Моя Земля. Ч. 2

       
       2. Канин Камень и Северный Тиман.
       

       Добирались до Канина полуострова из Сыктывкара до Архангельска речным теплоходом, а от Архангельска- на небольшом морском кораблике Мудьюг. Его давно уже, небось, разрезали на металлолом, а тогда он, несмотря на изматывающую качку, бодро добежал до поселка Шойна меньше чем за сутки. Оттуда на большой моторной лодке («доре») поднялись вверх по реке к Канину Камню, на котором нам и предстояло работать.
       
       За три с половиной месяца мы прошли маршрутами расстояние близкое к 2000 км. На Канине нам удавалось (по договору с совхозом) использовать оленьи упряжки, которые тащили наше снаряжение и образцы. Норма была такая: пять оленей волокли пятьдесят килограмм груза на нартах, по голой земле (а предпочтительно по болоту); случалось, что и падали, обессилев от гнуса и жары, и оленеводы их тут же кончали.
       
       Из помощников особенно вспоминается Толя Антуфьев, лаборант и коллектор “от Бога”. Он все умел- и груз упаковать, и обед сварить на сучьях полярной ивы, и рыбу поймать. Всему приходилось у него учиться как бы заново. Особо поражала его способность ориентироваться при отсутствии видимости,- по направлению ветра, по плеску большого озера, по еле заметному течению воды в виске (протоке между озерами), и т.п. Ужасно жаль, что он так нелепо погиб на Урале несколько лет спустя.

       Работали самозабвенно: дневной маршрут в 14 часов продолжительностью скорее был нормой, чем редкостью. Иногда при возвращении в лагерь попадали в туман, приходивший с моря: он накрывал все в считанные минуты, и найти лагерь тогда было непросто.

Темнело небо. Синий демон
Над тундрой крыльями плеснул ...
Устало скажешь: Где мы? Где мы..
А день уснул. А день уснул.

Туманы быстры и безбрежны
Ползут вослед, вослед, вослед,
Глаза смежают- тихи, нежны,
Все как во сне. Все как во сне.

Ручей бормочет полувнятно.
Бурчит в бреду. Бредут, бредут..
В далеком лагере ребята
Напрасно ждут. Напрасно ждут.

В озерной шири птичьи плачи.
Седой туман- как снег, как снег.
Одни разлеты куропачьи
Звучат как смех. Как смех.
Как смех.

       Настроение у меня, признаться, было не ахти. Во-первых где-то до середины сезона мучал подхваченный «на воде» кашель, и всякие мысли лезли в голову по поводу здоровья. Правда, перемогся. В конце сезона, когда шли пешком в Индигу, в сентябре вымок по шею, попав в узенькую и незаметную протоку и вымок до нитки. Ну, ничего, выжали ватник. Я его сырым надел и пошел дальше. Не было даже насморка. Во-вторых, или скорее во-первых…
       
Сердце стучит и мечется,
Бьется комар в стекло,
Почте почти два месяца-
Сколько воды утекло...

В этой далекой местности
Дума со мной одна.
Грустные нынче вести,
Мама моя больна.

Мысли кружатся, вьюжатся,
Ну а отряд не ждет.
Снова отряд завьючится,
В тундру отряд уйдет

Сердце сильней замечется
Выстучит чет-нечет.
Почте не быть два месяца-
Сколько воды утечет...


       На Северном Тимане мы уже сами были за оленей. Туда мы забросились на катере из пос. Индига , рассчитывая, что удастся встретиться с оленеводами. С нами был попутчик: архангельский художник Гриша Рябоконь, который тоже надеялся встретить оленеводов, чтобы собрать материал для картины из их быта. Но что-то не сработало. Оленеводы не появились в нужное время в оговоренном месте. Поэтому Гриша жил с нами и рисовал небо- безусловно, самую выразительную, порою даже монументальную часть тундрового пейзажа. Он сам говорил потом, что заготовил эскизов “неб” не всю оставшуюся жизнь . Нам же пришлось работать методом выкидных маршрутов(“все на себе”). Отработали береговые обнажения Чешской губы и разрезы по ближайшим речкам и стали ждать катер. Стало холодать, поутру вода в кружках превращалась в лед. Подкрадывалась осень.

По тундре- ни души, ни дыма.
Вот-вот- и Ночь войдет в права.
По склонам сопок нелюдимо
Буреет жухлая трава.

И днями солнце- мягче, кротче:
Не греет плеч, не слепит взор
А ночью-
Гуси снег пророча,
Летят во сне на блеск озер.

       Прождали сколько могли, и когда продукты были уже на исходе, плюнули и пошли пешком в Индигу, хоть это и неближний свет. Выяснилось, что катер сломался. Да и вообще катеристы не собирались нас снимать, решив ,что мы и сами каким-нибудь образом доберемся. Пришлось Борису выпрашивать у геологов-ленинградцев вертолет, чтобы забрать вещи и образцы, которые оставались в лагере. А уж из Индиги нас вывез трудяга АН-2 на поплавках, севший на ближайшее озеро.

Мотор ревучий бился и лютел.
С воды метнулись поплавки, как лыжи
Внизу песчаный берег пролетел
И тундры рыжей пятна:
       ниже,
       ниже...

Не странно ль? Нас совсем не забавлял
Скупой пейзаж.
Поход был очень трудный.
Но на земле, в немом прощанье с тундрой,
Частицу сердца каждый оставлял.

       Уехали мы во-время. На Новой Земле начались самые масштабные в истории испытания ядерной бомбы,и хотя мы ничего не знали об этом (и вообще ничего не знали: радиоприемник был роскошью), в воздухе физически чувствовалась напряженность, летали самолеты, слышались удары, как взрывы (то ли выстрелы, то ли хлопки от перехода звукового барьера, так что в голову лезла шальная мысль: уж не война ли? Оставался всего год до Карибского кризиса, когда все повисло на волоске...

Живем - жуем, погибели не чуя
Кружа по кругу: быт - работа - сон
Не думая о мире как о чуде,
Почти забыв, что так хрустален он

Но стоит лишь от круга оторваться-
Вдруг ощутишь в немыслимой тоске
Что все способно разом разломаться,
Что все висит на тонком волоске.

И может статься, ночь близка
Где ни луны, ни огонька
И вихри -
       пулей у виска.

И больше ждать пощады невозможно
И не отдав грядущего золе
Готов завыть протяжно и тревожно
И всех будить, живущих на Земле

Увы, на целом шаре не нашаришь,
Когда отстонет ядерный набат
Среди развалин, трупов и пожарищ
Того, кто был, кто не был виноват.

Какая жуткая тоска -
Жить с пистолетом у виска
Под зыбкой крышей из песка...

Но, слава Богу, пронесло.

       
       Мы с Борей были первыми, кто видел одними глазами всю длиннющую полосу выходов древних толщ Канина и Северного Тимана. Поэтому и выводы наши отличались от представлений предшественников, и нам поначалу не очень-то верили. Мы предположили, что в целом структура докембрийского фундамента в пределах этих выходов представляет собой осложненную моноклиналь, разрез рифейских толщ наращивается к северо-востоку и имеет огромную мощность, до 10 км. Это противоречило популярному тогда представлению, что эти толщи являются возрастными аналогами всего одной свиты Среднего Тимана, кислоручейской. Из этого следовал вывод, что мы имеем дело с фациальными аналогами большей части рифейского разреза Среднего Тимана.
       Насколько мне известно, В.Г.Оловянишников (он же Гецен), позднее много работавший над этими вопросами, пришел к близким выводам.


       3. Первые шаги в теории. (Продолжение следует)