Дорога

Когда я была еще так мала, что на мою голову налезала панамка с большой куклы, а папин палец едва могла обхватить всеми пальчиками, я мало смотрела на небо, потому что оно было от меня слишком высоко, зато ближе к земле видела больше.
У папы не было еще машины, зато в деревне у нас были бабушки. На рейсовом автобусе от Щ...ой папа возил нас на С...ку, Иногда на нужный автобус мы не успевали, и брали тогда билеты на тот, который шёл до «М...ской больницы», что означало, что мы будем идти до деревни через лес.
Волшебным и сказочным был этот лес для меня, такой маленькой, что мне ближе были перегораживающие дорогу морщинистые и грубые корни деревьев в теплых солнечных пятнах, через которые я перелетала, поднимаемая одной папиной рукой, маленькие красные ягодки лесной земляники с блестящими боками, чуть выпуклыми около как будто вдавленных в них семечек, сосновые шишки на дорожке, которых мы с сестрой набирали целые подолы... На этой сказочной дороге было несколько наших личных указателей, означавших, что мы идем правильно, что папа знает дорогу точно и не заведет нас в глушь, где лесовики и русалки защекочут меня и сестру... Первым указателем около входа в лес были кусты прозрачно-алой и безумно красивой ягоды, которую так и хотелось сорвать. Но название, однажды прозвучавшее из маминых уст, страшило и завораживало: волчья ягода. Не ешь – волчоночком станешь, так казалось наверное... Дорожка вертелась, петляла и извивавлась, но доводила, наконец, до страшного ельника – бурелом вдоль тропинки, темень в глубине, туман, того и гляди выйдет волк за своими ягодами... Но на тропинке солнечные пятна, матово-голубые черничины, в руке букет заячьей капусты, которую я то и дело сую в рот и радостно морщусь от кислинки.
Потом тропинка делает неожиданный поворот и выводит к волшебнуму дереву – на нем нет кожи вовсе, но оно переливается всеми цветами радуги – малиновые пятна сырости, зеленоватые, желтые, красноватые – лишайники, все оттенки серого – сухие места, темные – гниль, оранжевые – труха. И оно сияет на солнце, переливается этими цветами, завораживает – страж половины дороги. Около него папа обычно устраивает привал – сажает нас с сестрой на колени и режет яблоко.
Это дерево настолько меня волновало, что будучи уже чуть более взрослой, я нарисовала его на бумаге своими разноцветными карандашами.
От дерева дорога начинала идти быстрее. И оставался лишь еще один волшебный указатель. Почти на выходе из леса, когда вот-вот за поворотом покажутся редкие сосны, сухие травинки у их шелушащихся подножий, кустарник, оборванные черничные кустики, когда ты все это уже предвкушаешь, дорога идет вдруг круто в овражек, все вокруг становится темнее, вместо нежного салатового и изумрудного, вместо нежных зеленых цветов, лес становится сине-зеленым, тени кажутся темнее, босые ноги наступают в грязь, она холодит их, и маленькие пальцы на ноге поджимаются. Тогда в этом овраге появляется старый сырой колодец – трухлявый, почти вросший в землю, с зеленоватой плесенью, мхом и лишайниками на сырых, черных, почти без фактуры дерева, бревнах... Воду из него давно не берут, она стоит у самого края, полная листвы и иголок, тёмная, как будто густая. По обычаю мы обязательно останавливаемся у колодца, глядим в его нутро и молчим. Это последний край волшебного леса, его охранник, выпускающий нас наружу.
Потом уже идет поляна, поле с ровными рядами ёлочек, потом показываются первые знакомые дома. На дорожке этой какой-то особенный мягкий песок – как вода, мелкий-мелкий, обвивает ногу, пересыпается между пальцами, щекочет. Через еще нескошенную высокую траву перед забором, которая мне чуть не по пояс, несусь к калитке. Потом топотом, отдающимся в спине, бегу по дорожке с плотной холодной землёй, по нагретой солнцем каменной плитке к зеленой двери: «Бабууушкаа!»

Детский рисунок автора