Бутерброд

По голубому небу плывут очаровательные облака, а в воздухе разносится запах гари: множество оттенков гари, потому что много чего горело. Яркое майское солнце изливает свои радостные лучи вниз - на зеленые деревья, которых осталось мало, больше всего поваленных обгоревших деревьев. Ласковый ветерок колышет их ветви. Эти несколько уцелевших зеленых деревьев и кустиков – будто ангелы, сошедшие с неба и стоящие посреди нас.

Ласковые солнечные лучи несут радость, мир и покой всему. И водам реки вдали, и полям, виднеющимся за городом, и изуродованному зданию школы, и множеству тел, лежащих в её дворе.

После всего, что я пережил за последние сорок минут (хотя казалось, что прошло несколько дней; нет – прошла жизнь, и я постарел) милая солнечная погода вводит меня в состояние ещё большего оцепенения. С удивлением я замечаю, что в голове больше не роятся бесчисленные мысли. Сознание моё стало похоже на пустой коридор закрытого на ночь учреждения. И лишь изредка вдоль коридора проходит сторож. А так – всё тихо и безжизненно.

На периферии сознания появляется мысль о том, что пережитый ужас очистил меня. Я увидел, что девяносто процентов вещей, составлявших неотъемлемую часть моей жизни, являются чем-то наносным, излишним. Я начинаю осознавать, на какую бессмыслицу я тратил годы жизни, огромное количество денег... Но даже не деньги главное здесь. Самое важное – на мелочи я растрачивал жизненную энергию, самое себя, свою душу.

Впереди бежит боец, из его спины и ног вырываются кровавые фонтанчики.

Оторванная нога в груде щебня.

В сознании проносятся картины прошедшего боя. И они не вызывают никакого ужаса. Я нахожусь словно на высокой горе, вне эмоций и переживаний.

Голова возле входа.

Кисть руки возле класса.

Смотришь на это – и не думаешь ни о чём. Сейчас напрасных мыслей нет. Остался только остов – лишь самое важное. Тело и разум сейчас не две враждующих стихии, каждая тянущая одеяло приоритета на себя, а словно конь и всадник, составляющие гармоничное единение животного и человеческого, материального и духовного. Оба дополняют друг друга, ни один не полон без другого.

Лежит кто-то из наших. Нелепо раскинутые, неестественно вывернутые руки.

Окровавленный куль, бывший когда-то человеком со своими чаяниями, надеждами, проблемами, мечтами.

Садишься на каком-то обломке, достаешь из рюкзака двойной будерброд, завернутый в газету и полиэтиленовый пакетик. Мысли в голове редкие, но четкие. Да и не мысли это – командные импульсы, понятные сами по себе без необходимости быть облечёнными в слова. Нужно поделиться будербродом с Кабаном. Кабан полулежит рядом и смотрит в одну точку, из ушей у него кровь, лицо в строительной пыли.

Подбираешь обломок парты и кладёшь на колени. На нём режешь бутерброд. В глаза бросаются руки – почерневшие, обломанные кромки ногтей, царапины, ссадины, грязь.

Нож острый, армейский нож, никогда не тупится. Как сквозь тёплое масло проходит он через хлеб, через сало, снова через хлеб. Рука дрожит и двигается неуверенно.

Гранаты влетают в класс. Взрывы один за другим. Крики. Вбегаем туда. Я стреляю в заросшее бородою лицо.

Очки сидит на полу и держит руки на животе. Сквозь пальцы рук видны кишки. Очки мёртв.

Далеко впереди взрыв, и Крот, Зёма и кто-то ещё падают как мешки с сахаром.

Кореец поднимает труп и выбрасывает его в окно.

Я подвигаюсь к Кабану и протягиваю ему бутерброд с салом. Кабан смотрит на меня отсутствующим взглядом, берёт бутерброд и начинает есть. Я присаживаюсь рядом и кусаю хлеб. Со скоростью пули...

В каску Жижи что-то ударяется со страшной силой, из затылка – фонтанчик, Жижа падает.

... со скоростью снайперской пули проносится мысль о бессмысленности ресторанов, разнообразных закусок и тому подобной шелухе. Черный хлеб с салом – и зачем что-то ещё? Всё остальное – излишество. А запивать я и Кабан будем водкой, конечно. Вот она, в зелёной фляжке.

Кабан на сцене в актовом зале за пианино. Что-то играет. Встаёт, кланяется, аплодисменты.

Кабан больше никогда не будет играть на пианино. Устроится на работу через общество глухих, будет жить на свою пенсию с матерью. Навряд ли женится. Хотя, кто его знает, как оно у глухонемых. Я даю Кабану приложиться к фляжке с водкой.

«Зачем мы здесь?» – праздный вопрос.

Митрич, Глина и, наверное, кто-то еще сбрасывают со второго этажа трупы.

У Туза вся голова обмотана красным уже бинтом. Туз сопьётся и захлебнётся собственной блевотой у себя дома. Пару месяцев будет в запое. После возвращения домой начнёт пить.

Праздный вопрос. Бесчисленное множество праздных вопросов, которыми мы мучаемся с сознательного возраста и до смерти: о смысле жизни, о любви, о призвании. Поистине, вопросы, начинающиеся с «зачем», – от лукавого. Вопросы эти суть в лучшем случае двери, ведущие в тупик, а как правило – в нескончаемые лабиринты мучений. Поистине, думать вредно. Во всяком случае, о многих вещах.

Каска сидит на земле и плачет, обхватив нелепо стриженную голову грязными, как и у меня, руками.

Стена школы изъедена пулями.

Правый край школы обрушился – туда стрелял танк. Оттуда стрелял гранатомёт.

Здесь мы курим только крепкие сигареты. Максфлейвор. Я прикуриваю сигарету и даю её Кабану. Вот и пообедали. Теперь будем прощаться. Кабан сядет в санитарную машину, будет сидеть среди калек, раненных и мёртвых. А мы, пока ещё живые, едем на Буки.

Мне жаль Кабана, хочется что-то дать ему на прощание. Я кладу ему в нагрудный карман пачку сигарет и спички – пригодится в госпитале.

Через три месяца я вернусь домой. На прежнее место работы я не пойду. Я не женюсь. Мне будет хотеться бежать от праздных женских душ. Я буду думать о них как о неразумных животных, вроде птиц – беспрестанно щебечуших, летающих с места на место.

У меня не будет друзей кроме тех, с кем меня соединила война. Дважды в год мы будем собираться с ними и пить. Всегда я буду приносить с собой двойной бутерброд – черный хлеб и сало – завернутый в газету и полиэтиленовый пакетик. Я буду писать стихи: угловатые, простые, понятные лишь тем, кто был «там». Я куплю подержанную машину и буду зарабатывать извозом. Однажды ночью я пойду в гараж, заведу машину, чтобы согреть воздух, сяду за руль, выпью водки, возьму блокнот, начну писать стихотворение. Теплеющий воздух разморит меня, и я засну в машине, в закрытом гараже.

А пока я вижу, как отъезжают от школы две санитарных машины. Скоро мы поедем на Буки, где я наконец-то смогу вдоволь поспать.