Глава 19. Разговор с Аней

Глава 19. Разговор с Аней

– Добро должно быть с кулаками!
Из стихотворения, от которого отрёкся автор


1

По Тихореченску поползла какая-то несуразь. Говорили, что приехало милицейское начальство из областного центра. Посему в «шанхайчиках» прошла мощная облава. Накрыли пару притонов с наркотиками и «девочками», какую-то тёмную секту – с теми же наркотиками, такими же девочками, но в совершенно идиотской обстановке: несусветная символику, дикие одеяния, ритуальные причиндалы… Городской КПЗ был забит до отказа.
– Всё это мелочь, – усмехался Игнатий Харитонович, поглядывая на два шара, составленные на столе в пустой квартире Берга.
– Главное, конечно, «сенс», – согласился отец Андрей. – Вы, ребята, его состояние закрепили?
– А как же? – сказал Леонид. – Ума не приложу, правда, чем он теперь заниматься будет. У него образования осталось – чтоб расписаться. Может, в большие начальники пойдёт… А мощная это штука! – он постучал по обсидиановому шару.
– Теперь наверняка кто-то забеспокоится, – предположил Фома. – Больно скоро этот «Барбосыч» второй хрусталь добыл!
– Установку «прощупаю» я, – предложил Щёголев. – А с амулетом и записью вы сами разбирайтесь. Только аккуратнее. Он и без того ворочается как чёрт в бутылке.
– Чего уж там «как»! – мрачно сказал отец Андрей. – В старую баню его. Кассету тоже… Лёня, Фома, вы баньку у меня на задворках знаете? Ну, туда! Только броню поставьте понадёжнее. Ишь, что с хозяйством Константина сделали! Ничего, Костя, мы субботник организуем…
– Тем более, что повод есть, – Фома таинственно улыбнулся. – Да, а с амулетиком мы, чувствую, навозимся.
– И это ещё не всё! Чует моё сердце… Природа, она пустоты не терпит. Костя, засунька этот мешок, от греха подальше, в ведро, и крышкой прикрой… Вот ведь дрянь! Я его в печь суну, пусть банник его поприжмёт, авось допреет. Ну, мы пошли?..

Мешок с аппаратурой Лагина нёс я. Щёголев шагал неспешно, размышляя вслух:
– Пакость ту сразу бы уничтожить, да жаль: сколько информации пропадёт. Искать его будут, конечно, если надолго оставить. Лотти твой теперь – пшик! Но будут и другие, может похлеще… Вот уж заботушка привалила! Делами заняться не дадут! Да ну их!.. Как вы с Аней решили?
– Хорошо решили.
– Аня моя… и радуется, и поплакивает. Что делать, такая, видно, судьба у вас, ребята. Анечке лучше ничего не говори… хотя, сама увидит.

На другой день с утра пришёл отец Андрей. Обошёл двор, осмотрел снаружи избу. Одобрил мои «забубоны» из проволоки. Нехотя сообщил:
– Баньку-то мою того… разнесло на досточки. Душок стоял! Фому с Леонидом маленько ушибло… дома они у меня. В шахматы пытаются играть. Сначала кости кидают, потом «ходят», чтобы, значит, «фактор случайности» сохранить, а то не интересно, ведь хочешь – не хочешь, а чувствуешь, что противник замышляет…
– Да о чём ты, Андрей? Как они?
– Не тревожься. Их досками на излёте задело, синяками отделались.
– А амулет? Кассета?
– Кассету мы нашли. На руинах. А «объект» разлетелся в дым. Кое-что и у нас срабатывает. Только хуже, чем хотелось бы: даже демонтаж этой пакости толком не сумели сделать. Не оценили мы «неведомого гения»!..
За чаем он сказал:
– Давай договоримся. Ты скоро будешь человек семейный… не делай удивлённые глаза… подумаешь, тайна! Так вот… ты в этот год в наши игры не встревай, без тебя управимся. Подари это время жене своей будущей. Без угрызений! Другого времени может и не быть…


2

«В тёмную ночь мудрый познаёт своё родство с безднами неведомого. Сердце его трепещет, а мысли ширятся…»
До тёмной ночи было ещё далеко. Что до всего остального…
Я понимал, да и все мы, разумеется, понимали, что наше столкновение с тёмными силами обернулось ничьей. А это значило, что неизбежная «игра» продолжится, и конца ей не предвидится.
Фраза из книги писателя Ефремова, открытой наугад, всколыхнула меня.
Запел на печке чайник. Я полез на полку за сбором из ароматных травок и услышал хруст снега за окном.

Аня вышла из темноты сеней вся усыпанная сверкающими крупными снежинками, от этого – загадочная, недоступно красивая. Постояла, оглядывая комнату и меня как впервые.
– Костенька, что у тебя случилось? Что во дворе творится? Что с деревьями? Рябинки жалко… Вот, это от мамы шанежки, тёплые ещё… От отца – пакет… Да что ты молчишь? И чему радуешься, молчун?
– Тебе…
– Тогда здравствуй.
– Здравствуй, чудо моё синеглазое!
Я неловко обнял её, поцеловал коротко в губки, помог снять пальто.
И вдруг увидел свой двор её глазами. Это напоминало сюжет старой фронтовой фотографии, что когда-то привёз с войны отец: развороченные дома, разбитые прямыми попаданиями танковых снарядов деревья, ещё не убранные, присыпанные снегом тела убитых – наших и немецких солдат. Деревня Ясное, что под Москвой.
Отец умер, не дожив месяца до моего рождения. Мать ненамного его пережила…
И снова предчувствие неминуемой беды кольнуло меня в сердце.
– А на Бурхановке у трещин ледяные цветы выросли! Красивые. Ну почему у тебя печка без лежанки? Я бы сейчас туда забралась, твоим тулупом укрылась бы и сидела как шемаханская царица! Шанежки всё-таки остыли… Ну что ты всё смотришь и даже не улыбаешься?
Ладно. Если верить Фейхтвангеру, испанская поговорка звучит так: «мёртвых – в землю, живых – за стол!»
(И к чему говорить, что, как мне недавно открылось, теперь каждая минута с нею – подарок бесценный? Лучше об этом не думать!)
– Думаешь, зачем я пришла? Хвастаться! Папа с мамой сказали: «замечательно»! Теперь от тебя буду ждать комплиментов. Вот, смотри!

Сначала я подумал: «какая причудливая льдинка!» На вид невесомая, стояла меж чашек хрустальная статуэтка, вся словно осыпанная крохотными шестиугольными снежинками. Сотканные из ледяных узоров платье и шарфик вились-обвивали крохотную девичью фигурку и шею, в рое снежинок, которые над высоким лбом превращались в замысловатую корону из кристаллов. Таинственно, просвечивающе светились тёмно-синие глаза на прозрачно-белом лице…
Слабый знаток камнерезных приёмов, я всё же прикинул про себя степень сложности такой обработки хрусталя. Статуэтка была… попросту невероятной. Так работать по хрусталю было попросту нельзя – минерал неминуемо обязан был расколоться в самом начале. Её и теперь было боязно тронуть: ведь не стекло, не металл…
– У папы точно такое же лицо было. И первый вопрос: «чем работала?» Я говорю: «головой и воображением, а остальное – "секрет фирмы"». Он говорит: «безобразие, так хрусталь обработать невозможно!» Я говорю: «конечно, но работа – вот она…»
– М-м-м… Насколько я знаю, у хрусталя есть свои оси напряжения кристалла… Как же ты умудрилась такую вещь сделать – не пойму.
– Вот скажешь, почему у тебя деревья перекрученные, тогда, может, и скажу.
– Да оставь ты эти деревья. Мороз был, ветер…
– Ага, ураган, смерч, торнадо! И крылечко разломал, новое пришлось делать.
– Ладно тебе. Давай о «Зимушке».
– А что «Зимушка»? Я кристалл до работы на папином интроскопе прокрутила. Ничего особенного не увидела, а вроде как «поговорила» с ним. Знаешь, а камень как бы «ответил»… И вроде бы «согласился»…
– Ну, это совсем сказка.
– А почему нет? Сказка для меня – дело серьёзное. Не врушка какая-нибудь. Сказка… Правда, не быть мне никогда мастером, – как-то тихо сказала она. Не успею наверное.
– Ты что?
– Так, что-то подумалось…
– Погоди, твои работы ещё на выставках загремят.
– «Загремят»! Ни на каких выставках их не будет. Я же их душой делаю. А душу не выставишь. В отца я, наверное. Чудные вещи иногда делает и всё их маме дарит… А я тебе – «Зимушку»…
Нет, действительно не существует таких слов, которыми можно было бы выразить всё, что поднималось в моей душе волнами благодарности и нежности. Я осторожно коснулся аниной руки и почувствовал ответное пожатие.
– Костя! Вот ты всё обо мне знаешь, а я о тебе, считай, ничего.
– А что говорить? Родился, учился, сам учил. Теперь болтаюсь на приработках. Считай, ни то, ни сё. Честно.
– Ну, вот видишь, новое я уже узнала… Что ты хороший врун. Несправедливо, дорогой товарищ! Ты знаком с такими стихами:

«Видно, не из простых людей
Тот, кого привлекает
Дерево без цветов»?

– Тебе не кажется, что это о таких, как ты?
Знакомые и любимые строки Басё поразительно вписались в фон последних месяцев моей жизни. А потом я услышал то, чего давно побаивался:
– Костя! Расскажи мне о «Молчаливых».
Я ещё пытался увернуться:
– Да не стоит, Аня. Скучно это. Лучше ты Игнатия Харитоновича попроси.
– А может быть, я хочу услышать это именно от тебя?
– Хорошо… Видишь ли, все люди уверены, что наша обычная жизнь – это всё, что им предназначено Свыше. А «Молчаливые» уверены, что это не так.
– Ты не тяни. Без предисловий. Все вы – маги?
– Да какие там маги! Просто трезво мыслящие люди. Поэтому вера для нас не собрание мифов, а наше кредо. И духи… Духи, силы всего окружающего, этого вечно живого мира, для нас так же естественны, как сейчас для нас этот стол и чайник.
– Ну как же вы не маги, если такое знаете? Я ведь не слепая, Костя. И кое-что порой почитываю. Моя психология – это просто набор тупых формул по сравнению с этим. Подумаешь, научилась тестирование проводить и чертить эти графики. После того и подумать надо! С живым ведь человеком дело имеешь! Например, у него в детстве мама была? Была. Как она его называла? «Мой зайка»? «Любимый мой, сладенький»? Или… «пошёл вон, урод»? Отсюда идти надо! А наши преподаватели – раз линеечку, два трафаретик, и – определили! Мало этого! Мало!.. Может быть, то, чем вы занимаетесь – это и есть тропинка к человеку? Ну, так ты расскажешь мне, о чём прошу, или нет?
Кажется, она даже рассердилась.
– Ты про розенкрейцеров, полагаю, слышала?


3

Вопрос был, конечно, риторический. И она, разумеется, «слышала», и не раз.
Я, давно уже, отшелушив суть от цветистых домыслов и тусклого вранья, изучал драматическую судьбу тайных объединений, которые то возникали, то угасали без притока свежих сил, потому что слишком ревниво конспирировали свою деятельность, считая, что в их рядах могут находиться только личности безукоризненно преданные идеалам добра и чуть ли не святые по образу жизни. Да какие там «ряды», если те же «розенкрейцеры» не знали друг друга даже в лицо! Всего лишь кучка благородных искателей мудрости и поборников справедливости, ужаснувшихся картиной погрязшего в грехах мира. Обладая огромными знаниями, они тщательно скрывали их от «непосвящённых», опасаясь дурных последствий от утечки могущественной информации. Опасения, конечно, естественные, но такая «деятельность» оборачивалась заведомым торможением научного прогресса, не говоря уже о том, что «идеи носятся в воздухе», когда приходит их время, и новые знания всё равно пробиваются в мир в иных умах, зачастую, увы – уже в нравственно-извращённой форме! Такова была судьба «месмеризма», гипноза, многих технических изобретений.
Более двух тысячелетий эфемерно существует объединение «Девяти Неизвестных», основанное индийским царём Ашокой, единственным, пожалуй, монархом, который искренне разрыдался на кровавом поле битвы, в которой он одержал победу. Ашока ужаснулся собственному «успеху» и последствиям применения науки «Астравидья», «Божественного Оружия», применённому для уничтожения людьми друг друга. Его «Девять Неизвестных», наверное, крупные учёные своего времени, по существу взялись за колоссальный труд – выявлять самые выдающиеся достижения науки и тщательно их… засекречивать, чтобы не допустить самоуничтожения человечества. Руководствуясь благородной совестью, они уповали на будущее, в котором человечество станет гуманнее и употребит скрытые до поры знания только на расцвет цивилизации и всеобщее благо. Благородные, светлые умы сделали немало для предотвращения предполагаемых бедствий и… оставили безоружными тех, кто мог бы с большей мощью противостоять неистребимому напору тёмных сил и страстей, раздирающих общество…
Ах, душная атмосфера тайн и секретов! Сколько добрых идей обратились в ней в ужасающих монстров! И сколько заведомо вредных «открытий» благополучно расцвело под прикрытием тайны!.. Множество жутких и отвратительных легенд, как ядовитых грибов, поросло в памяти человечества. А мифы о светлых подвижниках и рыцарях справедливости… можно пересчитать на пальцах! Мне ли, как литератору, не знать об этом!..
Игнатий Харитонович мне как-то говорил… Мы в России любим наступать на грабли. С чего бы сегодня все так кричат о личной свободе, о независимости личной жизни, о посягательствах на права человека? Казалось бы, какие светлые идеи!.. А присмотреться – сплошное надувательство, лукавый уход прежде всего самих крикунов от общественного контроля и нравственного регламента, основанного на высшей этике, созданной религией и выстраданными традициями! Боясь, или якобы боясь, «диктатуры», «тоталитаризма» и прочих скверностей – впадают в разнузданный индивидуализм, в разврат духа! Идти по лезвию разумного самоограничения и самодисциплины не желает никто. Толпа людей, которым «всё дозволено», никогда не станет обществом! Раздираемые собственными страстями самого низменного пошиба, «абсолютно свободные личности» просто пожрут друг друга, ибо нет для них на земле судей. А Высшего Судью такие вообще не признают… Я не понимаю, почему так быстро с людей слетает позолота совести, чести, достоинства, любви, справедливости, человечности наконец!.. У Януша Корчака я встретил такую мысль: если будущая власть будет диктатурой добра, я – за такую диктатуру!..

– И каковы же критерии этого добра? – спросила Аня.
– Да человечество давно уже наработало такие «критерии», что точнее любой конституции! Тебе Десяти Заповедей мало? Библия, Коран, Дхаммапада!.. И каждая их буква оплачена миллионами загубленных судеб!.. Болтовня о якобы зыбких критериях летит от сквозняка из того же поддувала, из которого проистекает немало мерзостей, уже привитых человечеству!..