Веревка. Эпизод 2

Сквозь стиснутые зубы.. сильно сжимая пальцами челюсть, вливал воду, не обращая внимания на отчаянные крики, вливал стакан за стаканом, ибо через пару минут все оказывалось на полу, и приходилось повторять процедуру
К обеду утихла.. кричать перестала, неразборчивое бормотание, стоны – не более, а он все пытался понять на каком языке она говорит, какому богу молится – он почему-то был уверен что это молитва, безумная молитва обезумевшего существа, которое невозможно страдало, а он впадал в отчаяние от собственного бессилия и невозможности помочь
Чем помочь, как помочь? Не знает он кто она, не понимает, что случилось, лишь обрывки информации из газет и скупой набор медицинских познаний! Свои выводы он мог делать только на столь ненадежных основах. Вторые сутки почти без сна – иногда ему казалось, что он уже спит, и все это – девушка с переломанными пальцами, ее частые приступы безумия, ее страшная попытка убить себя – не более чем кошмар, и надо только проснуться, и снова он будет в уединении своего надежного дома, вдалеке от людских горестей, один среди многовековых лесов, только он и его верный пес.
Последние два часа перед рассветом были неспокойными. Его невольную гостью, в охватившем ее забвении, вдруг стала бить сильная дрожь, ладони ее леденили, носки из плотной колючей шерсти, которые он надел ей на ноги, слетели, она лежала в одной насквозь почему-то мокрой рубахе и, видимо, совершенно окоченела, пока он спал. Он заставил себя встать, спустился и подбросил в печь угля. За ночь дом остыл, он и сам озяб пока ходил в кладовую за старым пледом из верблюжьей шерсти. Вернувшись в спальню, он замотал содрогающееся тело в колючую материю, обхватил получившийся сверток и так и заснул снова – полусидя, откинувшись на щербатую спинку кровати, с неспокойной соседкой в объятьях. А вновь проснулся он от слабой ноющей боли в предплечье – девушка спала, уткнувшись носом в его плечо, а руками цепко схватилась за него, как обезьянка за ветку. И в этот момент вдруг охватило его такое горящее чувство вины, за те невольные побои на кухне, за проявившийся синяк на ее левой скуле, за беспомощность свою и грубые попытки обезопасить ее от самой себя. И он начал гладить ее по спутанным влажным волосам, сначала молча и как-то робко, боясь потревожить, а потом совсем забылся, целуя ее в макушку и бормоча что-то ему самому не понятное, успокаивающее – что все пройдет, все заживет, все будет хорошо. И непонятно было, кого он успокаивал – ее или себя.