И имя его кровавой звездой сияло на небосклоне люд

И имя его кровавой звездой сияло на небосклоне людской славы, и годы проносившиеся над миром не умаляли, а лишь распаляли, разжигали этот яростный багряный свет.

Его армии огнем и смертью прошли от моря и до моря, от одного края мира до другого. Гордые цари, надменные императоры склоняли перед ним свои колени. Кто живым, а кто и на смертной плахе. Их жены и дочери, прекрасные и трепетные, обнаженными танцевали перед ним на площади под палящими лучами солнца и при свете дымных костров, на которых он сжигал их мужей, сыновей и братьев. А женщины танцевали, и когда их касался его холодный и бесстрастный взор, они забывали о погибших родичах и павших королевствах. В них рождался страх за свою жизнь. И они, забыв о стыде и чести, танцевали так, что его воины выли от восторга и желания. Но его глаза оставались холодны, как два куска льда, и были столь же ясны и в битве, и на пиру, и на любовном ложе.

И вот наступил день, когда он, сидя на своем черном, как ночь, жеребце, вскакал на высокий утес и остановился там. Гоплиты, безмолвными тенями подошедшие к нему, услышали его речь:

- Я покорил всю землю. Небо и боги покровительствуют и помогают мне. Я могу все! Могу казнить и миловать, убивать и дарить жизнь. В обозе моей армии все золото мира, но я сплю, как последний солдат, на земле, подложив под голову кулак. Ты видишь, великий океан, я - всемогущ здесь, на земле. И я могу сжечь ее до тла, развеять пеплом...но зачем? Для чего?!
Я завоевал этот мир. Я сражался в первых рядах своей армии, как простой солдат. Проливал кровь, убивал, рубился, впадал в неистовство. И жил. Жил всей, полной грудью. У меня была цель, и я рвался к ней, не щадя ни себя, никого другого. Меня не прозвали ни Кровавым, ни Ужасным, но одно мое имя заставляет трепетать сердца храбрейших из храбрых! Я достиг своей цели - эта земля моя! Этот мир - мой, я здесь хозяин! Но что за этим? Что?

Но океан остался безмолвен. Все так же серыми валами катились пенные волны, а ветер, развевая его волосы, плащ и гриву коня, пел свою вечную и тоскливую песнь. Он обернулся и посмотрел на своего верного телохранителя:

- Ну что, Тигрис, может быть, ты скажешь,что мне делать?

Гоплит помолчал, глядя ему в глаза, а потом ответил:

- Я не мудрец повелитель, я солдат. Я не умею складно говорить. Мой язык не так послушен мне, как мой меч. Я видел с тобой много битв, и все они были радостными, как встреча с женщиной. И я всегда знал, чем тебе помочь, если тебе нужна была помощь. Но сейчас - не знаю. Прости, повелитель, - и телохранитель склонил голову.

- А ты поседел, Тигрис, - вдруг сказал он.

- Да, мой повелитель. Двадцать лет прошло со дня нашей встречи.

- Так много?

- Да, повелитель. Ты был тогда безусым юнцом, но в отличие от многих сам верил в то, что говорил. И именно поэтому я пошел тогда с тобой.

- Да, Тигрис, тогда у меня была цель. Была. - он вновь повернулся к океану: - Смотри, Тигрис - парус!

Гоплит поднял голову и привстал на стременах:

- Это Громал.

- Да, Тигрис.

Очень скоро красивый боевой корабль, на форштевне которого скалилась драконья пасть, закачался на волнах у берега. Не дожидаясь лодки, Громал спрыгнул в воду и бросился к нему.

Он стоял на берегу, а конь, черный как ночь, стоял рядом, положив голову на плечо. С другой стороны высился Тигрис, и рука его лежала на рукояти меча, а серые глаза внимательно смотрели на Громала.

- Мой повелитель! - гордый мореплаватель упал на одно колено и склонил голову: - Ты был прав. Там, за океаном, есть другая земля. Прекрасная и плодородная. И живут там дикие племена - ты легко покоришь их с десятком твоих солдат!

И сказав это, Громал замолчал, ожидая ответа.
Притихли все. Вся армия молчала, ожидая его слова. Скажет "Война!", и через восемь недель корабли, согнанные изо всех портов мира, понесут его армады к другой земле. Скажет "Мир!", и они поделят добытое в боях и разъедутся по своим краям. Жалко будет уходить от такого вождя, но и то сказать: куда еще-то, хватит.
А он молчал...

- Повелитель... - Громал поднял голову.

- Ты помнишь, Громал, тот день, когда мы встретились.

- Да, повелитель, - мореход поднялся: - Это был день моей казни. Ты выкупил меня, мою команду и корабль, заплатив золотом по весу.

Он кивнул...

Тогда был жаркий, душный и пыльный день. Он и десять его верных гоплитов вошли в Тегазу под видом простых крестьян, неся оружие под одеждой. Ленивая охрана не удосужилась даже обыскать их, хотя все в городе знали о приближении его армады. Отцы города считали стены Тегазы неприступными и, может быть, имели на то право.

Шумная, гомонливая толпа вынесла их на городскую площадь. Судейский, краснея от натуги, прекрикивал людской гомон, зачитывая приговор. Но, похоже, того, кого приговаривали это ни чуть не волновало. Его глаза, привыкшие к соленому ветру, поверх городских стен смотрели на море, где качался на волнах крепкий и стремительный корабль с драконом на форштевне.

- Желает ли кто-нибудь заплатить выкуп за Громала Черного пирата девяти морей? - проорал судейский.

- Такого прозвища зря не дают, - сказал он и вспрыгнул на помост.

- Я плачу за него золотом по весу, - крикнул он, без труда перекричав толпу.

- Кто ты такой?! - возмутился, сидевший под шелковым навесом, шах.

Он назвался тогда приказчиком богатого карвана, везущего из-за Великой пустыни пряности. Как же у шаха разгорелись его свиные глазки!

- Он не продается один. Он вместе с командой.

- Я плачу...

- И с кораблем, - задыхаясь от жадности, прохрипел шах.

- Я плачу...

И он заплатил. Благо, что караван действительно существовал. И что с того, что вместо пряностей он вез смерть? Он заплатил тогда шаху, его же, шахским золотом омытым в шахской крови. А шах смотрел на все это мертвыми глазами потому, что глаза не живут на мертвой голове, а голова не может быть живой без тела. Той же ночью он со своими людьми перебил охрану у ворот и впустил свою армию в город.

Славно тогда горела Тегаза, красиво, особенно если смотришь с моря. Но он не смотрел на горящий город. Он стоял на носу "Боевого дракона", и корабль, невидимый в ночи как призрак, нес его к Линортис, городу-крепости, чьими стенами были сами горы...

- Повелитель... - осторожно сказал мореход.

- Да, я знаю, Громал, твои люди устали с дороги. Да и ты сам промок и, наверное, голоден. Тигрис, проследи, - приказал он: - Идем в шатер.

- Ты ничуть не изменился, - улыбнулся Громал, увидев в шатре грубую солдатскую постель, оружие, доспех и наскоро сложенный очаг: - А ведь почти десять лет минуло с того дня.

- Много лет прошло, Громал, много. Ты ешь.

Мореход уселся на болошую шкуру и, выудив из котла кусок вареной конины, принялся есть, отрезая куски длинным, скорее похожим на меч, ножом.

- Изголодался в плавании, а?

- Да уж. Семь месяцев без женской ласки - жестокое испытание.

Тигрис без слов понял волю своего повелителя, и через минуту десять самых красивых наложниц и рабынь стояли в шатре, дрожа больше от страха, чем от холода. Громал горящими глазами пожирал стыдливо прикрываемые прелести, а потом выдохнул, указав ножом на одну:

- Ты!

Наложница вздрогнула словно от удара, а потом опустилась на жесткую постель, доски которой были прикрыты лишь тонким плащом.

А он вышел из шатра и задумчиво посмотрел на угрюмый океан, страстно желая, чтобы промозглый, пронизывающий ветер охдадил пылающий лоб и унес прочь воспоминания, от которых сердце каждый раз рвалось на куски...

Айгрол, Айгрол. Она была красива и прекрасна, как булатный клинок. Красива смертоносной красотой черной пантеры Скалистых Островов. И была так же опасна.

Истинная дочь императора она, когда умер отец, сумела удержать власть в своих руках и стала первой императрицей. И была не самым плохим правителем. В Орлиное Гнездо, ее родовой замок они вошли вдвоем с Тигрисом...

Встретил он ее случайно. В тот день она решила проехать по городу. И они с Тигрисом как-то оказались ближе всех к цепочке хмурых солдат, стоявших вдоль улицы в два ряда. А между ними ехала она - Айгрол. Ее темно-карие глаза скользнули по нему, не замечая... вернулись, задержались на миг, а потом грациозный конь унес ее дальше, а он к своему стыду почувствовал, что краснеет...Тигрис не стал его отговаривать, и той же ночью он забрался по отвесной стене ее замка и постучал в окно.

Ох, и высокой же была ее башня и холодной и омерзительной вода во рву, в который он рухнул, когда Айгрол, рассмеявшись, столкнула его. И он не был в обиде или в ярости. Потому, что впервые встретил силу, равную себе.

Меня не выбирают. Я выбираю сама. Так сказала она.

Он на всю жизнь запомнил ее взгляд, когда она, забрызганная своей и чужой кровью, стояла перед ним, гордо вскинув голову и пятеро мужчин удерживали ее. Его тоже жестоко поранили в той битве: кирасу, смятую чудовищным ударом, пришлось снять, правая рука висела на перевязи, и стоял он лишь благодаря Тигрису, поддерживавшему его за локоть. А он стоял и смотрел в ее глаза, и сами собой в памяти всплывали дни, которые они проводили вместе. Они вдвоем уносились на лошадях в уединенные долины, где, рождая радугу, с отвесных скал летели вниз водопады, а трава была мягка, как ковер, а сам ее запах пьянил голову не хуже вина. Он жил лишь ею одной, своей Айгрол. И для него не существовали вовсе ни его армия, ни полмира, лежавшие по его вине в руинах, ни уговоры Тигриса, твердившего об огромном риске. Его волновал лишь грудной смех Айгрол, когда прекрасная и обнаженная стояла она под струями водопада и лукаво улыбалсь ему. Один этот смех будил в нем ранее неведомые силы, а ее нагота застваляла забыть обо всем. И любовь их была яростной, как битва, как яростна любовь хищников.

Но разум все же победил.

Темной, дождливой ночью его армия, потеряв треть людей еще до битвы, взобралась на кручу под стены Орлиного Гнезда. Они с Тигрисом положили охрану у ворот, но обоим это дорого досталось: его ранили в плечо, а Тигрис с тех пор стал беречь голову - удар секиры рассек ему шлем и череп до мозга. Солдаты Айгрол умели сражаться до последнего.

Но Орлиное Гнездо было обречено. Сама битва не заняла много времени, и только у ее башни бой кипел много дольше. Вокруг Айгрол и пяти ее телохранителей уже высились бастионы из тел его воинов, когда он, выйдя вперед, указал на нее мечом, зажатым в левой руке, предлагая поединок.

- Я согласна, - кивнула она, и голос ее глухо прозвучал под забралом шлема.

- Госпожа, ты ранена! - возразил один из воинов.

- Он тоже. Заткнись! - отрезала Айгрол и шагнула вперед...

Он победил ее, все же победил, с великим трудом. Удар его меча поверг ее на землю, но падая она сумела зацепить его ногу.

И вот сейчас она без лат, в одном исподнем, стояла перед ним, перед своим победителм, но почему-то он не чувствовал победы.

- Отпустите ее, - приказал он: - Нет, Тигрис. Так надо, - сказал он запротестовавшему гоплиту.

Он отбросил меч и, сильно хромая, вплотную подошел к ней. Тихо прошелестел вытаскиваемый из ножен кинжал. Перехватив оружие за клинок, он протянул его Айгрол:

- Держи. У тебя еть выбор.

- Повелитель! - подался вперед Тигрис.

- Тише, Тигрис, - остановил он верного телохранителя: - Не мешай ей думать.

И она сделала выбор. Бритвенно острое лезвие семи вершков длинной вошло в сердце по рукоять. Она предпочла смерть унижению. Она, одна из сотен прекраснейших женщин полюбившая его, убила себя, хотя столь же легко могла вонзить кинжал и в его грудь. Умирая, она ничего не сказала, только до последнего мига, когда последняя капля жизни утекла из ее глаз, она неотрывно смотрела на него. И уже не было в ее глазах ярости и ненависти, и сама она не лежала на его руках посреди горящей крепости и угрюмых мужчин, а призывно смеялась ему, стоя под кристальными потоками воды...

Он не позволил тогда разрушить Орлиное Гнездо. Он соорудил ей гробницу из неподъемных каменных блоков, и когда последний солдат его армии перешел через пропасть, он сжег мост и обрушил удобный уступ в бездну, навеки отгородив гробницу своей любви от остального мира.

С тех пор ни одна женщина не смогла зажечь в его сердце огонь любви, а в глазах пламя страсти, ибо в нем остался только пепел...

- Ты опять вспоминаешь о ней, - сказал Тигрис, неслышно возникший за спиной.

- А ты бы забыл такую?

- Нет, повелитель.

- Вот и я не могу