коллегами, пересел в маршрутку…
Он ехал и вспоминал свою жену, которая со скандалом отбыла на юг, и теперь не звонит который день. «Ленка тоже не дура и красивая, а что характер, так хоть сейчас женись. Пришла и перемыла всю посуду, протерла мебель, помыла пол. И я с удовольствием пропылесосил палас…». Он вспомнил, как молодая женщина непрерывно болтала языком; мимоходом поглаживала его промеж ног. Как он, застав ее врасплох на кухне, нетерпеливо и без привычных в таких случаях презервативов, повалив на узком диванчике, удовлетворился сам и вызвал бурный оргазм у нее, со слезами и восторгом…
В их отношениях с Евгенией этого никогда не было. Он всей душой понимал, что его жена из чужого ему мира, понятий, пристрастий и даже вещей…






Глава одиннадцатая

Прогулявшись по улице перед сном, Дмитрий и Настя подошли к дому, и присели на лавочку подле палисадника рядом с Антониной Николаевной.
— Погода завтра хорошая должна быть, — встретила их хозяйка дома. — Ты Настя за травой близко к городу не ходи — метзавод вон как дымом накрыло. Трава, поди, в той стороне, отравы хуже. Если что так за горы едьте — хоть к Веселовке, хоть на Багруш.
— Погода завтра может и испортиться, я за травой сам съежу, — обеспокоено высказался Дмитрий.
— Ступайте в дом — там скоро новости передавать станут, прогноз послушаете. Погода у нас и, то правда — часом меняется…
— Пойдем Дима, мне интересно городские новости посмотреть и погоду узнаем. Если тепло, так я с тобой поеду.
Она поднялась и, не выпуская руки Дмитрия, потянула его за собой…
Новости, действительно, стали показывать едва они включили телевизор.
Первым сюжетом было интервью с главой администрации, который перечислил мероприятия, планируемые городскими властями на праздничные дни — День Победы…
Лицо Савелия Митрохина появилось на экране крупным планом так неожиданно, что Дмитрий сначала внутренне вздрогнул и лишь, потом осознал, что это он — его смертельный враг.
— Дима, это Митрохин Савелий… тот самый?!
— Тот самый Настя, давай послушаем.
Интервью с предпринимателем также касались темы празднования 9 мая, но снято оно было явно в последние зимние дни. И только после комментариев диктора, Скворец понял, что Савелий обещал к празднику горожанам сюрприз — открытие музейного комплекса под открытым небом и шоу с имитацией ракетного пуска.
Дмитрий сразу же вспомнил их совместную поездку в Нёнексу и очнулся, когда диктор неожиданно заявила о хронике дня — «Награда нашла героя». На экране крупным планом появился военком города и… Дмитрий, снятый со спины. Скворец испуганно нажал на кнопку выбора канала, и сюжет исчез с экрана, сменившись на рекламу по НТВ.
— Ну, ты что, Дима!? — возмутилась Настя.
— Я нечаянно, извини. Погоду еще не скоро передавать станут — посмотрев на нее, отозвался тот и стал вкруговую медленно перебирать каналы.
— Так новости ж хотели посмотреть!
— Погоду надо по Челябинским новостям смотреть.
— Ее и здесь показали бы.
Вернувшись на Златоустовский канал, спустя две-три минуты, он положил пульт рядом с Настей.
— Смотри, где хочешь. Я и так знаю, что будет тепло — мошка на улице роями летает допоздна.
— Значит, поедем вместе.
— Завтра с утра определимся…
Ни хороший прогноз погоды, ни запоздалое чаепитие в компании с Антониной Николаевной не изменили настроение Скворца. Он делал все машинально, отвечал односложно. Новости, переданные по телевидению, обеспокоили его не на шутку. «Какую интересно фамилию назвал диктор? Если интервью брали у военкома, тот мог, как и раньше, назвать обе: «Мельников — Скворцов», — соображал Дмитрий. Вот тебе и хрен на татами! Завтра же вся банда всполошится — носа в городе из машины не высунешь. А начнут искать, так и про машину дознаются».
Неожиданно зазвонивший телефон подтвердил его опасения.
Схватив аппарат, Дмитрий вышел из дома на крыльцо и ответил, но еще до этого он уже знал, что звонит ему Федор — мобильник исполнял его любимую мелодию группы «Любе» — «Батяня комбат».
— Я тебя поздравляю, Скворец! Ну, ты герой! Это тебе точно за пулеметчика дали. С тебя полдец и пончик!
— На девятое получишь. А, откуда узнал?
— Да… по ящику показали тебя — награда нашла героя! Я смотрю, а там твоя физиономия на весь экран и, мол, Скворцов, а ныне — Мельников... Ты если чего, так я на студии этот кусок передачи на диск тебе «нарежу» — куда они от меня денутся!?
— Давай, хуже не будет.
— Нет, вы с Настей поляну будете накрывать — я тебе говорю!
— Накрою, если дождя не будет. Федор, ты Митрохина хорошо знаешь?
— Как и все! Ну, случается иногда разбираться с его ДТП. Пару раз за руку здоровался. Кореш у меня ракету ему помогал грузить для музея.
— Настоящую?
— А то! Дорогу перекрывал на Хребет. Лет пять назад, говорит.
— И как Савелий сейчас?
— А тебе, что известно о нем, что-то?
— Я когда с армии пришел… работал, одним словом, у него.
— По-нятно! Это еще в те времена?
— Ну, да. Он меня тогда спрятал в Зеленой роще — я с Ахезей сцепился.
— Ну, так Ахезина сколько лет нет уже!
— А кто сейчас в его окружении?
— У Савелия? А хер его знает! Тебе это, край надо?
— Ну, если сможешь — подскажи.
— Закину вопросик оперативникам, по базе пробью. Ну, ты перец!
— Спасибо Федор. Пока.
— За спасибо дураки палкой машут. Пивом рассчитаешься. Пока.
После обещания данного ему Федором, Дмитрий немного успокоился и, сославшись на роуминг, попрощался с ним. У Скворца ныло раненое плечо; он вошел в дом и Настя это заметила.
— Ты опять нервничал? Звонок-то откуда был?
— Федор звонил, интересовался, когда домой поедем — у него со временем проблемы; договорились уточниться по телефону. Чечню опять вспомнили, — солгал он. — Пораньше сегодня спать ляжем; завтра на машине тебя покатаю и, в лес заскочим. По Багрушу, на солнцепеках траву свою посмотришь…
Когда к нему легла Настя, он сгреб ее в охапку и, уткнувшись носом в шею, заснул, как и прежде, спокойным, но чутким сном. Настя, затихнув, слушала приглушенный храп хозяйки и улыбалась теплым майским сумеркам и своему редкому женскому счастью…

Очередной рабочий день Кузинов начал с обхода территории. Ленка не словом не обмолвилась насчет вчерашнего «прогула» и просто присосалась к его губам, когда он закрыл за собой дверь в киоск. В киоске пахло свежеиспеченным хлебом и еще чем-то из далекого детства Вовки Кузинова — бойкого и смышленого мальчишки — вечного троечника… Телефон на этот раз зазвонил, когда Ленка уже вспорхнула с его колен и деловито приводила себя в порядок.
— Дежурный просит к Самойлову зайти — опять этой Пилькиной грузить станет, будто у меня других проблем нет.
— А ты вези их, Вовочка! Время рабочее кончится, в уголок его проблемы торчком поставь и до следующего дня. У всех так! А будешь отлынивать — так в лейтенантах и засохнешь.
— А тебе уже лейтенанта мало?
— На двоих — мало.
— Ишь ты как! — на развод намекаешь?
— Сам напросился. Жена тебе не нужна, так и незачем возле нее мозолиться. Квартира у меня не хуже, а то, что мебель в ней попроще, так это я пока киоск не откупила.
— Может, ты и права…
Ленка уразумев, что ее правильно поняли, опять обняла его и, прижавшись всем телом, уткнулась полуоткрытым ртом в губы Владимира, вложив в этот поцелуй все свои девичьи надежды…
Самойлов встретил Кузинова жестом присесть и, подав руку, продолжил читать протоколы допроса по факту смерти гражданки Пилькиной. Когда в очередной раз участковый нетерпеливо заерзал на своем стуле, тот оторвался от бумаг.
— Протабанил шалаву!? Я же просил караулить ее!
— Я что, охрана ей!? Этих… никто в роддом не пускал; пихнули в окно передачу, и исчезли. Ладно, девчонки запомнили! И еще не факт, что это они фанфурик принесли. Какая-нибудь баба Мотя — уборщица, из подола сунула в руки и хлебай — не хочу! А передачу, кстати, проверяли — я уточнял.
— Уборщица, говоришь? Это мысль. Съезди-ка в эту больницу еще раз и поговори с персоналом. Если подтвердится — пусть тоже за компьютером посидит твоя баба Мотя.
— Анализы содержимого сделали?
— Результаты экспертизы будут только через три дня, а портреты «визитеров» у дежурного возьмешь. Тебе про азербайджанцев не следовало у девиц спрашивать — теперь иди своих «бакинских комиссаров» получай. Сами бы они глядишь, память напрягали, а не угождали тебе.
— Я их не просил об этом!
— Еще бы, просил! Да ты у меня в обезьяннике сидел бы уже!
— Митрохину дела нет до этой Пилькиной — она все с чужих слов знает. А у Тагира, после следственного эксперимента, сто одиннадцатая замаячила.
— Пока, что у него расходы на адвоката подскочили, а статья прежняя, — нанесение телесных повреждений.
— А как же ребенок?
— Профессоров привлекать придется, чтобы на суде доказательствами положить его под эту статью.
— Ну, так… профессоров привлекать.
— Ехал бы ты в свою больницу, пока твоя «баба Мотя» в помойном ведре не утонула. Уж кто-кто, а она точно — ненужный свидетель… Я тебя еще по одному вопросу ждал. Меня офицер из ГАИ попросил дать ему окружение Митрохина, так я твою бумагу из информационного центра откопировал, а он мне за то поделился фамилией любопытствующего. Точнее двумя фамилиями — и Скворцов, и Мельников. Он в Чечне с ним вместе служил и этот парень в девяностых, похоже, в бригаде у Савелия бойцом состоял. В военкомате ему медальку вчера вручали, и фотографии по телевизору показывали. Ты определись, и либо в студию, либо в военкомат, а фото мне найди — по базе на него даже отклика нет. Ему это окружение не для праздничного салюта, полагаю, понадобилось.
— В военкомат мне по пути к дому, а сейчас я в больницу поеду.
— Ну, пока, лейтенант. Если надыбаешь фамилию своей свидетельницы, позвони мне, я ее сам изолирую на время! — впервые улыбнулся за все время разговора следователь.
— Сделаю…

Настя с тихой радостью вглядывалась в поросшие лесом горы и в лицо своего мужа. Их машина, плавно ускоряясь, неслась то под гору, то в гору; сидя слева от водителя, она инстинктивно жалась в сторону от встречных машин.
— Да не бойся ты! Я этих праворулевых столько перегнал в свое время, что мне совсем без разницы. На трассе повороты еще лучше проходить, а обгонять мы особо и не будем никого.
— Вон, какие горки, может, хватит ехать-то?
— Привыкай! Тут кругом горы. Еще немного проедем вперед и на обратном пути свернем — так сподручнее.
Поворот на Зеленную рощу Дмитрий узнал, сразу же, как тот появился в виду.
— Ну, вот, здесь, пожалуй, и развернемся. Или сразу медуницу искать будешь?
— Так от дороги хоть подальше!
— Тоже верно… — согласился Скворец в первую очередь со своими догадками, увидев хорошо наезженную гравийную дорогу на стартовые позиции бывшей воинской части, — … тут есть еще одна лесная дорога, так мы по ней, Настя в лес заедем.
Вернувшись еще метров сто по трассе, их машина медленно поехала по лесной дороге в чащу.
Пока Настя, по рекомендации мужа, у открытой машины готовилась бродить по лесу и не нахватать при этом клещей, Дмитрий быстрым шагом, напрямую пошел в сторону Зеленой рощи. Он точно рассчитал ближайшее расстояние до контрольно пропускного пункта, где сам некогда караулил подъезды к Митрохинским складам в бывших ракетных ангарах. Ему непременно хотелось своими глазами увидеть его состояние…
То, что он обнаружил, Скворца смутило. «Да, тут все по-взрослому! — рассматривая ухоженную территорию КПП и охранника в униформе с оружием в руках. — Похоже, Савелий крепко оседлал ракетную часть. Если где искать его, так только здесь — машинально подумал он».
Скворец вернулся к машине и стал помогать Насте, выискивать, пока еще редкие кустики медуницы. Зато цветы ветреницы белой были повсюду, и перед тем как поехать в обратную дорогу, Настя собрала из них небольшой букетик.
— Первый раз в жизни у меня в руках столько подснежников, — восторгалась она, прижимая нежно белые с голубоватыми прожилками цветы.
— Собирай, пока есть. Через несколько дней они только в горах останутся.
— А в доме, сколько будут цвести?
— Я, Настя их сам первый раз в руках держу. Раньше они для меня трава-травой были. Помню что весной цвели и все.
— Ох, Дима, сколько мимо тебя радостей прошло!
— Много прошло. А не прошло бы так и не встретились. Хорошо, что еще это осталось. Поедем домой, а то они у тебя уже в руке вянуть начали.
Мельниковы сели в машину и, развернув ее, поехали в обратную сторону…

На поиски вероятной свидетельницы Кузинов потратил два часа — полтора ушло на дорогу. В больнице из технического персонала в тот день работало три человека и, установив их фамилии, он поехал по адресам. Две женщины наотрез отказались припомнить о злосчастном пузырьке, еще одна женщина, в тот день работавшая в больнице, дома отсутствовала — на звонок никто не отвечал.
«Даже если кто-то из них и передал Татьяне настойку, то и не сознаются — справедливо решат, что попрут их из роддома на раз», — понимал участковый. А застращать тех, как потенциальных жертв, Кузинову не удалось. Набрав номер Самойлова, Владимир сообщил фамилию и адрес третьей технички и поехал в сторону дома — в городской военный комиссариат…

На втором этаже комиссариата Владимир остановился перед стендом и сразу же обнаружил фотографию получающего правительственную награду. Оглянувшись по сторонам, он попытался ее отколупнуть — та, с легкостью упала в его руки. Кузинов ее тут же сунул в свою черную папку и продолжил изучать стендовую экспозицию…

— Ну, вот опять содрали!
Владимир обернулся. Позади него стоял молодой мужчина.
— Это не я! — с детской непосредственностью заявил он.
— А, я и не говорю, что Вы. Просто сегодня уже второй раз у меня этого Скворцова снимают.
— За день дважды!?
— Как, есть! Только повесил, и опять уже нет.
— Так, на хороший клей надо и по всей площади.
— Все равно будут пытаться отрывать и только испортят, а я потом скобли.
— Тоже верно... Хорошие снимки. Вы фотограф?
— Сергей, — подал ему руку мужчина.
— Владимир. Участковый со старого города.
— А-а, ну, не буду мешать!
— Да, я уже все сделал. До свиданья.

Савелий тупо таращился на лежащую перед ним фотографию. Сейчас его состояние можно было назвать не иначе как ступором. Выходило, что десять лет назад он своей рукой подписал себе сразу два смертных приговора — бросив Скворца раненым в Нёнексе и указав на него, как на сопровождающего ракетную технику от Екатеринбурга. Некогда убедив себя до зрительных галлюцинаций в гибели Дмитрия, он впервые ощутил дыхание смерти так близко, как никогда: Скворец на его глазах не раз убивал без злобы, расчетливо и с демонстративной ленцой, как полагается военному спецу, где-нибудь в тылу противника. «И теперь он здесь! Под чужой фамилией, таясь, ходит по городу и, наверняка, тоже видел ту передачу, где показали его интервью», — сверлили мозг Савелия панические мысли. — Теперь он будет искать самой скорой встречи со мной!»
Стоявшие рядом Сема и Александр с безучастными выражениями лиц, раздражали его и чтобы не сорваться с «катушек» он послал их в караулку за Крестовым.
Сегодня погрузить изделие в шахту ему в очередной раз не удалось, и он решил потратить оставшееся время, на решение неожиданно свалившейся на его голову проблемы. Надеяться на то, что до девятого мая Скворец его не найдет, не стоило. Подключать своих людей из МВД Митрохин не собирался — после его последних разборок — это было более опасно для него самого, нежели для Скворца…
Крестовый поднялся по ступеням металлической лестницы, почти неслышно. Савелий очнулся, увидев, его и заговорил:
— Алексей, посмотри на фотографию.
Тот глянул на стол и взял в руки цветное фото,
— Мельников?! Так это же Скворец! Я ж говорил — выплывет! — осклабился он в радостной улыбке.
Но, увидев лицо Савелия, сразу потух.
— Не ждал ты его, Савелий, ни тогда, ни сейчас…
— Дело прошлое, Крестовый. Петюня бы не всплыл!
— А, я им не в падлу!
— О тебе нет речи. А мне сейчас не до твоих сентенций. Искать надо этого, а если сговорились они тогда, то и второго вычислим.
— Я тебе зачем? — не глядя в глаза Савелию, буркнул Крестовый.
Савелий посмотрел на него тяжелым взглядом и ответил, по ходу разговора меняя намерения:
— Я Сему с Александром задействую, а ты вместо меня стартовый комплекс под особую охрану возьмешь — надзорное наблюдение за тобой. Охрана не должна халявничать. Если кто заспит или рыло от службы воротить станет — ставь на место.
— Угу!

Самойлов, нехотя обзвонил, сначала больницы и морг. Затем справился у дежурного по городу относительно гражданки Салимой Фариды Рахимовны — нигде таковая не засветилась, во всяком случае, ближайшие пару дней. Идея передачи отравы через технический персонал настолько показалась ему реальной, что он, взяв дежурную машину, выехал по указанному Кузиновым, адресу…
Беглый опрос соседей, утвердил в безысходности проникновения в дом. Приняв такое решение, он вернулся в отдел и созвонился с участковым по принадлежности территории проживания подозреваемой…
К концу дня он собственными глазами убедился в своих опасениях. Любившая приложиться к стакану, пожилая, одинокая женщина лежала, навалившись на стол в своем бедно обставленном домишке, лицом среди чашки с прокисшим за два дня супом, солеными огурцами и уже знакомого набора — стакана и коричневого пузырька с настойкой боярышника. Где, когда и от кого она получила его — ответа не было. В том, что это сделано, с целью срыва судебного процесса над Тагиром и его подельником, сомнения у него не осталось. Искать, мелькнувших в роддоме посетителей с азербайджанским генотипом, было бессмысленно.
Он понимал, что их вызвали откуда-нибудь из Екатеринбурга или Уфы, ради только этого и они сделали все профессионально: передали Пилькиной, отравленное спиртное, через человека, который никому их после того не сдаст, по причине своей порочности. А фрукты, это только повод засветиться на всякий случай. Мол, были и на встречу надеялись, чтобы дела уладить, да она не вышла к ним. А где и как отдали передачу Фариде, никто и не дознается — тут позаботились, как надо — главного свидетеля нет, а от своих показаний на суде теперь можно и отказаться — мало ли… угрожали!
Гаже ситуации Самойлов не предполагал. «Четыре трупа, не считая пропавшего бесследно Ходули. Трое, скорее всего в зачет Амирхановым; четвертый, по-видимому, за Митрохиным числится. И дай бог, чтоб живой был! — размышлял Самойлов. Пора начать работать на опережение — разрабатывать оперативные мероприятия, брать и тех и других с поличным… Тагира придется выпускать на свободу, но без паспорта — затерялся у экспертов, и под полный контроль! Либо Савелий — либо Тагир, найдут друг друга, и тут уж не зевай! Тагиру, попусту дергаться, особого смысла нет — незаконное хранение оружия его уже, считай, потопило. А быть мишенью не захочется, значит, меры будут приниматься самые кардинальные. Митрохин, скорее всего, тоже в курсе хода расследования и бегать от азиатов не будет…»

Савелий отпустил, бесполезного в этот раз Крестового и, поняв, что вовремя остановился в разговоре с тем, готовился ставить задачу «ротвейлерам». Ждать их появления в бункере долго не пришлось: Митрохин продолжал держать всех своих холуев под руками — обстановка медленно но ежедневно накалялась и он со своим делом сжимался как звезда перед неизбежным взрывом…

 — Фотографию вы уже видели. Этот человек опасен, как сам по себе, так и своим появлением здесь. Он знает на этом объекте все ходы-выходы. Мне неизвестно, как он подготовлен физически — времени прошло немало, но надеяться на апломб не советую. Договариваться с ним, смысла нет, а значит, и общаться тоже. Чем незаметнее и быстрее он исчезнет, тем лучше, не скрою, для меня и для нашего дела, — инструктировал Митрохин Сему и Александра.
— Где его искать?
— В городе у него родственников нет. Жил он на моей старой квартире — та уже продана. Друзей у него больше на кладбище, чем в городе, так, что соображайте. По части баб у него была слабина, и вино красное любил. Разрешаю фотографию показать в кабаках, не особо болтливым. Обратите внимание на спортивную школу — там он любил бывать; один раз, да придет, если уже не был.
— Сколько у нас времени.
— Не более двух дней. И мы с ним не обязаны увидеться лично, мне достаточно одной его головы...
— Проще караулить здесь — в городе можно только время потерять.
— Здесь его буду ждать я. А вы в городе ищите.
— Когда начинаем?
— Ты уже зря время тратишь расспросами. Начните с моей и Анютиной хаты — он их быстро вычислит.
— Ну, мы погнали?
— Вперед!
Сема и Александр неторопливо поднялись и покинули пункт управления Митрохина. У обоих в голове пока не было ни одной, хотя бы маломальской, мысли, позволяющей решить поставленную задачу, но они уже к этому привыкли…

Евгения второй день неотступно следовала за Казаковым. Ей было интересно все. С ее появлением в сборочном цехе обстановка резко поменялась. Все знали, зачем они здесь и появление молодой и красивой женщины, пусть взбалмошной, но достаточно умной, для них было наградой за труд. Она уже перестала отвлекать всех своими испуганно-восторженными возгласами по любому выступу на изделии, размеру и даже маркировке. Поняв, насколько это было возможно, устройство «ужасной бомбы», она пыталась вникнуть в суть производимых действий, и при этом особо доставалось Самуилу Израилевичу — Евгения бесцеремонно лезла к компьютеру и нагло задавала весьма неудобные вопросы.
— Дядечка, а зачем Вам эти кнопки, с такими дурацкими названиями?
— Ну, почему же они дурацкие!?
— Ну, да! «Уставки!» Установки наверное?
Самуил начал, было, ей объяснять, но та уже открыла следующую программу и забавлялась над другой надписью. Самуил быстро от нее устал, и Казаков это заметил. Женя явно расстраивала того больше чем следовало — Савелий это мог понять по системе видео наблюдения.
— Женя, помоги лучше мне.
— Что тебе, радость моя?
— Скажешь, когда засветится красный светодиод, а мы с Самуилом Израилевичем еще раз проверим программу.
— А, для чего эти лампочки?
— Это тоже светодиоды. У нас почему-то не проходят сигналы на согласующий блок стартового комплекса. Вот мы с Самуилом Израилевичем и пытаемся «в рукопашную» найти причину.
Женя добросовестно и с восторгом реагировала на каждое срабатывание индикации, Казаков и Самуил непрерывно, что-то находили, исправляли, и время стало незаметно клониться к вечеру…
К концу смены была найдена основная причина неисправности блока, ее устранили, и никаких оснований не ставить ракету на пусковой стол не было. Два дня потерянные на окончательные проверки и устранение мелких замечаний почти не оставляли надежд на осуществление пуска в срок — предстояло еще произвести провести проверки всего стрельбового комплекса, а в него верил только Самуил…

Сема и Александр основательно «загруженные» Савелием, первое время, не осознавая того сами, проезжая вдоль пешеходных дорожек, вглядывались в лица встречных прохожих, как будто именно среди них и должен был находиться Скворец. Конечно, по дороге в город они уже выработали тактику его поиска, но пока еще сами плохо верили, что он будет результативен.
— На сегодня вариантов, Сема, немного.
— И какие?
— Проверим подъезды к дому Савелия, затем проскочим до Анюты. Если там не обнаружится наш клиент, то остается прошвырнуться по злачным местам. Оттуда опять по адресам и бай-бай!
— Ты рылом в подушку сунуться не успеешь, как тебя Савелий торчать заставит. Будем спать по очереди в машине, возле подъезда Анюты или у коттеджа.
— Тогда уж лучше к ней под одеяло — ее обоим хватит, — гоготнул Александр.
— Давай! — только без меня. А я потом посмотрю, как Савелий тебя кастрировать будет! — весело ответил Сема.
— Ты, думаешь, он ее на Канары с собой возьмет? Ему там чистенькая будет нужна. А эту он оставит здесь налоговой инспекции вместе с отчетностью. Так, что ее уже можно употреблять.
— Если б она об этом точно знала, то может и приютила бы.
Машина свернула в сторону детского лагеря отдыха и остановилась достаточно далеко от коттеджа Савелия Митрохина. Сема и Александр опушкой леса подошли к дому и огляделись — ни машин, ни людей рядом не было видно.
— Я, думаю, он не станет здесь торчать сейчас. Если что, так подъедет к часам девяти и в окна понаблюдает.
— Ворота осмотрим — он может метку поставить, чтобы машину проследить.
— Осмотрим. Только вряд ли он допрет до этого.
— Не допрет и спроса нет.
Они оглядели подъезд к воротам и нашли то, что, по их мнению, могло быть именно тем самым сигнализатором — сухую длинную ветку малины, лежащую под правой воротиной поперек старого следа «Нивы».
— Будем считать, что уже был? — хмыкнув, спросил Сема.
— Кто-то был. А вот кто?
— А нам без разницы! Савелию первый результат выдадим, а там уже как распорядится.
— Ну, да! Глядишь, начнет сам руководить поисками и хер на все можно забить — главное исполнять команды.
— Соображаешь!
— Ну, так чья школа!?
Александр набрал номер Савелия и четко, по- военному доложил:
— Командир, проезд в коттедж неизвестным лицом взят под контроль — поперек колеи лежит сухая ветка, подсунутая под правую воротину. Наши действия?
— Оставьте ее, как есть…- после недолгого раздумья, распорядился Савелий, — …работайте дальше. Я дам команду разобраться Леониду и Никите — они сегодня не в смене.
— Это же два мешка! А Скворец…
— Их задача дырки делать, а не технику «пьяной обезьяны» демонстрировать. Проверьте подъезд к Анютиной квартире и дальше крутитесь. Ищите! Ищите!
— Уже нарезаем, командир!
— Ну, что?
— А ничего, Сема! — педики в кустах лягут со стволами и между заездами караулить будут.
— Значит и дальше также — пока не найдем?
— Идем к машине — наше время пошло.
Они, опять же опушкой, вернулись к «Тойоте» и уехали в сторону района Нового Златоуста…

Савелий внимательно разглядывал экраны мониторов системы видео наблюдения. На одном из них был виден Казаков и рядом с ним подхватив того под руку стояла Евгения. Митрохин набрал на мобильном телефоне номер и поставил задачу Никите по охране подходов к своему коттеджу. Задача была простая и понятная — завалить Скворца и вывезти тело за город. Сделав это, он поднялся из-за стола и покинул бункер, чтобы встретиться с Казаковым и подвести итоги дня…

— По какому поводу сборище? — спросил Митрохин, собравшийся возле выхода цеховой персонал.
— Работы в цехе закончены, можешь хоть сейчас кидать ее в шахту, — кивнув головой в сторону ракеты, ответил за всех Казаков.
— Савелий Петрович, мы ее подготовили, подготовили! — радостно поддакнул Самуил.
Митрохин, молча, обошел изделие кругом и погруженный в свои мысли вернулся обратно.
— Завтра погрузка в шахту? — спросил он.
— Ты меня, что ли спрашиваешь?! — удивился Виктор.
— Всех спрашиваю. Чтобы потом не икнулось никому, какая-нибудь затычка в трубопроводе.
— На сей счет тебе девятого мая ответ будет, — зло ответил Казаков.
— Самуил, сегодня всем в стаканы двойную порцию и после ужина по номерам — игры в шахматы не будет. Хватит — поиграли, — многозначительно оглядев всех, распорядился Митрохин. — Ты, Виктор поднимешься ко мне, только сначала проводи даму в свои хоромы.
Не сказав больше не слова, он покинул цех; впервые за все время на нем были надеты кроссовки — его, новые кожаные тапочки стояли на своем месте.
— Пойдем, Женя. Готовься пока к ужину, а я поднимусь к Савелию; осталось три дня на все- про все.
— Он, что, тебе мозги полоскать решил?
— Там видно будет.
Они первыми покинули цех, и вскоре Виктор задумчиво поднимался по металлической лестнице в бункер…

Митрохин разговаривал по мобильному телефону и жестом пригласил Виктора присесть.
— Ну, так и хорошо! Пусть он его выпускает. Я только рад буду встрече. А за информацию спасибо. После обеда? Не раньше? Пока!
Савелий аккуратно положил телефон на стол, и устало откинулся в кожаном кресле. Казаков съязвил:
— Тяжела «шапка Мономаха»?
— Не примерял. Чем думаешь заняться до пуска.
— На вальдшнепов поохотиться, на тяге.
— Я сейчас о делах!
— Завтра — ничем. На погрузку я не пойду, а на прогулку хотелось бы с Евгенией, до того как ты изделие выкатывать из цеха станешь.
— Боишься или затеял что?
— Если б затеял, так помалкивал бы. А прогуляться на свежем воздухе в самую пору — тоска от одной мысли как ты ракету грузить станешь.
— Прогулки не будет, а на свежем воздухе побываете. Ты на досуге подумал бы над тем как эффективнее сайт раскрутить, чтобы деньги реальные пошли.
— А ты бы поделился своими планами — может, и подсказал что-нибудь.
— Сомнения меня берут в том, что если я объявлю в интернете о пуске, то все побегут к компьютерам.
— Это зависит от твоих специалистов в Израиле.
Савелий задумался.
— Специалисты, Виктор не подведут, но боюсь, что народ может так сразу и не поверить в реальность всей затеи.
— А ты заранее страви информацию.
— В прессу?
— Ну, зачем же!? Нет ничего надежнее, как сделать ее доступной для спецорганов.
— Дело «запалить» надеешься?
— На долю рассчитываю, — криво усмехнулся Казаков. — Чем больше ты получишь — тем больше заплатишь мне. Так ведь!?
— Хм. Ты не простой, чтоб я тебе поверил. Ну, предлагай!
— Есть такое подразделение «К» — это те, что занимаются преступлениями в сфере высоких технологий, вот и отправь им за пару дней несколько кадров подготовки изделия к пуску, разумеется, без чьих либо физиономий, но так, что бы время подготовки без календаря было ясно.
— И что это, по-твоему, даст?
— Утечку информации из надежного источника. Если таковая все-таки произойдет, то все «юзеры» в интернете будут трясти ресурсы еще до того, как ты объявишься там со своими камерами внешнего наблюдения за ядерным грибом.
Савелий внимательно вглядывался в лицо Казакова, пытаясь понять, что тот замыслил.
— Надеешься, что успеют вычислить?
— Ты и без того рискуешь. А не получить с этой бодяги ни цента — лучше!?
— И адрес тебе, конечно, известен.
— Сам найдешь в «паутине».
— Подумаю! Может ты и прав. Что еще?
— Убей Самуила — не пожалеешь!
— Тогда все! — свободен до завтра…

Как только Виктор вошел в комнату сразу понял: Евгения без него плакала.
— Ну, ты что, дельфиночка!? Такая умница была, а тут сплошное расстройство.
— Завтра все кончится, — жалобно заявила она и из ее глаз вновь полились слезы.
— Рано, так думать. Ты держись, Женька. Мы же мужики — сама говорила — придумаем, что-нибудь!
— Да, я уже поняла, что нефиг тут и думать. Все же работает! Он ее, гад, или взорвет или запустит.
— Вот и пусть пускает!
— Так она же бомба, ядерная!
— Пока она еще в цехе и рано по ней слезы лить. Я договорился, что нас завтра с тобой на свежий воздух отпустят, еще до того как изделие в шахту грузить станем.
— Сбежим!!?
— Даже не думай! На этот случай у них и оружие и собаки — не порвут те, так в спину охрана расстреляет, не сходя с места.
— Я домой хочу.
Евгения обняла Казакова и положила ему на плечо голову.
— Я тоже.
— К жене?
— Не важно. Просто хочу домой, также как и ты.
— Я не хочу к Кузинову. Давно надо было из дома выпереть его, да свихнуться боялась. Так, хоть не папка, а этот одергивал.
— Это ж хорошо!
— Теперь меня не надо контролировать. Семью хочу. Детей маленьких хочу. И тебя рядом хочу.
— Для детей нянькой?
— Папанькой! — откинувшись головой назад и улыбаясь сквозь слезы, сказала Евгения. — Согласился бы?
— Теперь согласился бы.
— Что значит — теперь? Потому что, этого уже не может быть? — опять погрустнев, спросила она.
— Потому что без тебя мне уже не в радость и свобода и дом.
— Тогда пообещай! — выберемся отсюда, и ты будешь моим.
— Женя!
— Не юли! Сказал — отвечай!
— Для такого решения мало одних чувств. Мы с тобой не только по возрасту разные. Ты же только выберешься отсюда, как вихрь умчишься, а я в лучшем случае походным маршем.
— Отсюда я на карачках готова ползти и тебя за собой тянуть. Мне там одной тоже нечего делать. Я же не раз пыталась все поменять, да смысла не видела. А теперь мне эта жизнь, заешь, как нужна!?
— Догадываюсь. Только я ведь не Кузинов. Мне, если что, будешь только ты нужна. А, у тебя на втором дыхании интересы могут поменяться.
— Не поменяются. Я не такая.
Виктор стал целовать ее лицо и шею, а Евгения стояла, прикрыв глаза, и теребила рукой волосы на его затылке.
— Я подумаю до завтра. Хорошо!?
— До ужина, — упрямо прошептала она.
— Согласен.
— Ты сказал — согласен!?
— Согласен, подумать до ужина.
— Кой же ты все-таки вредный! — засмеялась Евгения…

Посвежевшая от лесной прогулки Настя негромко напевала старинную русскую песню со словами «Сронила колечко со правой руки…» и расставляла на подоконниках стеклянные чисто вымытые баночки с подснежниками.
— Ты глянь-ка на неё! — запела. И где тебя только Димка выискал? — дивилась баба Тоня.
— На севере, — отозвалась Настя.
— Не похожа ты на других девок, Настя. Раньше, в наши времена, такие были. Светлая ты какая-то вся. Оно и понятно, что Скворец на тебе женился. И мужик вроде суровый, а с тобой как возле мамки. Дитем недобрал, так хоть сейчас не мызгается один. Я ведь не думала, что парень на ноги встанет. Рубахи ему не раз застирывала, так рукава с солью иной раз замачивала, да на кулачищи поглядывала — все расхлестанные были.
Настя грустно опустила голову. Она хорошо помнила рассказы Дмитрия о своем прошлом и где-то в глубине души всегда боялась однажды узнать, что тот вновь вернулся к прежней жизни.
— Он изменился, Антонина Николаевна.
— Да уж, знамо, изменился. И жизнь теперь другая.
— Он и сейчас много занимается в спортивной секции, только там все по правилам.
— Да, я ж не упрекаю, голубушка! И хорошо, что так! Вот тебе и радуюсь. Только искали его одно время дружки. А спроста ли!?
— Кто искал? — встрепенулась Настя.
— А кто их знает! Приходили, спрашивали: «Когда был? Скоро ли вернется?» А я не привыкла в чужие дела лезть. Ответила, что захаживал в гости, да подолгу не засиживался и когда придет — не докладывал.
— И про машину спрашивали?
— Про машину разговора не было. Он ее как поставил, так никто и не видел.
— Давно было-то?
— Так, в тот же год, когда он ее пригнал — осенью.
Настроение Анастасии испортилось, и она присела на софу, положив ладони на колени, одну на другую. В это время появился Дмитрий, который перед домом с особой тщательностью отмывал от грязи «Тойоту».
— Руки-то озябли, Дима? — спохватилась супруга.
— Ничего, согреются!
— Колодезная же вода. Надо было погреть. Искали тебя Дима той осенью — баба Тоня сказывает.
Дмитрий переменился в лице.
— Мало ли кто! Ну, и искали, так что? Нужен был бы, так нашли, — покосился он на старую няню. — Теперь-то, ни они мне не нужны, ни я им.
— И то правда, — подтвердила Антонина Николаевна.
— Я, Настёна, попозже в город съезжу, в спортивную секцию загляну.
— Так ведь, Дима надо ли теперь-то?
— Я ненадолго.
— Я ж не о том.
— Согрей-ка чайку.
— Ужинать раньше станем, не порти аппетит.
— Аппетита у меня на целого барана хватит, — весело попытался он растормошить вставшую с софы Настю.
— Да пей, уж! — коли так.
Чаевничали они втроем и разговора не затевали. От беззаботного настроения не осталось и следа. В каждом, спотыкаясь, ворочались тяжелые думки о прошлом, сомкнувшиеся с настоящим и заслонившие в сознании на какое-то время светлое будущее…

Сема и Александр поставили машину так, что была видна только часть козырька над подъездом дома, в котором жила подруга их шефа. Если кто-то знал, их машину, то вычислить наблюдателей труда не составляло, но и они знали практически все машины, паровавшиеся в дворике, и появление посторонней заметили бы значительно раньше…
— Анюта давно уже в ванной пену ручкой гоняет, а мы все торчим здесь, — в очередной раз возмутился Александр.
— Вот и хорошо. Раз ты об этом догадываешься, и другие также мыслят. «Если и ждать ей гостей, так самое время», — рассуждают. И мы подождем.
Но в течение последующего часа ничего существенного не изменилось и «Тойота» медленно стронулась с места, выруливая в переулок.
— Куда покатим, Сема?
— В спортклуб.
— Ты знаешь там хоть кого-нибудь?
— Зайдем, посмотрим. Может, мы узнаем кого, может, кто-то нас узнает.
— Я бы вообще, туда завтра заехал. Ели он был — его и так вспомнят. А в кабаке мы сами можем увидеть его. И кто знает, в какой из них он забредет!?
— Короче! — в ближайший кабак или в спортклуб?
— В спортклуб!
— Вот, и не нуди больше, — возмутился Сема, подрезая на повороте такую же темно-зеленую новенькую «Тойоту», с той лишь разницей, что веточка сакуры напыленная на стекло задней двери у нее выглядела по-весеннему свежо.
Но заметить это успел только водитель той самой «Тойоты RAV-4», которую они подрезали.
Когда Сема с Александром подъехали к зданию, где размещался спортивный клуб «Таганай» и остановились, следовавшая за ними «Тойота», не доехав метров пятьдесят, припарковалась на обочине. Сидевший в ней Скворец, навалившись грудью на руль, стал рассматривать вышедших Александра и Сему. Кто они, он не знал. Но те сидели в машине, которую они когда-то с Крестовым пригнали из Японии, где им напылили две одинаковых метки — небольшие веточки цветущей сакуры, в память о той поездке и этого было достаточно, что бы оставить все попытки посетить клуб. Когда в руках у одного из них мелькнул белый прямоугольник, вынутый из внутреннего кармана куртки, Скворец понял: его ищут. Дожидаться, возвращения из клуба Савельевских ищеек он не стал и покинул место своей остановки…

Сема и Александр, показав молодому тренеру фотографию Скворца, получили в ответ угрюмое отрицание головой и с тем удалились проматывать в небольших ресторанчиках города, полученные от Савелия деньги и продолжать поиски Скворца…

Никита и Леонид не залегли в лесочке, как думали о них «ротвейлеры». Они поставили невдалеке от коттеджа свою машину, Леонид дослал патрон в ствол охотничьей малокалиберной винтовки с глушителем и пил кофе из крышки небольшого термоса. Установленный на винтовке лазерный прицел гарантировал точность выстрела, с расстояния на котором они находились от ворот Савельевского коттеджа и они не беспокоились ни о чем. Никита травил очередную байку, когда показавшийся впереди свет фар идущей машины неожиданно погас. Через какое-то время с той стороны из ночных сумерек появилась рослая фигура человека и, прячась от прямых лучей фонарных столбов, она стала красться к воротам коттеджа. Боковое стекло, со стороны Леонида тихо прошуршав, открылось, и из машины показался ствол винтовки. Когда ночной визитер наклонился к тому месту, где лежала сухая ветка малины, ему в затылок уткнулась небольшое красное пятно света. Выстрел оказался настолько приглушенным, что Леонид услышал, как человек глухо ударился головой в металлические ворота.
— Готов! Можешь звонить Савелию — и делов-то!
— Бери мешок и пошли упаковывать. Отзвониться успеем.
Они одновременно покинули машину и медленно пошли к коттеджу. Подняв за руки человека в черной куртке, перевернули его на спину.
— И кто это? — спросил Никита.
Ответить ему Леонид не успел. Из лесной глухомани полыхнула огнем длинная автоматная очередь и они, выронив труп, вскинулись от пронизывающих тела пуль и затем рухнули на землю. Два человека, пригибаясь, выскочили из темноты и волоком потащили в лес убитого незадачливыми охранниками Савелия, человека в черной одежде. Вспыхнувший на некоторое время свет в окне ближайшего коттеджа, погас, и поселок вновь погрузился в ночную дремоту равнодушия земного достатка.
Кто и когда вызвал милицию, неизвестно. Прибыла она к месту происшествия только к утру и, приступив к работе в предрассветных сумерках, уехала лишь после восхода солнца...