Пушинки

Весна. В воздухе кружатся одуванчики - маленькие полупрозрачные «письма». В детстве я часто ловила их, загадывала желание и долго хранила потом, или шептала им свою тайну и отпускала лететь к тому, о ком она. Лёгкие и пушистые, они часто залетали в окно четырнадцатого этажа, за которым была моя комната. Они кружились и словно просили о чём-то. Казалось, каждое маленькое соцветие мечтало об особом предназначении, оно хотело стать заветным желанием или тайной. И сегодня, идя по улице, я по привычке снимаю с плеча опустившийся на него одуванчик и лёгким дыханием отпускаю лететь дальше...

Мне было десять. Папа уехал работать за границу. Не зная, на какой срок, мы просто ждали очередного телефонного звонка или телеграммы. Услышав в трубке знакомый, но такой далёкий голос я или моя сестра, не успев поздороваться, истошно вопили: «Мама!!! Иди сюда скорее, папа звонит!». И мама, бросив всё, в одну секунду «пролетала» шесть или семь метров, отделявших её от прихожей, где стоял телефон. Разговор мог быть длинным или коротким, но, вне зависимости от этого, мы жадно ловили каждое слово, и скорее взглядами, чем словами спрашивали: «Ну, когда? Когда он приедет?». После звонков или телеграмм мама всегда грустила, а мы – вместе с ней. Папа далеко, а как хотелось, чтобы он был рядом. Медленно я возвращалась к прерванному занятию, перебирая в мыслях папин с мамой разговор. А потом, ночью, нередко плакала: папа далеко, вернётся ещё не скоро.

Разлука обычно длилась по семь – девять месяцев, но в этот раз всё было иначе. Судно арестовали, а его владелец решил не платить морякам зарплату, а они, в свою очередь, решили не сдаваться. Сначала перестали работать, потом подали в суд и съехали на берег. Были и драки и споры, и обещания. И проходило время: папа должен был вернуться летом, а потом осенью... зимой, весной и снова летом... Время не занимало ни судей, ни адвокатов. Некоторые моряки «выбивали» часть денег и возвращались домой, а некоторые уезжали ни с чем... А дома их ждали уже подросшие дети, уставшие от долгой разлуки жёны и реальность, означавшая скорый отъезд.

Папы не было два года и два месяца, и ещё четыре дня. Пришла уже третья весна, зацвели одуванчики и стали отпускать в воздух снабжённые бесценным грузом вертолёты. При сильных порывах ветра семя отрывалось и падало в землю, а освобождённые парашюты свободно парили в воздухе. Они преследовали прохожих, садились им на одежду, щекотали носы, они опускались в море и возвращались к берегу с прибоем, они были повсюду и даже в моей комнате, на высоком четырнадцатом этаже. Два письма влетели в окно ярким весенним днём, немного порезвились под потолком и сели мне на волосы. Кажется, я проходила с ними весь день, а под вечер, увидев себя в зеркале, рассмеялась. Пушистые письма скоро оказались в моей руке, потом у моих губ, сообщивших им нечто важное, а потом в старой маминой сумочке, предназначенной для хранения кукольных одёжек. Желание было простым, а потому коротким и ясным. Если опустить традиционное «хочу», останется всего несколько слов. Среди них: «поскорее» и «вернулся». И ещё одно, очень дорогое и важное: «папа»...

Вмешательство профсоюзов ускорило дело, и уже летом было вынесено решение суда: возместить зарплату за счёт выручки от продажи груза и судна. Моряки могли больше не ждать (не даром же придуманы банковские переводы!), и вернуться домой.

20 июля папа позвонил и сказал, что скоро приедет. А 22 уже сидел с нами за столом, шутил и смеялся. Мне казалось, что не бывает большей радости, чем в тот миг, когда распахиваешь дверь, а за ней стоит папа с бородой и с длинными волосами в кепке «как у Брайана Адамса»; тогда, когда ты обхватываешь руками папин живот, а из глаз бесконечным потоком льются слёзы, когда ты слышишь: «Ну что ты, Валька, я же вернулся»...

Вечер был бесконечным. И даже глубокой ночью никто не отправлял нас спать. Мы слушали захватывающую историю из уст великолепного рассказчика, и ещё не до конца осознанная, невероятная, счастливая мысль не покидала наши сердца...

А где-то в соседней комнате, невидимая под грудой игрушек, лежала старая мамина сумочка. Укрытые в ней белые письма тихо перешёптывались, явно довольные своим успехом. Из их гордых фраз, чаще всего повторялась одна: «Получилось: её папа вернулся!».

Без 18 минут 07.08.2007