5. Королева бензоколонки

«Я так хочу притаиться на твоем плече.
Рассказать слов, рассказать дум.
В карманах порыться, и достать лёд —
Охладить лоб, охладить лоб»

Группа Неприкасаемые «Ольга»

 

Ненавистный писк будильника разбудил Анну Контумада около семи часов вечера. Она терпеть не могла просыпаться на закате: она была уверена, что сон, а того хуже, пробуждение на закате чрезвычайно плохо отзывается на её телесном и душевном здоровье.

Филология, которую она изучала довольно неохотно, после окончания института отказалась Аню кормить, поэтому пришлось искать другую работу. Хорошей работы не нашлось. Оказалось, что неплохое знание родного языка и художественных произведений —золотой оправы этого языка, не особо ценятся в настоящем — внеучебном мире.

Два приличных места секретаря, или, следуя новой моде, референта, ей пришлось покинуть по убеждению — Аня хотела сама выбирать того, с кем она будет делить постель. В более серьёзные организации требовались более серьёзно обученные референты и ассистенты, и сама мысль устроится туда без опыта работы воспринималась специалистами отделов кадров как некая наглость.

Возвращаясь домой после очередной попытки устроиться референтом, Аня заехала потратить таящие денежные запасы на топливо и решила выпить чашечку кофе. Тогда он был как нельзя кстати. Небольшое кафе или, скорее, бар на бензоколонке оказался очень уютным, да и кофе был превосходным, хотя и стоил недешево. Каждый из нас, пожалуй, хотя бы раз говорил: «я бы лучше заплатил подороже, но взял бы что-нибудь хорошее!», а вот когда мы получаем это хорошее, оно нам кажется уж слишком дорогим, могло бы быть и подешевле. Но тогда Ане было всё равно. Деньги заканчивались, и со своим железным конём, которого родители подарили ей на двадцатилетие, хочешь — не хочешь, а придется расстаться — у родителей и без нее сейчас проблем полно.

Насладившись кофе, Аня хотела было заказать ещё, но, вспомнив что позволить себе этого всё-таки не может, решила ответить на любезность барменши и отнести свою чашку к стойке, компенсируя таким образом отсутствие чаевых. Подходя к бару, она обратила внимание на аккуратную вывеску, которую изначально приняла за ценник к благоухающим булочкам: «Требуется продавец». Плюнув на свое честолюбие, Аня осведомилась о рабочем месте. Хозяин — милый, лет сорока пяти спокойный мужчина оказался как раз на месте, и Аню без особых проволочек приняли.

Шёл уже третий месяц, как она работала на заправке и была, к собственному удивлению, довольна. Откуда не возьмись, появилась тяга к чтению. Оказалось, что когда чтение это не вынужденное — оно интересно и затягивающе, благо времени в ночную смену всегда много — после полуночи наступает затишье, которое длится часов до пяти утра, когда дальнобойщики, будто приведения, забредают выпить чего-нибудь горяченького, прежде чем снова двинутся в свои бесконечные дороги. Кирилл Фёдорович — хозяин заправки — оказался очень интересным и начитанным человеком, встречаясь с Аней, он любил поговорить с ней о книгах, о жизни, и каждый раз, качая головой, причитал: «Какая девочка пропадает! Эх!». Его удивляло, что она не смогла найти работу, и всё время обещал, что он для неё что-нибудь придумает. Сначала это пугало — на последних двух местах работы для нее уже кое-что придумывали, но потом стало понятно, что шеф человек хороший, и помочь хочет искренне.

Зарплата хоть и была невысокой, но учитывая, что по инициативе хозяина неиспользованные скоропортящиеся продукты разделялись меж работниками в конце ночной смены — как раз, когда он привозил свежие, а ночная смена была раз в три недели, то жаловаться Ане не приходилось. Ей даже удавалось немного экономить, хотя, разбогатеть таким образом явно не вышло бы.

Назойливое начало рабочего дня на этой неделе приходилось на девять вечера, и ничего с этим не поделаешь. Зато сегодняшней ночью Ане предстояло дочитать, наконец, весьма длинный, но, тем не менее, очень интересный роман, который вот уже почти неделю держал её в напряжении. Она быстро собралась, подкрасила глаза, оставшись недовольной слегка красноватыми белками — свидетелями нерегулярного сна, и отправилась вниз заводить своего коня, которого, мало того что удалось сохранить — так теперь можно было и заправлять почти на треть дешевле — без налогов и мимо кассы.

***

Молчавшее всю дорогу к родителям радио, будучи включенным, было несколько ошарашено тишиной в эфире. То и дело беспокойно перелистывая частоты, оно стыдилось, что никак не удаётся ничего найти, пока понявший в чём дело Пётр не нажал кнопку выбора диапазона, впуская в салон своего авто разноязыкий мир длинных волн. Заслышав родную речь, Пётр нажал кнопку фиксации частоты, включил противотуманные фары и тронулся.

Туман был единственной погодой, при которой Пётр не превышал скорость и наслаждался дорогой, как бы он ни спешил. Забавно, что эти мелкие капли, стали людской волею метафорой неясности и запутанности, в то время как вода, маленькими представителями которой они являются, есть той же волею символ очищения, чистоты и ясности. Они вдохновляли и будут вдохновлять одного художника за другим, будь то художник, что пишет картины на холстах, иль тот, что пишет лишь в своём воображении.

Одинокие деревья вдоль трассы возникали сначала неразличимыми намеками, потом легкими сероватыми тенями, а затем, всё больше уверяя глаз Петра в своём существовании, росли и принимали свои расплывчатые очертания, чтобы пронестись мимо, так и не дав о себе четкого представления.

После того как стих последний аккорд очередной песни и отгремела реклама, обещающая белые зубы, квартиры в Москве и уверенность в надёжности инвестиций, в салоне на мгновение вновь повисла тишина, пропуская во внутрь обрадованное рокотание мотора. И тут, словно мост, проброшенный через всю жизнь Петра, как что-то немногое из того, что ни разу не изменилось за всё то время, что Пётр себя помнит, зазвучали позывные радио «Маяк». Он улыбнулся, будто почувствовав на щеках нежные, знакомыми ещё с самого детства ладони.

Квартиру одной бабушки и дом другой продали после того как они одна за другой умерли, а родители то и дело переезжали с места на место, мебель же, каждый раз покупаемая «на всю жизнь», как правило не переживала двух-трёх переездов. Какие-то вещи в доме родителей покрывали большие отрезки петровой жизни, и лишь немногие он помнил почти так же долго, как и себя. А вот позывные «Маяка»... у Петра было чувство, что они были всегда. Он понимал, что когда-то этого радио не было вообще, что когда-нибудь оно либо сменит позывные, либо вовсе перестанет существовать, но сейчас Петру, лишенному каких бы то ни было якорей, приятно было слышать что-то, что как ему казалось, было и будет всегда.

Дышать туманом — это роскошное ощущение. Пётр на протяжении всего своего детства, а затем и юности следовал за отцом от одного повышения к другому — жизнь военных трудно было назвать оседлой. Он прекрасно помнил свой первый густой туман. Это было в Прибалтике. Она встретила его туманом, когда на очередное место службы вслед за тогда ещё капитаном прилетели его супруга и его гордость — сын. Самолет, будто муха, то и дело рискующая захлебнуться в молоке, долго кружил над землей, прежде чем ему дали посадку. Пётр чувствовал, как сильно нервничает мама, но причину её переживаний понять не мог. Когда к самолету, наконец, подали трап, и пассажиры стали понемногу покидать свое летучее заточение, Пётр почувствовал холод, которым тянуло тем больше, чем ближе они подходили к невидимой пока амбразуре выхода, таща за собой огромный рюкзак, из-за которого мама успела за время полета повоевать с соседями и стюардессами. Резкий поворот налево и в стене самолета показалась овальная дыра, заполненная непроглядной белизной. Мама, улыбнувшись, сказала: «Ты хотел облака потрогать? — Пожалуйста, трогай, сколько угодно».

Уставшие стюардессы с натянутыми улыбками на лицах прощались с пассажирами, Пётр шёл навстречу своему первому туману. После сухого воздуха Средней Азии туман казался чем-то невероятным. Прохладная свежесть просто заставляла наслаждаться дыханием. Во всём мире не было ничего, кроме вот этого самолета, прислонившегося к нему трапа и странного цвета автобуса, очертания которого смутно улавливались в нескольких метрах от трапа. Этот автобус и повёз Петра навстречу зданию аэропорта, в котором их уже почти полтора часа ждал отец.

Потом была дорога в такси, и всё выглядело так прекрасно и загадочно, что пожалуй именно с того момента Пётр на всю жизнь и полюбил туман, единственной той любовью, в которой никогда не сомневался. В детстве, после наивных детских обид, он несколько раз сомневался даже в любви родителей, а заодно и своей к ним, а вот туман любил он безоговорочно. А что же туман? Туман всегда был просто свежим и прохладным.

Красноватое сияние в воздухе над обочиной появилось неожиданно. Короткий взгляд на уровень горючего в баке заставил Петра вернуться в настоящее и, довольно резко затормозив, принять вправо. Большая заправочная станция на трассе наверняка предлагала горячие чай или кофе, а того и гляди свежие булочки.

***

К бару приближался скромно, но со вкусом одетый молодой человек с чувством глубокого удовлетворения на лице.

– Доброе утро! – не скрывая какой-то непонятной, но всё же заразительной радости поприветствовал он.

– Доброе, – дежурно ответила Аня.

Пётр решил заказать свой чай в свойственной его хорошему настроению шутливой манере:

– Петром, Петром меня зовут... и очень хочется чаю, девушка, будьте столь любезны, снизойдите к путнику, одарите меня горячим чайком! Если можно — кружечку побольше, да чаёк покрепче.

Обращение Петра, да и он сам, показались Ане симпатичными, по крайней мере, это было гораздо лучше ставшего уже привычным панибратского «Привет, красотка, напои меня чаем». Решив подыграть, Аня ответила:

– О да, мон сир,
почту за честь.
Сию минуту!

Элегантным движением она продела указательный палец сквозь ручку собственной кружки (вот на что способны милые одинокие девушки, будь каждый с ними столь любезен!), потому как казённые кружки бара она сама не любила, и подумала, что этому незнакомцу они и подавно не понравятся.

– Вот, любезнейший,
готова я отдать вам и свое,
с условием одним,
что вы мне оное вернете.

– Ну что вы, мадемуазель,
не требовал я жертвы столь высокой.

– Ах, пустое...
но могу наполнить,
и самоварчик на пар;х
держу я так же непрестанно.

– О, должником быть вашим на века мне,
коль вы сочли меня достойным
испить из кубка вашего, о муза!

В голову Ане никак не приходило продолжение, нужно было спросить какого чаю он хочет, но голова наотрез отказывалась придумывать рифмы и высокие слова к ставшему столь привычным для неё вопросу: «Зеленый, чёрный? Сахар? Молоко?».
Привычка убивает в нас поэта.

А волшебство момента так не хотелось терять. И совершенно ведь не важно, к чему этот момент приведет, да и планов никаких нет, но ведь именно такие вот моменты и заставляют нас улыбаться воспоминаниям, вне зависимости от того к чему они вели — будь то встреча, прощание, или начало нового этапа в жизни.

Заметив замешательство барменши, Пётр догадался, в чём дело, и решил выправить ситуацию.

– О, если б в ваших силах было,
сварить мне чай столь чёрным,
как ваши страстные глаза,
то уголь был бы бел,
коль он, – будь то случайно,
иль по умышленью,
неосторожен был бы столь,
с той чашей,
в койей чай цвет ваших глаз лицетвореет
рядом очутиться...
...нда, концовка у меня отвратительная вышла, вы не находите? – скривил гримасу Пётр.

– За белый уголь глаз моих,
готова вам простить и не такое! – Аня попыталась спасти наивное волшебство момента.

– Спасибо вам, мадмуазель!

Момент ушёл, такие моменты не стоит держать за хвост, ведь своей спонтанностью и мимолетностью они и прекрасны.

– Как звать вас, черноглазая? – продолжил Пётр в менее, но всё же возвышенной манере.

– Анною.

– Анна, Аня, Анечка. Вы позволите мне звать вас Анечкой, мадемуазель?

– Вам — всё что угодно! – игриво улыбнулась собеседница.

– Сегодня великолепное утро, Анечка, вы не находите?

– Великолепное оно, когда этим утром просыпаешься, Пётр, а я тут с вечера, так что мои возможности наслаждаться им весьма ограниченны. Я на этой неделе наслаждаюсь скорее вечерами, нежели утрами.

– Да? Жаль. А вы любите туман?

– Он красив, да, но чтоб им наслаждаться — наверное, нет.

– А я, вот, с детства туман люблю. Пока мне девять лет не исполнилось, мы с родителями в средней Азии жили, а потом переехали в Прибалтику, и вот там-то я туманы и полюбил.

– А я тут всю жизнь прожила. Тут туманы не редки, особенно в межсезонье, а привычка, она, знаете ли, убивает всю магию. Ваш чай, пожалуйста.

– Спасибо. Это вы верно подметили, чёрт побери, верно! Жизнь постоянно навязывает
нам повторения, а мы и продаем за эти повторения то, что неповторимо. Каждое туманное утро неповторимо, Анечка, хоть они и кажутся все такими одинаковыми, но мы сами-то каждый раз разные, это и делает каждое туманное утро таким замечательным. Я, вот, сегодня вас встретил, и вас, и утро это мне уже не забыть, до конца моих дней.

– Так уж и до конца? – съязвила Анна — она любила патетику, но не любила громких обещаний.

– О да, мадмуазель, не извольте сомневаться! – отхлебнул Пётр чаю. – Уж в этом вы можете на меня положиться, Анечка. Что читаете, если не секрет? – Кивнул Пётр в сторону раскрытой книги.

– Да так, роман один. Хороший роман, захватывает, да и подумать есть над чем.

– Как раз для женщин, – заключил Пётр, – роман, он ведь всегда про любовь?

– Отнюдь. Роман — литературный жанр, прозаический, как правило. Он предполагает развернутое повествование о жизни и развитии личности героя в кризисный или нестандартный период его жизни. Например, с рождения героя до его смерти, с рождения до выхода из кризисного состояния, или с точки входа в кризисное состояние до развязки.

– Гм, а я по необразованности всё думал, что роман — это обязательно про любовь... а вы прекрасно осведомлены, Анечка, все входы и выходы в романы знаете. Филолог?

– В точку!

– А что же вы тогда тут, простите, прозябаете?

– А я и не прозябаю вовсе, я просто зарабатываю тут свой хлеб, и мне тут нравится.

– Серьёзно? – удивился Пётр, – Что девушке вашего ума может понравиться в столь тривиальном труде?

– Независимость, мон сир, независимость. Бар — это моя стихия и я тут вольна делать всё, что мне заблагорассудится, главное чтобы гости были сыты и довольны. Вот так то. При этом у меня есть уйма времени для моего, оказывается, любимого занятия.

– Чтения, я полагаю? А почему оказывается?

– Потому что раньше приходилось читать по планам и то, что надо, а не то, что интересно и хочется. И как-то интерес охлаждался.

– О, как я вас понимаю, Анечка, как я вас понимаю! Мне всё желание читать ещё в школе отбили. Потом, слава богу, в университете попался преподаватель истории, который так интересно рассказывал и вскользь рекомендовал авторов и книги, что я просто не мог уже их не прочесть — было очень интересно. Всё было тогда интересно, а сейчас... – Пётр, махнув рукой, вздохнул.

– А что сейчас? – задала Анна один из вопросов, которые так необходимы для продолжения разговора и так бессмысленны для стороннего наблюдателя.

– Знаете, Анечка, мне невероятно скучно жить моей жизнью. Работа, дом, работа дома, телевизор я включать даже не пытаюсь. Люди вокруг какие-то странные. Мне не с кем и не о чем поговорить. Всё отвратительно.

У меня есть деньги, но я совершенно не умею их тратить. Все эти клубы, вечеринки, проклятые корпоративные вечера — это всё ёлочный дождик на давно утративших хвою палках моей жизни. Я очень устал и ничего не хочу, наверное, потому что практически всё могу себе позволить, не могу только позволить себе отказаться от всего того, что жизнь мою убогую составляет.
Нет в ней ничего.

Он вздохнул и опустил голову, словно пытаясь излить тоску из глаз в ароматный остывающий чай.

– Знаете что, Анечка, вы не примите меня за идиота, или законченного романтика... Выходите за меня замуж. Вы будете светом моей жизни, а я буду вашими стенами, оберегать вас, чтобы вы не погасли.

– Да, Петруша, вот от этих самых стен свет в женщинах и угасает... со временем... Мужчинам это, от чего-то, трудно понять, они считают, что женщина, имеющая право хранить семейный очаг и не работать, обязана быть счастлива, но это не так.
Вы сами себе представьте, вы бы смогли несколько лет просидеть дома?

– Видите ли, Анечка, мне сейчас что дома сидеть, что ходить на мою псевдо-работу — совершенно всё равно, потому что жизни во мне от этого не прибавляется, не убавляется. Я в этой чёртовой суете себя потерял. Нет меня теперь. Одному мне уже из пустоты не выбраться. Выходите за меня!

– То есть, я должна стать вашей персональной спасительницей? Вы извините, но, по-моему, вы оцениваете меня не как человека, а как средство, будь то от скуки или для жизни, а ведь всё равно средство. Вам нужно быть сильным самому. Вырваться из вашей золотой, как я поняла, клетки — это только в ваших силах Пётр, вы поверьте в себя, и всё у вас получится. А вспомните обо мне, как о женщине, как о человеке — приезжайте меня покорять, буду несказанно рада вас видеть. – От души улыбнувшись на последней фразе, она выдвинула припрятанный под стойкой бара высокий мягкий табурет и, взобравшись на него, вцепилась в Петра участливо-понимающим взглядом.

– Вы правы Анечка, вы правы. Спасибо вам за чай, а в первую очередь за душу вашу. Пойду я, пожалуй.

Отглотнув чаю — он как раз остыл до такой степени, когда уже не обжигает, но всё ещё щедро одаряет внутренности жаром, Пётр встал, улыбнулся, и, слегка поклонившись, не опуская взгляда с симпатичного лица Анны, почему-то шёпотом сказал: Спасибо вам, Анечка, я пойду.

Ане Пётр очень понравился. Она прекрасно понимала, что больше никогда его не увидит. Хотелось подпрыгнуть и закричать: «Постой Пётр, забери меня отсюда, с тобой я поеду куда угодно!». Но ситуация была вовсе не та, когда это разумно было бы сделать, да и что это за слово — «разумно»? Пётр был явно хорошим человеком, явно интеллигентом, он наверняка никогда не обидел бы Анну. Она понимала — пойди она сейчас с ним, и жизнь могла бы сложиться совсем по-другому и, может быть, она была бы с ним счастлива. Но так же, как Пётр не мог выбраться из своей золотой клетки на волю — не могла и она в эту клетку впорхнуть. Для каждого из них путь туда или оттуда был бы прыжком в неизвестность, а люди боятся неизвестности. Она их пугает, сули она рай или ад — они её боятся.

Пётр выходил из придорожного кафе у автозаправочной станции, оставляя за спиной неизвестность, а Аня сидела на своём удобном табурете, глядя уходящей неизвестности вслед. Они больше никогда не встретятся, а могли бы быть счастливы всю жизнь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Быть может.