Сияют в небесах июльские снега

СИЯЮТ В НЕБЕСАХ ИЮЛЬСКИЕ СНЕГА

       -У, з-зелёное чудовище! – злобно пнул свой мокрый от пота рюкзак Ленчик.
       У рюкзака, как хорошо известно, бывает только два состояния – либо он тяжёлый, либо его нет. На подходе, само собой, имеет место первое. Подход – это самое отвратительное из всего, что есть в альпинизме. Подход – это когда нужно доволочь до подножия горы всё необходимое для организации бивака и последующего прохождения маршрута. На маршруте, где начинается собственно альпинизм, может быть трудно, опасно, порой очень трудно и очень опасно; но так тоскливо, как на подходе, не бывает никогда. Многочасовая ходьба под рюкзаком – большое искусство. Существует множество хитростей в том, как поставить ногу, «подложив» под каблук камешек; как обнести её вокруг камня – не сгибая в колене, чтобы не тратить на это драгоценные калории. Альпинисты не бывают атлетичны - гору мускулов таскать по горам невозможно. Нет гипертрофии отдельных групп мышц, поскольку надо делать естественные движения – идти, лезть, переносить тяжести. Характерный облик альпиниста – худощавость; эластичные, плоские как ремни мышцы.
       Подход на Хрустальные Ночёвки, с которых начинается большинство маршрутов этого ущелья, невыносимо утомителен сам по себе, да тут ещё и солнце вылупилось – нет бы тучкой прикрыться. В прошлом году ввиду отсутствия в нашем отечестве носильщиков-шерпов для подхода на Хрусталь воронежские альпинисты арендовали у аборигенов несколько ишаков. Далее пошло неизбежное развитие сюжета – фольклорное животное, влекущее рюкзак руководителя воронежской команды, заслуженного мастера спорта (ЗМС), на последнем, решающем и наиболее крутом взлёте на ночёвки, заартачилось. ЗМС стал подталкивать упрямую тварь плечом сзади. Подлая скотина, как и следовало ожидать, задрала хвост и обдала зэмээса смрадным презрением с головы до ног.
       Комментарии ветеранов того легендарного перехода по поводу данного эпизода воспроизвести невозможно - литературная версия великого и могучего недостаточно экспрессивна для этого.
       Мы вышли из альплагеря на восхождение вчетвером. Лето в тот год выдалось на Кавказе аномально снежным. После, зимой, встретившись в городе, мы шутили: «снег мне летом надоел». Хрустальные Ночёвки, до которых мы добрались только к вечеру, были завалены огромными сугробами. Мы кое-как очистили от снега небольшую площадку возле здоровенного каменюги. Отыскать в глубоких снегах подходящие камни для того, чтобы растянуть палатку, было нереально. Руководитель восхождения Володя, самый старший и наиболее опытный, заставил нас намотать растяжки на консервные банки, затоптать банки в снег и на них помочиться, чтоб примёрзли. Потрясённые таким методическим приёмом, мы попытались было слабо возражать, мотивируя свой протест обезвоживанием организма после дневного перехода под палящим солнцем; но Володя в резкой форме пресёк такое малодушие. Пришлось подчиниться.
       Спать возле выпиравшего сбоку палатки камня выпало Лёнчику. Он тут же обозвал камень «соседом», и остаток вечера и всю ночь душевно с ним беседовал – то предлагал поделиться ужином; то толкал, требуя подвинуться; то просил закурить.
       Володя безжалостно растолкал нас в три часа ночи:
       -Выходим в четыре. Шевелитесь веселей, самый нежный загар – лунный.
       Мы шли по стене Пика Пьяных Маляров, получившего такое народное прозвище за импрессионистское сочетание во внешнем облике белых мезозойских карбонатов, палеозойских красноцветов и серых гранитных интрузий неогенового возраста. Здесь важно пояснить, что «идти» на альпинистском жаргоне означает передвижение вообще, любым способом; это слово не обязательно означает ходьбу как таковую. Можно даже болтаться в воздухе на отрицательном уклоне, поднимаясь по верёвке на зажимах-жюмарах, всё равно это называется «идти по стене». Лазание было непростым, но пока всё шло без приключений.
Когда мы были уже на середине стены, погода обвалилась – внезапно и резко: туман, ветер, снег – всё сразу. Сперва мы надеялись, что это временное явление; но прошёл час, два – ветер и снегопад становились всё сильнее. Скалы залепило снегом, зацепок не видно, трещины для крючьев удавалось отыскать только после раскопок. На связи из лагеря нас с тревогой спрашивали - как дела; командир отряда кричал по рации: «крючьев не жалеть! всё спишем!» - так, вероятно, во время горячего боя кричат: «патронов не жалеть!». Видимо, внизу погода была не лучше.
       -Камень!!! – услышал я вопль сверху и рефлекторно выполнил единственно возможное в этом случае – прижался к скале.
       В этой ситуации нельзя шарахаться от скалы – во-первых, чаще всего некуда, а во-вторых, таким образом гарантировано попадаешь под обстрел. Смотреть вверх – полное безумие: получишь камнем в разинутую пасть, такие случаи бывали. Наиболее эффективно мгновенно прижаться к скале – стена не бывает совсем гладкой, а малейшие выступы не дают камням лететь вплотную вдоль неё, отбивая их рикошетом; поэтому чаще всего имеется дециметр-два непростреливаемого пространства и есть шанс уцелеть. При этом следует спрятать руки – даже удар по голове (на ней каска) может оказаться не так опасен, как травма рук – с повреждёнными руками человек на стене обречён, хотя всё остальное у него может быть в полном порядке: он не сможет спуститься, помочь себе или хотя бы вызвать спасателей по рации.
       Камень чиркнул по каске, удар пришелся по рюкзаку – в который раз опасность прошмыгнула в сантиметре возле затылка. После на очередном сеансе связи выяснилось, что лежавшая под клапаном моего рюкзака рация разбита вдрызг.
Когда грохот камнепада отдалился, я осторожно глянул наверх и успел заметить, как за долю секунды ужас на лице Лёнчика (это он спустил на меня каменюгу) сменился привычным иронично-уверенным выражением: стало ясно, что обошлось.
       На занятиях наши инструктора часто повторяли: «надо чувствовать партнёра», стремясь упорными тренировками выработать в нас шестое чувство, при наличии которого верёвка, соединяющая тебя с напарником, превращается в нерв, объединяющий двух порой очень разных людей в единый организм – «связку». Надо сказать, что в реальной обстановке, когда цена любой ошибки велика, это чувство вырабатывалось довольно быстро; порой возникало отчётливое ощущение передачи мыслей по верёвке – малейшие её шевеления совершенно ясно говорили о том, что делает твой напарник на другом её конце, в сорока метрах от тебя (а это высота шестнадцатиэтажного дома).
       Сейчас ситуация была настолько острой, что мы все находились в своеобразном состоянии транса, когда слова почти не нужны и общение идёт на телепатическом уровне; причём это состояние воспринималось нами как совершенно естественное. Прочитав в моём взгляде всё, что может сказать уцелевший после камнепада человек его виновнику, Лёнчик поднял вверх палец и назидательно изрёк: «надо чувствовать камень партнёра». Рефлексировать было некогда, и мы двинулись дальше.
       В надвигающихся сумерках мы выбрались на перемычку между вершиной и скальной башней. Поскольку уже начинало темнеть, Володя с Лёнчиком стали налаживать ночлег на снегу, а мы с Шурой пошли по гребню наверх снимать записку. Из опасений промахнуться в надвигающейся темноте и уйти на другой склон я стал вспоминать описание маршрута: «…по гребню северо-западного контрфорса обойти жандарм «верблюд»…». Это ясно, но вот как там в натуре выглядит этот самый жандарм (этим термином называют одиночный выступ в гребне, преграждающий путь – отсюда и название), скорее всего и на верблюда-то не похож - любят составители описаний образные выражения - но уж два горба-то должны быть… Жандарм мы вскоре увидели – горбов не было, но на верблюда чем-то действительно был похож.
Воздух был настолько насыщен электричеством, что разряды били по всем выступающим формам рельефа. Мы шли, как под обстрелом: пригибаясь за камнями; почти ползли. Я попробовал высунуть голову из-за камня и тут же услышал звон с быстрым повышением тона – З-З-з-з-ззззз !!! – почувствовал, что сейчас получу в лоб разряд и быстро присел – звон прекратился. Больше высовываться из-за камня или привставать я не пытался. Добравшись на четвереньках до вершинного тура, раскидали камни – жестянка с запиской была вся в дырках с оплавленными краями: следы от ударов молний. Забрали полусожжённую записку предшественников, сунули в банку заранее написанную свою и как могли быстро стали спускаться обратно на перемычку.
       Ночью палатку периодически заваливало снегопадом, раза три мы выбирались её откапывать. С рассветом погода не улучшилась. Ждать было бессмысленно, поскольку снежно-лавинная обстановка ухудшалась с каждым часом. Мы решили рискнуть и пошли вниз.
Спуск по заснеженному жёлобу – кулуару - прошел без особых происшествий; только пару раз на нас со склонов прыгали небольшие лавинки – мы загоняли ледорубы глубоко в снег и, вцепившись в них, пережидали снежный обвал. А вот на леднике мы расслабились. Ледник после суток снегопада сиял коварной белизной. Покрытый снегом ледник обычно называют «закрытым» - подразумевая под этим термином то обстоятельство, что трещины на леднике спрятаны под снегом – в отличие от ледника открытого, когда лёд обнажён. Высота, гипоксия, нервное напряжение и усталость замедляют реакцию и скорость протекания мыслительных процессов; видимо, только этим и можно объяснить то, что на какой-то миг мы забыли хорошо известную сентенцию: закрытый ледник чист, как скатерть и опасен, как минное поле.
       Взглянув вперёд, я увидел, что Шура солдатиком, как в воду, уходит в снег. До рывка верёвки я успел, как говорят, «зарубиться» - упасть, вогнать клюв ледоруба в фирн, умудриться не напороться на острую лопатку ледоруба, пропустив её между ухом и плечом, навалиться на ледоруб и держать, держать изо всех сил.
       Годы тренировок не прошли зря: ребята быстро навертели в лёд крючья и закрепили верёвку. Нам опять повезло – трещина оказалась неглубокой, расширяющейся книзу. Обстановочка была сюрреалистическая: сквозь туманную мглу, яростную метель и дикий вой ветра из недр ледника глухо, как из бочки, доносился жуткий мат Шуры.
       -Я в чайнике!!! – орал Шура: своды ледяного грота сужались над его головой.
       Соорудив из репшнуров, карабинов и крючьев полиспаст, мы довольно быстро выдернули Шуру из трещины.
       -Все живы, значит, всё в порядке, - отдышавшись, вспомнил Лёнчик фразу из Жюля Верна.
       Мы шли по гребню морены к альплагерю. Лавины обрушивались в ущелье с обеих сторон чуть ли не ежеминутно – склоны сбрасывали непривычную снеговую нагрузку – но на возвышении морены мы были в безопасности. Всё позади, чувство победы переполняло нас. Хотя мы были уже много ниже линии снегов, снег лежал на всём – на склонах гор, на зарослях рододендронов, на наших плечах и рюкзаках.
       На подходе к лагерю мы неожиданно увидели инструкторов, вышедших нас встретить. Такое внимание не в традициях альплагеря – здесь принято слегка кокетничать обыденностью происходящего – ну подумаешь, сходили на гору. Потом нам объяснили, что в этот день непогода накрыла весь Кавказ, лавины и сели натворили много бед; в соседнем ущелье в палатку к ночевавшей на перевале группе залетела шаровая молния и убила одного из восходителей. После того, как связь с нами оборвалась, увидеть нас уже и не чаяли.
Ощутив себя героями дня, мы небрежно-мужественной походкой прошествовали через лагерь к своему домику. «Июльские снега, не путай их с другими...» - звучало по лагерной трансляции. Вообще-то в альплагерях редко поют или слушают «горные» песни, а если таковые и звучат, то чаще в пародийном варианте; например, на мотив «Кавалергардов»: «…не доверяйте деве юной свою страховку на стене…». Но в этот раз лагерный радист, видимо, настолько впечатлился природным катаклизмом, что в тему врубил Визбора: «пылают в синеве июльские снега…».
       Ранним утром я взял уложенный с вечера рюкзак; тихо, чтобы не разбудить ребят, вышел из домика и зашагал к дороге. Начинало светать, клочья тумана цеплялись за ветки сосен. Суета бытия неотвратимо звала меня из этого чистого, как снега на вершинах, мира - вниз, в мир престарелых хиппующих снобов, мордатых мальчиков-карьеристов, политики, лжи, корысти и вражды. Но я знал, что вернусь, обязательно вернусь сюда, в эти снега. Хотя бы в мыслях.
       Отсюда навсегда не уходят: это хуже водки, гораздо хуже. Это не лечится. Это горы: кто их раз хлебнул – всё, пропал. Это прикосновение к иным мирам. Буддисты это знают.