Испанки целуют по-настоящему ч11,

Espa;ola cuando besa, es que besa de verdad.*


Глава 11.

***

Хема вышла из офиса и обомлела: прямо у входа в здание стоял Луис Мигель собственной персоной. И никак его не обойти, не объехать... А как же клятва?
Поняв, что разговора всё равно не избежать, Хема сама к нему подошла.
- И что ты здесь делаешь?
- Тебя жду. Разумеется. – Он как-то хищно усмехнулся и протянул ей букетик фиалок. Хема удивилась – с чего бы? Но букет взяла.
- Зачем ждёшь?
- Так соскучился! – совершенно логично ответил Луис Мигель. – Я тебе звоню-звоню, а ты...
- А я мобильный потеряла, - соврала Хема. От вранья стало самой противно. Что было не признаться, что она решила с ним больше никогда не видеться?
- А я удивляюсь – на тебя это так не похоже!
- Что не похоже?
- Не отвечать на звонки. – А ведь и то правда, она сама ему названивала всегда, и в этот раз ждала так долго... Пока не испугалась. А потом ещё эта клятва. Хема подняла на Луис Мигеля измученный взгляд. Хотела сказать, что б он забыл про неё. Что не место ему в её жизни. Но почему-то ничего не сказала. Только глаза опустила. – Пойдём, Хема, посидим... Вон в той кондитерской, кажется, неплохие пирожные.
Она согласилась. Сидя как-то легче объясняться. Вдруг что-то тёплое упало прямо с неба на её ухо.
- Ой!
- Эти голуби! – он стал лихорадочно рыться в карманах в поисках платка. – Просто летающие крысы! Гадость какая... У меня платка нет... А у тебя в сумочке?
- Нееет... – ну вот, опять глаза на мокром месте! С чего бы это? Подумаешь, голубь...
- Ты сядь здесь за столик, а я за салфетками побегу.
Она беспомощно опустилась на стул из белого пластика. Это знак. Хема уверена, что знак... Где-то видела, или читала, или кто-то рассказал... Но что ей хотят сказать высшие силы? Что надо бросать этого бабника? Или что наоборот, бабник этот – её судьба?..

***
Агнес смотрела на волны. Нескончаемой вереницей они приходили и откатывались, возвращаясь с новой силой, обволакивая её голые ступни белой тёплой пеной. Время от времени море выплёвывало из своих глубин обсосанные камушки и ракушки, сиротливо жалеющие о чём-то разноцветными слезами. Агнес утопила пальцы в прогретом песке, испытав неописуемое наслаждение, как в детстве, когда она украдкой засовывала руку в мешок с мелкой чечевицей, пока нянька отвлекала разговорами о здоровье хозяйку овощного магазина, выбиравшую помидоры по-крупнее. Остаться бы навсегда здесь на пляже, превратившись в гладкий серый валун, безмолвное пристанище для чаек! Слушать однообразную песню воды и ветра, белеть в солнечных и лунных лучах и никогда ни о чём не жалеть. А Агнес жалела. Жалела саму себя, жалела ребёночка под сердцем – как-то оно всё сложится? Никто, казалось, не заметил её отсутствия в Мадриде. Мама, правда, вспоминала о ней время от времени, беспокоилась. Ни подруг, ни друзей, ни любимого. Агнес и сама не заметила, как забросила все знакомства в бесполезной гонке за сердцем Луис Мигеля. А подруги и не настаивали – не придёт Агнес на вечеринку, значит и без неё повеселятся, не появится в спортклубе – без неё потренируются. Всё реже и реже общалась она с кем-нибудь, а теперь сидела у синего моря, как та старуха у разбитого корыта. Из-под затемнённых очков скатилась солёная капелька. Какой-то парень бросил на песок скомканное чёрное полотенце, и, подтянув плавки до уровня подмышек, развернув плечи, бегом устремился к воде. Сотни прозрачных брызг достигли разморенную Агнес, врезались в кожу   осколками зеркала.  Агнес вскрикнула от боли. Надо же, обгорела! А солнца не было...

***
- Давай, помогу, - Луис Мигель не выдержал, глядя, как Хема наощупь трёт салфеткой совсем не там. – Вот здесь, и здесь...
Он дотронулся пальцем до её щеки, а Хема отклонилась от его прикосновения, как от укуса пчелы.
- Да что с тобой, в самом деле... Дёрганая какая-то! Что случилось-то? – но ответа не дождался, стал жаловаться. – Мне твой совет нужен, как знающего специалиста. Поможешь? Значит, история такая... Мама живёт с одним стариком, он у неё не прописан, да и своя собственная квартира у него есть. Так он знаешь, что выдумал? Свою квартиру на дочь записал, а с меня денег требует, и подписать, что после маминой смерти он жить в её квартире останется. Понимаешь, мне вобщем-то всё равно, но так не приятно стало! И за маму обидно... У него есть какие-то права теперь? Ведь квартира-то мамина... Говорит, что выгнать я его всё равно не смогу, но что если он на маме женится, заставит её квартиру на него переписать.
- Нельзя выгнать, особенно, если есть документы, подтверждающие, что он действительно там живёт.
- Чёрт знает что за страна! – возмущался Луис Мигель, а Хема молилась про себя матери-заступнице, чтоб увела её от греха по-дальше, от Луис Мигеля то есть...


***
Уго радостно гонял по саду, окружающему деревенский дом. Конечно, в Мадриде у Луис Мигеля тоже был мини-садик с одной-единственной ёлкой, которую украшал садовник на Рождество, но это не одно и то же – вам любая собака подтвердит. Лидия в спортивном костюме мыла стёкла, став на железную лесенку, и мурлыкала под нос какую-то развесёлую песенку. Луис Мигель, вооружившись молотком, что-то подправлял. Лидия замолчала, засмотревшись на небо в пушистых облаках, ретиво скачущих куда-то на запад. Когда она была маленькой, по радио часто пели: «Облака, белогривые лошадки...» - на лошадок облака сегодня совсем не походили, но ей так хотелось бросить тряпки и старые газеты и лететь куда-то навстречу будущему. Потому что Луис Мигель сказал, что если она не успеет ничего приготовить на ужин, он её пригласит в ресторан на главной улице... А Людка-то, как знала! Не зря платье лежит на дне сумки! И туфли новые, по сходной цене... Так что Лидия, разумеется, не успеет ничего на ужин приготовить! Ищите дурочку! «Облака...»

***
Аурора повесила трубку с чувством внутреннего удовлетворения. Дело, как говорится, сделано. Машина по уничтожению Пепы пущена в ход. А Агнес ни при чём. И Аурора не причём. Журналисты всё сами раскопали. Даже Луис Мигель ни при чём. Просто в жизни время от времени происходят события, ни от кого конкретно не зависящие. Тонко проделана работа, комар носу не подточит. Можно уже и за победу выпить. Рановато, но Аурора не сомневается. Она никогда в себе не сомневается...


***

Когда они вошли в неожиданно уютный ресторан с милыми разноцветными свечами на белыми скатертями накрытых столах, она совершенно успокоилась – наряд её был к месту! Она переживала, что Луис Мигель приведёт её в убогий деревенский бар, пропахший многократно использованным маслом и сигаретным дымом. Здесь же сидели нарядные люди, и официанты с бабочками, стягивающими воротники на белых сорочках, чинно стояли по углам. Хозяйка ресторана показалась Лидии странно знакомой, а книга с фотографией седого мужчины на обложке заставила её тихонечко охнуть.
- Да вы же...
- Конечно, радостно подтвердила хозяйка. – это мой отец!
- Не может быть! – ужаснулась Лидия.
- А вот и может, - засмеялась хозяйка. – Папа-то хоть и Борбон, а денег где взять-то? – доверительно шептала она Лидии. – Думаете, просто быть бедными родственниками королей? Вот и кручусь, как могу. Что толку в том, что мой дедушка был Альфонсо Тринадцатым? Мне-то работать всё равно приходится... А люди с удовольствием приходят покушать. Не каждый день племянница самого короля вас самолично приготовленными блюдами угощает, правда же?
- Правда, - подтвердила возбуждённая Лидия. – А почему вы ресторан «Смоковницей»** назвали?
- А вы не заметили, какое замечательное дерево во дворе у нас растёт? А фиги на нём знатные! Я варенье варю – пальчики оближешь! Вот закажете утку, попробуете...

***


Пепа лежала в кровати. Сегодня она, можно сказать, так и не вставала. Только на кухню – воды выпить, и в туалет. Что-то вполголоса бубнил телевизор. Ничего не хотелось, даже голода не чувствовала. И спать больше не могла – невозможно спать целыми днями. Вздохнув, Пепа поднялась, просунула ноги в уютное тепло домашних тапочек, прошаркала на кухню, едва поднимая ноги. Выдавила из конвалютки сразу четыре таблетки, запила противной, совсем не холодной водой из-под крана. Бутылка, в которой она обычно отстаивала воду в холодильнике стояла пустая на столе, а наполнять её было бесконечно лень. Она вернулась в комнату, опустила жалюзи, создавая искусственную ночь, накрылась с головой одеялом. Спать!

***

Маленький оркестрик сменился остряком-затейником, а Лидии и Луис Мигелю как раз устриц принесли. Хорошо, что их кушают холодными – можно спокойно анекдоты послушать! Лидия заливисто смеялась плоским шуткам, а Луис Мигель удивлялся, что она, оказывается, такая красивая, когда не в форменном халатике, когда подкрашена и причёсана. Он-то всё её булочкой называл, а Лидия не булочка – королева. Длинная шея, обрамлённая лёгкими невесомыми золотистыми локонами, вся душисто-пушистая, а глаза блестят аквамаринами, в которых отсвечивает неровное пламя синей свечи. Он не слушал артиста, а разглядывал глубокую ложбинку на другом конце стола – высокая грудь никогда не рожавшей женщины, помеченная ярким пятнышком-родинкой в тон чёрному платью. Как жаль, что заканчивается его свобода и недолгим будет обладание этим пышным телом...
***
Мария была счастлива, что журналист попался с пониманием. Сочувственный мужик попался, внимательно её выслушивал, всё-всё за нею записывал, как будто она звезда какая. Даже обещал на телевидение её пригласить, на самую любимую программу Марии. Права была сеньора Аурора – нельзя смерть брата безнаказанной оставлять. Особенно укрепилась она в своём мнении после того, как встретила негодяйку Пепу в супермаркете. Как ни в чём не бывало, покупает себе, и не стыдно на люди выйти. А Маноло лежит замурованный в нише и никогда больше солнца не увидит...


***


Юмориста сменила певица в зелёном балахоне грудным голосом вытягивающая ноты старинного романса. Лидии на певицу было наплевать, и она принялась поливать неслышно умоляющие о пощаде устрицы лимонным соком. Открыв одну особо упирающуюся раковину она воскликнула:
- Боже мой!
Луис Мигель вздрогнул и оторвался от своей тарелки:
- Что там?
- Жем...жемчужина! Посмотри, какая красавица! – белый перламутр тускло переливался на теле несчастного моллюска.
Подскочила хозяйка:
- Ну надо же! Говорят, такое встречается только в одной из пятидесяти четырёх тысяч устриц! Вы – счастливая!
- А можно... я её себе оставлю, на память...
- Господь с вами, конечно же – вы её нашли, она ваша! – глаза хозяйки выдавали беспомощность жадности, крупная же жемчужина! Но не отбирать же! – Вот только позвольте вас сфотографировать... В рекламных, так сказать, целях...
А кто-то уже бежал с фотокамерой – запечатлить везучую Лидию на память.
- Ах, какая вы счастливица, - кудахтала хозяйка. – Верьте мне, это знак, это знак свыше...
- Знак чего? – недоумевала Лидия.
- Не знаю, чего, но это точно знак, вот увидите!

***

Гонсало и Августина кружились в пасодобле***. Забыв на время о своих недугах, Августина изображала быка, борющегося с тореадором, страстную женщину, вступившую на тропу войны полов. Все старушки разошлись по углам, качая головой и возмущаясь, что Августина с любовником опять получат приз, мужики же остались наблюдать то за плавными, то рваными движениями Августины.
- Ну что, дорогой, - похохатывала она, когда оказывалась с Гонсало на расстоянии поцелуя и убеждаясь, что никто, кроме него, не может расслышать её слов, - есть ещё порох в пороховницах? Ну где ещё ты найдёшь такую, как я? Смотри, смотри, сколько у меня поклонников! – и отдалялась от него, отталкивая, и снова прижималась. Пасодобль –её коронный номер, и всегда им был...
***

В лунном свете блестела новая серебряная цепочка, подаренная Лидии Луис Мигелем, и на цепочке между холмами обнажённой груди, молочной каплей белела найденная жемчужина.
- Как! Же! Я! Счастлива! – восклицала Лидия, хватая воздух, вырвав губы из настырного поцелуя Луис Мигеля. – Как! Же! Я! Счастлива!
- Что? – Луис Мигель не понял, да и не мог понять, что она там бредит...
- Не останавливайся, умоляю, продолжай!...



Продолжение следует...

* Когда испанка целует, она целует по-настоящему. (исп.) – слова из старинной песни, ставшие поговоркой.
** “La higuera” (исп.) – реально существующий ресторан, принадлежащий дочери внебрачного сына Леандро де Борбона в Zarzalejo – деревеньки, расположенной в девяти километрах от Эскориала.
*** Pasodoble (исп.) – вид бального танца, пасодобль.