VI. Pинг

1. День Победы

Вот они – владельцы породистых собак, маленьких и больших, совсем крошечных, мохнатых и бритых и даже от природы лысых… Вот они, живущие в нашем городе и съехавшиеся к нам со всех концов всё ещё большой родины. Многие из участников выставки собак знакомы, и встречи их, взаимные приветствия полны радостного возбуждения. Это не тихая радость, это сильно охлаждённое очень сухое шампанское – и целый фейерверк сверкающих и таких несовместимых друг с другом мотивов, предчувствий и чувств! А в самом глубоком и потаённом уголке души у всех – одно, совершенно одинаковое: «А что как на этот раз мой Фантик, или Конфетка, или Рембо (у каждого свой или своя четвероногая надежда) не только получит у эксперта «отлично», но и обойдёт соперников по возрасту, окрасу и породе…» Он тогда получит всё, что полагается в таких случаях: узенькую красную ленточку к Диплому участника выставки, плюс маленькую такую бумажечку, где записан его сегодняшний подвиг, плюс пакетик с собачьим лакомством, а иногда подарок и подороже: набор посуды, мягкую игрушку, вазочку или цветную разделочную доску на кухню… Но что может быть дороже одного только ощущения победы! Да всё - за него!
 И вот ты уже получил всё, что планировалось на данном этапе для успешного продвижения твоей собаки по пути выставочной карьеры, и теперь вас ждёт конкурс в Beste! На этих бестовских рингах и определяются главные победители и победитель всей выставки.
Сначала соревнуются победители, поделённые на возрастные группы и на группы по родству породных качеств. И вот, оставив позади не только юных и старых конкурентов своей породы, но и коккеров со спаниэлями, йорков и лысых китайских собак, вы выходите на самый последний ринг, где выберут самую маленькую последнюю группочку, в которой каждый из участников не испытывает счастливого восторга только потому, что рассчитывает, не расплескав ни капли куража, не потратив остатков запаса психологических сил и веры, взлететь на самую верхнюю ступеньку Победителя выставки. - И – эх! Какой русский не любит быстрой езды! Эти слова Гоголя давно стали популярнейшим фразеологизмом. Прав Набоков, считавший Гоголя явлением не литературы, а языка.
Кстати, на этом последнем этапе выставки народу уже не так много, как в разгаре, когда уровень побед не так высок. Уставшие участники, потерявшие право претендовать на выигрыш основного приза, разочарованные или, напротив, умиротворённые, обиженные или неожиданно осчастливленные, начинают потихоньку расходиться. Вот тут и звучит над головами покидающих представление печальный вздох Н.А. Некрасова: «Возвращаясь, одни напевают «трам-трам», а иные просители плачут…» И в самом деле, среди расходящихся с выставки есть беспечно и радостно стремящиеся к накрытому (на любой исход!) столу. Они особенно-то ничего и не ожидали, и оценка «хорошо» судьи звучит в их ушах только как похвала собачке, на которую вечно жалуются злые соседи. Одна дамочка, получив «удовлетворительно», радостно щебетала в телефонную трубку мужу: «Всё хорошо! Оценка «удовлетворительно»! А у них только и было две оценки - «удовлетворительно» и «неудовлетворительно»!»
Если окажетесь на выставке, хотя бы в качестве зрителя - дождитесь завершения! Оно, конечно, будет сильно припахивать грустью, разочарованием и опустошением. «Что тебе до чужих побед и поражений?»- скажете, быть может, вы себе и пожалеете о потерянном дне. Но если вам повезёт, увидеть красивый самый последний поединок сильных соперников, вы не пожалеете о времени! Я помню, как однажды судья, всё не решавшийся определить победителя, совершенно измучил двух главных соперниц и претендентов на главный приз. Получив приглашение в ринг для последнего сравнения, владелица большого белого пуделя и владелица ротвеллера неожиданно для всех и для себя коротко и крепко обнялись, прежде чем совершенно одновременно и одинаково, как в воду, перешагнуть границу.
По-разному ведут себя конкуренты в этот последний момент. Но иногда победитель ещё до решения судьи сам себя объявляет. Вернее, за него это делает внезапно сгустившийся воздух и образовавшееся вокруг будущего победителя уже на старте перед выходом на ринг свободное пространство. Остальные участники и их собаки как-то сами отойдут в тень. И не поймёшь, кто первым понял, что этот день – их День Победы: собака или человек…?

***

Девочка – «качок»…
Нет!!! -Девочка без всяких комплексов и недостатков. Локти на месте. Головка прямо. Если она идёт, то идёт, извините, ногами, а не раскачивающимся туловищем, дёргающимся подбородком… Если она бежит, то тоже – ногами. Ногами, а не всем, что у человека потенциально способно смещаться.
При этом в её теле нет ничего лишнего, нет выпирающего и нет ничего недостающего. Всё на своём месте. Несмотря на то, что выставка, измучив участников, длится уже дольше десяти часов, у этой девочки всё свежо и безупречно: от ног до причёски и макияжа. На лице полное спокойствие и - вечный бой! Вечный бой! Покой нам снится! Это - Яна Ворожейкина. Рядом - Руба, белый большой пудель Юли Пластининой. И выставка в Тюмени!
Best!!!
Руба так же безупречна, как и её хэндлер, выставляющая её девочка. Воздушно-белое облако геометрически правильно обтекает серебряно-платиновую ткань безупречно выбритого тела. И нос! Он украшает морду. Этот НОС! - «Лебединое озеро», а не собачий нос!
Нет! Нет! НЕТ! Есть красота, которую оценить могут только специалисты. А есть красота, которую видят ВСЕ! Её увидит и угадает даже распоследний профан! Специалисту тут и сказать нечего, так всё очевидно. Красота эта, как гарпун, прямо в загривок поражает. Ей невозможно завидовать – она подарок Бога. Она стирает с поверхности жизни всё нездоровое, всё эгоистичное. Она утверждает не «я всех лучше», или «я - красота», а «Красота – есть, и всё тут!»

Тюмень. 2005


2. «…Пристегнувшись одним ремнём»

Чистокровные пуделя в моём доме совсем не означают, что я – пуделистка. И не потому, что моё общение с этой породой исчерпывается всего несколькими годами. Причина не во времени, а в душе.
Есть пуделисты, кокеристы, специалисты по бойцовой породе, по служебной... Они изучают породу, они её разводят, они влюблёны в неё, как влюбляются в человека. Потому так раздражает их проявление отступлений от чистоты признаков породистости. Думаю, что многие из них и любят-то больше породу, а не её представителей.
Вчера, возвращаясь домой, встретила женщину из милицейского дома, хозяйку двух «беспартийных» (беспородных или «б/п», как записывают ветеринары) кобелей: Фомки и Кимки. Старший, Фомка, очень стар. Хозяйка не спускает его с поводка, так им обоим спокойнее. Кимка – молод и полон жажды жизни, но потому его тоже нужно контролировать. Они очень разные не только по возрасту, но и по характеру и внешним качествам. Фомка был в молодости, вероятно, очень похож на чёрного пушистого пекинеса, только крупнее. А Кимка мне кажется фантастической помесью пинчерёнка с рыжим бультерьером. Он светло каштановой масти, побольше пинчерёнка, поменьше бультерьера. Остановившись поболтать с этой компанией, я всё время думала, хорошо тем собакам, которые попали в дом к собачнику-собачатнику!
Купив однажды на выставке каталог, я прочитала в разделе рекламы предложение об аренде собаки. Представляете себе фотографию взрослой красивой собаки, которую хозяин предлагает в аренду на несколько лет! «Зачем?»- Изумляется хозяйка Фомки и Кимки. И в этом её вопросе вся разница между специалистом и - собачником-собачатником, который потеряет и сон и аппетит, переживая разлуку со своим псом.
Я дорожу хорошими отношениями с собачатниками ничуть не меньше, чем со специалистами. Впрочем, отношения со специалистами почти всегда ненадёжны и непрочны. Таков специалист. Он бывает и хорош. Но – всегда специалист в нём одерживает победу над собачником.
Стремление к совершенству делает специалиста в глубине души одиноким. В сущности, стремление к совершенству – это и есть стремление к одиночеству. Олимпийскому! Но на земле это выглядит уже не так возвышенно и красиво, так как слишком часто стремление к совершенству круто замешивается на соперничестве, на злорадстве и зависти, высокомерии и фальши.
Как-то я не удержалась и выразила своё дилетантское восхищение собакой одной пуделистки: собака, ожидая приглашения на ринг, стояла на своём контейнере в выставочной позе. Сама стояла! Никто её не контролировал. Стояла, задрав нос и хвост к небу, и ждала своей очереди к судье и эксперту. Говорю: «Смотрите, как стоит собака!» В ответ после маленькой паузы - «Бухенвальд!». Переспрашиваю, потому что сразу и не поняла, какое отношение Бухенвальд имеет к маленькой красиво стоящей собачке. Оказывается, собачка очень худая, видимо, недокармливаемая.
В другой раз и среди уже других специалистов опять же восхищаюсь (а как не восхититься, когда мои собаки этими качествами не обладают!) послушанием чужого пуделя. В ответ: «Если бы вас так били… Я бы и сама не поверила, если бы однажды собственными глазами не увидела. И с такой жестокостью! Нет! Пусть уж лучше мой перебесится, но я его пальцем не трону!» Вот так. И при этом все они друг другу – добрые знакомые, почти друзья, почти что родные!
На выставке вообще лучше язык себе откусить, чем вслух похвалить собаку на ринге. Специалисты не упустят ни единого повода, чтобы её (и тебя, за то, что ты ничего не смыслишь!) опустить ниже гумуса. «Голова большая», - гнусавит справа один. «Задние лапы никуда не годятся» мечтательно произносят слева. «Да что там лапы? У неё шеи нет! …и головы…»
И всё-таки выставка – большая зараза! И нет от неё лекарства. Здесь, на выставке я встретила школьную подругу, которую потеряла лет уже двадцать назад, и очень обрадовалась.
Её первая собака была овчаркой. Очень умной, как большинство собак этой породы. Когда её кто-то отравил, в семье установился траур, тянувшийся несколько лет. Её и сейчас ещё помнят, как помнят родных. Правда, нет в доме её фотографий, но ведь это была первая собака, и хозяева её даже не догадывались, что так сильно привяжутся к ней, что так неожиданно и жестоко всё может оборваться, что хорошая фотография любимой собаки сможет когда-нибудь облегчить душевную боль, …потому и фотографией не запаслись.

***

На той выставке я впервые вышла с Егором на ринг, и мы с ним крепко осрамились. А как вы хотите? Легко ли толстой, подагрической и совершенно не спортивной тётке выскочить эдак козочкой со своим крошечным карликом при всём честном народе? Я плохо соображала, что делала, что говорил мне судья. А Егор, мало того, что явно не желал радоваться рингу, подняв хвост, на столе он чуть не цапнул судью за пальцы, когда тот полез проверять физическое состояние кобеля. Где-то в глубине души поведение Егора казалось мне даже вполне естественным, но я должна была смотреть на происходящее совсем с другой стороны.
Наша добрая покровительница Юля Пластинина напрасно наставляла меня на путь истинный, давая мне читать журналы про пуделей и, самое главное, книгу «Как воспитать звезду ринга». Не в коня оказался корм! Ничему не успев научиться, я, пытаясь преодолеть стыдливость и робость, впадала в крайнюю спесь. Ну и пусть, говорила я себе, пусть я ничего толком не знаю, а собака моя нервничает с непривычки и от моей неловкости, всё равно мы лучше всех! Нам лучше, чем всем! Мы вместе!
       Этого оказалось недостаточно для успеха на выставке. Мы проиграли, получив «отлично-II» и едва не заработав «хорошо».
Главный наш недостаток, объясняла Юля, был связан с Егоровым хвостом, который всё не желал подниматься. У счастливого же его соперника Кузи хвост был словно приклеен к спине, как пушистая белая шапочка на попке.
Мы очень переживали, но спеси наша неудача не убавила нам. Я продолжала упорно верить в то, что Егор мой лучше всех, что его ожидает прекрасная выставочная карьера. Шандор, пудель без родословной, выигрывал городские выставки, а Егор должен был обеспечить своему будущему неисчислимому потомству признание профессиональной кинологической знати. Мы погрузились в работу над собой и с маниакальной одержимостью устремились к совершенству.
С тех пор много воды утекло, и я научилась многому и уже могу понять, что доступно нашей с Егором власти, а что - увы! – нет.
Судей мы больше не распугиваем, и хвост у нас теперь стоит. Я навешивала Егору на самый кончик, вернее на его волосяную часть, груз из десятка резинок. Преодолевая тяжесть этого груза, Егор научился, наконец, нахально и дерзко махать хвостом над своей задницей. Но нового темперамента у нас с ним не появится никогда.
В книге о звёздах ринга говорится, что настоящую звезду начинают воспитывать с трёхмесячного возраста, приучая щенка к атмосфере выставки, к бешеным стадам овчарок и терьеров, к воплям победителей и болельщиков. Наше время в этом смысле невозвратимо упущено. Егор будет всегда нервничать, и никакие витамины, никакие успокоительные капли не победят его чувства дискомфорта. Проверено на опыте и не один раз.
 Егор будет всегда уступать всяким там «счастливчикам», «шалунишкам», «триумфаторам», которые будут выпрыгивать на ринг с беспечным и легкомысленно-радостным видом. Ему, прожившему свои первые полтора года в питомнике, где им особенно-то никто и не занимался, проданному, в сущности, за бесценок (человеку который ценил только возможность делать на собаке деньги) и осознавшему, как непрочен привычный мир и покой, как безжалостна и бездушна может быть жизнь, никогда не забыть об этом, никогда не обрести доверчивости перед чужими. Мир для него резко поделён на две неравные части: маленькая – «свои», огромная – «чужие». Поэтому он даже в самом своём любимом на земле месте – дома! - так долго и упорно держит от себя на светской дистанции и моих соседей, и моих друзей, которые безуспешно добиваются его расположения. Он ограничил свой круг несколькими собаками и несколькими людьми, не допуская к себе остальных. Этот, в сущности, трагический взгляд на жизнь невозможно опровергнуть, и я иногда думаю, что смысла в нём больше, чем в моём непробиваемом инфантилизме, с которым я всё пытаюсь изменять Егора. Но на ринге он всё сделает правильно: он поднимет голову, хвост и энергично и уверенно устремится по кругу вперёд. И только радости всё это ему не доставит, раскосые глаза его, глаза инопланетянина, будут серьёзны и полны тревоги. Нет, блистательная перспектива стать звездой ринга ему не светит ни с какой стороны!
В день возвращения после нашей неудачной иркутской выставки мне приснился странный сон, в котором я в фантастически необычной форме пережила то состояние, с которым мы с Егором шли в ринге. Мне снилось, что я в самолёте. Одна в кабине. И на высоте. Я крепко сжимаю штурвал, с удивлением, волнением и страхом чувствуя покорность совершающей виражи и взмывающей в небо машины. Я едва не срезаю верхушки деревьев, когда иду на бреющем полёте, ловлю обшивкой солёные брызги неспокойного свинцового моря и вижу мятежное серое небо, в которое устремляется мой самолёт, когда я изо всех сил тяну на себя штурвал.
Я могу бесконечно кружить над землёй и морем или бесконечно подниматься ввысь, и только приземлиться я не могу - не знаю, как это делается. Мне остаётся летать и летать, пока горючее в баках моего самолёта не закончится. Я направляю самолёт вверх, всё выше… и - просыпаюсь от сверкания и шума грозы. Я лежу поперёк кровати, раскинув руки, как крылья моего самолёта, и понимаю, что вот так мы с Егором и в ринге бегаем, пока горючее не кончится или гроза не разбудит, пока судья не остановит… И самое главное для нас в выставке – вот это. Мы выходим на ринг, и сердце моё перестаёт болеть и биться, оно замирает, превращаясь в плотный маленький кулак. И пока мы будем бежать, оно, только тяжестью напоминая о себе, не шевельнётся, ни разу. Мы бежим, не видя ни чужих болельщиков - а своих у нас не бывает! - ни счастливых наших соперников… Мы бежим… так хорошо, как можем … только мы! Только мы!


3. …Зато нас любят наши соседи!

 Мы, как вы уже поняли, – не гордые. И не… очень… удачливые. Это всегда ценится. Хотя последнее обстоятельство и требует некоторых пояснений. Во-первых, мы совсем не стремимся прославиться своей неудачливостью, а во-вторых, наша неудачливость тоже весьма относительна. Всякий соображающий - это да осознает!
На морде карликового пуделя Егора написано то, что легко прочитать и по его поведению. Он совершенно удовлетворён результатами последней выставки.
 Да, мы не победили нашего молодого и, без всяких сомнений, прекрасного соперника. Я поняла, что его нам не победить чуть раньше Егора, когда увидела его в стойке в ринге. В нём была такая «школа» и такая природная куражливость, какой не было в Егоре. И я не стала смотреть дальше за его выступлением. Перед нами с Егором всегда одна задача – не посрамить… отечества! Преимущества своего соперника осознал и Егор, когда их пустили в ринг для сравнения. Он подошёл сразу к носу соперника, и они коротко, но насыщенно пообщались. Именно здесь Егор и уступил. И я не упрекаю его, потому что и в признании преимуществ соперника есть проявление самоуважения и достоинства! У Егора хватает ума осознать чужие преимущества и не впадать в дешёвые амбиции. Этого нет во мне, в Егоре это есть, и я в нём это ценю. Я даже, может быть, назвала бы это его мудростью, если бы какое-то глубоко скрытое во мне чувство не дразнило, подсказывая, что такая мудрость – это всего лишь очень задний ум, протиснувшийся вперёд.
А потом Егор мужественно ждал, пока я снимала с него фиксирующие причёску резинки и, полив бальзамом, расчёсывала начёс, чтобы затем причесать его уже по-домашнему. Едва ощутив завершение этой процедуры, Егор соскочил с крыши своего контейнера и, одним движением открыв лапой дверцу, молниеносно проскочил внутрь и, как говорят, забился в самый дальний угол.
Мы могли бы остаться и досмотреть весь выставочный сюжет до конца, профессионалы так и поступают, но я не профессионал и не обычный зритель. Я амбициозная неудачница, самолюбие моё уязвлено. Я завидую нашим счастливым соперникам и не могу желать победы им. Я бы, может, кому-нибудь другому чего хорошего и пожелала бы, да вот беда, всё наши соперники в глаза ко мне лезут. Кроме того, я чувствую, что и собака моя страдает, и не от физической усталости, не от пережитого волнения. Ей плохо. Может быть, оттого что она уступила, а не проиграла. Хотя и уступив, Егор выполнил всё, что он должен был выполнить, вполне собранно и старательно. Это я тоже в нём ценю. Мне самой такое не всегда удаётся. Я знаю минуты малодушного отчаяния, когда ничего уже нельзя сделать со своими глазами. Я просто чувствую, какая в них висит собачья тоска. Как пылающий фонарь в тёмной ночи. Ну, положим, собачью тоску можно было бы и тёмными стёклами очков прикрыть, но куда спрячешь струящуюся из-под очков жидкость и расхлюпавшийся нос? О, такое со мной было уже дважды перед выходом на ринг. В первый раз - в Иркутске. Тогда я, зная уже наверняка, что нам с Егором не победить какую-то знатную собаку каких-то знатных собаководов, впервые причёсывала его к рингу сама. Я и себя-то сама не всегда причесать смогу, а тут такая ответственная ситуация. Вот и разревелась под куполом спортзала. Ну, ничего! Поревела – поревела, успокоилась, собралась и - причесала.
Мы проиграли. Но держались браво. И про моё рукоделие на егорковой голове никто ничего дурного не сказал. Про другое говорили, а о причёске – нет!
 …Да, всё я понимаю! И то, что мы бы с ним и при иной ситуации всё равно бы проиграли. Есть обухи, которые даже нашей плетью не перешибёшь.
Все говорят, «удача» - «неудача»… Нет, господа! Если твоя удача только в том, что у твоего соперника открылся накануне выставки кровавый понос – это не удача, это унижающая тебя и все твои усилия иллюзия победы, грязный червонец на обочине. Неужели же мы себе пожелаем такую победу!?
- Да ни в жисть!!! Лучше в дворнягах весь свой собачий век промаяться, не ведая ни стыда, ни греха, ни позора…
Но почему Егор отказывается есть? Почему мне так не нравится, как стучит его сердце под моей ладонью, когда я пытаюсь его приласкать? Тяжело стучит. Почему, сделав два глотка воды, он опять пытается смыться в свой контейнер и не смотрит мне в глаза? Что же случилось с нами в этот раз?
Я, готовя Егорову голову, конечно же, опять нервничала, поливала окрестности из-под очков. Но и он тоже предчувствовал нехорошее. Потому перед рингом раз шесть вставал на задние лапы, заглядывая мне в глаза с любовью и жалостью, касаясь правой лапой моего плеча. А вот теперь он уходит от меня, хоть я и пытаюсь его утешить изо всех сил. Если бы была его воля, он вообще бы до самой Тюмени сидел в своём ящике, не высовывая носа.
В поезде, успокоившись, он начнёт приклеиваться к нашим попутчикам – немолодой женщине с сыном, направляющимся из Омска в Москву на вечное поселение.
Но вот Тюмень! И мы идём по улице Мельникайте, и Егор у каждой берёзки, у каждого кустика поднимает лапу и ответственно и любовно отмачивается. И что в этом непонятного? Парень вернулся на родину! Дома он шумно и долго пьёт из чашки, в которой водопроводная вода не менялась со дня нашего отъезда. Это вам не какие-нибудь Бон-аква или Аква-минерале, которые его хозяйка возит с ним на выставку, чтобы выпендриться!
Это- Родина, господа!!!


4. Под стук колёс

Зелёные Красноярские холмы, расцвеченные редкими вкраплениями жёлтой берёзовой проседи, или золотом скошенного хлеба, или начинающими багроветь верхушками кустарника, или поздними августовскими цветами. Так это кажется красивым и столько в этой красоте обещания чудится напрягшемуся в ожидании и предчувствии сердцу, что хочется заплакать. Как этим солнечным и тихим августовским утром ощущается присутствие здесь Виктора Петровича Астафьева!
Почему чувство родины, навсегда, казалось, связанное с Тюменью, где я родилась, где похоронила своих отца и мать, наполняет мою грудь с такой силой сейчас? Я же не в первый раз вижу эти зелёные холмы. Во второй-третий. Но почему не приходило это чувство тогда? В 1991?
Двенадцать лет тому назад я ехала на научную конференцию вместе с Анной Марковной Корокотиной, моей благодетельницей, начальницей, моей – учительницей, во Владивосток поездом туда и обратно. И от дорожных впечатлений этой поездки осталось в памяти странное ощущение, что везде нас встречали совершенно одинаковые здания: вот – флегматичное и даже на вид упитанное здание городской, или областной, или даже районной администрации, вот – хмуро прикидывающаяся благополучной больница или поликлиника, а вот и бестолковая ротозейка – средняя школа, везде одинаковая и узнаваемая, как сортир по запаху. И среди этих знакомых незнакомцев совсем уж одинаковые памятники вождю мирового пролетариата. «Вот он стоит прекрасный, коренастый. Стоит с протянутой рукой. Ах, Ленин, Ленин, ну зачем ты умер! Зачем мы потеряли свой покой?!» Это – мои детские стихи, сочинённые, вероятно, где-нибудь в первом классе и так позабавившие моих родителей и брата, что в нашей семье их периодически цитировали, так что и в мою память навечно врезалось.
И в оторопи пялюсь я из окна вагона на этот, сопровождающий нас от самой Тюмени, «пейзаж» из памятников, больниц и перелицованных «обкомов» и не могу понять, где же моя необъятная Родина, что же мы всё кружим, почему мы всё не можем отъехать и углубиться в её непостижимый мир? Я ведь нарочно тогда уговорила Анну Марковну ехать именно поездом, чтобы увидеть её, Родину. Мне это нужно было, как допинг, перед моим проблемным сообщением на научной конференции. Я горела желанием потрясти умы и сердца слушателей чем-то выстраданным, выношенным и по-настоящему исполненным верой. Допинга не получилось, а удивление, пережитое от встречи со «знакомыми незнакомцами», запомнилось, как видите, до сих пор. И вот сейчас я еду не на научную конференцию, я их давно терпеть не могу за откровенную их показушность, а на выставку собак, и в окне моего вагона – Родина!
 Неужели, чтобы её увидеть и почувствовать, нужно ничего не планировать и не рассчитывать заранее, не настраивать глаз на зоркость и памятливость? Может быть, и так. Может быть. А может быть, и оттого, что смерть Виктора Петровича – всё ещё свежая рана в моей душе, и мне не хватает его, и я безотчётно ищу его в этих холмах, в этих берёзах, в цветах и в золоте скошенного поля.
Умники скажут, что его душа – «в заветной лире», в книгах…
Цыть! Я о другом! Я о том, что знал герой «Плотницких рассказов» В. Белова. Умирающий Борис Бабочкин сыграл его в телефильме, и это была, может быть, лучшая его роль. Я о тайне живой жизни и живой души. Тайне! А не о затверженном на вечные времена школьном уроке русской литературы, насквозь состоящем из формулировок и правил: «искусство принадлежит народу», «народ – творец истории», «поэтом можешь ты не быть!»
Всегда, когда душа преображается, согретая новым ощущением родства с землёй, которая до этого не казалась тебе Родиной, а после навсегда будет всплывать в твоём сознании, как только ты услышишь или произнесёшь это слово – Родина, - я начинаю угадывать, в чём всё-таки смысл жизни…
И всё.
А о том, что я формулирую его так: «Чтобы дорасти до любви к жизни, покрепче полюбить её и намертво (во всех, представьте, смыслах) привязаться к ней » - я не напишу…

23.08.2003.
9-35 по Тюменскому времени.
Вагон. Красноярский край.

***

А на следующий день мы с Егором приехали в Иркутск и проиграли выставку. И шли пешком на вокзал, поливая этот город, я – слезами горючими, а Егор мочою пахучею. Было жаль наших надежд. Было жаль потраченных денег, но не это было главным. Не осуществившихся наших надежд всё-таки было больше жаль. Возвращались мы потрёпанные и обиженные. Но то, что пережила я утром предыдущего дня, когда, проснувшись, остро почувствовала за окном в Красноярских холмах живое присутствие Виктора Петровича и кинулась, преодолевая болтанку вагона, записывать это, - оправдывало поездку сполна. Мы, поняла я, возвращаемся не пустыми. И я опять заплакала, но уже слезами, примиряющими меня с нашей иркутской конфузией и возвращающими к жизни.

5. Пытка едой

Какая мука для весьма упитанной женщины, выставляющей своего малюсенького пуделька, услышать от судьи в ринге слова: «Вы почему собаку-то не кормите?!» Что ответит сверх меры упитанная дама на упрёк этот? Собака её и в самом деле тощая до неприличия, прямо из концлагеря. И выглядит эта ситуация так, будто прожорливая хозяйка и впрямь объедает безответное маленькое существо, не способное постоять за себя перед грудастой, алчной и бессмысленно жестокой хозяйкой. Мне, конечно, есть, что сказать судье… Но я молчу. Станет ли она выслушивать длинные монологи о том, как мой легкомысленный Жиголо, попробовав пару раз дорогой, купленный только для него корм суётся в чашки к сожителям, убеждённый, что только там помещается самое вкусное. Более всего его привлекает чашка самого большого в нашем доме пуделя Шандора, куда я насыпаю самого дешёвого корма – Чаппи. Шандор мой никогда не был требовательным в еде, никогда не показывал ни малейших признаков аллергической избирательности и всегда отличался в любых ситуациях отменным аппетитом и пышными формами. Толстеньким он был всегда. И всегда в его бездонном желудке могло бы найтись местечко для лишнего кусочка, который, с точки зрения Шандора, вовсе не был бы для него лишним. Потому мне всё время приходится прятать от него еду. Он при виде её теряет всякие моральные принципы.
Недавно, ожидая визита своей крестницы Катерины, я прикупила на рынке печёных сладостей к чаю. Продегустировав их за завтраком и одобрив, я занялась другими делами, оставив на столе в кухне маленькую вазочку с печеньем. Когда домашняя работа забросила меня вновь на кухню, я, старающаяся контролировать своё пристрастие к лакомствам, что означает в моём понимании съедать понемногу, но часто, с удивлением обнаружила отсутствие на столе вожделенной порции сладкого. Долгое следствие не потребовалось. Вазочка находилась на середине стола. Дотянуться до неё и вылизать содержимое мог только Шандор и склонностью красть еду отличается в доме только он. В два месяца отроду он влез в коробку из-под торта, осознав на всю оставшуюся жизнь, что самое вкусное в этом доме – прячут… От него!
В полгода он совершил беспрецедентную кражу. Я пригласила гостей отметить великий советский праздник - Седьмое ноября накануне его скорой отмены. Я не коммунистка и никогда ею не была. Но всё моё детство, юность, молодость прошли в эпоху, широко и последовательно отмечавшую его. Мне даже чуть не снизили оценку за диплом, обнаружив в тексте звучащую пренебрежительно и с неприличным оттенком аббревиатуру – «ВОСР». Машинистка, печатавшая мою работу, не сообразила перевести этот «воср» в «Великую Октябрьскую социалистическую революцию»… Ну да в прошлом всё это: и «ВОСР», и всё с этим связанное!
Готовясь к гостям, я заранее, с вечера решила испечь два пирога, рыбный и грибной. Пироги удались. Они покоились в фольге на подносах, под лёгким полотенцем… И у меня был ещё целый вечер и ночь, чтобы хорошенько привести себя в порядок до гостей. Я приняла ванну и включила телевизор, чтобы отвлечься от домашних и иных хлопот. Что-то иной раз где-то в районе кухни пошумливало и побрякивало, но не сильно. Собака, стоило её позвать, весело обнаруживала своё присутствие, и я перестала придавать неопознанным звукам значение. Перед сном лучше было бы всё-таки убрать пироги в холодильник, и я пошла на кухню...
….Вы уже обо всём догадались? Не обо всём! На кухне был полный порядок! На середине стола стояли подносики, прикрытые лёгоньким полотенцем. Меня удивил только вес первого из них, лёгкий необычайно! Второй оказался таким же… Хотела бы я увидеть своё лицо в этот момент! Я всё пыталась сообразить, что же не так! Потом я осторожно (!), осторожненько так заглянула под фольгу одного из пирогов и не увидела там пирога. Под вторую обёртку можно было бы и не смотреть, но я с надеждой (!) осторожно её приподняла – пусто!
Всё сожрать и так аккуратно, не оставив следов, а потом смотреть, наклонив голову, как тупая хозяйка ищет, чего не теряла… Таков этот проглот. Я в тот раз от изумления даже не смогла ему адекватного наказания придумать, так была потрясена его воровским гением.
На этот раз украденное из вазочки, аккуратненько им же и вылизанной, будто никогда в ней печенья и не было, будто и поставлена она на середину стола только для красоты, такая вот чистенькая вся и блестящая… на этот раз меня изумить уже нельзя. Учёные мы, не раз учёные! «Во-о-о-он! – Ору. - Чтобы ноги твоей больше здесь не было!»
Глаза у него большие, делаются тусклыми, заячий хвост прилипает к попе, и медленно и печально собака удаляется в прихожую. Я ещё пару раз ему напомню, что не забыла подлости им содеянной, а потом забуду. Убегая, как это всегда и бывает со мной, на работу, я опять оставлю на столе неубранное печенье. На этот раз Шандор, конечно, его съест, но не останется в комнате на месте преступления. Он откроет дверь в прихожую, к пуделиной мелкоте, и задом её за собой и прикроет. Как будто он и впрямь всё время провёл среди малышей в прихожей и никакого отношения к исчезновению печенья не имеет. Такое у нас нынче алиби. Поди, догадайся, кто вор! Но совесть у него всё-таки была не чиста. И когда я возвратилась, он себя сам и выдал.
Я обычно сразу в прихожей переодеваю куртку, сапоги, надеваю ошейники на собак, а если дождь, и комбинезоны и вывожу их гулять. Так и в этот раз, да только не дошли мы нормально до двери парадного, вытошнило Шандора по дороге. Не в пользу пошло ворованное. Про ворованное я, конечно, тогда не догадалась. Прибрали за собой, прогулялись… Поужинали… И только утром, когда я устроилась позавтракать, всё и открылось. В самую душу плюнул, гад!
Но настоящая пытка едой начинается, когда мне приходится насильно кормить своего тощего Жиголо. Знакомые пуделисты рассказывали мне, что при необходимости хозяин откармливает своего питомца насильно с помощью ложечки, запихивая в рот корм или кашу. У меня с ложечкой ничего путного не вышло. Жиголо выплёвывал всю еду веером и заплевал за пять минут и меня, и себя, и всё прихожую, где мы с ним уединялись. Разозлившись окончательно, вся в еде, я начала запихивать корм прямо руками и держала челюсти пса зажатыми, пока комок еды не прокатывался по горлу вниз с глотательным запирающем еду в теле звуком.
Какой хозяин не любит, когда собака ест с аппетитом и наслаждением! Какое унижение, приготовив вкусную еду для своей собаки, запихивать её потом насильно ей в рот!
Вам приходилось когда-нибудь фаршировать курицу или утку? А фаршированную щуку вы когда-нибудь делали? Я всё это в разные периоды своей жизни проделывала. А теперь я фарширую своего пуделя Жиголо, чтобы судьи не обижали нас с ним.
Чтобы забитая насильно пища в пустую не сгорала в нескончаемых играх юного Жиголо, я за двадцать минут до еды запихиваю в него таблетку «Кот-баюн», которая действует усыпляюще. Сегодня утром весь ритуал выглядел следующим образом. Я встаю и выпиваю свою таблетку. Затем запихиваю таблетку в Жиголо. Затем по дороге в ванную обнаруживаю лужи, ругаюсь, вытираю, одеваемся, выгуливаемся, раздеваемся, моемся, едим. Раньше всех съедает своё Шандор и начинает «шакалить» и мародёрствовать. А у самого уже живот, почти как у меня, до колен!
После Шандора оставляет свою чашку со всегда недоеденной едой Егор. Не то чтобы совсем сыт, но есть подозрение, что молодых кормят другим и для этого другого нужно оставить в желудке местечко. Егор сомнамбулически – ничего не слышу, ничего не вижу – протискивается между Добрыней и Жиголо к точке сближения их кормушек, чтобы, уловив момент, ухватить что плохо лежит в чужой чашке. Выгоняю Егора, Шандора, Добрыню, который своё не доел, но уже доел всё, что оставалось в Егоровой чашке.
Приступаю к фаршировке Жиголо. Он рвётся в комнату к остальным, потому что есть ему надоело, и хочется потрепать товарищей. Откинув вверх голову пуделя, левой же рукой открываю широко его рот, а правой запихиваю в пасть ком еды и быстро-быстро смыкаю его челюсти. Жду! …Ещё жду. Пёс стоит на задних лапах, высоко задрав голову с едой, и не глотает. Жду… Поглаживаю по горлу, похлопываю по носу… Жду… и вдруг осознаю, что пёс мой дремлет. Это таблетка «Кот-баюн» подействовала. Пропадите вы пропадом, судьи наши строгие и взыскательные!
И всё-таки хочется откормить собаку, да и жаль времени, потраченного на эту пытку едой. Вчера вечером после фаршировки я ему куриную котлету дала, и он её добровольно съел. Тащу дремлющего хитреца на кухню. Не разжимая рук, сцепленных на его челюстях, открываю плечом холодильник и вытаскиваю зубами пакет с котлетами. Устроившись поудобнее, отщипываю кусок котлеты и подношу к нюхалке поросёнка. Нюхалка просыпается и подаёт признаки жизни. Отщипываю крошечку и, чуть ослабив пальцы на челюсти, быстро запихиваю крошечку в рот. Кто из нас хитрее? Пошёл глотательно-жевательный процесс и собака, ещё секунду тому назад казавшаяся до гортани забитая едой, с молниеносной быстротой съедает кусок за куском всю котлету. Вторую я боюсь давать: объестся и стимула не будет.

6. Омск - 2006

Тихо в доме. Включённые на полную мощность радио и телевизор не заполняют пустоту. Закрывая склянку с таблетками, роняю крышку. Была б в доме мелочь, уже кто-нибудь схватил бы, и пришлось бы мне по всей квартире гоняться за ловкачом мерзавио. Но в доме мы с Шандором одни. Малыши в Омске на выставке. У меня не хватило сил и времени поехать вместе с ними и самой их выставить.
Вчера мы проводили их. Потом была странная, бесшумная, но беспокойная ночь, продлившаяся до десяти часов утра. Никто не будил, никто не мешал спать, но я встала с тяжёлой головой. И сейчас меня знобит, хотя на улице май, солнце во всю, в доме батареи горячие и на мне две тёплых кофты. Скорей бы всё это закончилось! Скорей бы всё это закончилось… Я думала, если не видеть, как выставляются мои собаки, то и этой мерзкой зависти, рождающей не проходящую ненависть к миру победителей, можно избежать. Я думала, высплюсь спокойно, поделаю домашние дела (их скопилось за последнее время много), а там и наши вернутся. Чем бы ни кончилось, я всё спокойно приму, гораздо спокойнее, чем когда сама побегу по рингу, выворачиваясь наизнанку, чтобы собачки не чувствовали дискомфорта. И вот сижу и трясусь от холода и волнения за мальчишек... Пусть вернутся, и я закончу эту мою бестолковую прозу о победах и поражениях. С чем вернутся, тем и закончу.

***

Ну, вот и всё. Если бы меня спросили, счастлива ли я, то и в самые тяжёлые дни - я это говорю совершенно искренне и не для красного словца: чёрные дни в моей жизни были не однажды - ответила бы утвердительно. И сейчас не солгу - счастлива! Собаки мои вернулись... Это - самое главное.
Когда-то, очень давно я случайно оказалась свидетельницей дружеской выпивки моего брата Жени и его друга детства Юры. Меня к мужскому застолью геологов не допускали. Да и застольем в строгом смысле слова происходящее не было. Друзья сидели спина к спине на полу, сбоку на газете размещалась закуска и выпивка. Они пели украинские песни и периодически наливали в стаканы, чтобы выпить "за любовь" (Юра) и "за удачу" (мой брат). Каждый тост "Как всегда" означал, что каждый выпивал за своё. Я давилась от смеха: Юрке фатально не везло с женщинами, а брату не везло во всех его творческих начинаниях. Теперь, когда он уже больше десяти лет топчет райские травы, я могу смело сказать, что ему не везло в делах всю его жизнь.
Вот и я весь этот месяц подготовки к Омску, только оказывалась перед налитой рюмкой, пила за своё - за победу моих собак… Нужно продолжать?... Не нужно. Выпить что ли, наконец, за победу всех наших счастливых соперников! За их удачу, за всё хорошее - им всем!!! И пусть они получат, о чём мечтают!
Но ведь это всё нужно пожелать им …от души…


7. Никогда не сдавайтесь!

Когда вам скажут, что проигрывать тоже надо уметь – не соглашайтесь! Чепуха всё это. Так и отвечайте: «Сами учитесь - проигрывать! И …проигрывайте - сами! Проигрывайте красиво! Проигрывайте по всем правилам науки, этому обучающей! Про-иг-ры-вай-те на здо-ровь-е-е-е!!!»
Чтобы проиграть, знаете ли, и учиться не надо. Учится надо, чтобы побеждать …себя, обстоятельства… Судьбу вот только победить никому до сих пор ещё не удавалось. А она всё потихоньку распределяет заранее…
 И вот ты, уже догадываясь заранее обо всём (интуиция, опыт, намёки свыше – всё подсказывает «готовься проиграть»), зная всё, ты идёшь.. И держишься ты достойно. Не виляешь без толку хвостом, не толкаешь соперников локтями, не обижаешь свою собаку недоверием. И в душе твоей светит малюсенькая надежда не известно на что. Просто так, для освещения подворотни…
И ты, как и предполагалось, проигрываешь. И хочется расплакаться, может быть, оттого только, что тусклая лампочка надежды всё ещё почему-то не потухает, хотя теперь уже ты точно знаешь, что освещать нечего. А потом ты, обливая слезами клавиатуру, пишешь обо всём этом в свой старый компьютер. И, отревевшись и высказав всё, немного успокаиваешься. А потом начинается другая жизнь, и ты, наконец, перечитывая свою слёзную историю поражения, понимаешь, что только про это и стоит писать! В любой победе где-то прячется предчувствие краха. Ибо никакая победа, победная полоса, победная стезя не может быть длиннее человеческой жизни. И любой триумф победителя - по определению - обречён на то, чтобы стать сначала для кого-то одного, а потом и для всех вчерашним днём и прошлогодним снегом. И только в поражении нет этого холодного и беспощадного предвосхищения, а есть надежда: боль утихнет и пройдёт, мы ещё сможем подняться и снова выйти на ринг с надеждой на победу.

Май. 2006.

8. Happy end

Вот чем я завершу.
Мы, я Добрыня и Жиголо, возвращаемся домой после очень даже успешной выставки. Не самой успешной, самую успешную я, по невежеству своему кинологическому, когда это со мной случилось, даже и не узнала в лицо, и только позже осознала и задним числом отрадовалась. На этот раз удалось не всё, но многое, и можно было сказать спасибо судьбе и Юле Пластининой, выставившей Жиголо против нашего сильного соперника Марципана лучше, чем это сделала не менее опытная заводчица нашего конкурента.
После жаркого воскресного полдня наступили душные туманные сумерки. Часов девять вечера. Собаки мои приостановились на обочине Мельникайте отметиться. Тут-то и вылетела маленькая игривая птичка неизвестно откуда. Жигало заметил её и, увидев, бросился к ней, вырвав поводок из моих рук.
Пролетев немного вдоль улицы, птичка повернула на 90 градусов и перенеслась на другую сторону Мельникайте. Собака последовала за нею в небольшой образовавшийся как раз рядом с нами просвет на шоссе, размеры которого стремительно сокращались, так как с обеих сторон двигались встречные потоки машин. Добежав до середины дороги, пёс догадался, что совершил ошибку и хотел было повернуть обратно, но почувствовал, что не успеет вернуться ко мне. И на другую сторону Мельникайте он не успевал: перед самым его носом уже пролетали машины, отбрасывая его волной воздуха. Оставалось одно. - И он побежал вперёд! Он бежал изо всех сил, не смотря на висящий на нём и мешающий ему поводок. Он бежал, гонимый опасностью. Но всё равно чувствовал спиной приближающуюся машину. И он потерял темп. Оглянулся. Испугался. Упал и, не имея времени подняться, прокатился медленно вперёд чёрным небольшим шаром.
Больше я ничего не видела. Я закрыла глаза руками и закричала прямо в небо, потому что всё пропало, и мне было больно, словно все кишки из меня вытащили, намотав на кулак. Я никого своим воплем и ни о чём не просила. - Всё погибло!
…А потом я, может быть, просто перестала воспринимать происходящее… И только после всего случившегося я восстанавливала то, чего не могла бы увидеть и почувствовать. Мне, например, сегодня кажется, что воздух и время стали слоиться, и сузившееся пространство стало неоднородным… А потом тёплый меховой шарик был брошен мне в лицо. И ослепшие глаза мои не видели его. Только кожей лица и ладонями ощущала я живое и, самое странное, совершенно спокойное существо. А по Мельникайте в обе стороны неслись машины. А я сидела на грязной обочине в белых выставочных брюках, на руках у меня был живой, безмятежный Жиголо, а рядом примерно и образцово сидел спокойный и верный Добрыня. И некому было объяснить мне, что же спасло нас всех в страшный миг.
Это на следующее утро, проснувшись, как после безумнейшей вечеринки, с больной головой и больными суставами и мышцами, я сочинила историю про шофёра, остановившего машину, чтобы спасти собаку и поговорившего со мной. Я придумала прелестный диалог и рассказала его всем…
 На самом деле было всё именно так, как я здесь и написала. И то, что было на самом деле, и называется чудом.

 ...И давайте не будем, …не будем морализировать по этому поводу.

 
2006