Терпимость

Недавно, проходя по улице, случайно услышал разговор. Парень, возвышаясь над девушкой, которая сидела на скамейке, твердил, повторяя снова и снова: «Да люди ненавидят друг друга. Все ненавидят всех. Ненавидят. Ненавидят…»

В детстве один сон снился мне чаще других. Когда он долго не приходил, я думал о нём, скучал по нему. Иногда он вдруг оживал на кино- или телеэкране. И я каждый раз вздрагивал и замирал – не подсматривает ли кто за моим сокровенным. Я опускал глаза, стараясь скрыть их лихорадочный блеск, или даже уходил прочь, боясь, что стук сердца выдаст меня с головой. Хотя чего было стыдиться? На экране в тот момент неслись во весь опор всадники. Будёновки сдвинуты на затылок, левая рука мёртвой хваткой держит поводья, в правой вверх и вперёд вытянута сабля, указывая направление и цель движения, туловище летит вслед за саблей, рот разорван яростным криком… Как захватывала меня тогда революционная нетерпимость! Собственная увлечённость кровавой героикой гражданской войны спустя много лет помогла мне лучше понять саму возможность возникновения уникального по своей прочности сплава палачества, жертвенности и энтузиазма, на которых держался ГУЛАГ, да и вся советская власть.

Пройдёт несколько лет и, уже учась в университете, я прочту рассказ Алексея Толстого «Гадюка». Он придётся мне как нельзя кстати. Я представлял себе тогда, будто бы героиня – чудом выжившая женщина-комиссар из «Оптимистической трагедии». Её ненависть к тупой обывательской жизни, крикливости, бытовому хамству и беспросветности, ненависть, заставляющая хвататься за маузер и стрелять с отработанной точностью, – настолько совпадала с моими тогдашними ощущениями, что я позволял себе этим рассказом оправдывать собственную резкость, называя её бескомпромиссностью, честностью и прямотой…

Именно в ту пору я и начал заниматься изучением творчества Достоевского. Что происходило со мной! Тогда я, наверно, даже и не подозревал, какой «вирус» запустил в собственное подсознание. И в моей собственной душе, в моём разуме, в моём мироотношении началась настоящая битва. Она продолжалась долго… И шла с переменным успехом. Революционная прямолинейность сражались во мне с непреложным требованием «материала» всё подвергать сомнению, и в первую очередь – убеждение в собственной правоте и единственности собственного мнения… Я стал учить себя думать о том, как другой человек может отреагировать на мои слова и поступки. Что у него на душе? Почему он поступает так, а не иначе? Можно ли всё-таки предугадать, «как слово наше отзовётся»?

Слово «терпимость», словосочетание «терпимый человек» всё ещё ассоциировались во мне с представлениями о примиренчестве. «Как это! – возмущался я. – Что это значит! Ударили по одной щеке – подставляй другую? Прощать врагам? Прощать унижения и обиды? Ну уж нет!..» Непримиримость и яростность неуклонно сказывались на моей жизни, под их тяжким гнётом я корёжил и ломал собственную судьбу.

Но внутренняя борьба не прекращалась ни на минуту. Я стал задумываться, как это: «безропотно и стойко переносить что-нибудь»? Вспоминались исторические и литературные персонажи: Прометей, Данко, Джордано Бруно, декабристы, герои-подпольщики времён Великой Отечественной, разведчики из кинофильмов «Щит и меч», «Мёртвый сезон», тех же «Семнадцати мгновений весны»… Постепенно мне пришлось научиться «мириться с наличием, существованием чего-нибудь; поневоле допускать что-нибудь», «не требовать срочного исполнения, немедленного решения».

На какое-то время жить стало чуточку полегче. Но потом одни непреодолимые внутренние препятствия на пути к гармонии сменились другими. Я стал сомневаться во всём. Разучился отвечать спонтанно там и тогда, когда и где это было необходимо. Вместо стержня, с таким трудом выстроенного годами напряжённого духовного труда, ощутил внутри какую-то тяжёлую текучую взвесь…

Годы… Да-да, я подчёркиваю, годы пришлось потратить на то, чтобы разобраться в том, что со мной происходит, для того, чтобы понять, что мне необходимо как бы заново учиться ходить, падая и разбиваясь, поднимаясь и снова приобретая лёгкую стремительность шага.

Я понял, что терпимый человек, это человек, «умеющий без вражды, терпеливо относиться к чужому мнению, взглядам, поведению». Понял также и то, что я вполне могу стать терпимым человеком, что мне это по плечу. Но для этого мне придётся подняться на значительно более высокий уровень духовного развития. Научиться не казнить себя за промахи и огрехи, по каким бы причинам они ни совершались, а понимать произошедшее и прощать себя. И ещё научиться принимать происходящее вокруг как данность, как проявления жизни.

Если болит душа, значит, ещё жива…

С годами всё отчётливее понимаю, что людей переделать невозможно, что человек может измениться только по своему собственному желанию, по своей собственной воле. И величайшее искусство всех педагогов мира, и всех, кто работает в культуре – пробудить во всех людях вообще и в каждом отдельном человеке желание меняться к лучшему, совершенствоваться, идти вперёд и вверх…

Можно потребовать: «делай как я!» – и даже можно заставить так сделать. Можно заставить не делать что-либо. Но ведь ненадолго… Помните детскую книжку про «Урфина Джюса»? В конце книжки злых деревянных солдат пришлось разгромить и нарисовать им приветливые лица, чтобы они стали вежливыми и ласковыми…

Люди – не деревянные солдаты. Осознание преимуществ добра и терпимости должно прийти к нам естественным путём.

Но ради этого, как писал Н. Заболоцкий: «Душа обязана трудиться – и день и ночь, и день и ночь»…