Профсекреты

1-ая поликлиника 4-го Главного управления МинЗдрава СССР (Грановка) – высший сорт. Врачи - с гонором, амбициями, холодные, при этом приторно-омерзительные, бездарные, всегда прячущиеся за приглашенными или штатными консультантами. Пациенты – министерские чиновники очень высокого ранга, члены политбюро и пр., некоторые - выделенные в элиту актеры и другие признанные официозом деятели культуры, часто действительно особенная и заслуживающая этого, и не всегда по своей воле «закрепленная» в избранных – ведь среди них и такие бесконечно любимые, как Плятт и Раневская...

... Много позже со мной работала на Мичуринском медсестра, всю профессиональную жизнь отдавшая этой закрытой системе мед.учреждений, в частности - ЦКБ. Так вот  у неё от Ф.Г. Раневской остались самые неприятные воспоминания – просто потому, что Ф.Г. переносила свое отвращение к власти и ее знаменитой больнице на обслуживающий персонал, и последнему доставалось все, что не могло достичь более высоких сфер во всем их 4-м Управлении – и капризы и мат...
Вся беспомощность лечившихся и умиравших там под присмотром ГБ поднадзорных гениев проходила эту стадию...
 
Мне трудно было переубедить свою милую и веселую медсестру, всю жизнь борющуюся за свое место под солнцем, в безличностном отношении Ф.Г. именно к ней – твари дрожащей, ей это было недоступно, впрочем, как и большинству народонаселения, пристроившегося к самой высокой кормушке страны, пусть и на весьма отдаленном месте – все-таки свои 6 соток они с боем, интригами, но получали, как и доступ к буфетам нижнего уровня…
Меня в этих высоких сферах не было, но с персонажами всех уровней приходилось иметь дело, так что все это не со слов…

...  Мичуринский пр-т - объединенная больница с поликлиникой - тоже была для очень высокопоставленных особ - правительства, членов политбюро ЦК, их семей, еще более засекреченная, без богемы… И потому о ней практически никто не знал. Есть ЦКБ в Кунцево и его филиалы еще кое-где, а здесь, совсем рядом с моим прошлым и теперешним домом на Университетском проспекте, об этом учреждении тогда и не подозревали - только служивые, годами держащие рты на замках.

И вот в перестроечном 1988 году эта цитадель привилегированной медицины была отдана народу!
Там был организован КДЦ - клинико-диагностический центр для еще целой пока страны – нормальный прием простых людей по направлениям – со всего Союза со всеми его республиками.
С самыми сложными, и наоборот, слишком простыми, а чаще пограничными (психо-неврозы под прикрытием соматики) заболеваниями, разобраться с которыми на местах не могли - не только по причине дефицита диагностичеких возможностей, но и просто из-за бессилия перед обычным настырным сутяжничеством и симуляцией.
И еще - ликвидаторы Чернобыльской катастрофы - водители, которых гнали туда отовсюду без эффективных средств защиты, и которым после этого ставили диагнозы вегето-сосудистой дистонии, астенического синдрома и прочей чепухи, чтобы не давать инвалидность. Получалось, что здесь, на Мичуринском образовался как бы Верховный Медицинский суд. И от решения этой последней инстанции зависели и здоровье, и жизнь, и судьба людей.

    И как только открылся этот медицинский Сезам для народа, я быстренько туда и перебежала из своей менее, но тоже закрытой поликлиники, куда, почуяв свои права, ринулся народ из соседних московских подворотен - не за лечением и диагностикой - за бесплатными рецептами, за качанием прав, за удовольствием отыграться на привилегированной медицине. Почему-то все требовали выписывать регулярно настойку женьшеня и пиона (с алкоголем уже была напряженка), но с настоящими диагностикой и лечением связи никакой в перспективе не прослеживалось...
   А с Мичуринского в это же время в панике бежали на Грановку и в ЦКБ врачи и сестры, сильно брезговавшие общением с населением.
Надо ли говорить, что когда лет через 9 пошел обратный процесс, почти все они вернулись...

А в те счастливые времена восхождения демократии на Мичуринском, пациенты нашей необъятной родины балдели, таяли, не верили своим глазам и ушам, не могли понять, что к ним относятся спокойно, уважительно и внимательно, их обследуют, с ними говорят, им все объясняют и дают выписки об их здоровье и недугах с подробнейшими рекомендациями, которые потом учитываются на местах, и они получают льготы или группу инвалидности или просто уходят в полной уверенности, что болезнь их надумана, депрессивна, и выход совсем с другой стороны…

   Оставшиеся на месте медсестры прежнего состава, которым не удалось сбежать, тихо сатанели, видя закусывающий чем придется народ на диванах чистых просторных холлов поликлиники.
Но молчали. Давняя выучка не подводила, как правило. А если срывались, то тут же получали по мозгам от врачей.
Потому что среди врачей подобрались люди, для которых поставить правильный диагноз и подобрать лечение было делом чести, и работать им наконец стало по-настоящему интересно, а презрения к народу не было.

Было введено занятное правило. Пациент с "входящим диагнозом" по направлению с места, мог страдать заболеванием из совсем другой "оперы", но он обратился впервые к тебе, и будь любезен собери анамнез и направляй дальше к специалистам для диагностики совсем другого или других заболеваний. И больной мог обследоваться неделю, месяц, пару дней, неважно, - сколько нужно, и даже провести стационарное лечение, пройдя строгую и справедливую комиссию, но потом он возвращался к тому доктору, к которому обратился впервые, и тот собирал в кучу все обследования и диагнозы вместе с назначенными рекомендациями и схемами лечения, поневоле вникая во все смежные специальности от эндокринологии до хирургии-урологии и т.п., давая заключительную выписку.
Это было такое расширение кругозора, что выражение "специалист подобен флюсу" потеряло свою актуальность напрочь. Мы знали почти все, помимо своей основной специальности. И общались друг с другом, устраивая неформальные, спонтанные консилиумы...
А безмерно благодарные трогательные наши пациенты приносили врачам все то немногое, чем располагали в то всеобщее голодное время - во всяком случае, для них и для нас: банки с огурцами, выпечку собственного производства, колбаску с родного предприятия - чем богаты, о конфетах и цветах давно было забыто -все понимали обстановку и, не лебезили, принося-привозя всю эту снедь не до..., а после, и лишь те, кто мог себе это позволить...
Потому что от приношений ничего не зависело.

   Помню, сотрудникам в то время выделялась иногда материальная помощь, например, чечевицей - по целому мешку и что-то еще было в этом роде полуоптовой дозой и тоже малосъедобное, впрочем, французы очень любят чечевицу, надо только уметь ее приготовить -там довольно долгий процесс - как раз для длинных темных фермерских суток. Я пыталась превратить это «г» в конфетку, но вышло что-то не запоминающееся. Впрочем, я отвлеклась, и это опасно, может потянуть на воспоминания о своих кулинарных успехах, а они были, и это довольно соблазнительно, но уж очень не в тему...

    Люди были благодарны за человеческое отношение и простое отсутствие хамства, за профессионализм, и если кто-то по привычке с разбегу начинал качать права, годами набегавшись со своим недугом, то натыкался на терпение и достоинство, и быстренько приходил в норму. Это был огромный человеческий и профессиональный опыт, это были самые счастливые годы мои в профессии.

И кроме того, многих из нас, врачей и сестер поликлиники - пришедших почти "с воли", и тех, кто отважно остался "работать с народом", связывали довольно милые дружеские отношения, даже общие закусоны с легким выпивоном под праздники или в вечерние смены пятниц - стихийно, ну уж дни рождения - так просто всем этажом между сменами!
Страх ушел. И все начали шутить и смеяться – ну, конечно те, кто вообще имел к этому склонность.
И еще куда-то испарилось вечное стукачество, даже профессионалы в этом вопросе, легко угадываемые, как-то потеряли интерес к делу...

    Дисциплину держал Анатолий Петрович - зам гл.врача по поликлинике, он был тем еще занудой, но справедлив и честен.
Мы его побаивались и ценили. Прекрасный терапевт, он вникал во все тонкости самых сложных случаев и конфликтов,
он заставил всех нас, обойденных категорией, писать отчеты и защищать свою квалификацию, свое профессиональное достоинство.
И мы его не подвели.
Ушел он сам, как только все снова стало становиться продажным – с последним генералом-начальником (за время моей работы там сменилось чуть ли не 6 главврачей).
Когда все стало опять закукливаться на администрацию президента и депутатский корпус, отнюдь не тех первых созывов...
А наш КДЦ, из всесоюзного превратившись вскоре во всероссийский, просуществовав еще несколько лет, снова и навсегда закрылся от народа.

    Ну и я вскоре ушла, пережив там и сокращение штатов и восстановление через 2 дня, и предложение снова, как встарь, работать на контингент - теперь уже депутатов Думы, "обладая высокими профессиональными и дипломатическими способностями", как мне сказали в отделе кадров...
    Это была та еще сценка. Наш кадровик, бывший военный, при этом бывший психиатр, что само по себе забавно, но к тому же, добрый и наивный дядька, что вообще ни в какие ворота..., долго уговаривал меня пойти в эту снова "закрытую зону", пока меня не осенило, как просто можно этого избежать.
Я предложила ему позвонить в 1-й отдел и спросить, не будут ли они возражать, поскольку дочка моя живет и учится в Германии.
Он вскинул на меня изумленные глаза и заявил, что это в наше время никакого значения уже не имеет. Эх, простая душа!
Я настояла, чтобы он позвонил, и он при мне позвонил - сначала в одно место (лицо его менялось на глазах), потом в другое - повыше, опустил в растерянности трубку и сказал, что я могу остаться там, где хочу - в консультативном отделе...