Полеты, секс и журналистика Трехликий Янус-глава3

Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я

Шесть тысяч семьсот восемьдесят седьмую зарю своей жизни я встречал, стоя в тамбуре пассажирского поезда. Небо на востоке, куда так стремительно вёз меня локомотив, слегка поро-зовело, потом подёрнулось желтизной, и вскоре весь необъятный горизонт заполыхал малиновым пожаром. Солнечные лучи золотыми стрелами пронизывали зелёную канву придорожных деревь-ев, обжигали стенки вагонов и нагло заглядывали во все окна, приглашая пассажиров включаться в зарождающийся день. Монотонный перестук колёс на рельсах располагал на размышления и создавал грустный настрой. Мягко щемило сердце и рисовались картины прошлого.
Промелькнул и исчез вдали полустанок с аккуратным домиком обходчика, высоким жу-равлём и равнодушной ко всему чёрно-белой коровой. Остался позади автопоезд. По лозунгу на головной машине нетрудно было понять, что колонна направляется на элеватор ссыпать зерно урожая 55-го года.
Я бросил взгляд на часы. Это была «Победа» - первый ручной хронометр в стране, и его подарил мне отец по случаю окончания школы. Мать, наверное, уже хлопочет у плиты, готовит завтрак для семьи и что-то напевает по привычке. Я люблю её, мою хлопотунью. Просыпаясь ино-гда от её неосторожного движения и улавливая пряные запахи еды, я испытывал необъяснимое чувство надёжности и удовлетворённо засыпал, так и не поняв причины своего минорного состоя-ния. Именно с матерью связаны все основные вехи моей короткой и не простой жизни. В детском саду побывать мне не пришлось, да и не помню, были ли такие в наше время. Но то, что вместе с мамой пришёл в школу, что от неё получил благословение на учёбу в аэроклубе и на поступление в военное училище лётчиков - это запомнилось навсегда.. И я, уже вкусивший прелестей полуво-енной лагерной бытовухи, терпеливо выслушивал её наставления, как надо вести себя в армии, словно она знала что-то такое, что мне не было известно. Главное заключалось в том, чтобы не перечить начальству и, упаси Боже, не вступать с ним в конфликт.
С Юриком мы попрощались сдержанно, по-мужски. Он уже заметно подрос и занимался в музыкальном кружке, учился игре на баяне. Родители, влюблённые в виртуозное владение гармо-нью Ивана Алексеевича, решили сделать младшего сына профессиональным музыкантом, спра-ведливо полагая, что баянист голодным никогда не останется. Вначале парень занимался с инте-ресом, но к моему отъезду взбунтовался, отстаивая своё право на свободу выбора и нормальный отдых. Потребовалось немало усилий, чтобы убедить пацана не бросать благородного и хлебного в будущем дела. Впоследствии музыка для брата станет и образом жизни и смыслом существова-ния.
Музыкальный кружок посещала и моя сестрица Машенька. Она тоже играла на баяне и даже выступала на эстраде, развлекая публику перед началом киносеансов бывшими на слуху мелодиями и развесёлыми попурри. Я тоже попробовал свои силы в игре на баяне. Но при всём желании, кроме мотива популярной в те времена песни «На крылечке твоём» из кинофильма «Свадьба с приданым», ничего выучить не смог.
Поднятые зычным голосом проводника, ребята потянулись к туалету. Надо было до при-хода поезда в Новосибирск привести себя в порядок.
Через несколько минут мы уже доедали остатки вчерашней пищи, и по команде сопрово-ждающего инструктора Сафонова укладывались, готовясь к выгрузке. Интересно, что и сам Воло-дя Сафонов решил поступать в училище вместе с нами.
Величественный, похожий на Дворец культуры, вокзал поразил своей высотой и строго-стью линий. Никогда ранее мне не приходилось видеть что-нибудь подобное.
Нас встретила перронная суета, крики ошалевших носильщиков, смех и слёзы встречаю-щих, звонкий, всё покрывающий, голос дикторши.
Закинув за плечо небольшой рюкзачок с поклажей, я стоял в строю сверстников и жадно пожирал глазами калейдоскоп нескончаемых улыбок, увешанные плакатами и объявлениями сте-ны здания и ждал новой команды. Предупреждённые перед отъездом о том, что в дальнейшем гражданская одежда нам не понадобится, мы выглядели как толпа бродяжек на фоне нарядных пассажиров. Каждый оделся в то, что поплоше - всё равно выбрасывать. Прохожие с опаской ос-матривали подозрительную толпу, с опаской обходя её стороной на всякий случай.
Сафонов куда-то исчез, но вскоре вернулся с военным в чине старшины, и мы, обозначив строй в колонну по четыре, нестройно двинулись вслед за ними.
В большом светлом помещении, куда нас привели, стояли рядами длинные, выкрашен-ные в жёлтый цвет, деревянные диваны. Чуть в стороне над широким окном висела табличка «Во-енный комендант», а за стеклом просматривалась физиономия капитана в красной фуражке. Не-высокий, кряжистый старшина, за которым мы пришли, приказал построиться и энергично прошёл-ся вдоль шеренги, с интересом рассматривая отупевшие от многодневной вагонной тряски юные лица цепким взглядом каштановых глаз. Чем-то он напоминал моего шурина Сашу, мужа моей се-стры.
- Сейчас подадут транспорт, - сказал энергичный старшина, поправляя большими паль-цами под широким офицерским ремнём форменную тужурку. - Рассаживаемся по команде и едем в Толмачёво. Там находится пункт сбора и там вы будете сдавать вступительные экзамены. Во-просы есть?
Выдержав паузу, старшина с удовлетворением ответил:
- Вопросов нет. Из зала не выходить. Можно оправиться. Р- разойдись!
Через час томительного ожидания три стареньких грузовика с накрытыми тентами не спеша отчалили от вокзала, и, покашливая моторами, неспешно двинулись в сторону реки Оби - главной водной артерии Западной Сибири. Широкую, как море, реку форсировали по новому хру-стящему мосту.
Потом зазмеилась улица небольшого чистенького городка, и вскоре, глухо постанывая, машины вползли на территорию главной штаб - квартиры знаменитого на всю страну лётного учи-лища. Так получилось, но тринадцать лет назад оно дислоцировалось в Сталинграде, а когда на-чались бои за город, было переброшено в Сибирь. Бывшее Качинское, оно было переименовано в Сибирское авиационное училище лётчиков имени Краснознамённого Сталинградского пролета-риата. По существу, мы с училищем были как бы земляками, и эта новость приободряла и вселяла в меня уверенность, что родственники не подведут.
Весь остаток дня мы потратили на обустройство. Под руководством вездесущего старши-ны по фамилии Кольчугин носили со склада кровати, тумбочки, табуреты и матрацы. Застилали постели, чистили, скребли и мыли полы, двери и окна, обживались и притирались друг к другу.
Со второго этажа отлично просматривалась самолётная стоянка с двумя длинными ря-дами зачехлённых «МИГов», а по рулёжной дорожке неторопливой хозяйской походкой с караби-ном за спиной двигался часовой в зелёной накидке. Самолёты - красавцы были настолько хороши, что дух захватывало! Не верилось, что я удостоюсь когда-то чести не только летать, но даже си-деть в кабине такого чуда.
К вечеру казарма сияла чистотой и источала порядок. Построившись, мы двинулись к солдатской столовой, низкому приземистому зданию из красного кирпича. Когда я вошёл, броси-лись в глаза длинные столы со скамейками по бокам, а в нос шибануло спёртым воздухом и спе-цифическим запахом пищи, замешанном на солдатском поту. Однако никого это не смутило. Мы смело атаковали столы, раздатчики сразу же принесли бачки с перловой кашей и тарелки с куска-ми селёдки и чёрного, и через мгновение молодыё челюсти активно заработали к явному удоволь-ствию желудков.
Из огромного, видавшего виды, помятого чайника каждому налили полную кружку горячей жидкости, чуть прислащеной и бледно-жёлтой, и мы добросовестно почаёвничали. Некоторые дохлёбывали на ходу, потому что раздалась команда:
- Встать! Выходи строиться!
…Авиация, как ни один другой род Вооружённых Сил, требовала не только физически сильных и здоровых людей, но смелых и сообразительных, а главное - влюблённых в небо. С бес-страстностью счётной машины Приёмная комиссия фильтровала через свои тенета прибывшую, и пока безликую, человеческую массу и старательно, как на прииске, выбирала из сотен тонн поро-ды крупицы драгоценного металла. Никакое влиятельное лицо в государстве не было для неё ав-торитетом, способным изменить её решение - так, по крайней мере, мне думалось в то далёкое время. Набор курсантов был строго ограничен, об этом все знали, и это взвинчивало и без того натянутые нервы.
Через день началась медицинская комиссия. Проходила она в училищном лазарете. По-луголые ребята с озабоченным видом ходили из кабинета в кабинет, ждали своей очереди и рас-сказывали небылицы, одна страшнее другой. Кто-то убеждённо врал, что в кабинете психолога имеется ложный пол, наступив на который человек неожиданно проваливался. Здесь - то его и поджидал врач, измеряя кровяное давление и пульс. А невропатолог - тот совсем зарвался: бьёт своим молотком в места, о которых стыдно и сказать.
Наслушавшись страхов, пацаны невольно ощупывали себя, прислушивались к своему ор-ганизму, пытаясь найти симптомы несуществующих болезней. Эта нервотрёпка продолжалась це-лых два дня. Главное, врачи, словно сговорившись, ничего не сообщали, и это сбивало с толку.
Мне тоже пришлось поволноваться после встречи с терапевтом. Прослушав меня и спе-реди и сзади, он буркнул своей ассистентке - моей ровеснице.
- Запишите: на уровне второго ребра прослеживаются очаги Гона…
Что это значило, я не знал, конечно, но навсегда запомнил. И только много лет спустя уз-нал, что в далёком детстве подхватил где - то туберкулёзную палочку, плачем жаловался матери на свою болезнь, был не понят, и выжил самостоятельно.
Впрочем, я и сейчас не уверен в диагнозе молодого терапевта, и очень надеюсь, что вскрытие разрешит наш полувековой спор. Подозреваю, что с русским языком у него были нелады, и вместо слова «гона» надо было написать «гонора», потому что этого добра у меня хватает. Хо-рошо, что этот вирус общенароден, к нему привыкли, как к необходимости умываться.
После медицинского обследования на предмет годности к лётной работе ряды наши су-щественно поредели. Из команды домой отправилисьсемеро. Их было искренне жаль, и я, проща-ясь, не боялся заглянуть им в глаза, как будто в чём-то чувствовал себя виновным.
Наступила пора вступительных экзаменов. За сочинение по русскому и литературе и за физику я не боялся. Слава Богу, Константин Михайлович научил меня многому. Да и Семёнчев - преподаватель физики - поднатаскал по своему предмету, будь здоров. У него была своя метода общения с учениками. В течение четверти он нещадно раздавал двойки и тройки, и чтобы зарабо-тать у него четвёрку, следовало крепко попотеть. В прошлом минёр, он вернулся с войны без пра-вого глаза и правой кисти. Поэтому одна рука у него всегда находилась в кармане. Половина лица Семёнчева была густо припорошена синими веснушками - следами от порохового заряда, а стек-лянный глаз умел бесстрастно высматривать самого изощрённого шпаргальщика. Однако его уродливости никто не замечал, покорённый властной, но не навязчивой, общительностью. Правда, его побаивались, но уважали и любили, поскольку не раз убеждались, что человек он добрый и отзывчивый. За неделю до окончания четверти физик, как правило, объявлял, что готов после уро-ков побеседовать с каждым, кто претендует на достойную для себя оценку. Обычно собиралось человек двадцать - как раз половина класса. Рассаживались за парты по одному, входил, широко улыбаясь, Семёнчев, и весело сверкая здоровым глазом, говорил:
- Ну что, граждане бездельники и примкнувшие к ним лоботрясы, к бою готовы?
Мы хором подтверждали свою способность к сражению, выкладывая из портфелей тет-ради и чернильницы, втайне надеясь на снисходительность учителя.
- Тогда поступим так, - раскрывал он классный журнал. - Кто хочет иметь три балла?
В едином порыве мы поднимали руки, и на каждом лице было явно написано, что ему не надо орден, но хотелось бы медаль.
- Отлично! - сиял Семёнчев, ловко отмечая левой рукой в классном журнале наши фами-лии. - Можете быть свободны.
Мы радостно покидали помещение, но за партами оставалось человек пять.- Я так пола-гаю, что вы претендуете на более высокую оценку, - констатировал учитель, обращаясь к остав-шимся. - И кто хочет четвёрку? Ага, ты, ты и ты… Ну, что ж, я не возражаю, идите домой. А вот с вами, приятели, - обращался он к двум - трём оставшимся, - мы побеседуем.
О чём они разговаривали, не знаю. Я никогда не оставался в классе последним и не за-махивался на высшую оценку, но предмет изучил неплохо.
Про Павку Корчагина я написал хорошо, а вот на физике произошёл конфуз со счастли-вым концом. Отвечать на билет я вышел восьмым по алфавиту. Чётко печатая шаг, как учили, я остановился перед широким столом, накрытым зелёным сукном, и громко доложил трём офице-рам, что готов дать показания по существу предъявленных мне вопросов. Отвечал я коротко и, на мой взгляд, толково, благо билет оказался лёгким. Хотя в принципе лёгких билетов не бывает. Всё зависит от того, знаешь ли ты на него ответ.
- Ну, хорошо, - прервал меня главный из тройки, потому что сидел в центре. - А теперь пощупайте этот графин, - указал он на сосуд с водой. - Как вы думаете, почему на солнечной сто-роне его бок холодный, а в тени - наоборот?
Я пощупал и растерялся, убедившись, что физик прав, но виду не показал и стал лихора-дочно фантазировать:
- Это же естественно, - снисходительно начал я, словно говорил несмышлёнышам. - Те-ла, как известно, при нагревании расширяются и приходят в движение. Следовательно, и молеку-лы воды, нагреваясь, начинают двигаться, скользят вдоль стенок графина и на противоположной стороне сталкиваются. При столкновении возникает энергия. Именно она и нагревает теневую сторону. Надеюсь, я объяснил доходчиво?
Члены комиссии дружно и надолго рассмеялись. Я скромно опустил голову и ждал, когда их оскорбительное веселье уляжется. Вытерев слёзы носовым платком, председатель, наконец, успокоился, и не переставая улыбаться, сказал:
- Молодой человек, вы большой выдумщик. Броуновское движение вам незнакомо. Но за оригинальность мы поставим вам хорошую оценку.
Только спустя несколько месяцев я узнал, что один из них повернул графин на сто во-семьдесят градусов. Шутки ради. Похохмить со скуки. И она удалась. Впрочем, этой шутке был не один десяток лет, как говорят, была она «с бородой».
В разгар вступительных экзаменов с быстротою молнии всю нашу братию облетела весть, что к нам прибыл «покупатель» из вертолётного училища. И действительно, вечером в ка-зарму пришёл приземистый упитанный майор, собрал всех в Ленинской комнате и предложил са-мое главное: гарантированный стопроцентный приём без сдачи экзаменов, лишь бы здоровье не подвело.
- Учтите, ребята, что вертолёты - принципиально новый вид авиации, он пока в стадии становления, и за ним большое будущее, - сказал майор. - Хотите стать большими людьми - запи-сывайтесь прямо сейчас, не пожалеете.
Соблазн пойти в вертолётную авиацию был, безусловно, велик. Она обещала хорошие перспективы. Сроки обучения тоже устраивали - два года, и ты лейтенант, командир вертолёта «Ми-4», с собственным экипажем. И зарплата приличная.
Поддавшись на агитацию и взвесив хлипкие шансы стать курсантом истребительного, часть абитуриентов забрала документы и передала их в руки майора. Через неделю группа чело-век в двадцать убыла в поисках счастья на Волгу. Вместе со всеми уехал и Анисимов.
Мы выстроились на широком плацу, по краям которого на стойках расположились щиты с нарисованными солдатами, выполняющими приёмы строевой подготовки.
Ярко и весело светило утреннее солнце, празднично, но лениво трепыхался на мачте авиационный голубой флаг с исходящими от центра жёлтыми лучами, надеждой светились лица ребят. По левую руку от меня стоял Миша Звягин - жгучий брюнет из Новосибирска, по правую - Володька Забегаев, а чуть поодаль Горяинов, с которым мы подружились во время совместной подготовки к экзаменам. Он сразу же понравился мне своей какой-то фанатичной целеустремлён-ностью и не по годам развитой рассудительностью.
Несмотря на запрет, в строю слышались разговоры, негромкие, но достаточно явные, чтобы создать общий фон нетерпения. Ждали высокое начальство с приговором для каждого из нас.
Наконец от административного здания училища появилась группа офицеров во главе с начальником штаба, раздалась команда «смирно», и распорядитель церемонии лихо отрапорто-вал ему, что мы построены.
- Вольно, - снисходительно разрешил начштаба, разряжая напряжённую обстановку, и вышел на середину строя. Какой-то клерк из свиты подал полковнику листы стандартной бумаги, и он, слегка откашлявшись, громко начал:
- Приказ начальника училища о зачислении ниже перечисленных абитуриентов курсанта-ми Сибирского военного авиационного училища лётчиков имени Сталинградского Краснознамён-ного пролетариата…
Мы напряглись, навострили уши и вцепились глазами в список, по которому полковник в алфавитном порядке зачитывал фамилии прошедших конкурсные испытания. И хотя каждый из нас по неформальным каналам уже знал содержание проекта приказа, было необычайно радостно осознавать, что ты - в списке избранных.
По мере объявления приказа строй расплывался в улыбках, а шум нарастал. Полковник, поздравив нас с зачислением, удалился, и нас немедленно направили в казарму для смены ци-вильной одежды на военную.
Программа обучения была рассчитана на два года. Сначала мы должны освоить самолёт «ЯК-11». В отличие от «ЯК-18-го» он обладал высокими тактико-техническими и лётными данны-ми, имел на борту вооружение и мог вести самостоятельные боевые действия. В воздухе он был великолепен и выполнял все фигуры высшего пилотажа. И только на взлёте и посадке проявлял свой строптивый характер из-за мощного гироскопического момента и способностью сваливаться в штопор при создании посадочного положения.
За второй год предполагалось не только изучить, но и освоить принципиально новый ре-активный самолёт «МиГ-15». Научиться вести на нём боевые действия.
По-моему, Туполев как-то сказал, что если самолёт красив, то и летать он будет велико-лепно. Так вот -«МиГ» был сложен, как Апполон. Обтекаемый как веретено фюзеляж с каплевид-ной кабиной наверху, стреловидные, как у ласточки, крылья, высокое хвостовое оперение, широ-кое раздвоенное сопло и не менее широкая выхлопная труба, внутри которой неясно просматри-вались лопатки турбины, - так он виделся невооружённым глазом. Но если у тебя есть хоть чуточку воображения, можно легко представить несокрушимую мощь этого Геркулеса. Ещё ни разу не при-коснувшись к нему, мы его обожали.
Приказ о зачислении в училище ещё не означал, что мы стали принадлежать Военно - Воздушным Силам. Для этого полагалось принять присягу. Однако прежде, чем приступить к этому священнодейству, требовалось пройти курс молодого бойца. Расчитан он был на три месяца, но в авиации всё делается быстро, и мы справились с задачей за две недели. Но какие недели!
Всех переодели в бывшую в употреблении армейскую одежду, выдали учебные караби-ны, и началась муштра.
Новобранцев будили ровно в шесть утра. Дневальный, за ночь уставший от одиночества, обрадованно и лихо орал, прочищая лёгкие:
- По-одъём!
После этой команды от нас требовалось одеться, обуться и через сорок пять секунд сто-ять в две шеренги в проходе между двухъярусных кроватей. И если кто-нибудь опаздывал, следо-вала команда «отбой», мы раздевались, складывали обмундирование на прикроватные табуреты, укладывались снова, и процедура повторялась. Мы зло косились на нерасторопных, готовые в слепой ярости к крайним мерам воспитания, и некоторые из них, чтобы не раздражать коллектив, с вечера договаривались с дневальными, и те будили засонь минут за пять до подъёма. Сонных, нас выводили на зарядку, и мы трусцой бежали в сторону аэродрома, где с большим наслаждени-ем справляли малую нужду. Это было великолепное зрелище: целый табун молодых жеребчиков, вытащив передние копчики, обильно поливали мочой придорожные травы.
После часовой физической нагрузки приводили себя в порядок: чистили кирзовые сапоги, зубы, брились, кому положено, умывали заспанные лица и с нетерпением ждали построения на осмотр, а потом скорым шагом следовали в столовую.
В просторном помещении свободно размещалась целая рота. Рядом с окном для выдачи пищи, названным для краткости амбразурой, висел фанерный щит с нормами солдатского пайка, но на него никто не обращал внимания, поскольку, судя по нашим желудкам, они не соответство-вали действительности. По команде «садись» мы опускались на скамейки и с нетерпением наблю-дали, как старший по столу делит «разводящим», так в армии называется половник, пищу из бач-ка. К общей зависти остальных, себя он явно не обижал.
Нельзя было похвастаться и меню. Обычно нам выдавали перловую, прозванную «шрап-нелью», кашу, пшёнку или тушёную квашеную капусту с экзотическим названием «бигус». В прида-чу каждому полагался кусок солёной селёдки сантиметров в пятнадцать, так что по моим подсчё-там за время прохождения курса я съел её не менее трёх с половиной метров.
От такой еды уже через пару часов мы ощущали нестерпимый голод, но спасала жажда. Мы пили много и часто. Не поэтому ли нам скармливали селёдку заботливые снабженцы - тылови-ки?
И чтобы как-то притупить бдительность желудков, у каждого в кармане имелся про запас «тормозок» - кусок хлеба или сухарь.
Полевые занятия проводились в четырёх километрах от военного городка. Полигон зани-мал всю пойму небольшого притока Оби. По утрам здесь подолгу висели туманы, и промозглый сырой воздух шумно врывался в лёгкие, когда после очередного штурма укреплений противника курсанты, лёжа на остывшей земле, окапывались. Здесь на практике учили нападать и оборонять-ся, умению скрытно перемещаться, использовать складки местности, размыкаться в цепь и стре-лять. Старые, обшарпанные карабины, начинённые холостыми патронами, глухо лаяли, изрыгая из стволов языки пламени. Лопались, как хлопушки, имитируя гранаты, взрывпакеты, разбрызгивая фонтаны грязи, мы ползали, вставали, бежали, падали, орали «ура», и неграмотный прохожий вполне мог подумать, что здесь и в самом деле проходят боевые действия.
Короткий перерыв, и сержант-сверхсрочник обучал нас приёмам рукопашного боя. Эта часть занятий воспринималась с большим энтузиазмом. Каждый понимал, что уметь постоять за себя - дело нужное и в жизни вполне пригодится. К сожалению, времени для самбо отводилось до безобразия мало.
За час до обеда грязные и чертовски усталые мы возвращались в родные пенаты и перед входом на территорию училища запевали строевую песню. Как сейчас помню её начало: «Путь далёк у нас с тобою, веселей, солдат, гляди! Вьётся, вьётся Знамя полковое. Командиры впере-ди». Сначала пели через пень-колоду, но к концу первой недели получалось уже складно.
Остаток дня, как всегда, проходил в оружейной комнате, где чистились карабины, а потом в классе учебного корпуса до ужина учили уставы. На титульном листе Устава караульной службы кто-то старательно написал четверостишие:
О, воин, службою живущий,
Читай Устав на сон грядущий.
И ото сна опять восстав,
Читай усиленно Устав.
Автор, естественно, неизвестен, однако не без царя в голове.
После успешной сдачи экзаменов по знанию уставов старшина Кольчугин переодевал нас в новенькое, с иголочки, обмундирование. Мы по очереди подходили к каптёрке, и каждому вру-чался комплект одежды, от портянок до шинели включительно. Настроение поднялось, ото всюду слышались шутки, работа спорилась. Ребята примеряли обновки и радовались, что трудности по-зади.
- Товарищ старшина, - обращался кто-нибудь к Кольчугину, - шапка мала.- А, ничего, Звя-гин, растянется, - улыбался в ответ Кольчугин.
- А у меня слишком большая, - жаловался Алик Стриков, аккуратист и чистюля.
- Ничего, курсант, сядет! - уверенно успокаивал старшина и озорно улыбался.
Саня Алексеев накинул на себя шинель, и его щуплая фигура утонула в её недрах. В рос-те она явно превосходила парня.
- Пустяки, - решил он, - чуть подрежем полу, и будет сидеть, как влитая. Он наклонился, отметил мелком точку отреза и взялся за большие портняжные ножницы. Не торопясь, отрезал лишние сантиметры и сделал примерку. Теперь полы шинели доставали до колен.
Веселью пацанов не было конца: ну чем не Паганель из кинофильма «Дети капитана Гранта»?
- Что ж ты, дурачок, со мной не посоветовался, - в сердцах выматерился старшина. - Куда я теперь её дену?
10 сентября 1955 года мы присягали на верность Родине. Момент незабываемый не только торжественностью обстановки, но главным образом эмоциональному настрою всех участ-ников священного ритуала.
Клятву давали персонально. Я смотрел на листок с напечатанным текстом Присяги, ниче-го не видел перед глазами и читал её наизусть.
В строй я вернулся другим человеком. Благодарная Родина в знак признательности на-кормила нас великолепным праздничным обедом.
Надо же было такому случиться, но через день как гром на голову грянула весть, что в училище прибыла группа выпускников первоначальной лётной школы.
Первоначалка по статусу считалась выше обучения в аэроклубе. И мы подозревали, что отыграются на нас. Так и случилось. По приказу высокого начальства все новенькие без каких-либо экзаменов были зачислены на первый курс. Решение окончательное и обжалованию не под-лежало.
Что будет с нами дальше, мы узнали через три дня. Начальник отдела кадров популярно разъяснил, что наша группа до весны будет заниматься изучением теории, в мае отправится в Центральный аэроклуб и продолжит полёты на «Як-18», а осенью приступит к обучению на «Як-11».
Нашему разочарованию не было предела. И дураку ясно, что нас отправляют в резерв, консервируют на целый год, и вместо обещанных двух - в училище придётся провести три года.
-Тем, кто недоволен принятым решением, - с нескрываемой усмешкой сказал кадровик, - предлагается альтернатива. Поскольку вы приняли присягу, то обязаны пройти срочную службу в качестве рядовых. Служить будете здесь же, вакансий достаточно.
Вот ведь как повернул, казуист. Все пути к отступлению обрубил, мошенник.
Училище располагало несколькими филиалами, расположенными в Алейске, Бердске, Калманке, Топчихе и других местах. В двух из них дислоцировались учебные полки, остальные использовались только для полётов в весенне - осеннем сезоне.
Волей случая в конце октября я оказался в Бердске. За исключением крупного радиоза-вода провинциальный городишко ничем от других не отличался. Впрочем, у жителей, населяющих его, была одна особенность: все они, или почти все, состояли из немцев, депортированных во время войны из Поволжья. Немцы привезли с собой свои обычаи, свой быт и культуру. Поэтому дома, сложенные из сосны и пихты, отличались добротностью, аккуратностью, фундаментальной крепостью в противовес аборигенам с их почерневшими от зависти халупами. Большая часть на-селения работала на заводе, многие обслуживали воинские подразделения, а некоторые нашли себе применение на железнодорожной станции.
Нас разместили в длинной сигарообразной казарме с тремя рядами двухъярусных крова-тей, разбили на классные отделения, назначили старших и приказали нести караульную службу.
- Подменим роту охраны на первых порах, - сказал, словно извинился, замначштаба, - ро-та охраны устала и требует отдыха.
Мы молча согласились, ну как не помочь братьям по службе. Однако нет ничего постоян-ней, чем временное: помощь затянулась на полгода. По существу, мы превратились в придаток роты и в караул ходили «через день - на ремень». От солдат нас отличали только курсантские по-гоны. Даже пайка - и то была солдатская, полуголодная.
Нужно ли говорить, что от такого харча нас тянуло на любовь? Тысячу раз права была моя мама, когда говорила, что если серёдка полна, то и края играют. К сожалению, ни края, ни концы ни какие-либо другие части наших тел потребности к противоположному полу не испытыва-ли. Любовные чувства находились в глубоком анабиозе, и только глаза, по привычке ли, или под-чиняясь врождённому инстинкту, оживлялись при виде молодой красивой девушки.
Я поражался удивительной способностью командиров и начальников придумывать для нас всевозможные занятия. У нового старшины зубы болели, если он видел, что кто-то сидит без дела.
- А ну-ка слетай, голубок, в штаб ОБАТО, найди начвеща, спроси, когда можно подойти за портянками.
- Да ведь по телефону спросить можно, - слабо возражал попавшийся.
- Верно, - соглашался старшина. - Но посыльный надёжнее.
Недалёкий деревенский парень тоже когда-то мечтал стать лётчиком, но что-то в судьбе его не заладилось, и, обозлившись, он вымещал свою злобу на наших шкурах.
- Рассялись тут, - ворчал старшина, застав группу курсантов в курилке, - строят из себя адияла.
Фраза невразумительная, на местном диалекте, но мы её прекрасно понимали: « расся-лись» - значит, расселись, «адияла» - это идеала.
И сейчас, и тогда трудно было определить, почему старшина относился к нам с подчёрк-нутой заносчивостью. Единственным объяснением, пожалуй, являлась жгучая зависть.
Но и мы не оставались в долгу перед инквизитором, гадили ему, как могли. Дело дошло до того, что однажды, когда в хороший мороз он выгнал нас на зарядку в нательных рубашках, кто-то зафитилил в его сторону кусок кирпича. Жаль только, что промазал, дурачок.
Наступили настоящие сибирские холода. Кипенно - белый снег толстым слоем покрыл промёрзшую землю, крыши домов и построек - всё, что охватывал человеческий глаз, и свирепые вьюги надували трёхметровые сугробы в совершенно неожиданных местах - точки приложения наших сил.
Мы продолжали подменять солдат роты охраны, а они, явно довольные, посмеивались и потирали руки.
Однообразная монотонная жизнь угнетала, давила и превращала в бессловесную скоти-ну. Я совершенно перестал интересоваться литературой и с ужасом чувствовал, как день ото дня тупею.
Не в лучшем положении находились и мои приятели. Ходил, как в воду опущенный, Гена Чирков, слонялся по казарме, отыскивая пятый угол, Лёшка Захаров, и даже неугомонный Варнов-ский - признанный конструктор ракет и макетов реактивных самолётов - забросил своё занятие, предпочитая валяться на кровати.
Нести караульную службу становилось всё труднее. Главным нашим врагом был холод. От жёстких пятидесятиградусных морозов не спасали ни тулупы одетые поверх шинелей, ни шер-стяные маски ни валенки. Зачастую часовые уже через два часа возвращались с постов с сильны-ми обморожениями.
Под охраной находился аэродром и многочисленные склады, самым ненавистным из ко-торых считалось полузарытое в землю здание, в котором хранились боеприпасы. Расположено оно вдали от жилых помещений, и шагать до него не менее получаса. Укрытое в лесу от посторон-него глаза и огороженное колючей проволокой, оно напоминало гарнизонную гауптвахту, с той лишь разницей, что здесь не было ни души. Ни сидеть, ни стоять на месте на посту не разреша-лось - заснешь и замёрзнешь ни за понюх табаку.
Во время движения сухой промёрзший снег громко скрипел под ногами, иногда раздавал-ся треск деревьев, а откуда - то издали доносились долгие тоскливые завывания собак. Жуткие, тревожные и незабываемые ночи. Чтобы не замёрзнуть, мы делали неуклюжие приседания и для профилактики каждые пятнадцать минут ожесточённо растирали неприкрытые носы и щёки. Пона-чалу я то и дело поглядывал на часы, злился, когда разводящий со сменой опаздывал, но потом рассудил, что сколько время не контролируй, события не ускорятся.
В караулке день и ночь топили «буржуйку» - печь, на которой круглые сутки стоял огром-ный, дочерна закопчённый, солдатский чайник. Согревшись, тело исходило истомой, веки налива-лись свинцом, тяжело опускались долу, но спать не полагалось, пока не отдежуришь бодрствую-щую смену. Под гнётом банального бытия выдыхался, как спирт из стакана, навеянный юностью романтизм, мы черствели душой и незаметно взрослели.
В увольнение нас пускали с неохотой. Удивительное дело, но кроме новосибирцев, недо-вольства никто не выражал. В самом деле, что можно было найти за пределами гарнизона? Дваж-ды я слонялся по городу, знакомясь с его достопримечательностями, но ничего стоящего не встре-тил. Зато впервые в жизни попробовал медовухи, приятного на вкус духмяного напитка, наподобие бражки. С непривычки слегка захмелел, но морозец быстро привёл в норму, и к ужину я уже вер-нулся домой.
По субботам и воскресеньям в клубе демонстрировались художественные фильмы. Я не пропускал ни одного.
Ближе к весне ребята решили по комсомольской линии провести вечер танцев с пригла-шением девушек из городского медучилища. Взялись за дело с энтузиазмом, и уже велись пред-варительные переговоры, однако осуществить эту идею не удалось: пришёл приказ о переброске нашей группы в Центральный аэроклуб.
Чем хороша солдатская жизнь, так это сборами. Надел сапоги, накинул шинель, подпоя-сался ремнём, закинул за плечи нехитрый вещмешок - и ты уже готов к походу.
В майские праздники каждого из нас обеспечили сухим пайком, провели инструктаж о по-рядке поведения в пути следования, назначили старших и под руководством начальника строевой подготовки полка майора Ахрямочкина проводили в далёкий и таинственный Аткарск, где ежегодно проходили сборы лучших в стране спортсменов - лётчиков.
Не буду утомлять читателя подробностями переезда, скажу только, что, сделав две пере-садки, мы благополучно и без потерь добрались до места назначения. Естественно, мы никому не были нужны, и первые два дня с утра до позднего вечера личный состав приводил заброшенные ангары в жилой вид. Каждый сам для себя набивал матрацовки и наволочки соломой, хором вы-страивали в линию кровати, выравнивали лопатами земляной пол, делали дорожки и размечали плац для общих построений. Работы хватало всем.
Местность представляла собой безбрежную равнину, изрезанную оврагами, притоками и буераками. На равнине по буеракам сплошь и рядом росли молодые дубки, клёны и липы, а края оврагов густо подёрнулись кустарником.
Вокруг провинциального аэродрома располагалось несколько деревушек, объединённых в один колхоз с овощеводческим уклоном.
Уже через неделю мы будем иметь активный контакт с сельской молодёжью, заведём романы с девушками - крестьянками и на этой почве совершать самовольные отлучки.
Пищу для нас готовили две колхозные кухарки, она заметно отличалась от солдатской, была сытной и вкусной. Но главное, её хватало, а кто хотел - получал добавку. Вскоре, как на опа-ре члены наши налились силой, окрепли и заиграли. И Вовка Шутов, великий хохмач, как-то после подъёма, потягиваясь, сказал:
- Утром встанешь - самый сон, сердце бьётся из кальсон!
Сразу же по приезду на место нового базирования майор Ахрямочкин «захватил» власть и объявил себя начальником лагеря. Впоследствии за всю жизнь в авиации я не встречал челове-ка меньше его ростом. Свою карьеру в армии он начал «сыном полка», да так и остался в её ря-дах. Майор - единственный, кто имел личную машину «Победа», безусловно гордился этим, и мне не раз приходилось видеть его за рулём, важного и недоступного. Под задницей во время езды у него всегда лежала подушка, чтобы сидеть повыше и видеть дорогу. Кто-то из ребят метко подме-тил, что вес у майора «тридцать шесть килограмм вместе с сапогами». Вот под этой кличкой он и проходил всё лето, пока мы не расстались.Между тем в лагерь прибыли молодые лётчики - инст-рукторы, работающие в Центральном аэроклубе. Нас разбили на экипажи, и судьбе захотелось, чтобы к нам определили Владимира Заикина - мастера спорта по высшему пилотажу, неоднократ-ному призёру всесоюзных соревнований. Высокий, поджарый, с тонкими чертами лица и голубыми глазами, он походил на стройную девушку. Сходство дополнялось и тем, что при улыбке на его щеках появлялись прелестные ямочки. Разговаривал он негромко, короткими фразами, но чётко и ясно, словно дрова рубил. Кроме меня в лётной группе оказались Девин, Забегаев, Мазикин и Чир-ков. Первая встреча состоялась после ужина под навесом одной из двух десятков беседок, став-шей впоследствии постоянным местом предварительной подготовки к полётам и их разборам. Ка-ждый, в том числе и Заикин, коротко рассказал о себе, и знакомство состоялось.
- Судя по лётным книжкам, - сказал в заключение Заикин, - больших проблем в полётах не будет. Прошу соблюдать дисциплину не только в воздухе. Старшиной группы назначаю…- он обвёл всех проницательным взглядом и закончил: - Забегаева. Вопросы?
Вопросов не было.
Заикин всем положительно понравился. Совсем не такой, как Зотов. Тот был - кремень мужик! У того, кроме неба и самолётов, ничего святого не существовало. Нас, курсантов, драл и в хвост, и в гриву. Поднимется из-за стола на разборе полётов, повиснет над нами могучей глыбой, сунет ручищи в карманы галифе и долго и неодобрительно смотрит на провинившего. И не дай Бог не выучить наизусть полётного задания! Не дослушав, перебьёт густым, как дёготь, басом, сплю-нет презрительно в сторону, скажет презрительно:
- Сундук!
Короткое, но ёмкое слово означало, что на завтрашние полёты не рассчитывай, и готовь-ся к чистке общественного нужника.
В аэроклубе он работал не один год, руководство знало о егогрубости, но за блестящие лётные данные закрывало на них глаза. Иногда он приходил на работу с глубокого бодуна, требо-вал фляжку с водой, и если её не оказывалось, разражался неприличной бранью. Но что интерес-но, вздорный и непредсказуемый , он вывел экипаж в лидеры негласного соревнования.
В воздухе инструктор преображался. Он единственный, кто умел выполнять на «Як-18» замедленную и восходящую «бочку» - сложнейшую фигуру высшего пилотажа.
Один раз в неделю «для поддержки штанов» у инструкторского состава проводились ко-мандирские полёты. Чтобы придать им некоторую пикантность, лётчики заключали пари на точ-ность приземления. Делалось это так. На траверзе посадочного знака к земле прикреплялся носо-вой платок и тот, кто касался его колесом левой стойки или «дутиком» - хвостовой точкой опоры, - выигрывал.
Зотов мазал редко. Принимая трояки от незадачливых соперников, он сдержанно ухмы-лялся и назидательно говорил:
- Землю, её задницей чувствовать нужно.
Мы очень гордились своим инструктором и за мастерство прощали его грубость. Ну что здесь поделаешь, если он был человеком войны.
Прошёл месяц. Мы втянулись в новую жизнь и уже давно летали самостоятельно. Заикин, похоже, успехами экипажа оставался доволен. Если и выговаривал свои претензии, то касались они только чистоты выполняемых элементов…
До сегодняшнего дня я тоже думал, что программу усваиваю без особых отклонений. Но два часа назад со мной случилось такое, что и врагу не пожелаешь. А всё из-за дурацкой самоуве-ренности и петушиного апломба.
По разрешению руководителя полётов ровно в одиннадцать ноль-ноль я произвёл взлёт и взял курс в зону для отработки простого и сложного пилотажа. Погода стояла прекрасная. Ярко светило солнце, видимость, как говорят в авиации, «миллион на миллион», и только на приличной высоте зависли, словно привязанные к небу, белые роскошные и кучерявые кучево-дождевые об-лака.
Мотор устойчиво работал на ноте «ре», и самолёт надёжно набирал заданную высоту. Под крыло неторопливо уплывали знакомые пейзажи: колхозное стадо на опушке леса во главе с пастухом - главнокомандующим рогатого войска, плотина, неделю назад построенная нашими ру-ками на речке - переплюйке, районный центр с единственной на всю округу школой - десятилеткой, где учились девчата - «промокашки», по образному выражению Лёшки Сафонова.
Подражая своему кумиру Николаю Крючкову, блистательно сыгравшему роль лётчика Булочкина в комедии «Небесный тихоход», я мурлыкал какую-то популярную мелодию в соответ-ствии с гармонией души и тела.
- Я - 420 -тый!- доложил я на СКП. - Зона свободна. Разрешите выполнять задание?
- Валяй! - весело ответил руководитель со стартово-командного пункта, и связь прерва-лась.
Я развернулся в сторону аэродрома, наметил на горизонте ориентир, установил скорость и высоту и стал выполнять виражи с креном в сорок пять градусов. В целом получилось неплохо. Теперь комплекс фигур: переворот - петля Нестерова, более известная в народе как «мёртвая петля», - боевой разворот. Вправо, потом влево. И, наконец, спираль. Восходящая и нисходящая. Вот и всё. Пора закругляться.
Но тут словно чёрт меня дёрнул посмотреть на это облако. Оно стеной стояло на пути к посадочной полосе, наковальней своей упираясь в зенит, а в центре зиял огромный тоннель, от-свечивающий на выходе сочной голубизной. Просто фантастика с космической дырой! Что, если нырнуть? А почему бы и нет? В облака входить нам категорически запрещалось, но если поду-мать, то пролёт тоннеля будет визуальным.
И завороженный неземной красотой реальной картины, я нырнул в ловушку. Что случи-лось дальше, вспоминается с трудом.
Неведомые могучие силы стали играть с самолётом, как с баскетбольным мячом. Меня хаотично бросало из стороны в сторону, рулевое управление вырубилось, и я мгновенно оказался в молочном плену. Стрелки приборов взбунтовались, и линия горизонта на АГИ исчезла. Я расте-рялся, запаниковал и лихорадочно дёргал бесполезную ручку управления: самолёт на мои дейст-вия не реагировал.
В каком положении я находился эти несколько секунд - одному Богу было известно. Тре-пыхались, как у мотылька, крылья, стонали нервюры, ревел от страха двигатель, а моя душа трус-ливо ушла в пятки. Я был бессилен что-либо предпринять, потому что потерял пространственную ориентировку. Можно потерять многое: деньги, нюх, бдительность, совесть, наконец. Это не смер-тельно. Но если исчезло пространственное ощущение мира, - ты уже не жилец. В редких случаях такое происшествие заканчивается без летального исхода.
Наверное, я родился в рубашке. Мне дико повезло. Когда коварное облако с презрением выплюнуло меня из своих недр, я мгновенно сообразил, что отвесно пикирую с левым креном. Стрелка указателя скорости угрожающе дёргалась у отметки предельно допустимой.
Я убрал обороты мотора и, преодолев дикую перегрузку, с большим трудом вытащил машину в горизонтальный полёт. До земли оставалось метров сто.
Смахнув рукавом капли пота, я, как побитая собака, трусливо заторопился на точку. Всё произошло настолько скоротечно, что даже наблюдающий за мной Женя Девин не заметил моего исчезновения. Из скромности я предпочёл умолчать о своём позоре.
Дня через три инструктор послал меня в штаб с донесением о дневном налёте. Штаб на-ходился на отшибе и утопал в сиреневых кустах и кучерявых дубочках. Начальника на месте не оказалось.
- Если пришёл к Луговому, то найдёшь его там, - показал за дом техник отряда. - Снова захандрил. Это с ним частенько бывает.
Я шагнул за зелёную изгородь и увидел лежащего на траве мужчину лет сорока пяти. При моём появлении он встрепенулся и сел.
- Отлетали, говоришь, - сказал он мне как старому приятелю. - Это хорошо. А у тебя - то как дела?
- Пока нормально, - ответил я, прикидывая, с чего это начальник заинтересовался моей фигурой.
Он кивнул, сунул, не читая, записку в карман и пригласил:
- Да ты садись, в ногах правды нет.
Я с недоумением взглянул на него, а он пояснил:
- Сын у меня очень на тебя похож. Вот, посмотри, - оживился он и достал фотографию из бумажника.
Со старого пожелтевшего снимка на меня смотрели улыбающиеся лица парня в военной форме и мальчика в феске.
- После возвращения из Испании снимались, на память, - пояснил начальник штаба. - Славное было время.
Мальчик и впрямь чем - то на меня смахивал, хотя в детстве все мы на одно лицо. Стоит ли разочаровывать собеседника, если он видит в тебе придуманного им кумира?
- Лет на пять старше тебя, а уже командир звена, - с гордостью похвастался Луговой, ко-гда я возвратил фотокарточку.
«Интересно, что он подразумевает под славным временем», - подумал я и с любопытст-вом спросил:
- А как там было - в небе войны, какой бой больше всего запомнился?
Начштаба скупо улыбнулся.
- Какой, говоришь? Да в первый день Отечественной. Полк наш стоял на границе с Поль-шей, и летали мы на «Ишачках» и «Чайках». Слыхал про такие самолёты? Хоть и старенькие, но в бою проверенные.
Обстановка была напряжённая, Гитлер гулял по Европе, одну за другой подминал под себя страны, но мы надеялись, что напасть на нас не решится - не по зубам. Вот и дождались…
Дрожащими пальцами он зажёг папиросу, и его правая щека задёргалась в нервном тике.
- Нас сразу же подняли по тревоге в воздух. Посты ВНОС предупредили, что к аэродрому приближаются немецкие бомбардировщики. Справа от меня ведомый Вася Гранаткин. Лицо у него строгое, сосредоточенное, напряжённое. Естественно, он впервые участвует в боевом вылете. К тому же накануне по распоряжению начальника вооружения полка пулемёт с его самолёта сняли для проведения регламентных работ. И со многих других - тоже.
Встреча с противником произошла в километрах двадцати от базы. По их поведению я определил, что нас они не видят. Солнце только-только появилось над горизонтом и слепило им глаза.
Выполнили мы с Васей боевой разворот и заходим группе в хвост. Немцы, они поначалу наглые были, без прикрытия летали. Ну, думаю, держитесь, желтобрюхие! Пристраиваюсь к замы-кающему колонну в хвост и даю длинную очередь. Немец клюнул носом и - камнем вниз. Сближа-юсь со вторым, жму на гашетку - и бомбовоз взорвался. Еле от обломков увернулся. И началась, завертелась карусель. В эфире раздались крики, зазвучали команды, боевой порядок рассыпался, на землю посыпались бомбы. Ясно, что паника началась среди стервятников. Ну, это нам на руку: паникёры, они первыми умирают. Кручу головой на триста шестьдесят градусов, пристраиваюсь к очередной жертве и интуитивно чувствую, что сверху грозит опасность. Оглянулся, и пот прошиб. Падает на нас с Васей немецкий истребитель. Вот-вот откроет огонь. Как ушёл из - под пулемёт-ной трассы - до сих пор не пойму…
Луговой в недоумении развёл руки в стороны, склонил голову набок и приподнял кусти-стые брови, будто спрашивая, действительно - как?
Я сидел рядом, уткнув подбородок в колени, и помалкивал. Не дождавшись ответа, он снова задымил папиросой и продолжал:
- Иду с потерей высоты, набираю скорость. Краем глаза вижу Васю. Не отстаёт, держится молодцом. Взмыли мы боевым разворотом, и снова к ближайшему «Юнкерсу». Бой нарастает, не-мец силы наращивает, а наших нет. Замечаю, одна наша «Чайка» вспыхнула, вторая… От злости так сжимаю ручку управления, словно хочу из неё сок выжать. Глянул, и Васи Гранаткина нет. Подбили, сволочи. Такого парня угрохали! Смотрю, тянет один немец к цели, крест решил зарабо-тать. «Будет тебе крест, твою мать!», - думаю, сближаясь с фашистом. Стрелок поливает меня свинцом, а я нырнул в «мёртвую» зону и выжимаю из машины последние крохи мощи. Метров сто осталось до щучьего тела бомбардировщика, уже чую, как тянет от него зловонием, пора откры-вать огонь. Нажимаю на гашетку, а трассы не вижу. Боекомплект кончился. «Всё равно не уйдёшь, собака!», - зло шепчу я пересохшими губами, вплотную подлетая к противнику. Вижу на хвосте «мессера», но тот не стреляет, в своего попасть боится.
Рубанул я винтом по стабилизатору и свалился в штопор. Обмануть хотел преследовате-ля. Замечаю, из-под капота дымок потянул. В горячке и не заметил, как на пулемётную трассу на-поролся.
Выхожу над землёй из штопора, присматриваю подходящую площадку для посадки, на-шёл и уже пошёл на снижение, когда повернулся влево и обомлел: рядом, крыло в крыло, летит «мессер». Немец весело этак улыбается, из-под шлемофона рыжие патлы торчат, а он пальцы показывает - один, два, три, и смотрит вопросительно. Штучки эти мне ещё по Испании были зна-комы. Запрашивал, гад, с какой атаки меня сбить.
Рванулся я на него, погибать, думаю, так с музыкой. Но фашист стреляной птицей ока-зался. Мгновенно отскочил. И то хорошо.
Сажусь на пшеничное поле за околицей какой-то деревушки и ещё остановиться не ус-пел, как почувствовал резкую боль в ноге. Атаковал, таки, подлец, на посадке.
Машина горит, а я от страшной боли не могу из кабины выбраться. Во рту сухо, как в Са-харе, по вискам бьёт, словно молотом, а он опять выполняет манёвр для атаки. Решил до конца добить, сволочь.
Прижался я к бронеспинке, будто врос в неё, и сейчас же позади застучали осколки. И я заплакал в яростном бессилье, никогда не думал, что приму смерть от какого-то рыжего…
-Что случилось дальше, помню смутно. Но узнал, что вытащила меня из горящей машины местная жительница Ганка Бруневич. Вот так вот, дружище, - закончил свой рассказ Луговой, под-нимаясь с травы, и снова сунул в рот папиросу.
- Пожалуй, и работать пора, - сказал он, отряхивая травинки с примятых брюк.
Я молча согласился и вслух подумал:
- Об этом непременно должны знать все. Вы никогда не пробовали писать?
- Куда мне, - засмеялся Луговой. - Нет у меня к этому склонностей. Хочешь, попробуй. Я тебе и конец подскажу. Того, рыжего фашиста, я под Берлином достал. Навсегда запомнил его рожу. По ночам даже снилась.
Он прислушался к шуму моторов, в глазах промелькнула явная грустинка, и я понял: тос-кует начальник штаба по небу, рвётся его большое сердце в воздух.
… Для занятого любимым делом человека время летит незаметно. И оглянуться не успе-ешь, как очередная неделя канула в вечность. И это хорошо.
В первой декаде августа интенсивность полётов к общей радости заметно возросла. Из-начально заложенная программа не выполнялась, и причины здесь были разные. Одну из них на-чальство отыскало в планировании полётов, другую - в нечётком выполнении плановой таблицы. Да и бензин подвозили нерегулярно.
Как бы там ни было, но на старте появился инспектор и держал под контролем руково-дство полётами.
Нас поднимали задолго до восхода солнца, а с первыми лучами самолёты уже парили в прохладном воздухе.
В тот памятный день я не летал и стоял в оцеплении. Моя задача заключалась в том, чтобы перекрыть доступ посторонних лиц на посадочную полосу. Занятие, скажем прямо, глупое и рассчитанное на дураков. Только дебил не поймёт, что взлётную траекторию во время работы аэ-родрома пересекать опасно.
Я лениво прохаживался на краю полосы и изредка поправлял ракетницу, небрежно засу-нутую за пояс комбинезона. С каждым часом становилось всё жарче, над полосой появилось ма-рево, и взлетающие «Яки» казались в нём неправдоподобно размытыми. Меня разморило и я при-сел, почти с головой утонув в высокой траве. Сидеть, однако, по инструкции запрещалось, с СКП могли и заметить, и потому, отхлебнув из фляжки пару глотков тёплой воды, я снова возник на го-ризонте. И сразу же увидел арбу, запряжённую парой быков и приближающуюся к запретной зоне. Прямо за бычьими хвостами сидел возница в ситцевой косынке и миловидным личиком и скорее для порядка, чем по необходимости, подбадривала флегматичную скотину:
- Цоб - цобэ!
Обрадованный спугнутым одиночеством, я заспешил ей навстречу и уже издали стал размахивать руками, требуя остановиться. Увидев меня, девчонка поправила платок и расцвела белозубой улыбкой:
- Ой, курсантик! Привет! Ты чего здесь стоишь, как отшельник? Садись, прокачу.
- Спасибо, мадам, в другой раз. Я, видите ли, выполняю секретную миссию, исключаю-щую возможность оставления объекта. Вот если бы ваше предложение сохранило свою силу до вечера, то я гарантировал бы весёлую прогулку до первых петухов.
- Ишь, какой шустрый, - пропела она с одобрением, останавливая упряжку. - Меня, между прочим, давно Верой зовут.
Я тоже представился.
- А-а-а, - протянула она разочарованно. - Это ты с Катькой Снегирёвой прошлой ночью на сеновале кувыркался? Тоже - нашёл красавицу.
«И откуда они всё знают», - про себя удивился я и зарделся от смущения.
- Ну, так как, курсантик, пропустишь, или в объезд пошлёшь? Меня на ферме с соломой ждут.
- Ладно, уговорила. Вот взлетит самолёт, тогда и проезжай, - согласился я.
- Ах, какие мы строгие, - продолжала кокетничать девчонка. - Но будь по твоему, повели-тель моего сердца.
Нет, она определённо начинала мне нравиться. И ножки у неё в порядке. «А между ног лежит кошелёк, которому цены нет», - вспомнил я концовку старого армянского тоста, прикидывая, на какой час назначить свидание с Верой. Но додумать не успел.
Из глубины аэродрома, с каждой секундой увеличиваясь в размерах, разбегалась для взлёта очередная легкокрылая машина. Она уже оторвалась от полосы, когда вдруг мотор как об-резало, и он замолчал. Экипаж попытался посадить машину, но уже пошли неровности, она «скоз-лила», свалилась на крыло и задела плоскостью за грунт. Метров в ста от нас самолёт сделал пи-руэт, замер и задымил.
Всё произошло так быстро, что я опешил, но в следующую секунду выхватил из-за пояса ракетницу, выстрелил в воздух и кинулся к потерпевшим аварию.
Из передней кабины выскочил курсант, и пока копался с парашютом, я уже стоял на плос-кости и делал попытки открыть фонарь инструктора. Голова его была в крови. Он явно потерял сознание. Едкий дым жёг глаза, но мне удалось сдвинуть плексигласовый колпак и почти наощупь расстегнуть привязные ремни инструктора.
Не знаю, откуда взялись силы, только сумел я выдернуть из кабины его обмякшее тело и оттащить в сторону, прежде чем на место аварии примчались пожарники и санитарка. Инструктора немедленно увезли, а мне сунули под нос ватку с нашатырём и протёрли виски. Я протестующе замотал головой.
- Как себя чувствуешь? - спросил командир эскадрильи. - Ходить можешь
- Без проблем, - заверил я, боясь, что и меня укатают в лазарет и я опоздаю на свидание.
- Тогда - молодец! - скупо похвалил он и поощрительно похлопал по плечу.
Целую неделю только и разговоров было о происшествии. Расследуя причины аварии, комиссия разговаривала со мной, как непосредственным участником нестандартного события, а с Верой - как со свидетелем. За грамотные действия в экстремальной ситуации мне объявили бла-годарность.
Вера оказалась щедрее. Когда мы встретились, она, не мудрствуя лукаво, жарко ответила на ласки и с радостью отдалась.
… В середине октября, нагруженные казённым барахлом и личными вещами, мы возвра-тились в сибирские пенаты. Было ещё тепло, но по ночам лёгкий морозец уже схватывал тонкой корочкой поверхности луж, а не опавшая промёрзшая листва тонко звенела под дуновением ветра.
После подъёма весь личный состав, независимо от погоды, выгоняли на зарядку, и мы рысцой бежали по установленному маршруту, за пределами гарнизона справляли лёгкую нужду, возвращались на стадион и по команде старшего выполняли несколько комплексов физических упражнений.
С приходом маршала Жукова на пост Министра Обороны время на физзарядку увеличи-ли до часу. Георгия Константиновича мы любили и не верили, что такая глупая идея могла родить-ся в голове знаменитого полководца. Скорее всего, стараясь выслужиться, её подкинул кто-то из чиновников от его окружения..Как бы то ни было, но даже на минуту раньше возвращаться в ка-зарму категорически запрещалось. Мы плевались, но терпели: выше головы не прыгнешь.
Потом приступали к заправке двухъярусных кроватей по установленному образцу. Мне повезло, я спал внизу. Славка Буданцев, единственный женатик из всей нашей братии, поселился надо мной и поначалу испытывал определённые неудобства.
На спинке каждой кровати висела табличка с фамилией владельца и годом поступления в училище. Мой предшественник, какой-то Сомов призыва 1950-го года, на табличке аккуратно напи-сал: «Не кантовать. При пожаре выносить в первую очередь». Сразу видно - с юмором был чело-век.
Прихватив из прикроватной тумбочки туалетные принадлежности, ребята двигались к общему умывальнику на десять сосков, а потом готовились к утреннему осмотру: чистили сапоги, надраивали асидолом пуговицы, подшивали подворотнички.
Утренний осмотр проводил появившийся ниоткуда старшина Кольчугин, шутник и балагур со спортивно скроенной фигурой. Заметив непорядок, давал на устранение пять минут, а то и объ-являл наряд вне очереди. Как правило, наряды отбывали за счёт ночного отдыха, ползали под кроватями спящих товарищей и мыли полы. Наутро качество выполненной работы проверял сам капитан Безгодов, служивший когда-то на флоте и перенёсший оттуда привычку оценивать чистоту с помощью накрахмаленного носового платка. Нет, самодуром он не был. При внешней кажущейся строгости офицер слыл добрейшим человеком, хотя и занимал пост заместителя командира эс-кадрильи по строевой и физической подготовке. Страстный болельщик, он про всё забывал, как только речь заходила о футболе. И мы этим пользовались. Чехвостит, бывало, за какую-то про-винность со всей классовой ненавистью, а ты выберешь момент и обронишь, словно невзначай:
- Товарищ капитан, а наши вчера опять выиграли…
Крякнет Безгодов, оборвёт себя на полуслове, тут же забудет о предмете разговора, за-улыбается и скажет:
- Слушай, а я знаю. Ну, ладно, иди…
После завтрака курсантский состав, разбитый на классные отделения, направлялся в учебно-лётный отдел, для краткости называемый «УЛО», и занимался теоретическими дисципли-нами. По-прежнему изучали теорию полёта, конструкцию самолёта и двигателя, метеорологию и топографию, проходили воздушно-стрелковую подготовку, почти наизусть заучивали инструкцию по эксплуатации «ЯК-11-го» и особые случаи полёта.
Не реже одного раза в неделю два часа учебного времени отводились политзанятиям и строевой подготовке. На политике случалось и подремать, зато после плаца долго гудели отбитые ноги.
Трудовой день всегда начинался с прослушивания политинформации и заканчивался вы-пуском «Боевого листка». Не знаю, за какие заслуги, но редактором «Боевого листка» в нашем от-делении назначили меня. Сначала я сопротивлялся, однако плетью обуха не перешибёшь: сказал начальник - сурок, значит, сурок. И никаких тебе сусликов!
Кормить нас стали заметно лучше. В рационе появились даже фрукты, что совсем не ук-ладывалось в солдатский паёк. За прошедший год мы привыкли к распорядку, и шестичасовой разрыв между приёмами пищи переносили легко. И хотя чувство голода постепенно забывалось, мы радовались каждой посылке, присланной родными, и честно делились между собой их содер-жимым.
Почту в казарму приносил свободный дневальный. Как правило, она приходила после обеда. Окружённый со всех сторон курсантами, он выкрикивал фамилии счастливчиков, походя комментируя обратные адреса. Письма - это было сугубо личное, святое, и их содержимым дели-лись редко. Особенно это касалось посланий от любимых. Ребята наскоро пробегали строчки гла-зами, и уж потом, на самоподготовке, в уединении, смаковали каждую фразу.
Своими письмами Светка меня не баловала. Подозреваю, что если бы не мои настойчи-вые бомбардировки, она вообще прекратила бы наши отношения. Но и те крохи, которые мне дос-тавались, я воспринимал как Божий подарок. Училась она на третьем курсе и, полагаю, уже сопри-коснулась со своей первой любовью. Во всяком случае, мне были известны её страдания по Жел-тову, высокому красивому баскетболисту из нашей школы, который её в упор не видел. Чтобы как-то бывать у него на виду, она даже в баскетбольную секцию записалась. Но, судя по всему, из это-го ничего не вышло: заметным игроком Светка не стала. Да и Желтов куда - то растворился из мо-их глаз.
О свободной студенческой любви я был наслышан, и дико ревновал девушку к абстракт-ному возлюбленному, который может быть сейчас тискает её груди. В домыслах своих я отводил себе роль запасного и вполне соглашался с поговоркой, что на безрыбье и рак - рыба.
Чтобы как-то скрасить нашу монотонную жизнь, комсомольский вожак Кузнецов Боря ор-ганизовал смычку с местным населением. Вместе с замполитом он нанёс визит студентам меди-цинского училища и к нашему восторгу договорился о совместном вечере в ближайшее воскресе-нье. Являться к девушкам с пустыми руками было как-то несолидно, поэтому на собрании решили подготовить небольшой концерт художественной самодеятельности. Таланты, конечно, нашлись. Хорошо играл на гитаре и пел песни Высоцкого под неё Витёк Малюченко, музицировал на баяне Шурик Соловьёв, лихо отбивал чечётку в солдатских штиблетах Мишка Звягин, трепались, паро-дируя Тарапуньку и Штепселя, Челядинов и Нестеров. Для смеха репетировали ребята в яловых сапогах «Танец маленьких лебедей» из балета Чайковского «Лебединое озеро». Музыка шла с па-тефона, пацаны старались, сапоги громыхали, все хохотали. Морды у «лебедей» были невозму-тимыми и подчёркнуто серьёзными. Меня определили в качестве ведущего. Не заикаешься, язык подвешен, за словом в карман не лезешь,- чего ещё?
Надраенные и начищенные, приглаженные и подстриженные, почти стерильные, мы вло-мились в гостеприимно распахнутые двери медучилища, жадно высматривая призывный взгляд будущих фельдшериц.
Свою шатеночку я «сфотографировал» со сцены. В скромном коричневом платьице с бе-лым набивным воротничком вокруг высокой шеи она сидела в шестом ряду между подружек и азартно аплодировала самодеятельным артистам. Возможно, у неё и были недостатки, но приту-шенный свет тем и хорош, что смягчает погрешности природы. Не оттого ли влюблённые парочки предпочитают темноту?
Заворожённый, я начал из кожи лезть, чтобы обратить на себя её внимание
После успешного выступления Гасилова, душевно прочитавшего стихи Есенина про ста-рушку, я громко объявил:
- Популярная песня про Одессу. Исполняет - тот же, аккомпанирует - тот же, слушаете вы же, я же ухожу туда же, - и я направился за кулисы.
Каламбур явно понравился, и в мой адрес посыпались аплодисменты.
Через двадцать минут начались танцы. Девушка, которую я приметил, стояла в сторонке и о чём-то оживлённо разговаривала с товарками. Как всегда, испытывая некоторую неуверен-ность при приближении к незнакомке, я робко пригласил её на вальс. Она быстро окинула меня с ног до головы и шагнула навстречу.
-Только учтите, что танцую я не очень,- проворковала она, положив свои длинные тонкие пальцы на мой погон.
- Неужели, - приподнял я брови в деланном удивлении. - В таком случае я вам открою маленькую тайну: в вальсе я чувствую себя, как слон в посудной лавке.
- Вот и славно, - обрадовалась она, - два сапога - пара.
Я осторожно подтянул её податливое тело за талию и почувствовал сладостное прикос-новение к животу девушки. До безумия хотелось опустить ладонь на её попку, но инстинкт дре-мавшего во мне самца предупредил, что делать этого сейчас не нужно, преждевременно и вредно. Однако подавить внезапно вспыхнувшее возбуждение я не сумел и держал партнёршу на расстоя-нии, пугаясь, что моя оттопыренная ширинка поспешит признаться ей в любви. А то и того больше - семенники не выдержат и взорвутся от перенапряжения, как чёрная дыра в космосе.
- Давно учитесь, - чтобы начать какой - то диалог, задал я банальный вопрос.
- А с сентября, - просто ответила девушка. - В этом году поступила.
- Нравится?
- Как сказать,- склонила она прелестную головку, и её каштановая грива дождём заструи-лась по покатому плечу, - хотела в медицинский, но конкуренции не выдержала, слишком роскош-но для мещанки.
- Не Боги горшки обжигают. Придёт и ваш звёздный час, - пообещал я, чуть-чуть погладив ладонью по тёплой спине.
И она, подстраиваясь к стилю навязанного разговора, произнесла:
- Вашими- то устами, да мёд пить.
Музыка оборвалась, и я повёл девушку на место.
- Кстати, не пора ли нам познакомиться?
- А меня зовут Светлана, - представилась она, услышав моё имя.
Я чуть не сел от неожиданности. Надо же - Светкино имя носит.
Не помню, о чём мы говорили потом, но зато твёрдо убеждён, что наши прикосновения друг к другу были значительней, чем любые сказанные слова. Неужели кожа способна передавать настрой твоей души?
Обнимая девушку за талию, я на грани фола перебирал пальцами по её позвоночнику, давая понять, что для меня это не просто танец, и в ответ чувствовал робкое, будто случайное поглаживание моего плеча.
Весь вечер я не отходил от моей юной подружки, развлекая её приличными анекдотами и сдержанными рассказами об авиации. Прощаясь, мы условились о встрече в ближайшее время, как только позволят обстоятельства.
Дня три по казарме только и разговоров было, что о фарте, выпавшем на нашу долю. Что ни говори, а головы у комсомольских вожаков светлые.
В предвкушении будущего свидания я мысленно рисовал одну картину волшебнее дру-гой. Мои фантазии дошли до того, что я уже кувыркался в постели Светланы и одаривал её не-обыкновенной нежностью и интимными ласками. Точёное лицо с большущими карими глазами и тёмными соболиными бровями постоянно стояло передо мной и мешало сосредоточиться на по-вседневных делах. Она словно сошла со знаменитого полотна Кипренского «Портрет незнакомки». Разве что ротик великоват, зато волосы волнистые и на плечи сниспадают тёмно-каштановыми струями.
Снимала моя Светлана (вот видите, уже «моя») небольшую комнатёнку в частном доме на пару с подругой. От учёбы недалеко, и плата за жильё сносная. Хозяйка по описанию добрая, но как она отреагирует на моё появление, сказать трудно. Ну, как говорится, Бог не выдаст - сви-нья не съест. Будем надеяться на лучшее. А пока задача заключалась в том, чтобы не попасть в опалу у капитана Безгодова. Мужик-то он в общем неплохой, но с капризами. Уставной буквоед, парень болезненно воспринимал всякое отклонение от норм курсантского поведения и с брезгли-востью относился к «троечникам». Об этом все знали, и чтобы не попасть «на карандаш», вели себя соответственно. Не всем это нравилось, но выбирать не приходилось.
Всю неделю я добросовестно зубрил на самоподготовке заданный материал, трижды докладывал преподавателям о своих знаниях и недоразумений между нами не произошло, а Без-годов даже похвалил как-то за безукоризненно заправленную кровать. « Ну, - думаю, - увольни-тельная в кармане». Но в пятницу объявили, что на завтра предстоит парково- хозяйственный день и что увольнения переносятся на воскресенье. Новосибирские ребята, конечно, приуныли: обычно им разрешалось выезжать к родственникам с ночёвкой. От Бердска до Новосибирска - ру-кой подать. Да и мне пришлось поволноваться, потому как практика показала, что нередко суббот-ник плавно переходил в воскресник.
Однако всё сложилось, как нельзя лучше. Ровно в 10.30 я бодро вышел через проходную военного городка и с достоинством двинулся на свидание, мурлыкая про себя песню « Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблён?».
Ярко, согласно увольнительной, светило солнышко, блестели латунью пуговицы, кокарда и бляха на шинели, приятно радовал слух похрустывающий под сапогами свежевыпавший снежок. Пела душа на свободе, и хотелось жить. Я казался себе большим и значительным, но редкие про-хожие совершенно не обращали на меня внимания: люди в военном здесь давно уже примелька-лись и не вызывали любопытства.
Уточняя свой маршрут, я переговорил с тощей, одетой во всё серое тёткой, и она слово-охотливо растолковала мне, как достичь желаемой цели.
Не прошло и четверти часа, а я уже стоял перед типичным домиком с постройками на заднем дворе и традиционной собачьей будкой на переднем плане. На моё счастье хозяйка кону-ры отсутствовала, и я смело толкнул калитку и вторгся на чужую территорию. Меня безусловно ждали, потому что на робкий стук о косяк двери тотчас загремела щеколда, и в проёме появилась она.
- Привет, - широко улыбнулась Света, и её карие глаза засветились радостью. - А я уж подумала, что не придёшь. От вас, военных, всего ожидать можно: люди вы подневольные. Про-ходи, - пригласила она, отодвигаясь в сторону.
Я робко перешагнул через порог и оказался в прихожей, судя по всему, одновременно служившей и кухней. Слева возвышалась огромная русская печь, за ней - стол, заставленный по-судой, на стенах - две деревянные полки с занавесочками. Прямо в красном углу под лампадой и в рушниках висела икона Божьей Матери в простеньком окладе, почерневшем от времени. Справа вырисовывались две двери, ведущие в комнаты. У порога находилась вешалка.
- Раздевайся, - просто сказала Света. - И сапоги снимай.
Я сбросил с плеч шинель, по привычке сунул шапку в рукав, снял сапоги и только сейчас понял, что допустил оплошность: надо было под портянки носки пододеть, дубина стоеросовая, босиком перед девушкой я чувствовал себя, словно голый в предбаннике. С другой стороны, я и не предполагал, что на свидании мне предстоит сбрасывать обувь. Хорошо ещё, что вчера был бан-ный день, ноги и портянки чистые.
Однако хозяйка быстро нашлась и подала деревенские шлёпанцы. Несмотря на кажу-щуюся простоту, в поведении Светы чувствовалась явная неуверенность. Обо мне можно было сказать то же самое. Преодолевая смущение перед хозяйским гостеприимством, я робко пересту-пил порог девичьей комнаты и осмотрелся.
Прямо у окна стоял небольшой, аккуратный столик, покрытый голубенькой скатертью, со стопкой книг на краю, чернильницей и раскрытой тетрадью.
Справа и слева от него расположились кровати с кисейными накидками на подушках, а стены украшали самодельные, с аляповатой росписью коврики, на которых чинно плыли по лило-вому озеру белые лебеди с неестественно длинными шеями. Пол, как и в прихожей, устилали до-мотканные дорожки. Сбоку, будто привалившись к стене, стояла лёгкая бамбуковая этажерка, на-груженная литературой.
- А у вас здесь мило, - одобрительно улыбнулся я. - Почти как дома.
Девушка зарделась от удовольствия:
- Да это всё Катя, - словно оправдываясь, проговорила она, опуская головку. - Такая чис-тюля.
Со двора донёсся шум, дверь распахнулась и в комнату вошла грудастая рыжая девушка.
- Ба, да у нас гости, - обрадовалась она, согревая руки дыханием. - Тот самый? - спроси-ла она у Светы, и я понял, что обо мне уже шёл приватный разговор в женском монастыре.
Светлана покраснела, как будто её уличили в чём-то неприличном, и кивнула в ответ. Ка-тя с любопытством оглядела меня с ног до головы и одобрительно хмыкнула. Она скупо раздвину-ла в улыбке тонкие губы, как это делают люди с зубными дефектами, и предложила:
- А давайте - ка чайку попьём. Я свежей заварочки принесла. Как вы, не против?
Она проворно поставила чашки на стол, выставила печенье в вазочке, принесла из кухни чайник и разлила кипяток. Всё у неё получалось ловко и непринуждённо. Со спины девушка смот-релась прекрасно, но вот лицо, вытянутое книзу, и верхняя пухлая губа делали его похожим на лошадиную морду. Она явно проигрывала по красоте Светлане и, полагаю, понимала это. Впро-чем, я давно заметил, что две симпатичные девушки не уживаются друг с другом. Одна из них обя-зательно должна быть дурнушкой. Если не так, то между ними возникает соперничество. Но ви-нить их в этом нельзя. Так распорядилась природа.
За чаем девушки с любопытством выслушивали мои ответы о том, как там, в воздухе. Я вдохновенно врал, приукрашивая очевидные истины о перегрузках, штопоре, «мёртвой» петле и «бочках». Они смотрели на меня с завистью, замешанной на страхе, а глаза выражали явное ува-жение.
Потом мы гуляли по пустынным улицам Бердска, и Света неторопливо рассказывала мне о своей достуденческой жизни. Родилась в деревне, в большой крестьянской семье, и теперь на помощь со стороны родителей рассчитывать не приходится. В доме осталось ещё четыре рта, ко-торых надо кормить - одевать, а в колхозе какие заработки, смех один. Только огородом и живут…
Её тихий и доверительный голос, неспешные движения и неуверенность в ответах как-то располагали к себе, и мне всё более казалось, что она скорее подходит на роль младшей сестрён-ки, чем на предмет моего вожделения. Да и внешностью мы были поразительно схожи. Даже воло-сы у обоих были курчавыми, правда, цветом не совпадали: у меня русые, а она шатенка.
Мне говорили, что смуглянки - страстные натуры. Может быть. Только я думаю, что страсть - прорегатива молодости, и неважно, в какой цвет ты окрашен, если тебе восемнадцать.
Мы порядком продрогли, прежде чем поняли, что пришла пора расставаться. Договари-ваясь о встречах на будущее, я взял её озябшие руки, поднёс ко рту и задышал, чтобы как-то со-греть. Хотел было обнять, но потом подумал, что для этого ещё не пришло время.
Прежде чем свернуть в проулок, я не вытерпел и оглянулся. Света стояла у калитки и провожала меня взглядом.

…Близился к концу первый год моего становления в авиации. Мне стукнуло уже двадцать лет, я окреп телом и духом и стал более серьёзным. Я понимал, что с юностью покончено навсе-гда и что я вступил в полосу осознанного восприятия действительности.
Со своей первой любовью я поддерживал переписку, втайне надеясь, что грядёт ветер перемен и между нами завяжутся более доверительные отношения. В ответах на её редкие пись-ма я стал сдержаннее, скупее в излиянии своих чувств. «Чем меньше женщину мы любим, тем ча-ще нравимся мы ей», - напоминал я себе известные слова поэта, садясь за ответ. В конце концов даже самому терпеливому надоедает играть в одни ворота, и моя надежда на счастливый конец стала уступать место разочарованию.
Весь апрель ушёл на подготовку и сдачу экзаменов по теории и практике на самолётах ЯК- 11. С утра до позднего вечера мы пропадали в приземистом здании учебно - лётного отдела, штудируя многочисленные науки, без знания которых путь в небо был закрыт. Изредка во время самоподготовки к нам приходили преподаватели, консультируя по отдельным, наиболее трудным, темам. Оценка менее четырёх баллов считалась неудовлетворительной, и мы из кожи лезли, что-бы не попасть в разряд троечников.
- Тройка на земле - это двойка в воздухе, - напоминали наставники. - Надо учитывать че-ловеческий фактор.
В конце концов, теория осталась позади, и мы с удовольствием отдались процессу за-грузки в машины необходимых для лагерной жизни вещей.
В майские праздники я вновь увиделся со Светой, рассказал, что выезжаю на запасной аэродром Калманку, что по возможности буду её навещать и чтобы не влюблялась в период раз-луки. К этому времени отношения наши окрепли, но я по -прежнему относился к ней по братски.
Летний аэродром находился километрах в сорока от основной базы. К нашему приезду городок усилиями солдат срочной службы был уже разбит и облагорожен, и нам оставалось только навести лоск на территории, почистить дорожки, соорудить клумбы и посадить цветы.
За палатками, где нам предстояло жить, раскинулся методический городок, а дальше - широкое поле взлётно - посадочной полосы.. Вытянутое с востока на запад на добрых полтора ки-лометра, оно было плотно окаймлено вековыми соснами и тёмно-зелёными елями, и только кое-где кудрявились свежей глянцевой листвой стайки берёзок. На краю аэродрома, огороженный ко-лючей проволокой, разместился склад ГСМ со множеством больших и малых емкостей и огромной железнодорожной цистерной в центре. А поблизости от городка в одну шеренгу стояли тупоносые Яки, заботливо зачехлённые брезентом от непогоды.
Весь курсантский поток, как и в Аткарске, разбили на экипажи и назначили инструкторов. В нашей лётной группе изменений не произошло, если не считать, что вместо Володьки Забегаева старшиной назначили меня. Доверие, конечно, льстило моему самолюбию, однако должность не радовала. Кому нужны лишние хлопоты?
С инструктором Широбоковым мы впервые встретились на территории УЛО. Лейтенант в прошлом году закончил наше же училище и в новенькой, хрустящей форме, словно только что от-печатанная купюра, выглядел как образец для подражания. Высокий, стройный, с обаятельной улыбкой парень был не намного старше нас, и разговор вёл на вполне понятном курсантском лек-сиконе.
После короткого знакомства лейтенант ушёл, пообещав с каждым поглубже поговорить в воздухе.
В лагере он появился на третий или четвёртый день после нашего перебазирования. По-хозяйски откинув полог палатки, он вошёл внутрь, и я на правах старшего дал команду «Встать! Смирно!» и доложил, что происшествий в экипаже не случилось и что люди занимаются по распо-рядку дня.
- Вижу, - сказал Широбоков, окидывая взглядом наше немудрёное жильё и усаживаясь около буржуйки.
- Как настроение, по полётам не скучаете?
- Ожиданием и живы, - отозвался из своего угла Женя Девин - мой самый первый друг и товарищ по аэроклубу.
- Это хорошо, - с удовлетворением похвалил инструктор. - Ну, что ж, через недельку, по-жалуй, и начнём. Самолёт интересный, норовистый, на взлёте и посадке капризный, зато в возду-хе послушен, силён и безотказен, и выполняет все фигуры высшего пилотажа. Если, конечно, чув-ствует в кабине лётчика, - добавил он.
- А теперь главная ваша задача - не болеть, дисциплину не нарушать, в самоволки не хо-дить. Надеюсь, всем понятно?
- Чего уж проще, - вставил слово и Вовка Забегаев, а Гена Чирков закивал головой и смущённо заулыбался.
- Если вопросов нет, то до завтра, - повернулся лейтенант к выходу. - Отныне мы будем встречаться каждый день.
- Встать! Смирно! - скомандовал я, провожая инструктора.
- Вольно, - произнёс он через плечо и вышел.
Хотя по ночам в палатке было не жарко, зато уже с утра чувствовалось окончание весны и наступление лета, и мы целыми днями проводили на воздухе.
Под руководством нашего наставника мы чуть ли не наизусть изучали «Инструкцию по эксплуатации самолёта Як - 11», « Курс учебно - лётной подготовки» (сокращённо - КУЛП). Знания, почерпнутые из них, составляли основу безопасности полётов, а пунктуальное выполнение реко-мендаций - гарантию быстрого и уверенного овладения техникой пилотирования.
Дважды в неделю работали на матчасти, устраняя зазоры между ветошью и поверхно-стью самолётов. Но это так, между прочим, а главным оставалась подготовка к предстоящей вы-возной программе.
- На первых порах буду вам помогать, - обещал инструктор, - но не надейтесь, что это за-тянется надолго. У каждого из вас хороший самостоятельный налёт на Як-18-х, вы уже прочувст-вовали красоту свободного полёта, и лишать его в вывозных и контрольных не входит в мои пла-ны.
Машина действительно оказалась более, чем серьёзной. На взлёте за счёт мощного ги-роскопического момента винта она активно разворачивалась в сторону от курса, и были случаи, когда некоторые курсанты отрывались от земли чуть ли не поперёк старта. Широбоков научил нас парировать тенденцию машины к развороту ножной педалью, и с нами подобных казусов не про-исходило. А на посадке самолёт не терпел высокого выравнивания и выдерживания и охотно сва-ливалась на крыло. Вот где мне пригодилось умение видеть землю до миллиметра.