Армия разбита

       - Куда ты прешь, оглоблей тебя по хребтине! - Прокуренный голос бригадира, пере-шедший в вопль, взмыл над полевым станом, заглушив рев "фордзона-путиловца" и скрежет железной бочки, которую он подмял ребристым железным колесом.
       - Стой, кобель некастрированный, пока я тебе ребра не пересчитал! Стой, кому говорю!
Ерофеич - старший и по должности, и по годам в полеводческой бригаде № 3 колхоза "Власть Советов" – силился на ходу запрыгнуть на трактор и стащить с него Семку Бастрюкова. Но тот уже сам, с испугу заглушив движок так, что "фордзон" паралитиком задергался на месте, сиганул с него. Споткнувшись, встал на раскорячку и тут же принял вертикальное положение, благодаря Ерофеичу-бригадиру, который изловчился перепоясать Семку кнутом.
       - Я тебя еще не так разделаю, - старик вцепился одной рукой в ворот фуфайки под-ростка, а другой потрясал кнуто¬вищем. - Глянь, как ты бочку изуродовал! Как я ее теперь на мэтэс сдам, черт безглазый.
       Семен из-под опущенных век видел, что бочке из-под солярки действительно доста-лось: в ее вогнутом боку зияла рваная дыра. И надо же ей было оказаться на пути "форд-зона"! Другие целехоньки стоят, а эта вроде специально под колеса улеглась. А как все хорошо начиналось… Анюта, кухаркина помощница, видела, как он сел на трактор и вроде бы не глядя на нее несколько раз объехал вокруг полевого стана. Прируливая с каждым витком поближе к дымящейся печке кашеваров, напоследок, для форсу и показа своего мастерства, он, Семка, лихо сделал вираж, закручивая трактор волчком, но не рассчитал и располосовал эту дурацкую бочку.
       Все это кувыркалось в голове Бастрюкова вперемешку со словами раскипятившегося бригадира. Подручный трак¬ториста, а попросту смазчик и гонец - куда пошлют, уставившись на пучок полыни, пробивавшейся сквозь оттаявшую землю, тупо улавливал, что трудодней ему не видать. Что он, Ерофеич, доложит о Семкиных художествах его матери, чтобы она проучила сына-лоботряса.
       Последняя фраза обидела подростка. Он уже собрался возразить бригадиру и сказать, что работает не хуже мужиков, что ушли на фронт, но осекся. Замолчал и Ерофеич. Из-за березового лесочка вынырнул мотоцикл и, стрельнув движком, направился к ним. Бригадир что-то пробормотал, из чего Семен лишь разобрал: "Принесла нелегкая".
       Ездок тем временем откинул подножку у своего коня, сделав пару шагов и вроде не замечая никого, тяжелым взглядом обвел полевой стан. На какое-то время внимание было сосредоточено на покореженной бочке, а затем два буравящих глаза впились в Ерофеича.
       - Кто? - вопрос сквозь едва приоткрывшиеся губы бы, обращен к бригадиру.
       Тот почему-то по-армейски вытянулся в струнку и с нескрываемым страхом уставился на приехавшего молодого мужчину в фуражке и в форме сотрудника НКВД, в шинели, застегнутой лишь на верхнюю пуговицу, отчего она лежала на плечах спрашивающего на манер кавказской бурки.
       - Кто? - повторный вопрос на этот раз пробился сквозь губы как рычание.
       - Да вот, мальчонка, - виски Ерофеича покрылись испариной, - хотел трактор за зем-лянки отогнать, да зацепил ненароком бочку. Да вы не волнуйтесь, мы ее отремонтируем.
       Уполномоченный НКВД, не обращая внимания на слова бригадира, поднял руку на уровне груди и, как пистолетом ткнул пальцем в сторону Семки.
       - Ты?
       Дыхание сперло у Бастрюкова, и он, лишь подтверждая, мелко затряс головой, как загипнотизированный, глядя на палец старшего лейтенанта.
Ткнув им в сторону подростка еще раз, энкэвэдэшник сказал, как вырубил:
       - Сегодня в девятнадцать ноль-ноль. В моем кабинете в политотделе МТС. - И к Ерофеичу: - Пойдемте, гражданин Иголин, доложите, как у вас идет посевная.

       ...До вечера Семен Бастрюков отработал в каком-то полузабытьи, в обед лишь поко-вырялся в тарелке с пшенным супом и вылез из-за артельного стола, хотя до этого проис-шествия не прочь был попросить добавку. От предстоящей встречи с уполномоченным НКВД в животе было и без еды тяжело, что-то там жгло и сосало, и сердце отчего-то сжималось, как воробышек в руке. Хотя Семка и взбадривал себя тем, что приезжавший на полевой стан старший лейтенант - это его односельчанин Пашка Криворотов, который учился в одном классе со старшим Семкиным братом. После школы братуха пошел учиться на тракториста (теперь танкистом воюет), а Пашка стал комсомольским вожаком их колхоза и завклубом. Потом он попал в райком комсомола, а оттуда, сказывали, послали его на какие-то курсы, и появился он в селе перед войной уже не Пашкой и не Павликом (как звали его комсомолята-сверстники), а товарищем лейтенантом или Павлом Федотовичем - смотря для кого, где и как. И внешне Криворотов изменился. Теперь он если и улыбался, то лишь уголками губ. И перестал размахивать при ходьбе руками, а обрел медленную походку, многозначительные движения. И, видимо, кому-то подражая, носил шинель, накинув на плечи и не вдевая руки в рукава. Все панибратства сельчан он пресек сразу: да и таких, кто лез в друзья, было мало. НКВД не знал ни родных, ни друзей, и поэтому даже старики-родители Павла побаивались своего (и в то же время чужого) серьезного сына.
       Семке повезло: полуторка привезла семена пшеницы, а назад подбросила его до ма-шинно-тракторной станции. И в кабинете у Криворотова он появился даже раньше, чем его вызывали. Отложив в сторону какие-то бумаги, старший лейтенант, сидящий все так же в полунакинутой шинели, положил перед собой чистые листки и сурово стал смотреть на подростка, стоящего у двери с фуражкой в руке.
       Выждав паузу, сидящий за столом, также в упор разглядывая Семена, наконец, про-молвил:
       - Фамилия, имя, отчество, год рождения?
       - Да вы же меня знаете, Павел Федотович, - Бастрюков натянуто улыбнулся, собираясь докончить фразу рассказом о брате.
       Грозный окрик смял его, пытающееся казаться благодушным, лицо, как лист бумаги.
       - Я тебе не Павел Федотович, а гражданин старший лейтенант НКВД! Ты что, в цирк пришел?! Быстро - фамилия, имя, отчество, год рождения?
       Точно так же Семка доложил, где родился, кто родители и родня и чем они сейчас, в войну, занимаются.
       - А теперь, - голос звучал по-прежнему зловеще требовательно, - рассказывай, кто тебе поручил испортить бочки из-под солярки?
       - Никто не поручал! - и для пущей убедительности Бастрюков добавил: - Честное слово!
       - Ты это брось! Мы все видим и все знаем. Кто в понедельник у вас за ужином, когда Клава Мелехова читала в газете вслух сводку с фронта, восхваляя фашистов, сказал: "Ох, и прут на нас немцы...".
       - Не знаю, - подросток затряс головой. - Меня там не было. Я Антонине Ивановне помогал трактор ремонтировать.
       - Ну да ладно, к этому мы еще вернемся. Так кто тебе задание дал? Ерофеич?! А мо-жет, кто из МТС?
       - Да никто мне ничего не говорил, - Семка чуть не плакал, чувствуя, что Криворотов затягивает его в водоворот, какие бывают весной при большой воде на их речке. - Я сам сел и поехал, а она под колесо попала...
       - Значит, сам, - ручка что-то начала строчить на бумаге. - А кто еще с тобой в банде вредителей?
       - В какой банде?! - Бастрюков не заметил, как невольно перешел от испуга на крик. - Никого со мной не было! Я сам наехал на нее!
       - Это ты в городе следователю расскажешь. Комсомолец?
       - Да, - липкий пот заструился по спине подростка.
       - Считай, что уже исключен! Оружие есть?
       - Нет! - Семен чуть не плакал. Но в то же время ему померещилось, что в глазах старшего лейтенанта НКВД на долю секунды промелькнула смешинка и даже жалость к нему, Семке. Тем более что следующий вопрос был о том, что пишет брат с фронта.
       - Воюет, товарищ старший лейтенант. Медаль получил, - подросток попытался улыбнуться приветливо, как бывает, когда мирятся. Но вновь "лист бумаги" был скомкан грозным окриком, где каждое слово чеканилось:
       - Я тебе не товарищ! Ты знаешь, в чем ты обвиняешься?!
       Семка уже не мог сдержать слезы, которые медленно поползли по щекам.
       - Бочку раздавил, - наконец выдохнул он, чтобы не разреветься.
       - Нет, - легко отделаться хочешь! Ты танковый экипаж, где твой брат, убил!
       - К-к-а-а-к! - Бастрюков плакал, не стесняясь, попеременно вытирая рукавом фуфайки то глаза, то нос. - Как убил?!
       - А очень просто! Эти пустые бочки Ерофеич должен вернуть в МТС. Оттуда их отвезут для заливки солярки на нефтебазу. Часть этих бочек должна пойти на фронт. В том числе и та, что ты по вражескому заданию (молчать!!!) раздавил. Так как бочки нет, то танк твоего брата был заправлен не полностью. Во время боя он остановился и был подбит. Все погибли...
       Рыдания уже колотили подростка, но уполномоченный НКВД, не обращая внимания, чеканил, как приговор.
       - Значит, танка нет. В нашей наступательной линии образовалась брешь. Сквозь нее просочились вражеские танки и пехота. Они вышли в тыл нашей армии и, несмотря на ее героическое сопротивление, благодаря твоей диверсии, разбили ее. А это, между прочим, пахнет расстрелом. Бригада ваша за потворство врагу народа, то есть тебе, и разгром ар-мии пойдет в Сибирь! А сейчас вот здесь распишись по поводу своих показаний. Пока что я тебя отпускаю. Буду думать, что с тобой сделать. Если кто станет интересоваться, о чем мы говорили, или заметишь подозрительное что, а возможно, и вредительство, доложишь при встрече мне. Иди и помни: мы - всюду.
       ...Как Семка вышел из конторы политотдела - он не по¬мнил, как ни старался потом восстановить все в памяти. Одно лишь всплывало: пришел он в себя далеко в степи, за селом. В противоположной стороне от бригады. С мокрой левой штаниной и хлюпающим носом.