100 000 способов заработать 100 000

Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.
А.С. Пушкин, “Борис Годунов”

Постоянный и неотвязный мотив последних лет жизни Пушкина — где взять сто тысяч рублей: примерно такую сумму составляли его долги к концу 1836 г., такова была цена независимости.

Сентябрь 1833 г., письмо жене: “Обедал у Суденки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть, —но у него 125 000 доходу, а у нас, мой ангел, это впереди”.

Примерно через год: “Я рад, что добрался до Болдина; кажется, менее будет мне хлопот, чем я ожидал. Написать что-нибудь мне бы очень хотелось (в эту осень поэт закончил только “Сказку о золотом петушке”— П.Л.). Не знаю, придет ли вдохновение. Здесь нашел я Безобразова… Он хлопочет и хозяйничает и вероятно купит пол-Болдина. Ох! Как бы у меня было 100 000! Как бы я все это уладил; да Пугачев, мой оброчный мужичок, и половины того мне не принесет, да и то мы с тобою как раз промотаем; не так ли? (“История Пугачева” принесла Пушкину, вместо ожидаемых 40 000 рублей, менее 20 000. После смерти поэта в его квартире нашли почти две трети из 3000 напечатанных экземпляров книги. —П.Л.) Ну, нечего делать: буду жив, будут и деньги…”. Последние слова весьма знаменательны: они означают, что осенью 1834 г. мысль, что только смерть оплатит его долги и поправит материальное благосостояние его семьи, в его сознании еще не укоренилась.

Годом позднее, осенью 1835 г. письма жене из Михайловского и Тригорского напоминают бюллетени о творческом кризисе. В этот период Пушкин, видимо, без особого вдохновения, составляет “Table-talk” — застольные беседы, в которых характерно прорывается мысль о пресловутых ста тысячах.

Самый пространный и хорошо разработанный “анекдот” этой подборки возвращает в 1829 г., когда поэт следовал за армией генерала Паскевича в Арзрум, путешествовал по Кавказу, вел привольную и легкомысленную жизнь и, в числе многих новых знакомств, в Кисловодске на короткое время сошелся с братом “кавалер-девицы” Дуровой, заядлым и не слишком чистым на руку картежником. Эта история заслуживает того, чтобы на ней остановиться, поскольку она дает ключ к душевному состоянию Пушкина за год до написания анонимок.

По словам поэта, Дуров лечился “от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты”. Наконец он проигрался и Пушкин якобы довез его до Москвы в своей коляске. “Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы.”

Брат лицейского приятеля Пушкина М.И. Пущин несколько иначе описывает это знакомство: “Тут явилась замечательная личность, которая очень была привлекательна для Пушкина, сарапульский городничий Дуров. Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина, забота его была постоянная — заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним…

Пушкин условился ехать с Дуровым до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался мошенником, выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у Наказного атамана Иловайского, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался и поскакал один в Москву”.
Но, пока они еще не расстались, “ночью, в дороге, Дуров будил своего попутчика неотвязным вопросом:

—Александр Сергеевич! Как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?”

Судя по “Table-talk”, Пушкин все время отшучивался, а однажды заявил:

—На вашем месте, если уж сто тысяч были бы необходимы для моего спокойствия и благополучия, то я бы их украл.

—Я об этом думал, — невозмутимо отвечал Дуров.

—Ну что ж?

—Мудрено. Не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть.

—Ну, так украдите полковую казну.

—И об этом я думал. Это можно было бы сделать летом, когда полк стоит в лагере, а фура с казною стоит у палатки полкового командира. Можно накинуть на дышло длинную веревку и припрячь издали лошадь, а там на ней и ускакать. Часовой, увидев, что фура скачет без лошадей, вероятно, испугается и не будет знать, что делать. В двух или в трех верстах можно будет разбить фуру, а с казною бежать. Но тут много также неудобства. Не знаете ли вы иного способа?

—Просите денег у государя, — ответил Пушкин.

—Я об этом думал и даже просил.

—Как! Безо всякого права?

—Я с того и начал: “Ваше величество! Я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастье моей жизни. Но, Ваше величество, на милость образца нет, и так далее.”

—Что же вам отвечали?

—Ничего.

—Это удивительно, — иронически заметил Пушкин. — Вы бы обратились к Ротшильду.

Но и тот способ уже прежде обдумывался Дуровым. Он даже предполагал выманить деньги у англичан, подстрекнув их национальное честолюбие, и в надежде на их любовь к чудачествам.

В сочиненном им спиче, он намерен был сообщить, что побился об заклад на 10 000 рублей, что англичане не откажутся дать ему взаймы 100 000: “Г.г. англичане! Избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие”.
Дуров якобы просил Пушкина похлопотать об этом в Петербурге через английского посланника, а свой прожект высказал не иначе, как взяв честное слово не воспользоваться им…

Через некоторое время в письме Дуров сообщал: “История моя коротка: я женился, а денег нет”. Поэт отвечал ему: “Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно, вам не удался”.

Этот анекдот завершает подборку “Table-talk”, за которой значится дата 8 октября 1835 г., когда поэт, живя в деревне, напрасно кокетничал с вдохновением и думал горькую думу о ста тысячах, столь необходимых его семейству.

Вероятно, анекдот вымышлен примерно в том же отношении, как и история знакомства с Дуровым в изложении Пушкина разнится с той же историей по версии М.И. Пущина.
Быть может, уже в 1829 году, на Кавказе, куда поэт отбыл, уже посватавшись к Наталье Гончаровой, именно сам Пушкин томился мыслью об этой пресловутой сумме, а Дуров весьма кстати оказался его шутовским двойником, — персонажем, необходимым для оживления этой довольно впрочем грустной жизненной “пьесы”.

Наверняка в анекдоте Пушкин пародировал многие свои собственные способы заработать
100 000, которые ему тогда приходили в голову. Образ Дурова едва ли не наполовину автобиографичен. Но, так или иначе, осенью 1835 г. Пушкин настойчиво пытался справиться с “задачей Дурова”, понимая, что решить ее надо срочно и во что бы то ни стало: это дело жизни и смерти.

Карты, которые так привораживали Пушкина в жизни и проходили красной нитью сквозь многие его художественные сюжеты (наиболее ярко в “Пиковой даме”), казались ему лучшим и более достойным способом быстрого обогащения, чем, скажем, жестоко им высмеянное выслуживание перед “сильными мира сего” С.С. Уварова, продажность Ф.Б. Булгарина, подличанье литературных борзописцев.

Поэт весьма недоверчиво относился к царским милостям, мнительно боясь малейшего уподобления Уварову, Булгарину, а главное — Л.Д. Нарышкину, упомянутому в преддуэльном анонимном пасквиле, который по слухам продавал Александру I свою жену в качестве наложницы, получая ссуды якобы на издание книг. Бывший донжуан и насмешник над рогоносцами, Пушкин смертельно боялся оказаться в положении высочайше обесчещенного мужа.

Судьба жестоко посмеялась над ним, словно нарочно сближая его с Нарышкиным: в 1834 г.
Пушкин получил ссуду от Николая Павловича на издание “Пугачева”, причем, по сплетням, словно в расплату, царь удержал его при себе камер-юнкером, чтобы без препятствий ухаживать за Натальей Николаевной. Вероятно, Александр Раевский и светская молва укрепили Пушкина в этом подозрении. То, что он превратно истолковал намерения царя, поэт понял только за несколько дней до дуэли, 24 января 1837 г. в откровенном разговоре с Николаем.
До этого тезис о вящей безнравственности мирской власти прочно и не без веских оснований укоренялся в его сознании, сформированном примерами царственного разврата XVIII в. и эпохи Александра I. В конце концов, ведь и при Николае Павловиче тайная полиция перлюстрировала его частные письма к жене, что приводило его в бешенство. Чтобы оградить себя от слухов, ему была необходима материальная независимость, синонимом которой были те самые 100 000 рублей.

В начале 1836 г. после долгих колебаний поэту разрешили издавать альманах “Современник”. По словам сестры Александра Сергеевича О.С. Павлищевой, поэт рассчитывал зарабатывать как минимум 60 000 в год.

Но, надеясь на славу доброго имени, Пушкин недооценил своей сомнительной в глазах правительства репутации, о чем было широко известно. Многие его почитатели попросту боялись себя скомпрометировать столь открытым к нему вниманием как подписка на “Современник”. Прежде они по той же причине неохотно скупали “Пугачева”. Многим потенциальным читателям было известно, что Пушкин находится под “негласным” надзором тайной полиции, которая, как и при Александре I, подозревает его в распространении вольномыслия… Финансовый провал журнала стал очевиден ближе к осени.

В конце весны еще были порывы надежды. Приехав по журнальным делам в мае 1836 г. в Москву, поэт с искусственной бодростью писал жене: “Жду письма от тебя с нетерпением, что твое брюхо и что твои деньги? Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоска берет по Петербурге. На даче ли ты? Как ты с хозяином управилась? Что дети? Экое горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 доходу. И буду их иметь. Не даром же пустился в журнальную спекуляцию — а ведь это все равно, что золотарство, которое хотела взять на откуп мать Безобразова: очищать русскую литературу, есть чистить нужники и зависеть от полиции. Того и гляди что… Черт их побери! У меня кровь в желчь превращается. Целую тебя и детей. Благословляю их и тебя. Дамам кланяюсь.”

Красноречивое “того и гляди что…”, вероятно, ждало продолжения вроде: “меня уподобят Булгарину”, т.е. финансово успешному, но бесчестному по понятиям Пушкина и его круга, литератору и журналисту. Даже ради вожделенных теперь уже восьмидесяти тысяч рублей поэт не желал идти рука об руку с “Видоком”.

Даже в начале осени 1836 г., несмотря на крушение надежд на “Современник”, который окончательно подорвал благополучие семьи Пушкина, поэт все еще делает отчаянные, судорожные попытки избежать краха, думает о переезде в Михайловское, обитель своих вдохновений; Наталья Николаевна его поддерживает, но денег на переезд и обоснование в деревне у них нет, а кредиторы чуть ли не ежедневно преследуют векселями.
П.В. Нащокин, — человек небогатый и непрактичный, такой же заядлый картежник как Пушкин, — последний хороший знакомый, к помощи которого мог прибегнуть поэт, отклонил его просьбу о пяти тысячах, о чем через несколько месяцев горько и безутешно сожалел. Просьба Пушкина была, вероятно, мотивирована картежным выигрышем Нащокина в 5000 рублей, который сыграл в бытность поэта в мае 1836 г. в Москве на его счастье с личного его разрешения. Вот к каким основаниям и безуспешно был вынужден прибегать Пушкин в конце жизни, чтобы просить денег в долг даже у лучших друзей.

Пушкин знал, что по своему положению в обществе и отношению к нему царя, его семья может рассчитывать на помощь и сочувствие друзей и самого императора, если с ним произойдет, например, несчастный случай.

Накануне свадьбы письме к будущей теще Пушкин заявил: “Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей существование”.

Поэт более, чем сполна выполнил свое обещание, если пожертвовал не только “вольным существованием”, но и самой жизнью в расчете на то, что царь заплатит его безнадежные долги и назначит содержание жене и детям.

До сих пор не найден автор анонимных пасквилей, полученных Пушкиным и некоторыми его знакомыми (включая и самого императора) 4 ноября 1836 г. Но, может быть, не там искали? В пасквилях был сделан намек на увлечение Николая I женой Пушкина, что должно было теснее связать честь царя с благополучием семьи поэта. Кому это было выгодно?

В крайнем отчаянье Пушкин сам мог пойти на авантюру с анонимками, которые он написал и разослал всем тем, в чьи руки вручал будущее своей семьи. Непримиримый поединок, спровоцированный поэтом, был чреват смертью. Перед барьером, решительно прицелившись в противника, поэт вызвал Дантеса на выстрел…

Дальнейшее известно: в вечер после дуэли, когда царь объявил свое намерение оплатить долги поэта, Пушкин продиктовал все свои денежные обязательства, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Всего долгов Пушкина было оплачено по пятидесяти счетам на более чем 120 000 рублей. Смерть поэта всколыхнула общественность, частные лица, друзья и меценаты соединили свои усилия с властью в помощи сиротам. Дети Пушкина получили достаток и великосветское воспитание.

Так, ценою жизни, поэт посрамил не только Дантеса, который был вынужден убраться из России, но и своего кисловодского знакомца Дурова: его собственное средство получения ста тысяч рублей, о котором он скромно умолчал в анекдоте из “Table-talk”, оказалось убийственно безотказным.

Справедлива или нет гипотеза о том, что именно Пушкин написал анонимки, может показать объективная графологическая экспертиза, которая к настоящему времени отвергла авторство всех тех, кто ранее подозревался.

Заметим, что в дворянской среде такой способ обеспечить семью не был чем-то совсем из ряда вон выходящим. В частности, Ирина Одоевцева в своих воспоминаниях сообщает о странных обстоятельствах смерти отца знаменитого поэта Георгия Иванова, которые могли скрывать его попытку обеспечить разорившуюся семью страховкой в случае своей смерти. А то, что несосотятельные должники, как люди чести, не редко кончали собой, не требует особых подтверждений. Достаточно вспомнить, что Великая депрессия в США и недавние события в России собрали свою печальную жатву.


2001, май <Статья была подготовлена для журнала "НеВтон", но по независящим от автора обстоятельствам не была опубликована ни тогда, ни после, вплоть до сего дня>