В дюнах

По мотивам воспоминаний егеря Илмари Ярвинена.

***
Пост русских находился в 250 метрах от нас. Мы получили приказ добыть пленных, которые нужны были немцам для работ. Добровольцев оказалось человек 70, но командир отобрал 11. Я попал в их число.

По плану мы разделились на три группы, с нами отправился командир Хогглунд. Мы были вооружены ручными гранатами, винтовками, топорами и ружейным гранатометом.
 
Ровно в девять вечера отряд выступил. Тогда стояла поздняя осень, дело было в конце ноября. Безветренная погода, месяц скрылся за тучами. Вернее, одной лохматой тучей. Такая заслонка как будто появилась специально: яркий блеск луны нам сегодня ни к чему!

Мы ползли цепью в сторону вражеских укреплений, уже совсем рядом была колючая проволока. В шести-семи шагах от нас сторожевой пост противника. Мы отчетливо слышали разговор русских. Кажется, их было пять. А говорили о какой-то ерунде, то ли о шкалике, то ли о штофе водки. Один из русских смеялся заливисто, по-мальчишески. Нашел время! «Ну погодите, иваны! Сейчас будет еще веселее!» - подумал я.

Замерев, мы лежали и ожидали знака от командира. Вдруг я почувствовал какое-то волнение в наших рядах, шепотом передавалось распоряжение по-шведски: «В стороны, по бокам!»

Из середины на миг поднялась чья-то фигура, мгновение, и раздался взрыв ручной гранаты, за ней второй, третий… Мы открыли стрельбу из винтовок. В это же время заговорил новенький гранатомет, последнее слово техники, наша гордость.

Мне до сих пор снится тот свинцовый ад. Тогда нами было брошено несколько десятков ручных гранат, около 30 штук выпустил красавец гранатомет.

Командир и несколько егерей проникли через заграждение и пошли в атаку, крича по-русски «Руки вверх!»

Один из противников упал, другой поднял руки.

- Марш, марш, Иван! Часто! – подразумевая «быстро», приказал Хогглунд.

Это была моя первая атака, да и вообще первый бой. Мне только что исполнилось 19. Признаюсь сейчас, что я очень испугался пальбы, взрывов гранат и особенно этого сущего дьявола – безотказного, заботливо смазанного маслом гранатомета. Но тогда я не мог показать никому, что испугался, я швырял одну гранату за другой, сжимая зубы и считая: «Пять… Шесть».

Вдруг резкая боль пронзила правую руку. Неужели я ранен? Граната выпала, оказавшись у моих ног. Я попытался отскочить в сторону, но не успел: как будто удар молнии поразил меня – в детстве, на пляже, молния меня задела, и я запомнил это прикосновение электричества – сейчас, кажется, молния попала в голову! Я почувствовал сильный толчок, потом потерял сознание, но, видимо, ненадолго, так как видел боевых товарищей, танцующих на ветру на побережье чужого Рижского взморья. На белых дюнах у края воды цвета металла под черным лохматым месяцем они плясали танец смерти. И это не было поэзией или мистикой, это была реальность.

В общем-то я не собирался умирать, я не чувствовал никакой отстраненности, я был всей душой с ними. Я только очень сожалел, что не докинул гранату.

Неожиданно небо запылало. Начался пожар? Мимо бежали люди. Я пытался приподняться, но не мог и пошевельнуться.

Потом я узнал Фриберга, который закричал по-шведски, что я ранен. Он потащил меня, уцепившись за ворот моего мундира. На помощь пришли другие егеря. В их числе был милый сентиментальный Герцен. Он расстегнул мне ворот, и действительно полегчало!
«Друзья мои, прекрасен наш союз!» - почему-то вспомнил я.

Когда доктор Сальман (по-немецки «Зольман», в Риге очень много евреев с немецкими фамилиями, по-шведски мы называли его «Сальман», а по-фински «Сальмари») бинтовал мое лицо, мне было дозволено «плюнуть ему в жидовскую рожу». Он согласился на это, так как не имел под рукой никакой анестезии и хотел так облегчить мои страдания. Наш милый добрый Салми, я никогда тебя не назову жидом!

Мои глаза были набиты песком, расплавленным металлом и кровью. Я не видел ничего, поэтому при всем желании не мог плюнуть в Салми. Когда же доктор прочистил мои глаза, еще до нанесения повязки, и я чуть приоткрыл один глаз, мой вопрос был: ”Поймали ли Ивана? ”

«А когда русские не сдавались в плен?» - поинтересовался Салми. «Они, простите, как тараканы, сдаются и размножаются!» - еврей посмеивался добродушно, радуясь, что ко мне вернулось зрение.

Через 4 дня я получил железный крест за взятие «языка». Его превосходительство генерал-лейтенант Вайнике сам повесил награду на мою грудь. Потом две недели я валялся в госпитале в Туккуми, потом три недели в Митау, в пансионе Мунка. После этого меня направили в Штеттин. Рана зажила, уже в конце лета я опять просился на фронт.
13 августа 1917 года я был направлен в батальон финских егерей.

Да, а как же пленный? Его доставили в штаб. Парень был перепуган до крайности, не мог выговорить и полслова, но когда в его желтых от природы зубах заблестела сигара с золотой каемкой, он разговорился и даже засмеялся особенным звонким, почти детским, смехом.

- Петр он, Петр Алексеевич, 18 лет от роду, из 55 Сибирского стрелкового полка, крестьянин, - на мой вопрос об Иване ответил сослуживец, когда мы снова встретились.

Оказалось, что пленного направили в ставку, кажется, конюхом при Маннергейме. Так по крайней мере болтали егеря. Мой товарищ в лицах рассказал, как офицеры шутили с русским:

- Не возгордись, Иван!
- Петром меня зовут.
- Ну ладно, извольте, Петр Алексеевич! А письмецо домой не хотите черкнуть?

Парень покраснел до корней волос. Все думали, от счастья! А он, оказывается, и писать-то не умел, больно застеснялся!

Кто-то из ребят написал по-русски письмо за Петра Алексеевича, не зря ведь наши егеря кадетский корпус кончали в самом Петербурге!

**
Примечания автора

Ну вот и все. Закрываю книгу про веселые похождения финских егерей в Первую мировую. Судьба пленного не известна, хотя постойте! В другой книге, про историю Зимней войны, наткнулась я на воспоминания некоего Илмари Ярвинена. Рассказывается в них, что встретил на войне Илмари, пожилой офицер финской армии, другого седовласого командира, Петра Алексеевича Полтавцева. Странное совпадение, правда?

- Петр Алексеевич, как поживаешь? Рижское взморье-то помнишь? – спросил егерь с теплотой в голосе. Кто же не любит воспоминаний молодости!

Не ответил ему Петр Алексеевич…