Глава 20 последняя

Великий недоумевал. Опекаемый юноша был ласков и всегда предельно вежлив, тих и незаметен. Он всем походил на молодого служителя, не было лишь одного во взгляде молодого человека – довольства своей судьбой. Будто слова молодого властителя и в самом деле содержали зерно истины – казалось, что юный Алексар сам жаждет смерти. Из кельи послушника убрали все опасные предметы, юношу ни на мгновение не оставляли одного, боясь самоубийства в стенах дома служения, служители целыми днями разговаривали со своим новым собратом о щедрости Единого, но все было тщетно. Алексар не спорил, не пытался отмахнуться от чужих слов – просто отчаяние так и не выходило из его потемневших от боли глаз. Великий пытался вызвать спасенного на душевный разговор – юноша тихим голосом прошептал, что не готов, и попросил у покровителя оставить его одного. Великий не спорил, надеясь на время и рекомендовал юноше молиться. Единый милостив, он поможет своему слуге...
Миранис молился. Целыми днями стоял он на коленях в моленной и молился, молился, молился... Но молитва не помогала. В ушах вместо тихих молитв служителей все еще звучал тихий шепот Саржа, обрекающий его, Мираниса, на муки сомнения. С одной стороны – семья Алексара, и так умершего из-за него, Мираниса, с другой – беда Валессия, люди, поверившие своему настоящему повелителю. И кого-то надо обязательно предать... Кого? Миранис в отчаянии стонал, вспоминая Сарину и ее родителей – как он мог их отдать Саржу? Он боялся даже согласиться на свидания с “семьей”, чтобы не подвергнуть их опасности. Каждый день прислужник докладывал о приходе Сарины, и каждый день Миранис в отчаянии качал головой, отказываясь видеть “сестру”. И каждый день приходил кто-то еще. Этот кто-то назывался то другом, то знакомым, но мнимый Алексар уже не верил никому – хитрый Сарж вполне мог послать своего человека, чтобы его, Мираниса, проверить. А принц не мог рисковать, не мог!
Вскоре сомнения Мираниса переросли в манию. Юноша боялся каждого служителя, он не верил никому – Сарж был везде, его шепот тревожил вместе со стонами Алексара мозг юноши ночью, не оставлял иногда и днем. Миранис медленно сходил с ума в тишине дома служения. С ним говорили, его пытались успокоить, ему рассказывали о красоте жизни, звали на прогулки, но Миранис мотал головой, отказываясь выходить из дома служения, а позже и из своей кельи. Однако Великий зря опасался самоубийства – Миранис даже не думал об этом. Юноша просто с каждым днем ел все меньше и меньше, пока его дневной рацион не стал состоять из одной воды. Служители уговаривали, пробовали даже угрозы – ничего не помогало. Сам Великий каждый день пытался беседовать с отчаявшимся юношей, но слова уже не доходили до воспаленного болью сознания юного служителя.
Миранис медленно но верно таял. Силы уходили из его тела, а сознание все чаще настраивалось не на слова Саржа и неизбежность выбора, а на умерших родителей и давно потерянного Алексара. Умершие часто приходили к юноше, что-то говорили, но Миранис не слышал слов. Ничего, скоро, скоро он тоже будет там. Еще немного и все...
Миранис, к радости Великого, вновь начал выходить в моленный зал. Там юноша, едва не падая от слабости, долго стоял на коленях, склонившись перед знаком Единого и просил, просил. Просил за семью Алексара, за душевный покой Валессия, за Алиссию. Просил простить его – слабого и немощного, последнего в роду. И молитвы, наконец, успокоили его – впервые за все время пребывания в доме служения в душе Мираниса воцарился покой. Но страшен был этот покой. Так страшен, что Великий скребя на сердце, принялся готовить молодого человека к смерти.
Миранис воспринимал приготовления спокойно, но уже не молился – на это у него просто не хватало сил. Он не шевелясь лежал он на белоснежном покрывале, пока служители проводили ритуал. Когда молитвы на мгновение смолкли, Миранис внезапно словно очнулся от какого-то сна, и тихо попросил вынести его на улицу. Он хотел в последний раз посмотреть на свою столицу. Столицу, в которой ему когда-то было суждено править, но, видимо, Единый решил иначе...
На улице вечерело, и уходившее солнце настраивала на лад светлой печали. Молодые мужчины осторожно опустили служители юношу на ступеньки дома служения, прислонив ослабевшее тело к парапету. Миранис слабой улыбкой поблагодарил приютивших его людей и попросил оставить его одного. Служители тихо удалились – никто в городе не посмел бы тронуть человека, сидящего на ступеньках обители Единого.
Дом служения находился на холме, и отсюда на город открывался великолепный вид. Некоторое время Миранис смотрел на заходящее солнце, и лишь когда исчез за домами последний лучик, посмотрел на гудящий, исчезающий во тьме город. Смутная тоска пронзила уставшую душу, на глазах выступили невольные слезы, и Миранис в муке закрыл глаза, поняв, что не в силах видеть столицу, раскинувшую у его ног свои широкие крылья. Чувство жгучего стыда пронзило сознание умирающего, и краска окрасила бледные щеки. Миранис вдруг понял, что в малодушии предал свою семью, свой город, свою страну, предал всех. И ради чего? Ради угроз этого Саржа, человека, который убил его отца, убил его друга, захватил его страну и пытался убить его... Но что теперь сделаешь? Поздно. Миранис чувствовал дыхание страшной любовницы-смерти на своих щеках, черные крылья последнего сна уже дотрагивались до его щек, и великая Богиня, отирающая слезы страдания, уже приготовилась дать ему покой. К чему теперь ему дела этого мира, если он уйдет в другой, туда, где его уже ждут...
Он так и не заметил, как кто-то сел рядом. Лишь смутный, не слишком приятный запах, заставил его открыть уставшие глаза. Рядом оказался худенький, человечек с удивительно некрасивым лицом, одетый в лохмотья, грязный оборванец, равнодушно смотревший на Мираниса:
– Что, жить совсем не хочешь, сдался? – с усмешкой прошептал незнакомец. Миранис отвел глаза – что ему теперь чужие слова? – Или еще не совсем...
– Поздно..., – выдавил из себя Миранис.
– Еще не совсем поздно, – рассмеялся странный собеседник Мираниса, показав коричневые зубы. – Ты только выпей, выпей, мальчик. И все измениться...
Миранис удивленно посмотрел на маленький пузырек в своей руке и нашел в себе силы изобразить ироничную улыбку.
– Чего же ты боишься? – усмехаясь спросил нищий. – Умереть? Но ты уже готов к смерти. А если я прав – и это спасение? Будешь пить, или опять сдашься? Посмотри вниз – там люди, люди, которым ты, как не странно, нужен. А себе самому ты нужен? Ну же – решайся! Собери последние силы!
Миранис трясущейся рукой взял пузырек и с помощью незнакомца выпил предложенное зелье. Жидкость оказалась густой, как варенье, и оставила во рту неприятный привкус. Впрочем, это было не страшно – уже вскоре странный сон сморил Мираниса...
Через некоторое время служители осторожно подняли со ступенек храма уже успевшее окоченеть тело молодого юноши. Великий искренне сожалел о подобной утрате, и, так как умерший так и не успел стать служителем, принял решение отдать бездыханное тело семье Алексара. Узнав о смерти брата, слегла в горячке Сарина, постарел на несколько лет Глений. Мать, казалось, не тронула смерть сына, только лицо ее вдруг застыло, лишившись красок, а в волосах появилась седая прядь.
Мираниса обмыли, одели в праздничные одежды и уложили на прощальное ложе в семейной усыпальнице рода Балтазара. Многие приходили прощаться с никому раньше неизвестным юношей – даже сам юный властитель провел не мало времени рядом с хрустальным гробом. В положенное время молодого Алексара вынули из хрусталя, вновь переодели, и со всеми почестями уложили в саркофаг. Теперь уже тело не оберегали от тления – считалось, что бренная оболочка утратила связь с душой и юноша, что когда-то назывался Рассветом, ушел. Ушел навсегда. Навсегда, если только никто больше не потревожит его останки. Но желающих и не находилось.