Последний день войны. Игорь Гарри Бондаренко

Вечером 7 мая 1945 года старший лейтенант Степан Зворыкин, адъютант командира дивизии, получил приказ генерала выехать в батальон старшего лейтенанта Головняка.
Батальон Головняка, преследуя противника, вышел к узкой дамбе, ведущей на полуостров Эзель, где, по данным аэроразведки, находились гитлеровцы. Основные силы дивизии пошли дальше на запад, а батальону Головняка было приказано блокировать группировку на Эзеле.
По донесению командира батальона, ночью им удалось преодолеть узкий перешеек, соединяющий Эзель с материком, и выбить немцев из первой линии траншей. Успех этого короткого ночного боя сам Головняк объяснял тем, что гитлеровцы впотьмах не разобрались, какими силами они атакованы, и отступили. Когда это донесение поступило от Головняка в дивизию, комдив сказал начальнику штаба: «Не тот пошел немец... — и тут же приказал Зворыкину: — поезжай завтра на Эзель, разберись в обстановке».
Зворыкин был рад поручению, засиделся он при штабе, да и хотелось увидеться со своим старым товарищем Головняком. Утром Зворыкин проснулся с чувством легкости во всем теле, какая бывает в двадцать один год даже после короткого сна. Каждый отдохнувший мускул требовал движений. Скомандовав себе: «Подъем!», старший лейтенант вскочил, сделал несколько приседаний, прошлепал к окну, дернул за шнур и зажмурился. Свет майского утра был нестерпимо ярок. Солнечные зайчики запятнали стену, на которой висел в тяжелой золоченой раме портрет усатого старика с лицом сухим и строгим. Когда Зворыкин облюбовал эту комнату и сказал об этом фрау Магде, хозяйке фольварка, она спросила через переводчика, не помешает ли обер-лейтенанту портрет, на что Зворыкин махнул рукой: «Хрен с ним. Пусть висит...» — «Обер-лейтенант ничего не имеет против того, чтобы портрет остался на месте», — сказал переводчик Магде по-немецки.
Фольварк, которым владела Магда Эберхард, был хорошо ухоженным. Хозяйственные постройки — конюшня, коровник, свинарник — свежевыбелены. Справа от ворот стоял двухэтажный дом, где разместился штаб дивизии, а в саду белел каменный флигель, куда и переселилась фрау Магда со своей тринадцатилетней дочерью.
Как-то вечером Зворыкин зашел к Магде во флигель, принес тушенку, сахар, хлеб, спирт. После ужина Магда вышла провожать обер-лейтенанта и в саду вдруг провела рукой по его щеке с такой нежностью, что у Зворыкина гулко забилось сердце.
Встречались они на сеновале за конюшней, так было безопасней, подальше от людских глаз, и Зворыкин был очень доволен собой, проснувшейся в нем мужской силой и тем, что он так ловко все устроил, что ни командир дивизии, ни замполит ни о чем не догадываются.
...В половине восьмого, как было приказано, к крыльцу подкатил зеленый пятнистый «виллис», а Зворыкин уже стоял на крыльце в хромовых надраенных сапогах, чуть спущенных гармошкой, и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Опаздываешь, служба? — начальственно спросил он Михеича, шофера комдива.
— Никак нет, старшой! — Михеич достал огромные карманные часы на цепочке, приложил к уху и, услышав их громкий ритмичный ход, успокоился.
Зворыкин вскинул ногу в распахнутую дверцу «виллиса», подобрал полу шинели, уселся поудобнее и, одолеваемый желанием подразнить серьезного Михеича, любопытствовал:
— Часы у тебя на скольких камнях?
— Чево? — отозвался Михеич.
— Сколько камней, говорю, у твоих часов?
— А шут его знает.
— Так я и знал...
— Чево знали-то?
— А то, что в твоих часах двух камней не хватает.
— Это каких еще камней?
— А таких! — чуть заметная улыбка уже тронула губы Зворыкина. — На один камень их надо положить, а другим трахнуть по ним как следует...
— Ну, это ты зря, старшой, зря, — определенно обижаясь, заговорил Михеич. — Часы у меня именные, наркомовские... По ним весь гараж до войны время сверял.
Зворыкин все это хорошо знал: и то, что часы именные, и то, что они точные. Просто не было сил молчать в такой день. Но обижать старика тоже не входило в расчеты Зворыкина.
— Пошутил я, Михеич, — примиряюще заговорил он. — Хозяин мне однажды сказал: «Часы у Михеича, как на Кремлевской башне, по ним свои сверяю...»
Михеич не понял, то ли опять старший лейтенант подсмеивается, то ли говорит уже серьезно.
И тут водитель так круто заложил руль влево, что адъютант чуть не вывалился из машины. Не успел он еще выругаться, как услышал: жик! жик! Из чащобы донеслось эхо выстрелов.
Зворыкин инстинктивно втянул голову в плечи, схватился рукой за щиток приборов, а другой лихорадочно стал расстегивать кобуру. Последовало еще несколько выстрелов, но откуда? Густой подлесок скрывал стрелявших. Зворыкин на всякий случай стрельнул несколько раз наугад.
«Виллис» шел на большой скорости. Мелькали деревья, подступившие к самой дороге.
Все так же ярко светило солнце, воздух был напоен ароматами лесов, подопревшей за зиму хвоей, подсыхающей землей, но настроение у Зворыкина испортилось.
— Эх, пару бы самоходок сюда, — без прежней игривости и балагурства сказал он. — Мы бы тут пропахали все вдоль и поперек.
Показался маленький городок.
Одноэтажные домики с островерхими крышами, крытыми красной черепицей, деревья — все тут было не тронуто войной, все дышало покоем.
Машина свернула на соседнюю улицу, и тут адъютант увидел очередь. Она состояла из женщин и стариков. Возбуждение, которое он испытал в лесу, все еще не проходило, требовало выхода.
— Что тут происходит? — спросил он грозно.
— Брот! Брот!.. Клеба, — сказал один из тех, что стоял в этой очереди.
Он был еще не стар, этот, просивший хлеба, и, наверное, воевал и, может, на Восточном фронте, — решил Зворыкин, и эта мысль обозлила его.
— Брот?! Хлеба?! — переспросил он. — А яйка, курка, матка не хочешь?
— Вас ист дас — курка? — спросил немец.
Незнанием своим он несколько обезоружил Зворыкина. Перехватив взгляд молоденькой немки, которая выжидательно смотрела на русского, и немного оттаяв, Зворыкин выскочил из «виллиса», взбежал перед расступившимися немцами по лесенке и кулаком забарабанил в дверь хлебного магазина. Дверь не отворялась.
— Эй ты!.. Буржуй! — закричал старший лейтенант. — Открывай сейчас же! — И добавил несколько крепких слов, которые сразу возымели действие: дверь отворилась, на пороге появился одноногий хозяин лавки.— Хлеб есть? — спросил старший лейтенант.
— Ест, ест,— забормотал хозяин, заковыляв на костыле в глубь магазина.
Он вскоре вернулся с буханкой и протянул ее русскому офицеру.
— Не мне. Им надо хлеба. — Зворыкин повернулся к очереди.
— Клеба маля, — с трудом подбирая слова, взмолился немец.
— Маля, маля!! Сколько есть, столько и дашь!
Старший лейтенант протянул буханку той немке, что выжидательно смотрела на него. Она схватила хлеб, прижала к груди, как младенца.
— Данке шён, герр официр, данке шён, — запела она тоненьким, нежным голоском.
Но тут хозяин лавки что-то сказал уже собравшимся совсем другим тоном, а когда кто-то попытался ему возразить, он одернул его:
— Руиг...*
Это Зворыкин понял: тише, мол. И хотел было снова наскочить на немца-хозяина, но тот опередил его.
— Маля, маля клеба, — снова просительно заговорил он. Нырнув в магазин и вернувшись с несколькими буханками, хозяин лавки стал считать:
— Айн, цвай, драй, фиер... — буханка приходилась на четыре человека.
«А... пусть сами делятся», — потеряв вдруг к очереди интерес, подумал Зворыкин.
— Поехали, Михеич...
Теперь уже почти все в толпе затянули свое, благодарное:
— Данке шён, герр официр, данке шён...
«Виллис» рванулся с места и покатил по тихой, безлюдной улице.

* Спокойно.

Миновав городок, машина вышла на загородное шоссе, которое вскоре снова вошло в лес. Собственно, это был не лес, а так, лесок, потом прогалина, небольшое поле, снова лесок. Одним словом — Германия.
Когда въехали в лесок, Михеич буркнул:
— Ты их хлебом, а они тебя... пулей.
— С женщинами и детьми советский солдат не воюет... — как на политзанятии, ответил старший лейтенант.
Чем ближе к морю, тем местность становилась более открытой. Правда, уже у самого берега пошел сосняк. Этот запах Зворыкин вдыхал жадно. Родился он в Сибири, на Лене. Мальчишкой ходил с отцом на охоту, и запах хвои и дымка от горящего костра всегда волновал его.
Подъехав к перешейку, Михеич остановился.
— Может, подождем до темноты?.. — предложил он.
— Еще чего? На хорошем газу тут езды минут пятнадцать, а там — рощица. Видишь?..
Михеич недовольно крякнул, но не стал перечить. Включил скорость и повел «виллис» по дамбе с нарастающей скоростью. Дорога была с выбоинами, и машину изрядно встряхивало, у Зворыкина слетела фуражка, но он приказал:
— Гони! Черт с ней!
Место было совсем открытое, хорошо простреливалось. Зворыкин сидел прямо, напряженно вслушиваясь. Но немцы почему-то не стреляли. Открытый участок дороги быстро сокращался. Горящие от волнения щеки Зворыкина гладил холодный ветерок с моря. Мелководное, белесое, оно лениво билось о каменные скулы дамбы.
Наконец дамба кончилась. «Виллис» юркнул в рощицу, где тут же его остановили дозорные.
— Не узнаешь? — крикнул Зворыкин сержанту, командиру дозора.
— Як же вас не взнать. А все одно, треба для порядку брякнуть комбату, — добродушно сказал сержант.
— Ну, брякай, а я поеду.
— Не, товарищ старший лейтенант, я уж брякну, а тоди ви поидыте...
«Упрямый хохол!» — подумал Зворыкин. Сержант вскоре вернулся.
— Як ихать, знаетэ? Ось, — обратился он к Михеичу и объяснил, как проехать до следующей рощицы, а там — ход сообщения до блиндажа комбата.
До рощицы они доехали без происшествий. Михеич заглушил мотор. Удивительная тишина воцарилась кругом, только птицы нарушали ее своим щебетанием.
— Жди меня здесь, — приказал Зворыкин.
Адъютант миновал рощицу, нашел ход сообщения, о котором ему говорил сержант, и по нему вышел прямо к блиндажу Головняка. Зворыкина здесь уже ждали.
Головняк, высокий, тонкий в талии, в одной гимнастерке, туго перетянутой широким командирским ремнем, стоял у входа.
— Ну, здравствуй, Степан. Заходи,— сказал он.— Давненько мы не виделись.— И сделал приглашающий жест рукой.
Зворыкин, поздоровавшись, вошел первым, огляделся.
Посередине блиндажа на дубовых ножках стоял широкий стол с горящим каганцом. Лежанку в углу покрывала меховая дорожка, такая же лежала в ногах. Стены блиндажа были обшиты тесом.
— Ну, ты тут, как барон, устроился, — заметил Зворыкин.
— Что было, то и взял,— горделивые нотки прозвучали в голосе Головняка. — Да ты садись. Садись!
Вместе с Головняком Зворыкин лежал в госпитале в Познани. Вместе потом они выписались и поехали в одну дивизию. До войны оба жили в деревне, оба перед войной кончили десятилетку — все это сближало их. И тот тон, который установился у них еще в госпитале, когда они были лейтенантами, сохранился, естественно, и сейчас, хотя они виделись в последнее время редко.
— Ну что у тебя? Как обстановка? — Зворыкин расстегнул шинель, присел на табурет.
— А как у вас там? — не торопясь с ответом, спросил Головняк. — С союзниками не встретились?
— Еще нет. Но разведчики говорят, что между нами и ними крупных немецких сил нет, так что встреча не за горами. Ну, а вы тут, я вижу, загораете?
— Можно сказать, загораем.
— Сбросили бы их к чертовой матери в море...
— А зачем? Пусть сидят. Отсюда мы их не выпустим. А если сунутся — угостим как следует.
— Какие силы против тебя, выяснил?
— По моим расчетам, что-то около полка, — сообщил Головняк.
— И все-таки напрасно ты их не атакуешь. Немец теперь не тот пошел. — Зворыкин повторил слова комдива.
— Конечно, не тот, но трехкратный перевес сил и сегодня кое-что значит...
— Подкрепления нужны?
— Обойдемся, — коротко ответил Головняк.
— Ну-ка покажи мне позиции на карте, а потом на местности погляжу.
Головняк бесшумно поднялся, чуть ссутулясь, будто стесняясь своего роста, достал из планшета, висевшего на стене, карту, разостлал на столе.
— Вот здесь, видишь, наша линия, а это — они.
— А это что? Ихняя минометная батарея? — спросил Зворыкин.
— Точно! Минометная, а может, и две. Вот здесь их пулеметные точки. Обнаруженные... — добавил комбат.
— Что ж они нас не обстреляли, когда мы по дамбе ехали? — вспомнив, вдруг спросил адъютант.
— А они у меня тут тихие. Прикидываю я так... может, сдаться собираются.
— Держи карман шире, сдадутся, — засомневался Зворыкин и предложил: — пойдем поглядим твоих «тихих» на местности.
— Давай сначала перекусим, чем Бог послал, а потом уже пойдем. Грицко! — крикнул Головняк.
Пригнувшись в низеньких дверях, ординарец втиснулся в блиндаж.
— Сооруди нам, брат, перекусить, а мы пока покурим на воздухе,— приказал комбат.
Узкая деревянная лестница вела из блиндажа наверх. Яркий солнечный свет ударил им в глаза. Свежи и ярки были краски — изумрудно зеленела трава, безоблачное, высокое с просинью небо на горизонте сливалось с таким же светло-синим морем. Светло желтели на фоне неба горбатые дюны.
— Благодать-то, благодать, Степа, а? — не удержался Головняк, все еще несколько щурясь. — Может, моих, трофейных, закуришь?
— А ну их к черту, в горле от них дерет. Зворыкин достал кисет с махоркой.
Покурив, они опустились в блиндаж. Завтрак уже стоял на столе.
Аппетитно пошваркивала на сковороде яичница с салом. Крупно нарезанные ломти свежего хлеба вкусно пахли. Посередине возвышалась банка свиной тушенки, рядом лежали очищенные луковицы. Грицко стоял с двумя алюминиевыми кружками в руках, вопросительно глядя на комбата.
— Ставь, ставь, сгодится, — усмехнулся Зворыкин и обратился к Головняку: — не грех за встречу, вчера выпросил у начальника тыла. А было это, брат, прямо скажем, нелегко, — проговорил он, доставая из шинели флягу и делая нажим на слове «нелегко».
Налил граммов по сто.
— Пусть нашим дома легонько сгадается.
Головняк взял кружку двумя пальцами, как берут бокал.
Зворыкин зажал ее в пятерне. Чокнулись. Головняк запил водой, понюхал лук. И, чуть отдышавшись, сказал:
— Ночью Грицко ходил на материк, принес лук. Все о моих зубах печется.
Еще когда Зворыкин и Головняк лежали в госпитале, Зворыкин узнал, что у Головняка после трех лет службы на Севере сильно кровоточат десны, и сейчас, услышав о том, что Грицко так заботится о комбате, позавидовал ему: «Любят его в батальоне». И пожаловался:
— Прошусь я у хозяина, прошусь: пошлите хоть на роту... А он упрямый: придет время, говорит, пошлю, может, на роту, может, на батальон, а пока при мне сиди...
— Да чего тебе,— чувствуя приятное тепло, разливающееся по телу, и веселея, сказал Головняк.— Небось, командиры полков твоей благосклонности ищут.
— Да это точно,— согласился Зворыкин.— А мне-то что? Мне-то что?! — вскинулся он. — Хочется на самостоятельное дело пойти.
Иван Головняк хорошо понимал Зворыкина. Он тоже считал себя неприспособленным для адъютантской должности.
— По последней, что ли? — предложил Зворыкин.
— Хватит, Степа, на люди ведь идем.
— Недаром мы тебя балериной в госпитале прозвали... — Зворыкин по лицу товарища понял, что обидел его, и тут же решил исправиться: — и придумают же,— усмехнулся он виновато.— А ты знаешь, как меня в детстве звали? — доверительно спросил он.— Купец Иголкин!
— Купец Иголкин? — удивился Головняк.
— Вот именно, — поняв, что достиг желаемого, подтвердил Зворыкин.
— Но почему?
— Я, понимаешь, очень чай любил в детстве. Налью в блюдечко и дую на него, мать однажды и скажи: «Чай пьешь, как купец Иголкин». А Настя, сестренка моя, и пересказала на улице. И пошло: купец Иголкин, купец Иголкин. Прилипло, как липучка.— Вдруг Зворыкин осекся: — Ты уж, Иван, смотри не брякни кому-нибудь здесь. Глупое ведь прозвище.
— Не волнуйся... — успокоил Головняк. — Я сам этого не люблю.
Зворыкин встал, оправил привычным жестом гимнастерку, потянулся за шинелью:
— Стоит ли? Теплынь на улице...
После спирта действительно стало тепло.
— Пожалуй, — согласился Головняк.
Солнце висело над поблекшим морем слепящим, нежно-желтым диском.
Адъютант еле поспевал за комбатом. Зворыкин шагал тяжело, вразвалку, Головняк скользил легкой, неслышной походкой. «И впрямь, как балерина», — подумал Зворыкин. Свернув по ходу сообщения, они вышли к батарее стодвадцатимиллиметровых гаубиц, приданной батальону. Гаубицы стояли в небольшом лесу и были замаскированы ветками. Командир батареи лейтенант Потанин, увидев офицеров, слегка смутившись, так как был без гимнастерки и без майки, в одних штанах, вскочил.
— Командир батареи лейтенант Потанин, — представил его Головняк.
— Загораем? — начальственно, с ноткой покровительства, спросил Зворыкин.
— Так точно, загораем...
— Исходные данные готовы? — поинтересовался адъютант.
— Какие тут исходные данные? Стоим на прямой наводке...— Потанин переглянулся с Головняком.
Поняв свою оплошность, Зворыкин подошел к панораме, заглянул в нее. Весь участок просматривался хорошо.
— Добре, — сказал адъютант.
Дальше они прошли к пулеметному взводу. Тут уж Зворыкин знал, что к чему. Начинал он службу в пулеметном взводе. Едва уловимый запах нагретого металла, смазанного оружейным маслом, напомнил ему первые дни на фронте. Они стояли тогда в Белоруссии. Дивизия своим острием вклинилась в немецкую линию обороны, и поэтому гитлеровцы решили нанести ей фланговый удар.
Сначала пошли танки, а за ними — автоматчики.
От волнения целик дрожал тогда перед глазами Зворыкина. Выпустив несколько беспорядочных очередей и услышав над собой мат старого ефрейтора, второго номера, Зворыкин прекратил стрельбу.
Неуклюже переваливаясь на ухабах, медленно, чтобы от них не оторвалась пехота, ползли танки, постреливая из тонких пушек. А за ними скакали, как зеленые кузнечики, автоматчики. Дробная россыпь автоматов слышалась в промежутках между пушечными выстрелами. Автоматчики приближались. И Зворыкин снова нажал гашетку. Слева забил второй наш пулемет, и им удалось отсечь пехоту от танков...
Позже с улыбкой бывалого солдата рассказывал он о первом бое, о том, как за плохую стрельбу его обругал ефрейтор. Все вокруг улыбались, никому не верилось, что Зворыкин когда-то оплошал и стрелял в «молоко». Рука у него была твердая, а глаз верным — все это знали.
Зворыкин потянулся к пулемету, приказал пулеметчику:
— А ну-ка, подвинься!
— Хочешь, вон ту ветку на сосне сшибу? — спросил он комбата. — На спор, хочешь? — упорствовал Зворыкин.
— Оставь! Это не игра, — твердо сказал Головняк.
Но Зворыкин будто не слышал, повернул пулемет, припал к нему, мягко нажал гашетку.
Короткая очередь басовито забилась в звенящем воздухе — ветку срезало, как ножом.
Вспугнутая выстрелами поднялась откуда-то большая серая цапля, расставив крылья, понеслась, планируя над немецкими траншеями. Все свершилось мгновенно. Он резко повел дулом пулемета, на мгновение замер и снял птицу короткой очередью. Воцарилась тишина. Но вдруг застрочил пулемет с немецкой стороны. Он зарокотал басом, сердито. Его поддержал пулемет с правого фланга...
— Ну вот, видишь? — наклонившись, зло выкрикнул Головняк. — Доигрался?
Прорезая шум пулеметных очередей, отвратительно завыла первая мина, плюхнулась где-то неподалеку с глухим треском, вздыбив столб песка. За первой рванула вторая. Зворыкин стал бить по правому вражескому пулемету, что стоял у самого берега. Немец-пулеметчик тоже его нащупал и пускал длинные очереди, но все поверху, поверху. Пули роем неслись над головой.
— А, холера!. — трясясь вместе с пулеметом, закричал Зворыкин радостно, увидев, что немец замолк.
Дав еще три короткие очереди, старший лейтенант на мгновение остановился, вытер взмокревший лоб.
— Ну, как я его, Иван? А?.. Иван!..
Головняк медленно и тяжело сползал вниз на дно окопа. Маленькое круглое отверстие во лбу и тоненькая струйка крови, фонтанирующая из нее, не оставляли надежды — убит наповал.
Где-то рядом прорезался крик:
— Санитары! — откуда-то сверху валился Грицко.— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант!..
Глаза у Головняка уже стекленели.
Грицко, выпрямившись, поняв, что санитары уже ни к чему, закричал:
— Комбата убили!..
Крик этот донесся до соседей — незримый телеграф заработал, весть полетела по окопам. Стрельба затихла. Вспыхнув несколько минут назад, она так же внезапно оборвалась.
По окопу справа и слева подходили бойцы.
— Перенести его надо! — предложил кто-то.
Зворыкин кинулся было подхватить тело, но Грицко его отодвинул.
У блиндажа Головняка положили на шинель, вымыли лицо. Кровь уже не шла.
Все так же светило солнце и переговаривались птицы. Легкий шум ритмично катился над сыпучими дюнами.
Растерянный Зворыкин стоял немного в стороне от остальных офицеров. К нему повернулся замполит командира батальона лейтенант Щербаков.
— Эх, адъютант! Какого парня угробили... — Щербаков снял очки, устало провел рукой по глазам.
— Я же не хотел... не хотел! Понимаете... Разве я виноват?.. Война...
— Вот-вот, — тоном наставника продолжил замполит, — война все спишет, так?
Зворыкин хотел возразить, но, поймав на себе взгляды других офицеров, понял, что все они считают его виновником смерти Головняка.
Не прощаясь, адъютант командира дивизии круто повернулся и зашагал прочь. Добравшись до машины, он коротко бросил Михеичу:
— В дивизию!
Чем дальше они отъезжали от Эзеля, тем сильнее отчаяние охватывало Зворыкина. Пустота, возникшая где-то внутри у него в тот миг, когда он увидел сползавшего на дно окопа Головняка, ширилась и заполняла теперь его всего. На войне он не раз видел убитых, сам убивал, но нелепость только что случившегося придавила его. На мгновение в голове мелькнуло лицо генерала и то, как он это все ему расскажет. От этого стало еще хуже. Зворыкин покосился в сторону водителя, но тот, казалось, был весь поглощен дорогой, молчал.
— Останови! — приказал Зворыкин, увидев у дороги свою фуражку.
Михеич резко затормозил. Зворыкин не спеша вылез: «Ну, стреляйте же, стреляйте!.. Так даже будет лучше!.. Все разом кончится. Навсегда!»
Но тут же он понял, что врет себе. Каждая клеточка его молодого организма кричала другое — жить!
К штабу дивизии они подъехали уже в сумерках. Зворыкин спросил у часового на крыльце:
— Хозяин у себя?
— Так точно! — ответил щупленький молодой солдатик.
Адъютант открыл дверь, шагнул в комнату, бросил руку к козырьку:
— Товарищ генерал...— и осекся, поняв по тяжелому взгляду комдива, что тот все знает. «По рации Щербаков передал», — догадался Зворыкин.
Генерал вышел из-за стола.
— Что скажешь? — угрожающе тихо спросил генерал Зворыкина.
— Товарищ генерал...
— Что — товарищ генерал?! — переходя уже на крик, перебил комдив, по-своему истолковывая обращение адъютанта. — Под суд тебя, подлеца! Под суд... — генерал тяжело дышал.
— Я готов... Кровью искуплю...
Внезапно зажужжал зуммер. Генерал снял трубку.
— Слушаю, товарищ «Первый», — сказал он.
Зворыкин весь напрягся, даже затаил дыхание, стараясь разобрать то, что слышалось из трубки. Звонил командующий армией и, может, это о нем, о Зворыкине, о его дальнейшей судьбе? Но разобрать ничего было невозможно.
— И я вас... — сказал комдив. — Сейчас же оповестим весь личный состав дивизии... Буду через тридцать минут... Хорошо... Слушаюсь.
Генерал повесил трубку. Он как бы забыл о присутствии Зворыкина. Что-то новое появилось в выражении его лица, но Зворыкин не понимал еще — что?
— Так кровью, говоришь? — вдруг повернувшись к адъютанту, спросил комдив. И, не дожидаясь ответа, сказал: — кровью уже не искупишь — война кончилась... Ты вот что. Иди, — помедлив, снова заговорил генерал. — Сегодня не хочется мне видеть тебя….
Зворыкин по-уставному привычно поднес руку к козырьку, сделал поворот кругом и машинально, но четко выбросил левую ногу вперед.
       Конец войны был близок, и все это уже чувствовали, но меньше всего Зворыкин ждал, что она кончится для него вот так. Что же ему делать теперь? Как жить? Зачем все так произошло? Зворыкин тяжело опустился на ступеньку штабного «доджа».
И тут темноту ночи прорезала первая ракета. За ней другая, третья... Весть о конце войны уже понеслась по войскам. Из домов, из палаток выбегали солдаты и офицеры, обнимались, кричали, стреляли из пистолетов в воздух...



АВТОР О СЕБЕ
Я был всем: сыном "врага народа",малолетним
узником гитлеровских концлагерей (№ 47704), участником Движения Сопротивления(французского 1943-1944гг.)Участником Великой Отечественной
войны (после побега из лагеря),солдатом 6 лет, студентом,учителем, шофером 1-ого класса, преподавателм автодела,журналистом,писателем,одним
из учредителей Союза росссисйких писателей, ответственным секретарем журнали "Дон"(1962-1991).Председателем областной Ростовской писательской организации.Владельцем независсимого книжного издательства"Мапрекон"(1991-1998),миллионером, главным редактором журнала "Контур",свободным художником...История фотографии.В разбитом немецком блиндаже на Одере я подобрал фотоаппарат.Фотографировать не
умели."Щелкали" друг друга "на память", как могли.Это я в 17 лет-рядовой
полковой разведки 2-ого Белорусского фронта.Еще от Одера надо было дойти
до Эльбы,но мы уже "могли улыбаться"...Потом еще была борьба с верфоль-
фом и остатками эеэесовских частей, пробивавшихся на Запад.Под Висмаром
мы соединились с английской армией Монтгомери...



© Copyright: Игорь Гарри Бондаренко, 2008
Свидетельство о публикации №2805070035