Печка и истопник

       Печка и истопник.

       Истопник был средних лет, высоким худощавым мужчиной, с длинными жилистыми руками, заканчивавшимися большими ладонями. Он не спеша вошел в комнату, где стояла печка, окинул ее опытным взглядом, улыбнулся одними глазами, положил свои инструменты на пол рядом с ней и с комфортом уселся в глубокое полузасохшее кресло, что стояло напротив нее.
       Долго смотрел на нее бесстыжим, оценивающим взглядом, отмечая про себя ходу осмотра самые мелкие ее изъяны. Их было совсем немного. Они нисколько не вызывали чувства жалости и сострадания, напротив - они придавали ей шарма.
       Этот самый шарм должен быть каждой печки. Потому как печка без шарма -это вроде как уже и не печка. Смотришь бывало на печку- и кособокая она и закопченная, но вот заслонка у нее красивая, с интересной чугунной загогулиной. И столько в ней шарма от этой самой загогулины, что сразу хочется ее в деле испытать.
       Вот и в данной, конкретной печке шарма было- хоть отбавляй. Она была высокой и стройной, с головы до ног украшенной изразцами цвета ранней весны. Этот зелено-голубой цвет хоть и наполнял ее холодной неприступностью, но при этом совсем ее не портил, и что не мало важно - не капельки ее не полнил. Истопнику, глядя на нее, захотелось поскорее разрушить эту совсем неуместную во взаимоотношениях между истопником и печкой неприступность.
       Недолго думая, он взял в руки кочергу и сделал шаг навстречу печке. Она вздрогнула, потому что знала, что сейчас произойдет. С ней это уже проделывали другие истопники, причем не один раз, и пора бы ей уже к этому привыкнуть, но после долгого летнего перерыва для нее все было – как в первый раз. Она хотела было попятиться, закрыться, забиться в угол, но не смогла. Стояла как вкопанная и дрожала мелкой, предательской дрожью. Истопник, не обращая ни малейшего внимания на Печкины переживания, открыл заслонку, и неспешными отточенными движениями стал выгребать из ее истосковавшегося по теплу нутра прах, шлак, и ужас.
       Через пару минут, после начала операции Печка уже не дрожала. Полностью доверившись истопнику, расслабилась, дышала ровно и глубоко, только изредка вздрагивала, когда кочерга проникала в самые потаенные ее закоулки.
       Закончив с этим грязным делом, истопник отряхнул Печкин прах с рук своих и приступил к главному, ради чего он собственно и пришел. Истопник был творцом огня, и процесс сотворения приносил ему ни с чем несравнимое удовольствие. Ему нравилось, что начинать нужно с малого – сделать, небольшую подложку из мятой газеты, бережно засыпать ее сверку тоненькими, немощными на вид, но с большим потенциалом, щепочками и лишь после этого чиркнув спичкой о шероховатую поверхность спичечного коробка, сотворить огонь. На этот раз спичка загорелась со второго раза. Новорожденный огонь набирал силу и мощь за считанные секунды, в скорости взросления ему не было равных на этой земле. Как джин выпущенный из бутылки огонь мгновенно заполнил собою тесное, закопченное печкино нутро, сразу сделав его светлым и радостным. Пахнуло горьким дымом. Горечь эта была не из тех, фасованно-фасонных, что продаются в аптечных бутылках. Горечь была благородная и благодарная, за предоставленную ей возможность проявить себя во всю, имеющуюся у нее ширь.
       Истопник внимательно следил за развитием событий, чтобы не пропустить момент основного кормления ненасытного огня. Сухие, твердые чурбачки лежали на полу, абсолютно безучастные, готовые к жертвоприношению. Подложка догорала, момент настал, печник до отказа набил чурбачками топку, закрыл заслонку и снова присел на насиженное место. Он любовался печкой. Она расцветала у него на глазах, как женщина мгновенно расцветает от комплиментов. Горячая, в нежном мареве, слегка размывшем ее изразцовые цветочки, она громко и довольно пела. Истопник был очень доволен проделанной работой. Он любил эту печку, любил свою работу, он очень любил жизнь, и это было главным.