Тощие собаки

Где-то Рудаки слышал, - кто-то ему рассказал, кажется, на работе шеф делился сведениями, почерпнутыми из журнала «Наука и жизнь», что свинья отличается от других животных и человека одним удивительным свойством – вроде, называется это приемистостью – и состоит это свойство в том, что, убегая, свинья точно соизмеряет свою скорость со скоростью преследователя и потому догнать ее невозможно – между ней и преследователем всегда остается разрыв.

- Мне бы такое качество сейчас, - думал он, - мне бы уметь так, но не свинья я, увы не свинья, - он осторожно выглянул из-за дерева и обвел глазами окружающий горный пейзаж, но его преследователей нигде не было видно. Это его немного успокоило, - Неужто, надоело за мной по горам бегать, традиционная арабская лень победила?

Он посмотрел вверх на крону дерева, за которым прятался, на ветки с колючками, листьев на ветках не было - зима, - Акация, должно быть, - решил он, - а, может, - он усмехнулся, - а может, и анчар. К нему и птица не летит, и тигр нейдет … Где-то в этих местах должен он произрастать, если не выдумал его классик, - и опять высунулся из-за дерева, на этот раз немного дальше и тут же их увидел: все трое залегли за гребнем невысокой каменной россыпи, виднелся край головного платка и из-за камней торчали стволы винтовок.

Как только он высунулся, ствол одной винтовки дернулся, и пуля с противным завыванием взрыла песок не далее, чем в полуметре от дерева. Он нырнул обратно за дерево одновременно со звуком выстрела - сухой треск многократно повторило эхо в недалеких горах. За первым выстрелом раздалось еще два, но пули в этот раз ушли куда-то далеко в сторону.

- Надо рвануть к горам, - решился он и, оттолкнувшись от дерева, побежал в сторону ближайшей скальной гряды. Вслед ему раздалось несколько выстрелов, но пули опять ушли далеко в сторону. Он обернулся на бегу и увидел, что преследователи бегут за ним, подоткнув полы своих длинных черных плащей. Выстрелов больше не было.

- Живым хотят взять, - думал он на бегу, хватая ртом воздух - Зачем я им? Кто же это такие? Не солдаты, и на полицейских не похожи. Армия дикая какая-нибудь, «батька» какой-нибудь местный, но это не нубийцы, судя по одежде, а явные арабы. Впрочем, какая разница. Какая разница, к кому в руки попасть. Хрен редьки не слаще. Возьмут в заложники белого гяура, выкуп будут требовать в лучшем случае, а кто за меня выкуп даст?

Горы были недалеко, обычные африканские горы: невысокие, почти без растительности рыжие и желтые скалы, но все же это было укрытие, все-таки это было лучше, чем тот хилый «анчар», за которым он укрывался. В горах должны быть ущелья, долины какие-нибудь, ручьи – он судорожно сглотнул, пить хотелось жутко. – И пещеры, - думал он, - и пещеры там должны быть. В пещере и ночь пересидеть можно или до темноты пересидеть, а потом уйти.

Он помнил карту и знал, что горы эти небольшие и невысокие и за ними опять начинается пустыня, а за ней на большой реке находится город – железнодорожная станция, он даже название помнил, дурацкое такое название – Омдурман.

- Омдурман, - бормотал он на бегу, с хрипом втягивая воздух в легкие, - Омдурман, - Он бежал уже по гладким скальным плитам, которыми начинались горы – ближе всех были две рыжие скалы и между ними виднелся узкий проход. – Туда добраться надо, до этой щели, - хрипел он, - там спрятаться где-то, пересидеть до темноты и потом в Омдурман. Омдурман, - повторял он как заклинание и бежал вверх к проходу между скалами по гладким плитам, бежал сначала на двух ногах, но потом, когда подъем стал круче, - побежал на четвереньках.

- Сейчас, - думал он, - сейчас стрелять опять начнут. Раздались почти одновременно два выстрела. Одна пуля ударила в плиту рядом с ним. Он подпрыгнул, в отчаянном прыжке влетел в проход между скалами и, не удержавшись на ногах, плашмя растянулся на щебенке, покрывавшей дно расселины. Раздался треск еще двух или трех выстрелов, завыли рикошетившие от скал пули.

- Зачем они стреляют? – думал он, - Они же меня уже не видят. Поднялись бы сюда и тогда стреляли. Сейчас, сейчас сюда поднимутся, надо вставать, - приказывал он себе, но встать не было сил, и он лежал ничком и, стараясь унять одышку и сердце, прислушивался к звукам.

Его преследователи были, наверное, недалеко – их голоса слышались как будто совсем рядом, но слов он уловить не мог, как не старался, разобрал только одно слово «малеш» – любимое арабами слово, которое значит что-то вроде «не важно» или «пускай», или «брось».

Он уже не знал теперь, насколько ему удалось от них оторваться – во время своего последнего рывка оглянуться он никак не мог – но в любом случае они были недалеко, скорее всего остановились там, где начинались плоские каменные плиты и стреляли оттуда наугад. Плиты были скользкие, как будто отполированные, и карабкаться по ним с винтовками было бы не просто.

Наконец он осторожно выглянул из расселины. Арабы действительно расположились у края гладких скальных плит и расположились, судя по всему, прочно. Они сидели на плитах, а один даже полулежал на своем расстеленном плаще, глядя вверх на скалы; винтовки лежали рядом. Все курили и пили воду из фляги, передавая ее друг другу. Изредка кто-то из них что-то говорил, показывая рукой на скалы, в которых прятался Рудаки.

- Эх! Пугнуть бы их сейчас из «калашникова», - вздохнул Рудаки и сглотнул слюну – смотреть, как они пьют, было невыносимо. – Надо двигаться, - опять приказал он себе, - надо идти, пока светло, а там переждать где-нибудь ночь и идти дальше, пока не доберусь до Омдурмана. – встал и побрел в глубину расселины, которая вскоре стала шире, а потом перешла в довольно широкое ущелье с крутыми склонами, усыпанными крупными камнями.

Он отдавал себе отчет, что если арабы поднимутся за ним в ущелье, то он станет для них прекрасной мишенью, что, может, на это они и рассчитывали, но свернуть было некуда, и он продолжал брести по ущелью, изредка испуганно оглядываясь.
       
Однако никто его больше не преследовал. Скоро он вышел в долину, которая отличалась от ущелья только тем, что была немного шире, на склонах росли какие-то скрюченные деревья и посредине была проезжая дорога. Он решил, что идет уже около часа - часов у него не было, он их обменял на порцию шаурмы еще в столице, когда почти сутки бродил возле гостиницы, не решаясь забрать свои вещи, но так, на прикидку получалось около часа. Скоро его догнала повозка, запряженная двумя мулами.

Когда повозка проезжала мимо, он поздоровался с сидевшим в ней крестьянином по-арабски и неожиданно для самого себя сказал:
-Village? OK?*
Крестьянин окинул его равнодушным взглядом и кивнул. Рудаки вспрыгнул на край повозки и уселся, свесив ноги, позади крестьянина. Повозка медленно двигалась, переваливаясь на крупных камнях, усыпавших дорогу, возница понукал мулов неопределенными междометиями, вздыхал и изредка протяжно взывал к аллаху: Йа-алла! Ва-алла! На Рудаки он не обращал никакого внимания.

Через некоторое время Рудаки решился попросить воды: - Майа. Фи майа?** - Возница покосился на него, достал из-под наваленных в повозке мешков бутылку, оплетенную соломой, и протянул ему. Глотая теплую воду, Рудаки подумал, что бутылка похожа на бутылки с болгарским вином «Гамза», которые они часто покупают на всякие сборища и посиделки у них дома, но никаких надписей на бутылке не было.
Напившись, он совсем успокоился. – Случайные это были арабы, - думал он, отдавая бутылку, - разбойники какие-то. Ни на местную полицию, ни тем более на «Мухабарат»* не похожи. Особенно на «Мухабарат» - те бы меня не отпустили так, те бы точно поймали. – Он поежился и посмотрел назад на дорогу, но дорога была пуста.

– Странный народ эти арабы, - он посмотрел на подобравшего его крестьянина – средних лет дядьку в грязной серой галабии, - если бы на его месте был наш мужичок, то, во-первых, неизвестно, взял ли бы меня – скорее всего, не взял бы, а, во-вторых, если бы взял, то расспросами замучил. А этот подобрал посреди пустыни, в горах, подобрал иностранца грязного и потного в рваной куртке с расцарапанной мордой – точно ведь расцарапал, когда через колючки лез в лесопарке этом, возле гостиницы – и ничего, и не интересует это его совсем, ибо на все воля аллаха.

Он покачал головой и опять посмотрел назад на дорогу, но дорога по-прежнему была пуста, по-прежнему вокруг были лишь желто-красные скалы и ни души. Только летали невысоко в небе какие-то птицы, похожие на соколов.
- Скорее всего, это и есть соколы, - лениво подумал он. Его клонило в сон и он бы и заснул, если бы повозку не встряхивало на камнях. В полудреме он стал вспоминать то, что произошло с ним за последнюю неделю, все свои мучения и переживания, и страхи, которые еще далеко не закончились и, когда закончатся, не известно.
- Надо же, - размышлял он, - надо же, как получается: если рассказать кому-нибудь о том, что со мной произошло, то получатся приключения, как ни рассказывай, а на самом деле были это сплошные муки и ничего лихого и мужественного в этих событиях не было, а расскажи – получатся приключения.
       
- А главное, - думал он, вспоминая эту безумную неделю, - главное, что не понятно, зачем меня сюда вообще послали. Ну, в Хаме и в Александрии – там тоже была опасность и еще какая, но там было понятно зачем, задание у меня было, а тут черт знает что – пойди туда, не знаю куда.

Задание у него в этот раз и правда было неопределенное. Надо было ему позвонить в представительство Аэрофлота в столице и спросить некоего Бессарабова, и тот расскажет ему, что делать. Правда сказали ему тогда под страшным секретом знакомые офицеры в кафе в Лефортовском парке, что похож он оказался внешне на кого-то из местной банды антиправительственной, на начальника какого-то и что будто бы должен он будет этого кого-то заменить на время, чтобы отдать какой-то важный приказ или подписать там что-то. Хотя как подписать? Подпись-то у него в любом случае другая и арабский он не настолько знает, чтобы кого-то из местных деятелей заменить. Бред сивой кобылы! Однако он по прежнему опыту знал, на что способны генералы, поэтому не очень удивился бы, если бы этот бред оказался правдой. Но до этого не дошло.

Он посмотрел на грязно-желтую пустыню, которая открылась перед ними, когда проехали они этот небольшой горный массив, подумал, что скоро должен быть и населенный пункт какой-нибудь и вдруг вспомнил Лефортовский парк в снегу, кафе, где пили они под жареную рыбу «капитан», и шутки разбитной московской подавальщицы по поводу этой рыбы и их капитанских погон; вспомнил настолько отчетливо, что даже запах этой рыбы вдруг почувствовал и ощутил парной дух зимней московской кафешки в парке, в которой, отряхивая с шинелей мокрый снег, толпилось окрестное офицерье из многочисленных военных заведений, расположенных в этом издревле населенным военными учреждениями районе; вспомнил, как на вентиляционном желобе над окном раздаточной грелись кошки – нигде он потом такого не видел: на теплой полке желоба, свесив расслаблено хвосты и даже лапы, грелось не меньше десятка разнокалиберных кошек и котов.

Впереди, в дрожащем мареве над горизонтом вдруг возник минарет, потом еще один и скоро стали видны первые дома.
- Омдурман? – спросил он возницу.
- Э.. Валла, - неопределенно помянул тот аллаха.
Рудаки хотел было уточнить, что значит « э…валла», но потом передумал – какая разница, какая разница, какой это город – все равно потом надо будет как-то выбираться в Египет, а откуда выбираться, не так уж и важно.

Между тем они уже въезжали в город – судя по многочисленным мечетям и блочным трех- и пятиэтажным домам, был это большой по масштабам страны город – и он опять спросил возницу, не Омдурман ли это, но снова получил в ответ неопределенный призыв к аллаху. Они ехали по широкой грязной улице, застроенной блочными домами, в первых этажах которых были различные лавки и мастерские. Прохожие были преимущественно арабами, хотя попадались и негры, но городского вида, в галабиях, а некоторые в европейских костюмах. Проехали полицейский участок, возле которого стояли два броневика с тяжелыми пулеметами и – местное изобретение – джипы со стальными щитами вместо ветрового стекла. Возле машин суетились полицейские и солдаты. Потом проехали мимо гостиницы «Нил» - название гостиницы было написано по-английски, наверно, единственная надпись латинскими буквами во всем городе.

- Пожалуй, имеет смысл зайти в гостиницу, - решил Рудаки, - разузнать, что и как, и, может, переночевать, если паспорт не будут требовать.
- Шукран*, - сказал он вознице и спрыгнул с повозки.
- Э… Валла, - возница повторил свое любимое присловье и так же неторопливо поехал дальше, не оглядываясь.

Рудаки немного постоял у входа, размышляя, как лучше вести себя в гостинице, чтобы поменьше вызвать подозрений, но так ничего и не придумал, толкнул обшарпанную дверь и оказался в холле, если это помещение можно было так назвать.

Был это довольно узкий коридор, почти все пространство которого занимала ведущая куда-то наверх крутая деревянная лестница. Под лестницей находилась конторка портье и сидел за этой конторкой немолодой лысый араб в темном европейском костюме с повязанным толстым узлом желтым галстуком с каким-то непонятным рисунком. Рудаки подошел к конторке и увидел, что на галстуке у портье изображены крокодилы, зеленые крокодилы с разинутыми пастями. Из-за этих крокодилов он даже поздоровался не сразу, а некоторое время стоял и молча смотрел на грудь портье. Портье тоже молчал. Наконец Рудаки очнулся и поздоровался по-арабски.
- Мархаба*, - ответил на приветствие портье, потом внимательно посмотрел на рваную куртку Рудаки, его расцарапанное лицо и грязную футболку и спросил по-английски: - Чем могу быть полезен, сэр? – английский у него был старосветский, очень правильный и вопрос он задал с идеальной вопросительной интонацией, которая, как правило, иностранцам не дается.
- Вы англичанин? – неожиданно для себя спросил Рудаки.
- Мать англичанка, - ответил портье и представился, - Марко Морган-Милад к вашим услугам, сэр.
- Крис Уземба, поляк, - назвался Рудаки своим фальшивым именем.
- Поляк? – англизированный портье Марко Морган-Милад выразил голосом умеренное удивление, - Далековато от дома, не правда ли, сэр?
- Да не близко, - усмехнулся Рудаки этому «не так ли, сэр», будто сошедшему со страниц переводного романа из английской жизни, и спросил, - Номер для меня найдется?
- Конечно, сэр, - ответил портье и с гордостью в голосе добавил, - В гостинице есть свой котел – можно согреть воду для ванной. Я предложу вам лучший номер – в нем останавливался сам сэр Уингейт.
- Вот как, - сказал Рудаки, - Спасибо, - Кто такой сэр Уингейт, он не знал.
- У вас есть багаж? – спросил портье и тряхнул лежавшим на стойке колокольчиком.
- I travel light ** - ответил Рудаки и про себя подивился тому, как быстро он перенял стиль этого Марко Морган-Милада.

На звон колокольчика появился мрачный, бандитского вида араб, которого портье назвал «бой» – Бой покажет вам ваш номер, сэр.

«Бой» привел его в номер по крутой лестнице, отомкнул дверь и, пропустив его вперед, стал на пороге в ожидании чаевых. У Рудаки были доллары, но только несколько крупных купюр, и дать чаевые было нечем.
- Баадын*, - сказал ему Рудаки и «бой», недовольно хмыкнув, ушел, хлопнув дверью. Рудаки остался один в большой комнате с высоким потолком и москитными сетками на окнах. Посреди комнаты стояла широкая двуспальная кровать, рядом антикварного вида стул и в одном из углов - столик с зеркалом и несколькими выдвижными ящиками. Больше в комнате ничего не было.

Рудаки подошел к окну и откинул сетку. Окна выходили на улицу – он видел из окна вход в гостиницу, возле которого только что стоял, размышляя, заходить или нет. Номер располагался невысоко – не выше второго этажа.
- Можно спрыгнуть, если что, - подумал он, - но тут же мысленно себя одернул, - если этот Морган полицию вызовет, прыжок из окна едва ли поможет.

В дверь постучали. – Войдите, - сказал Рудаки и вошел портье, - Или хозяин, - подумал Рудаки, - почему я решил, что он портье.
- Ванна готова, сэр - объявил портье (или хозяин), - и я формуляр принес – заполните, пожалуйста.

Рудаки взял карточку – она была на арабском - и сказал, - Я арабский не настолько знаю, чтобы заполнить. Может быть, вы сами напишете, что надо, а я распишусь, - он протянул вместе с карточкой стодолларовую банкноту, - Фамилия - Уземба, Крис Уземба из Польши.
- Еще номер паспорта требуется, сэр, - Морган-Милад спрятал доллары.
- А ладно, - решил Рудаки, - дам я ему паспорт, что я теряю – все равно он фальшивый, а так, может, в полицию не донесет или донесет не сразу. Все равно с этим паспортом я границу с Египтом не перейду, - он дал портье паспорт и пошел за ним в конец коридора, где была ванная.

Ванная оказалась огромная, с мраморным полом и высоким потолком, у стены стояла старинная чугунная ванна, заполненная горячей водой. Рядом, на низенькой скамье стояло ведро с кипятком и ковшик.
- Ужин вам в номер подать, сэр? – спросил портье, уже стоя в дверях.
- Да, в номер, пожалуйста, - ответил Рудаки и тут же почувствовал зверский голод, - Вы там что-нибудь наскоро сообразите, а то я проголодался, честно говоря, - добавил он, - Я мыться недолго буду.
- Ужин будет через полчаса, сэр, - сказал портье и собрался уходить, но Рудаки остановил его.
- Господин Морган-Милад, - сказал он, - Я попрошу вас, вы поменяйте на фунты немного долларов из тех, что я вам дал, и дайте слуге, а то мне не чем было дать ему чаевые.
- Не беспокойтесь, сэр, он в обиде не останется, - портье приложил руку к сердцу – все-таки арабская его часть проявляла себя – и торжественно удалился.

Рудаки разделся и опустился в горячую воду, постанывая от удовольствия и, отчасти, от боли – на ногах были многочисленные ссадины и кровоподтеки – следы недавней безумной гонки по усеянной камнями пустыне.
- Нельзя расслабляться, - убеждал он себя, лежа в ванне, - не известно, кто такой этот Морган-Милад – сдаст полиции, пока я тут голый лежу, - но убеждения не действовали – уж очень хорошо было так лежать и отмокать от грязи и пота, которые, казалось, проникли в каждую пору.

Когда наконец ему удалось заставить себя начать мыться, постучал портье и спросил, можно ли подавать ужин.
- Еще минут десять, - крикнул через дверь Рудаки и действительно не позднее, чем через минут пятнадцать вошел в свой номер. Ужин уже ждал его на низком столике возле кровати. Правда, надо было надеяться, что не весь ужин - на столике пока была только «мезза» – традиционный арабский набор закусок к араку. Присутствовал и сам арак в высоком стакане – рядом стоял второй стакан с водой, чтобы разбавлять арак.

Рудаки арак любил – пристрастился к этому напитку еще в первые свои командировки на Арабский Восток. Ему нравился и мягкий вкус этой водки, и запах аниса, будивший детские воспоминания об успокоительных каплях «Датского короля», которые пили престарелые родственники – воспоминания, скорее всего, ложные, так как его престарелые родственники были по преимуществу военными врачами, людьми суровыми и в успокоительных каплях не нуждавшимися; этот запах неизменно пробуждал в памяти и навязчивую песенку из какого-то кинофильма: - Капли Датского короля пейте, кавалеры!

- Капли Датского короля пейте, кавалеры! - пропел Рудаки, налил в арак немного воды – напиток тотчас же приобрел молочно-мутный оттенок и стал разглядывать меззу – на шести маленьких тарелочках были разложены разные закуски, преимущественно овощи: свежие помидоры, огурцы, лук, только на одной лежали два скромных ломтика вяленого мяса – бастурмы.
- Вот с бастурмы и начнем, - сказал себе Рудаки и потер руки. Тут тихо открылась дверь и вошел портье. Когда он увидел Рудаки, вид у него стал растерянный.
- Извините, сэр, - пробормотал он, - я думал, что вы еще ванну принимаете. Видно было невооруженным глазом, что он так совсем не думал. За его спиной в коридоре маячил бандитского вида «бой».
- Да я уже помылся, - сказал Рудаки, - вот думаю приступить, - он помолчал, потом спросил, - Может быть, и вы выпьете со мной? Религия вам позволяет?
- Я христианин, - с гордостью в голосе ответил Марко Морган-Милад и крикнул через плечо «бою» по-арабски, чтобы тот принес еще арак.
«Бой» отправился за напитком, а в комнате повисло напряженное молчание. Портье переминался с ноги на ногу, избегая взгляда Рудаки.
- Отчего он так мнется? – думал Рудаки, - Может, уже полицию вызвал? Но не убегать же сейчас. А… Будь что будет! Хоть поем и выпью. А может, и не вызвал он полицию, а просто так, стеснительный такой. Он вдруг вспомнил, как у Грэма Грина в «Министерстве страха», кажется, один человек дал себя убить потому, что постеснялся кричать, звать на помощь. – Но не вскакивать же действительно сейчас и, толкнув портье, бежать из гостиницы, - думал он, - как-то это не «комильфо», - и продолжал молча сидеть.

Пришел слуга со стаканом арака, и портье, придвинув стул к столику, уселся и разбавил водой свой арак.
- Предлагаю выпить за процветание вашей гостиницы, - сказал Рудаки.
- Спасибо, сэр, - откликнулся портье и они отпили из своих стаканов, не чокаясь.

Арак подействовал на Рудаки сразу – закружилась голова, по телу разлилось тепло. Он нацепил на вилку кусочек бастурмы и стал жевать. Действительность как-то сразу утратила свою угрожающую сущность, стало даже уютно: показалось ему, будто не был он шпионом (- Разведчиком, - тут же мысленно поправился он. ), а был он в этой стране благополучным туристом и вот выпивает с гостеприимным хозяином гостиницы, а завтра с утра предстоит экскурсия куда-нибудь на озера, к тростниковым хижинам и туземцам, и там обязательно будут тощие собаки, которые так упорно преследовали его во сне и в смутных видениях перед поездкой в эту страну.

- А вы почему не едите ничего? – спросил он Марко Морган-Милада, но тут заметил, что вилка только одна, хотел сказать, - Почему же вы не сказали слуге еще одну вилку принести? – но сидевший напротив англизированный портье или хозяин Марко Морган-Милад вдруг стал двоиться и троиться, пошел волнами и изгибами, как изображение в разлаженном телевизоре, и исчез, и вместе с ним, извиваясь и разламываясь, исчезла и комната, и наступила темнота…

- Вот и материализовались тощие собаки, - думал Рудаки. Он шел по безлюдной темной улице и за ним, не отставая и не приближаясь, трусили две бродячие собаки – одна черно-белая и вторая, вроде, рыжая. Собаки были крупные, страшно худые и голодные. Время от времени рыжая утробно взрыкивала – тогда Рудаки останавливался и топал ногой – собаки немного отбегали, но как только он поворачивался и шел дальше, они опять упорно шли за ним.

- Только собак мне не хватало для полного счастья, - он на ходу искал глазами какую-нибудь палку или, на худой конец, камень, - Только собаки меня еще не кусали, - но ни палок, ни камней не было видно – на узкой улице между глинобитными заборами толстым слоем лежала одна только белая пыль и больше ничего. – Может, лучше было мне в гостинице остаться, - спрашивал он себя, но при этом чувствовал, что не надо было ему там оставаться.

Он проснулся в темноте на кровати в своем номере. В тусклом свете, падавшем из окна, он увидел столик с нетронутыми закусками и холодным шашлыком на блюде. Марко Морган-Милада возле столика не было и, вообще, в номере не было никого. Он сел на кровати и потянулся было к недопитому стакану арака, но отдернул руку: - Нельзя пить. Точно этот Морган мне подсыпал что-то. И есть опасно.

С трудом поднявшись на ноги – то ли безумная гонка сказалась, то ли то, что подсыпали ему в арак - он подошел к двери и выглянул в коридор. В коридоре было пусто и темно, только снизу падал на лестницу слабый свет. Он стал осторожно спускаться и скоро убедился, что никого нет и внизу – конторка портье была пуста. Входная дверь была заперта на щеколду, он осторожно ее повернул и открыл дверь. Улица была безлюдна, и он пошел по ней наугад и скоро появились собаки.

Он шел так уже довольно долго, изредка останавливаясь и замахиваясь на собак пустой рукой – ни палки, ни даже камня он так и не нашел. Он шел, глядя себе под ноги и в который уже раз прокручивая в голове события последней недели или около того, сколько точно прошло дней он не знал.

Рудаки позвонил в агентство Аэрофлота сразу, как только устроился в гостинице. Вроде он все сделал правильно: узнал в гостинице, где находится почта, купил там телефонную карточку и позвонил из автомата, но странные вещи стали происходить почти сразу – сначала не хотели звать Бессарабова, а потом позвали, но это оказался лже-Бессарабов, так как условной фразы он не знал и по-русски говорил с акцентом. Тогда Рудаки, как и положено, позвонил в посольство, но там перепуганный культурный атташе, он же резидент, сказал, что в стране переворот, что они в посольстве на осадном положении, что Рудаки лучше переждать, пока все утихнет, а еще лучше пробираться самостоятельно в Египет. Так началась его африканская одиссея.

В посольство он решил все-таки пойти, несмотря на то, что сказал атташе по телефону, но тут же выяснилось, что ни то что в посольство, но даже близко к нему нельзя подобраться – по всей окружности посольской территории на близком расстоянии друг от друга стояли посты, а по улицам около посольства разъезжали патрули.
- Что делать? – спрашивал он себя, усевшись в открытом несмотря на переворот уличном кафе недалеко от посольства, - Что значит, пробираться самостоятельно в Египет? А как через границу перейти? А то, что паспорт у меня фальшивый, это как?! В страну меня, правда, по нему пустили, но Египет – это совсем другое дело, тамошняя служба безопасности свое дело знает, в Союзе обучены, не то что местные пограничники. О чем они только думали! – возмущался он своим начальством, и все сильнее охватывала его паника.

Переворот в стране, видно, и впрямь был не опереточный, несмотря на открытые магазины и кафе – уже два раза у него спрашивали документы – один раз военный патруль, а второй раз - вообще странно – двое арабов в европейских костюмах.

Паспорт свой фальшивый он в гостинице не оставил, несмотря на просьбы – правда робкие – портье, но и проверяющим его не показывал, а давал им вместо этого свою гостиничную карточку. Вояки отнеслись к этому спокойно, тем более, что он показал им на свою гостиницу – самое высокое, наверно, здание в этом застроенном низкими домами городе, а вот штатские требовали паспорт и требовали довольно настойчиво, особенно, один из них - темнокожий араб с бородкой а ля Патрис Лумумба. Говорили штатские на очень хорошем английском, и едва удалось от них отвязаться, сказав, что паспорт в гостинице, и они это могут, если хотят, проверить, а идти с ними туда он не собирается.

- Нет, ничего я пока заказывать не буду, - сказал он официанту, который опять подошел к его столику, - жду друга. Вот когда он подойдет, тогда и сделаем заказ. – Официант отошел от столика, вежливо улыбнувшись – к белым в этой стране еще относились почтительно, еще совсем недавно была она английским протекторатом – со школьных времен он помнил карту, где эта страна напоминала матрас в зеленую полоску. Сейчас она стала независимой с всеми атрибутами африканской независимости – переворотами и гражданской войной, но почтение к белому господину еще оставалось.

Он посидел еще немного, ничего не заказывая, потом посмотрел на часы и встал из-за столика. Заказать он все равно ничего не мог – у него не было местных денег, только доллары в крупных купюрах, а поменять в гостинице он забыл. Надо было возвращаться в гостиницу в любом случае и совершать какие-то действия - видно лучше всего будет просто улететь назад домой – обратный билет у него был с открытой датой; узнать, когда самолет и улететь первым рейсом.

Он медленно пошел к гостинице, разглядывая по пути город – даже про опасности вроде забыл - интересно все-таки: как ни крути, а вокруг Африка! Однако особой экзотики не было, а были двухэтажные дома странной архитектуры: оштукатуренные, беленные нижние этажи с маленькими оконцами, как в украинских мазанках, и высокие деревянные надстройки верхних этажей с окнами, забранными мелкими деревянными решетками.

Народ на улице был пестрый – самых разных племен: высокие гордые бедуины в черных накидках и платках со шнурами, толстые городские арабы в европейских костюмах, жилистые полуголые негры с копьями на плече и выводком жен в кильватере, нубийцы – все, как на подбор, красавцы, черные и блестящие, как будто вырезанные из эбенового дерева, и оборванные, разных оттенков кожи, но одинаково грязные пацаны снующие повсюду – то ли нищие, то ли чистильщики обуви, то ли посыльные.

Слежку он заметил, только когда подходил уже к своей гостинице, даже не слежку, а скорее сопровождение – шли за ним двое каких-то в европейском платье и шли, наверное, уже давно. Он остановился, надеясь, что они пройдут мимо, но они тоже остановились неподалеку и закурили, и он окончательно понял, что это по его душу. Он ускорил шаг, надеясь побыстрее укрыться в гостинице, но дорогу перегородил огромный грузовик и, когда тот наконец уехал, он понял, что в гостиницу ему никак нельзя – у входа стоял и курил тот самый араб с бородкой а ля Лумумба, который проверял у него документы.

- Дело дрянь, - подумал он, оглянулся на тех двоих, что шли сзади – их не было нигде видно - и резко свернул в узкий переулок. Переулок был такой узкий, что в нем едва расходились идущие навстречу – по сторонам были глинобитные дувалы и свернуть и спрятаться было совершенно негде. Он оглянулся – те двое, что шли за ним, опять возникли позади и к ним присоединился араб с бородкой. Рудаки старался идти быстро, хотя из-за встречных прохожих это было нелегко, но не бежал.
- Едва ли они станут стрелять, - думал он, - едва ли в такой толпе. И кто они, вот вопрос. – и тут его осенило, - Да это же Мухабарат! Они, должно быть, за мной от самого аэропорта ходят! – от этой мысли он покрылся холодной испариной, хотя было жарко.

На что способна Египетская контрразведка «Мухабарат» он знал хорошо по прежним своим командировкам в арабские страны – имел с ними дело и даже бегал уже от них один раз в Александрии. Агенты этой службы учились в Союзе у своих советских товарищей и были такими же жестокими и коварными и, так же, как агенты КГБ и ГРУ, не очень обращали внимание на чужие границы, особенно такие, как в этой новой раздираемой этническими войнами стране, которую они, по-видимому, считали чуть ли не своей территорией.

- Наверно, Бессарабов, провалился и рассказал обо мне, а когда я позвонил, они быстро меня вычислили – белых в столице сейчас должно быть немного, - он вышел из узенького переулка на широкий бульвар, по одной стороне которого шли дома, а по другую сторону находился густой парк или даже лес. Оглянувшись на преследователей – те не отстали, но, кажется, и не приблизились – он перебежал бульвар и, перепрыгнув невысокую живую изгородь, оказался в парке.

Это оказался самый настоящий лес из незнакомых Рудаки, похожих на клены деревьев с густым подлеском из колючих кустов. Спрятавшись за кустом, он посмотрел назад на бульвар и увидел, что его преследователи стоят на противоположной стороне и совещаются.
- Не найдут они меня здесь, - решил он и стал пробираться вглубь леса.

Лес оказался большим. Как-то не верилось, что посреди этого маленького города может быть такой большой лес. Рудаки шел и шел, продираясь через колючий кустарник, который уже расцарапал, наверно, ему лицо, как ни старался он отводить в сторону ветки, а лес все не кончался – он то поднимался на возвышения, то спускался в овраги и, казалось, конца ему не было.

Рудаки продирался через кусты и думал: - Ну ладно, лес-то когда-нибудь кончится, а что дальше делать? – и что дальше делать, он не знал, и к тому же все больше хотелось есть. Наконец вдали показался просвет и скоро он опять попал в город и вышел, как это не странно, опять почти к своей гостинице – высокое ее здание - единственное, наверное, такое в городе - виднелось в паре кварталов за площадью, на которую он вышел.

По южному внезапно стемнело. На площади, прямо на земле лежали у костров закутанные в плащи люди, рядом стояли палатки и были привязаны лошади и верблюды. У костров что-то ели, пили чай. Рудаки почувствовал, что больше не в силах терпеть голод, подошел к костру, где на вертеле, истекая жиром, поворачивался конус шаурмы, и протянул закутанному в бурнус бедуину свои «командирские» часы. Тот внимательно изучил их, кивнул и, не говоря ни слова, щедро отрезал кусок мяса, завернул в лепешку и протянул Рудаки. Рудаки стал жадно есть. Араб посмотрел на него, покачал головой и налил ему в пузатый стаканчик чаю.

После шаурмы и чая Рудаки повеселел и даже стали появляться у него какие-то пока смутные идеи.
- Самолет отпадает, - думал он, - в аэропорту меня точно ждать будут. Кстати, не понятно, что от меня Мухабарату надо – мы же ведь союзники, вроде, - спрашивал он себя, но и сам понимал, что и сам с собой от отчаяния лукавит – перестал Египет быть союзником Империи, знал он, что уже высылают оттуда советских военных инструкторов.

- Надо как-то к границе добраться, - думал он, - Лучше всего было бы на поезде. Интересно, поезда здесь есть. – и как бы отвечая на его вопрос, где-то недалеко послышался паровозный гудок. Он уже пересек площадь со стоянкой бедуинов и перед ним открылась темная гладкая поверхность большого озера или реки, - Едва ли это Нил, - решил он, - не может он быть таким широким в верховье, скорее озеро, - и усмехнулся, - вот и сбываются мои видения с озерами и тростниковыми хижинами. Хотя тростниковых хижин что-то не видно и собак тоже, зато поезд – вот он, как по заказу, - вдоль озера шла высокая насыпь, и по ней медленно двигался длинный товарный состав. Не совсем отдавая себе отчет, зачем он это делает, Рудаки подбежал к насыпи, немного пробежал рядом с поездом и вскочил в открытую дверь одного из вагонов…

Когда-то служил Рудаки в одном НИИ и случилась там такая история. НИИ находился в пригороде, возле железнодорожной станции и в станционный буфет сотрудники ходили пить пиво в обеденный перерыв и не только. И вот как-то раз отправилась в этот буфет неразлучная парочка друзей из соседнего отдела, Сикорский и Сверчков с благородной целью выпить кружку пива, но пива в буфете не оказалось, зато на первом пути стоял товарняк, двери одного вагона были открыты и Сикорский со Сверчковым, не сговариваясь, вскочили в этот вагон, так как у обоих одновременно возникла блестящая мысль, что пиво, отсутствующее в этом станционном буфете, может быть в буфете следующей, в общем-то недалекой станции и что есть прямой смысл туда подскочить на товарняке. Мысль была чудесная, но поезд не остановился ни на следующей, недалекой станции, ни на той, что после нее, подальше, а шел и шел, и остановился только в Белоруссии, на станции Барановичи, откуда добирались друзья домой три дня.

- Как бы мне не заехать так куда-нибудь в нежелательное место, - думал Рудаки, слушая мерный убаюкивающий перестук колес, хотя по его расчетам шел поезд в нужном направлении, на север и утром должен уже оказаться близко к границе. Устроился он в вагоне удобно – было там навалено сено и лежал он на нем, глядя на крупные африканские звезды, и скоро заснул.

Утром поезд продолжал идти все так же медленно и без остановок. Вокруг была пустыня и виднелись невдалеке невысокие скалистые горы.
- Может быть, я уже в Египте, - подумал Рудаки и как раз в этот момент поезд стал тормозить и скоро совсем остановился. Он высунулся из вагона и увидел, что возле поезда бегают какие-то люди, многие с винтовками, и заглядывают в вагоны. Он лихорадочно огляделся – спрятаться в вагоне было негде – и спрыгнул на землю. Вооруженные люди были уже совсем близко, через два вагона, заглядывали в двери, громко перекликались. Это явно не были солдаты или какие-нибудь официальные лица – были это типичные бедуины в черных плащах и клетчатых платках, закрепленных шнурами. Рудаки побежал вдоль поезда. Так началась эта бешеная гонка, которая закончилась в Омдурмане.

- Если это Омдурман, - подумал Рудаки и замахнулся на собаку, которая с рычанием подбиралась к его пяткам, - Пошла! Вот я тебя! – Собака отскочила и тут он заметил, что на пустынной улице появился человек. Он шел быстро и явно хотел догнать Рудаки. Рудаки остановился и стал ждать, опять безуспешно пытаясь найти глазами какую-нибудь палку или камень. Человек подошел ближе, собаки, заметив его, метнулись в сторону и исчезли в какой-то дыре, а Рудаки узнал бандитского вида «боя» из гостиницы.

- Болонья! – крикнул «бой» еще издали, - Wait*, болонья!
- Какая «болонья», - недоумевал Рудаки, настороженно поджидая пока «бой» подойдет, - При чем здесь «болонья» - почему-то это слово у него ассоциировалось не с итальянским городом, а с модными в свое время плащами «болонья». Понял он, что за «болонья», только когда слуга подошел ближе и перешел на арабский, вспомнил, что по-арабски «Болонья» значит «Польша», понял, наконец, что слуга его так называет, потому что думает, что он из Польши.

«Бой» – Рудаки продолжал так его называть про себя, хотя он мало соответствовал образу гостиничного «мальчика» – быстро заговорил на местном диалекте, и из того, что Рудаки удалось разобрать, выходило, что, вроде, никто его не травил, а просто заснул он, отключился от глотка арака, и когда хозяин (– Все-таки хозяин, а не портье – я прав оказался – подумал Рудаки), когда хозяин увидел, что он проснулся и вышел из гостиницы, то послал за ним «боя», чтобы предупредить, что опасно в городе и что лучше ему вернуться в гостиницу, а еще лучше уехать в Египет.
- А почему он сам мне это не сказал? – спросил Рудаки.
Слуга, наверно, не все понял, потому что ответил в том смысле, что хозяин и сам боится – он англичанин, а «джумгурия»* - так он, очевидно, называл новую власть, англичан и вообще иностранцев не любит и ждет их всех «калабуш»**.
Рудаки смотрел на слугу и уже не казался он ему таким бандитом, как в гостинице.
- А ты знаешь, как в Египет попасть? – спросил он
- Пошли Болонья, - сказал «бой», - попадешь, иншалла***, - и протянул ему его фальшивый польский паспорт.

Аллах проявил свою волю. Из принесенного с собой узла «бой» достал серую галабию и сказал Рудаки, чтобы тот надел ее поверх куртки, потом заставил покрыть голову клетчатым платком с черными шнурами. В платке было неудобно – шнуры все время сползали, но когда Рудаки посмотрел на себя в засиженном мухами зеркале вокзального туалета, то глянул на него оттуда небритый и злой араб-террорист, и довольный Рудаки ухмыльнулся и подмигнул своему отражению.

«Бой» устроил его в переполненном общем вагоне стоявшего возле маленького вокзала длинного пассажирского поезда – на этом вокзале Рудаки убедился, что находится он действительно в Омдурмане – название было написано изящной арабской вязью над входом – и вскоре поезд тронулся.

Как и говорил его спаситель, скоро в вагоне начали собирать мзду для пограничников и Рудаки, следуя инструкциям, протянул собиравшему деньги хаджи сто местных фунтов.
- Куда? – спросил хаджи.
- Кагера*, - ответил Рудаки и опять с благодарностью вспомнил Марко Морган-Милада и его слугу – обо всем они позаботились, даже деньги ему поменяли и сказали, кому что давать и сколько.

Потом была граница, сначала одна, потом другая – Египетская. Рудаки, сжавшись в углу, ждал разоблачения, но местные пограничники прошли вагон быстрым шагом, не глядя по сторонам, а египетские стражи вообще ни на кого не обращали внимания, так как ловили вместе со всеми пассажирами отвязавшегося козла, который с громким блеянием бегал по проходу, а потом препирались с хозяином козла, который не хотел платить за животное.

Потом поезд неспешно ехал в сторону Каира и Рудаки смотрел в окно на тростниковые хижины на берегу Нила и думал, что сбылись все его видения: и озера, и тростниковые хижины, и тощие собаки.