Между

Из сборника "Салат из одуванчиков". Продолжение

МЕЖДУ
В года кошмаров, столь рутинных,
Что повседневных, словно бублики,
страшней непуганых кретинов
одни лишь пуганые умники.
       Гарик

       Недельное отсутствие в августе было наказано предложением написать объяснительную записку. Отношения с непосредственным начальником и до того негармоничные переросли в стагнацию, и уже в сентябре я был включён в список по сокращению штата. И тут не помогли ни прежние заслуги, ни новации. К тому же увольнение имело и экономические причины: ВПК, дышащий на ладан, прекратил финансирование почти всех текущих тем. Я пытался сопротивляться, ходил даже к директору, после посещения которого в голову пришла странная мысль: что, собственно говоря, я теряю и что ждало меня в детерминированном прошлом? Разговоры в курилке о недостатках социалистического производства и долбо…е наших лидеров и руководителей разного ранга? Куча чистейшего песка, которую я успею превратить в микросхемы? И как итог многолетней работы и всей жизни – проводы на заслуженный отдых со слезами на глазах и ветеранским удостоверением в кармане? И вместо всего этого – воля распоряжаться собой так, как заблагорассудится.
       Сориентировавшись в потоке предложений по трудоустройству, на второй день Рождества я оказался в операционном зале почтамта, в котором обосновалась товарно-сырьевая биржа. Запомнилось начало Святок введением НДС, из-за чего биржевая сессия открылась только после обеда и выступления хозяина биржи, который без обиняков сообщил, что коллективный разум преодолел пятипроцентный барьер, и что мы можем смотреть в будущее с оптимизмом, так как выдумывающих законы гораздо меньше тех, против кого они выдумываются.
       Чем только не пришлось торговать за четыре месяца брокерства. Свинцовые таблетки, белорусские трактора, брёвна для ташкентского метро, срубы для курдских беженцев, венгерские минитракторы, отечественные широкозахватные жатки и комбайны, сахар и мука, зерно, растительное и коровье масло, автомобили и запчасти к ним, - всего и не перечислишь. Были даже договора о намерениях приобретения или сбыта редкозёмов и рыжей ртути. Но моё брокерство в зародыше задушила инфляция и биржевые поборы, заставившие сначала сделки вынести с биржевой площадки, а потом и вовсе основать свою фирму с ориентацией на Пальмироволжский автозавод, от которого к тому времени в собственности государства остались только сборочные цеха, окружённые несчётным количеством хозяйствующих на свой страх и риск посреднических организаций. Со сборочными цехами они общались на уровне бартера, поставляя комплектующие, снабжая заводские магазины продуктами и производя текущий ремонт и капитальное строительство в основном коттеджей и узкокорпаративных баз отдыха.
       Протолкаться через все эти турусы на колёсах было чрезвычайно сложно, но где личным обаянием, где чисто экономическими методами, мне удалось направить часть производимых автомобилей в нужном мне направлении, что позволило пережить шоковую терапию без ощутимых большинством потерь и неудобств. Но неожиданный успех в спекуляции, материально выражаемый даже не в количестве нулей, а в погонных метрах банковских упаковок, был обусловлен не азартом стяжательства, а некоторой идеей. Мне всё время хотелось убедить, и в первую очередь себя самого, что моя мать не напрасно не сделала аборт, что все предсказания моих школьных учителей относительно перспектив на будущее потерпели фиаско, что тесть со своей дочкой должны кусать себе локти и завернуться в блин, что мой последний начальник тридцать три раза пожалеет о том, что включил меня в список на увольнение. Кстати, спустя несколько лет я встретил его в Лужниках, на пыльной улице, тянувшейся вдоль окружной железной дороги. Меня сопровождали несколько лиц кавказской национальности. Бывший начальник был настолько перепуган случайной встречей, что несколько раз переспросил: «Значит, ты не меня ждал? И я могу идти?»
       Конвертированная в денежный эквивалент идея неограниченно расширила мои возможности и потребности. Её информационного потенциала хватало на всё. На взятки страховым компаниям и кредитным организациям при получении коротких денег. На подкуп фискальных учреждений. На обустройство двух контор и квартир. На содержание зоны отдыха на полуострове Кобелиный, в которой перебывала вся верхушка как автограда, так и автогиганта.
       По прошествии некоторого времени механизм спекуляции был отлажен как швейцарские часы, которые работают вне зависимости от времени и текущего сезона. Под убаюкивающие тиканье часового механизма я уже был готов к началу выполнения программы, некогда реализованной Эдмоном Дантесом. Для чего я озаботился долгосрочной арендой пустующих зданий женской консультации и роно, так удачно имеющих общий брандмауэр. Но, как говорят, если хочешь насмешить Бога, поделись с Ним своими планами.
       Террор в классической формулировке подразумевает бесполезные и жестокие действия, совершаемые группой перепуганных людей, в целях самоутверждения. Террор как государственная политика применяется издревле и сопровождается ничем неприкрытой ложью авантюристов от политики.
       Наиболее известными террористами в государственном масштабе являлись Ирод, Ричард III, Робеспьер, Ленин, Сталин и все сколь нибудь известные пассионарии. К их же числу следует отнести и Ельцина с его шоковой терапией, которая, с одной стороны, обладает всеми атрибутами террора из определения Энгельса, а с другой - породила в населении синдром массовой фобии. Самоутверждение российских бичей, обременённое испугом, было сориентировано властями в сторону пациентов по рецепту Гориковского «внучка».
       Принципы терроризма универсальны и потому применимы в силу своей простоты во всех областях человеческой деятельности, включая и производственные отношения в их узком, цеховом толковании. Именно в этой области мне и пришлось встретиться с насмерть перепуганными субъектами.
       С некоторых пор в автомобильном бизнесе сложилась странная ситуация. Деньги моментально превращались в товар, раздувая беспредельно расходную часть баланса, но с обратной процедурой происходили задержки. Вся Москва и ближнее Подмосковье были заставлены новенькими машинами. Было о чём задуматься, после чего необходимо было как следует встряхнуть механизм преобразования Т в Д.
       Следует отметить, что никакой особой сверхприбыли у меня никогда не было. Я находился в арьергарде первого эшелона, позади которого был вторичный рынок из оптовых «конюшен» и естественка розничных продаж.
       Подумав и помолившись усердно Богу, я выехал в Пальмироволжск, решив танцевать от печки.

       До строительства плотины Пальмироволжск назывался Годинполем, в честь отца былинного героя Ставра Годиновича, но был подвергнут затоплению. От бывшего некогда патриархального городка над водой осталась одна окраина с улицей, перерезанной железнодорожной платформой и уходящей от вокзала к шлюзам, по которым район был назван Шлюзовым, а саму улицу почему-то переименовали в Севастопольскую, тогда как прежде она называлась Ставропольской. Сам же Годинполь был перенесён на новое место и в год полёта первого многоместного космического корабля и незадолго до прихода к власти Брежнева получил название Пальмироволжск. Ветерок оттепели или дружба с арабами навивали романтические мысли в головы лиц, принимающих решения. А может быть, город был назван по имени итальянского коммуниста. Не столь это важно.
       Шлюзовой по весне подтапливался буро-зеленой водой, а в промежутках между паводками – дыханием плотины. По мере возрастания спроса на воду в низовой Волге и усыхания Каспийского моря сушеводяной терминатор отступал от окраины. Местные жители новообразуемую сушу стали использовать под огороды, разделив её на «наделы» и отгородив их друг от друга заборами из останков маломерного флота. С каждым годом высота заборов увеличивалась, что входило в противоречие с провозглашённым в центре моральным кодексом. Бывшие годинпольцы, а потом и пальмироволжане, в отличие от столичных жителей, проповедовали неписанный мелкособственнический уклад, с которым тщетно боролось местное партийное и административное руководство. С целью выжигания родимых пятен проклятого капитализма руководство принимало все дозволенные приёмы борьбы с «хамскими огородами». Сначала давя на сознательность, а потом и с помощью админитративно-хозяйственных мероприятий. Огороды по весне окружались отрядами милиции, по заборам и грядкам ездили бульдозеры, урожай подтапливался накануне сбора. Но всё было тщетно. Штрафы выплачивались, заборы восстанавливались по памяти, картошка сажалась и собиралась, чему способствовало и то, что волонтёры органов внутренних дел зачастую сами были детьми самозахватчиков ничьей земли, что приводило в начале и в конце картофельной вегетации к ссорам в семьях, раздираемых извечной проблемой между долгом и необходимостью. Какой-нибудь розовощёкий милиционер получал два нагоняя за день. Один утром от начальства, а другой вечером – от отца:
       - Ты что же, сукин сын, делаешь? Я на эту картошку дом построил для твоей лахундры с её вы****ками, а ты – ломать!
       Первыми жителями перенесённого Годинполя стала семья сапожника, который первым согласился переселиться на новое место жительства. Первым даже в некотором смысле повезло – городские власти, растратив государственные средства на организационные вопросы, только этой семье выделили бригаду строителей для бесплатного переноса дома.
       Камнем преткновения при переносе города, помимо пассивного сопротивления населения, оказалось военное ведомство, которое разместило в этих краях стратегические запасы плавсредств. Военное ведомство, наделённое императивом при согласовании любых генпланов, в том числе и градостроительных, наотрез отказалось от передислокации сделанных запасов, что привело как к изменению генерального плана переносимого города, так и к нежелательным последствиям. Регулярные кварталы превратились в островки регулярности, перебиваемые заборами зелёного цвета, подбитые сверху колючей проволокой, а в городе появились дома с интригующими воображение надписями из совокупности двух-трёх букв иногда сопровождаемые восклицательными знаками. Так в непосредственной близости с эпицентром власти оказался дом, в верхней части которого кирпичом контрастного цвета было выложено «ТЬ!». Инициаторами надписей были сами городские органы, которые решили увековечить память вождя мирового пролетариата надписью на торцах домов центральной городской улицы: «ЛЕНИН ЖИЛ! ЛЕНИН ЖИВ! ЛЕНИН БУДЕТ ЖИТЬ!». После согласования с военными дома с составляющими надпись фрагментами разбрелись по всему городу, удивляя приезжающих оригинальностью орнаментов.
       Выход из положения нашли сами инициаторы, заказав в областной артели изготовление щитов на соцпатриотические темы. Но прежнему составу руководителей не удалось завершить до конца агиткампанию в полном объёме. В очередноё пятилетний план было включено строительство автогиганта, в связи с чем горкому придали большую часть полномочий обкома, кооптировав в его состав новых членов в количестве в несколько раз превышающих прежний состав горкома. Расширенный до пределов возможности партийный орган превратился в штаб строительства. Произошло срастание политического и хозяйствующего субъекта, и началась битва за народный советский автомобиль.
       Впервые народный автомобиль я увидел на площади Воровского, аккурат за его памятником, и, по всей видимости, он принадлежал либо директору сорокового гастронома, либо чину из комитета глубокого бурения, обосновавшегося в бывшем здании страхового общества «Россия».
       Новинку обступила толпа зевак, которая относилась к концепткару с большой долей сомнения, что в первую очередь было обусловлено его ценовой недоступностью. Сомнения, высказанные потенциальными автолюбителями, сводились, в основном, к толщине «фанеры» и к лёгкости подвески. Зато двигатель вызывал всеобщее восхищение: отношение мощности двигателя к весу машины завораживало и полностью соответствовало шкале спидометра. Хотя и относительно двигателя был сделан ряд серьёзных замечаний. Спустя годы высказанные сомнения себя оправдали. Проектировщики выжали из двигателя все его возможности и уменьшили общий вес машины, превратив её в консервную банку, подогревающую окружающую среды половиной содержимого своего бензобака. Тираж же консервных банок зависел от чего угодно, только не от спроса.
       В рамках одного проекта мне пришлось бывать в архиве ЦК, где получив доступ к закрытым статистическим данным, к своему глубокому удивлению и совершенно случайно обнаружил, что валовой выпуск Пальмироволжского автозавода связан обратной зависимостью с потреблением горожанами сгущенного молока с сахаром. Зависимость эта ещё больше проявилась при переходе от классики к переднеприводным моделям. В архиве ЦК я обнаружил и ещё одну статистическую зависимость. После каждого решения Политбюро о сокращении численности госаппарата, в промышленность отдавался приказ об увеличении производства столов и стульев.

       Очередной ухаб на трассе, связывающий автоград с областным аэропортом, вернул меня к действительности, в которой наиболее острым моментом было то, что меня никто не встретил. Но в ещё большее недоумение привела меня пустота административной высотки, в прежние времена всегда заполненная и, в особенности, на первом этаже около бюро пропусков и кабинок с телефонами. Вестибюль был забит не посетителями, а деловой мебелью и аксессуарами делопроизводства. Были представлены все бюрократические стили: резные дубовые шкафы и столы, на которых лежали ручки со стальными перьями всех номеров, насыпанные в каре из непроливаек и кофейников, через дудочки которых были вылиты тонны разноцветных чернил; кабинетные гарнитуры из карельской берёзы с мраморными и бронзовыми чернильными приборами и лампами под зелёными грибообразными колпаками; фанерованными под красное дерево и орех стеллажи со стеклянными дверцами в окружении полированных стульев; светло-жёлтые полки и столы с выдвижными тумбами и вращающимися креслами; барная полуразвалившаяся стойка, забитая доверху портретами членов политбюро и ЦК, с воткнутым наперекосяк в срединную нишу гипсовым портретом Ленина, от чего вождь выглядел усталым и обиженным.
       В центре мебельного развала сидел вахтёр в форменной одежде с начёсом, походивший на гусеницу в начальный период закукливания. Гусеница не обратила на меня никакого внимания, занятая чтением газеты. Я прочитал название: «За народный автомобиль. Орган НФ «Автомобильный альянс БМГХ». Орган представлял собой печатный лист толстенной мелованной бумаги и переливался всеми цветами радуги.
       Полное запустение ждало меня и на последнем этаже, где я снимал пару комнат и где ожидал увидеть своего полномочного представителя со товарищи. В коридор были открыты все двери. За которыми зияла удручающая пустота и пахло перегретой пылью. Меня потянуло на воздух, но дверь, обычно открытая для свободного выхода на пожарную площадку, оказалась прихваченной к раме пятаками электросварки. Я как маньяк продолжал дёргать ручку, пока за спиной не услышал голос вахтёра –гусеницы.
       - А вот этого я вам никак позволить не могу. Уж ежели приспичило, так, по мне, лучше в Волге утопиться.
       Он схватил меня за руки и оттащил от двери.
       - Где все?
       - Где-где? Кому, где положено. Кто на Бавыкинском, а остальные в Шлюзовой подались, в бывшем ОРСе сидят. Там и окон поменьше и до земли ближе. За всеми не уследишь.
       Левака поймать не удалось и мне пришлось минут сорок ждать автобус, который оказался муниципальным, то есть без кондуктора и, конечно, талончиков у водителя. Поэтому я просто пробил три тысячерублевые купюры и до следующей остановки выбирал на какое сидение сесть в пустом салоне.
       Географически Пальмироволжск разбит на несколько разнесённых по приволжскому ландшафту районов, соединенных где пустырями, где остатками недовыкорченного леса. По решению горисполкома пустыри отданы были садовым и огородным товариществам, до скворечников и сараев которых садоводы и огородники стали добираться городским транспортом, а то и пешком. Сквозь остатки лесных массивов начали проглядываться глухие заборы с треугольниками крыш, покрытые металло- и натуральной черепицей.
       По коммунальному и продуктовому обеспечению город резко поделён на две неравноправные части: заводскую и муниципальную. Бедность последней бросается в глаза при посещении горторговских магазинов с прилавками, заполненными телячьими головами с высунутыми языками и фиолетовой медвежатиной. Заводские магазины также разнообразием не выделяются, но обеспечивают узаконенных соответствующими документами покупателей установленными ОРСом оптимальным набором продуктов, сбалансированным Институтом питания АН СССР и смешенной комиссией ВЦСПС по тарификации на соответствие числу килокалорий, затраченных на производстве. Без предъявлении ксивы товар отпускается в неограниченном количестве с наценкой, корректируемой ежемесячно.
       Вот в эту цитадель рабочего снабжения мне и предстояло попасть. Цитадель входила в административную структуру сначала стройки, а потом и автозавода и генеалогически произрастала из бывших отделов горкома и штаба строительства.
       ОРС располагался в здании, вытянувшего свой фасад в три этажа вдоль улицы, с широкой, в две трети фасада, лестницей, подводящей по бокам к окнам, а в центре – к псевдоклассическому порталу с квадригой осыпавшихся колонн и треугольным фронтоном. Изначально здание предназначалось под кинотеатр, но до окончания строительства было отдано сотрудникам отдела снабжения рабочих, которые начали его перестраивать и пристраивать к нему дополнительные секции. От кинотеатра сохранился только зал, используемый для торжественных мероприятий. В новейшие времена здание с боков и сзади было окружено строгим забором, за которым среди деревьев стали проявляться малые архитектурные формы, назначение которых было известно только наиболее доверенным лицам и техническому персоналу.
       Внутри ОРСа у двери стоял охранник в чёрном комбинезоне и в фуражке с верхом, натянутым в виде шестигранника. Преграждая проход в зал, вытянулась комбинация из сдвинутых столов, за которыми сидели девушки, вооружённые компьютерами. Перед дисплеями были выставлены таблички с набором букв русского алфавита. Вспомнив свою фамилию, я подошёл к нужному столику. Девушка, пролистав паспорт, пощёлкала клавиатурой и выдала мне листик с номером, предложив жестом пройти в зал.
       Присутствующих в зале было немного, человек двадцать пять – тридцать. Все сидели, молча, уставившись в верхнюю часть бокового запасного выхода, над которым на консоли висел дисплей, который периодически начинал мигать и высвечивал очередной номер, обладатель которого тут же вставал и проходил к запасному выходу. Обратно в зал никто не возвращался.
       Дождавшись своего номера, я вышел из зала, попав во внутренний двор, единственная тропинка которого, выложенная шестигранной мелкой плиткой, вывела меня к каменной избе. Сеней изба не имела и сразу начиналась комнатой. В комнате преобладали золотисто-зелёные тона и в ней находились трое, одного из которых я сразу узнал – генеральный директор автозавода. Он сидел у правой стены в низком кресле и при моём появлении кивнул головой. Напротив директора, в кожаном кресле, расположился, нога-на-ногу, моложавый обладатель короткой стрижки буланой масти и больше походивший на мужской член в стадии эрекции, чем на что бы то ни было другое, в том числе и на человека. Ближе к окну за столом сидел маленький человечек, в коротких пальчиках которого мелькала маленькая золотая ручка с болтавшееся на конце витой верёвочкой с кисточкой. Человечек был похож на артиста из «Цирка», который на полунемецком языке пел колыбельную песню, только лет на десять моложе и с признаками хронического иктера в глазных яблоках. Циркач что-то быстро писал на листиках бумаги, сверкая зелёным камнем перстня на мизинце.
       Увидев меня, Буланый поднялся с дивана и, откинув немного назад и на бок голову, с улыбкой понёс какую-то околесицу:
       - Как же, как же… Давно ждём. Заждались, а то мелочь пошла. Как доехали? Где остановились?...
       От стола послышался недовольный шумок.
       - Да. Да, конечно. Перехожу к главному, - ещё больше оживившись, произнёс Буланый. – Как вы, надеюсь, поняли, на вверенной нам территории, - ударение на «нам» и кивок в сторону стола, - в результате рейда произошли существенные изменения. Большая часть прежней администрации находится в стадии ликвидации по причине неплатежеспособности. На днях состоялось учредительное собрание Национального фонда, сформирован попечительский совет, - жест в сторону стола. - Все активы банкрота переданы в управление фонду, а пассивы погашены эмиссией чеков. Чек не подлежит капитализации и индексации и представляет собой неделимую часть пакета привилегированных акций учреждённого недавно акционерного общества. Все договора по поставкам машин, заключённые за последние полгода, являются ничтожными, а обязательства сторон подлежат реституции. В качестве платежного средства при расчётах используются чеки фонда, поступившие в свободное обращение. – За столом снова послышалось шевеление.- Впрочем, лично для вас существует альтернатива. При определённых условиях, которые будут вам сообщены своевременно, , ваша фирма могла бы стать участником фонда, а вы - сотрудником генерального представительства, а может и членом попечительского совета. Вам предоставляется несколько дней для размышления. Засим, можете быть свободны. Ждём вас в пятницу или в крайнем случае в понедельник.
       После речи Буланого мне почему-то захотелось проснуться и сказать: «Чур меня!» И как было не чураться. Хамством Буланового можно было измерить наглость французский материалистов, которые предложили Богу сотворить камень, который Он не сможет поднять. При любом исходе Бог оказывался в проигрыше. И каким бы богохульством это не звучало, стараниями троицы я оказался в божественном положении. Мне предлагалось за стоимость полученных, может быть, и не совсем честным путём, и давно проданных машин, по цене, равной двум поездкам на местном автобусе за штуку накупить фантиков, в которые никогда и ничего не заворачивали, и заворачивать ничего не предполагали, и в лучшем случае, при положительном сальдо, я могу стать акционером без права голоса сколь бы много у меня этих фантиков не осталось. С другой стороны, сидеть в президиумах и в собраниях советов, как бы они там ни назывались, прикрывая чью-то нечистоплотность – Боже избави. Более того, начинать новую жизнь в пятницу – серпом по молоту. Не мой это день. И на что, собственно, купить несколько сот тысяч фантиков?
       Решение пришло как-то само собой: отсижусь-ка я до понедельника на берегу Истры, у милейшего Сергея Николаевича. И добираться до него нужно только на машине. Во-первых, об «убежище» на Истре знает не более четырёх человек. Во-вторых, что от Домодедово, что от Внуково до Истры в объезд столицы километров двести. И в-третьих, каждый раз, при сходе с самолёта, я говорил себе; «Чтобы ещё раз….» Поэтому я направился на Севастопольскую к дому своего полномочного представителя, а по пути надыбал узкую и тонкую железку, повторяя про себя: «Только бы он оказался дома! Только бы оказался!»
       Заклинания подействовали – машина зама стояла во дворе. Ткнув железку между стеклом и его обрамлением, я сделал несколько решительных движений. Замок щёлкнул, и я плюхнулся в кресло. Выдернуть несколько проводков из замка зажигания и перемкнуть их соответствующим образом было делом пяти секунд. Объясняться с выбежавшим из подъезда замом мне было недосуг, тем более что управлял он машиной по доверенности, и со спокойной совестью я стал выруливать в сторону московского тракта.

       Впервые на Истре, в том месте, где мне предстояло принять хоть какое-то решение, я побывал по инициативе своего сослуживца, который был убеждён, что писать пейзажи масляными красками с применением инженерных навыков чрезвычайно просто, и потому однажды он вытащил меня на пленер. Место для пленера было выбрано за деревней, в конце которой стояла церковь в обрамлении полукруга корабельных сосен, за которыми вниз к реке падала глубокая промоина между двумя наезженными колеями. У подошвы спуска начиналась широкая речная пойма, по которой тут и там были разбросаны острова сросшихся купами ив. Внутри одного из островов мы собрали свои этюдники. Было несколько сыровато ногам, но пейзажи, открывшиеся нам, полностью компенсировали все неудобства.
       Выезды на пленер повторились, но в один из них наше место оказалось занятым неким джентльменом, как мы его про себя назвали. Это и был Сергей Николаевич. Как-то само собой мы разговорились о живописи, в результате чего оказались в его доме, уютно расположенном за рощицей на взгорке и за живой изгородью шириной не менее метра. Изгородь была аккуратно пострижена и снаружи представляла собой сплошную стену, сквозь которую не могла пролезть и кошка – она вся была связана из твёрдых веточек с длинными шипами. В некоторых местах в изгороди были прорезаны отверстия для калиток и ворот.
       Хозяин отпустил нас только поздно вечером, обременив обязательствам бывать у него без церемоний и приглашений, чем я частенько и пользовался. И грех было не воспользоваться библиотекой в два света и шкафами под потолок, каминным залом, напичканным холодным и огнестрельным оружием, бассейном, соединённым с домом крытым переходом, да и в конце концов, столом, сервированным по всем правилам этикета, - всё вызывало живейший интерес и дразнило аппетит новизной и изобилием. Но наибольшее любопытство вызывал сам Сергей Николаевич. Судя по избытку оружия и знанию его он, скорее всего, оставил молодость и зрелые годы на поприще военного искусства, но в какой его отрасли – оставалось загадкой.
       В период моей трёхмесячной безработицы, а с потерей работы мне пришлось расстаться и с жильём и перебиваться по знакомым, Сергей Николаевич, каким-то образом узнав о моих проблемах и отыскав меня, предложил пожить у него столько, сколько потребуют обстоятельства. Впрочем, он никак не способствовал сокращению или продлению срока пребывания и даже советовал не влезать глубоко в товарно-денежные отношения, которые, по его мнению, скоро подвергнуться значительным изменениям.
       Прожил я у него без малого год, до конца лета, когда смерч спекуляции завертел меня, бросая то в Пальмироволжск, то в Москву, где в снятом офисе я оборудовал койко-место. Но я продолжал поддерживать телефонную и почтовую связь с «убежищем» и даже несколько раз посещал его. Сергей Николаевич с интересом выслушивал мои «отчёты» и однажды сказал:
       - Вы, сударь, - овечка в коммерции. Но придут и серые волки. – Особое ударение Сергей Николаевич сделал на прилагательном. – Вспомните тогда о старике, который будет готов помочь вам в меру своих сил и возможностей.
       И вот время серых волков наступило.
       Ветер перемен, бушующей по всей России, слегка шевелил верхушки деревьев в окружении истринского «убежища» да тихо посвистывал в снастях и вооружении вышки, поставленной в моё отсутствие, у подножия которой на изящной ножке - громадная тарелка, устремлённая фокусом в голубое, безоблачное небо. К новшествам следовало также отнести бетонный забор, вставший на подмогу живой изгороди и начинённый всевозможными электронными и механическими штучками.
       Распорядок, заведённый в доме, не мог измениться ни при каких обстоятельствах, а с моим появлением и тем более. В час моего приезда обычно хозяин занимался кабинетным делами, и поэтому мы увиделись только за ужином, который прошёл в полном молчании.
       Поднявшись из-за стола, Сергей Николаевич, жестом указав в сторону библиотеки, произнёс:
       - Что? Серые волки одолели? Прошу.
       Выслушав меня с некоторым холодком и задав несколько вопросов, не относящихся к сообщённым новостям, он сказал:
       - Выбросьте пока всё из головы. Даю вам тридцать шесть часов непрерывного отдыха и ничего более. Послезавтра в десять ноль-ноль жду в кабинете. А теперь – спать.
       Ночная поездка и сон при ярком солнышке резко сдвинули внутренние часы, и я долго не мог сообразить, проснувшись, какой сегодня день – вторник ещё или четверг, и несколько раз мотнул головой, взглянув на часы, указывающие на то, что был первый час пятницы. Поняв. Что до установленного срока осталось чуть менее десяти часов, я начал соображать на что их потратить. Мне в голову не пришло ничего лучшего, как пойти в бассейн.
       Всё в доме Сергея Николаевича обслуживалось на манер, заведённый дивом из «Аленького цветка», тот есть в нужное время, в нужном порядке и без видимого присутствия исполнителя. В доме, кроме хозяина, постоянно жил, как я его называл, дядька без имени и всегда одетый в китель цвета молодого стручка гороха и такого же цвета галифе, заправленных в офицерские сапоги. В отдельном домике при воротах жила супружеская пара, заботами которой были как уборка придомовой территории, так и бытовое обеспечение. Одним из рабочих мест супружеской пары был подвал дома, для чего со стороны фасада был обустроен приямок на английский манер с оградой и лестницей.
       После водных процедур меня ожидал поздний ужин, а остаток ночи я провёл с оксфордским справочником стрелкового оружия времён королевы Виктории, за изучением пёстрых картинок несколько раз задрёмывал.

       Сообщённая поутру Сергеем Николаевичем информация с одной стороны представлялась до тошноты банальной, а с другой - заставляла думать, что оксфордский справочник попал мне в руки накануне больших и опаснейших событий. Но в отличие от моего тёзки, поякшавшегося с феодалами [Базаров], меня ожидал отнюдь не рыцарский поединок.
       Содержание информация представляло собой полное досье на всю троицу и изобиловала подробностями, источник происхождения которых мне было даже трудно представить.
       Биография председателя фонда практически не отличается от биографии любого представителя советской номенклатурной элиты. В школьные годы активно занимался комсомольской работой. В партию вступил, проходя срочную службу. Работая слесарем, окончил политехнический институт. После окончания ВПШ был направлен за границу, обучался менеджменту. По возвращении был направлен на Пальмироволжский завод начальником прессового производства. Стал секретарём парткома завода. В начале перестройки поддержал двух молодых автоконструкторов, приглянувшихся Москве, и на их раскрутке стал сначала замом директора, а потом и генеральным директором объединения, но уже при поддержке столичной «пальмиры» [рука, кисть; с греческого].
       Отец Буланого нигде и никогда не работал, а был профессиональным карточным игроком – каталой и аферистом. Отметив пятидесятилетний юбилей гастрольной поездкой по Союзу, отец Буланого женился, переселившись в столичную квартиру жены на проспекте Энергетиков, и в 52 года произвёл на свет двух близнецов, которых воспитывал в реальном стиле, и сильно преуспел в этом и особенно в устном счёте. Когда близнецы пошли в первый класс, их отец озаботился пенсией и, предоставив в соответствующие органы подшивку документов, собранную в разное время и в разных местах в замен части выигрышей у парт- и совслужащих, стал персональным пенсионером республика Тува. Любой другой на его месте остановился бы на достигнутом, но отец близнецов оказался не из робкого десятка и стал ходатайствовать перед «золотой рыбкой» - государством об ордене Знак почёта. Но та хвостиком вильнула и послала ходатая на «химию», в которой он растворился без остатка и без вести.
       Трудно пришлось бы близнецам, если бы не случай: мать устроилась в секретариат идущего в гору номенклатурного функционера, благодаря чему близнецы окончили спецшколу и поступили в престижнейшие вузы: Буланый в МИМО, а его брат на юрфак МГУ. И тут дороги близнецов разошлись в разные стороны. В то время, как брат грыз римское, буржуазное и советское право, Толик преуспел на поприще викторин, в которых ставкой было знание давно забытых фактов, контрставкой – предметы быта и книги. Но Толик вскоре освободился от наркотической зависимости мелькания на телеэкране в конце недели и, сбив шестёрку, стал гастролировать по Союзу с сеансами одновременной игры с местными эрудитами, Сеансы, разумеется, были платными, и на случай нежелательных контактов с фискальными органами, Толик обзавёлся справкой, из которой явствовало, что деятельность выездной бригады узаконена комитетом по телевидению и радиовещанию и министерством культуры, не подлежит регистрации и налогообложению. Тем не менее, в андроповские времена ему пришлось давать объяснения в прокуратуре, от дальнейшего внимания которой он избавился стараниями матери при непременном условии окончания институтского курса.
       В общей сложности на высшее образование было потрачено восемь лет, по истечению которых Толик стал специалистом в области ВЭД. Получение диплома совпало с легализацией кооперативного движения, молодой специалист не бросился сразу же регистрировать кооператив, а решил изучить явление извне, войдя в состав смешанной комиссии по содействию кооперативному движению, посвятив некоторое время на составление инструкций и популярных методик на тему « как стать миллионером?»
       Из опыта работы комиссии Толик понял, что её основной задачей было направить кооператоров, занятых организационными мероприятиями и составлением отчётов о не начавшегося движении, в обход «командных высот». Осознав это, Толик в ожидании отмены госмпонополии на экспортно-импортные операции, стал заводить знакомства в среднем звене внешнеэкономических объединений и в разгар стимулируемой инфляции был уже учредителем нескольких правлений так называемых совместных предприятий, специализирующихся на экспорте-импорте энергетической продукции.
       Внешнеэкономическая деятельность совместных предприятий была организована на основе оборота переводных векселей, после первичного учета которых наличные вывозились прямо с Гознака, а валюта оседала на текущих счетах совместных предприятий в банках импортёров.
       Идейным вдохновителем проекта был Циркач, в миру Борис Григорьевич Хворостовский. Родился и жил в Ярославской области. В год славного 50-летия Октября Борис Григорьевич, не смотря на отговоры матери, наконец-то решился поехать в столицу, где подал заявления в несколько приёмных комиссий. Но, ни одно из заявлений не было удовлетворено, Борис Григорьевич завалил приёмные комиссии и министерство высшего и среднего образования жалобами, но всё было тщетно. Для объяснения в Москву была вызвана мать, которая поведала сыну ранее скрываемые подробности своей биографии, относящиеся к периоду оккупации Таллина, когда она по фиктивным документам три года работала в немецком госпитале. После войны она была репрессирована и выслана на вечное поселение под Ярославль. В результате сильнейшего удара Борис Григорьевич стал одержим идеей мщения и более того идеей своего вселенского предназначения, прочитав где-то, что мать Антихриста всенепременно должна быть проституткой, и в ожидании великих событий уехал на Урал, где прожил почти 20 лет, сумев за это время закончить институт и даже защитить две диссертации на ниве социалистической политэкономии и юриспруденции. Пару лет жил в Казахстане.
       В былинные времена первоначального накопления капитала, когда одна половина деловой публики бегала в поисках железнодорожных составов с сахаром, а другая – камазов с наличностью, Борис Григорьевич снова оказался в Москве в штате юридического отдела, занимающегося правовой очисткой договоров по государственным заказам и их сопровождением. Борис Григорьевич имел прямое отношение к формированию портфеля заказов и был связан с откупщиками. Когда с внутренним рынком стало совсем худо, Борис Григорьевич переключился на импорт, побывав несколько раз в Германии, которая чрезвычайно ему понравилась как место жительства, и для обеспечения дальнейших перспектив он открыл небольшой счётик в Дойчебанке и зарегистрировал на некоего местного еврея посредническую фирму с уставным фондом в сотню тысяч немецких марок. Фирма быстро размножилась отделениями и филиалами по всей Европе, для организации работы которых был создан холдинг…
       Стоп! Надо отмотать немного назад.
       Мать живёт под Ярославлем. Подавал документы в столичные вузы в 1967 году… Точно, была такая история в приёмной комиссии. Моя напарница заподозрила что-то неладное в документах и отнесла их на проверку в первый отдел. Только звали абитуриента как-то по-другому и уж во всяком случае, не Борисом Григорьевичем.
       Неужели он меня узнал и теперь по прошествии стольких лет… Прямо Сильвио какой-то. Нет, ларчик должен открываться значительно проще. Ларчик, ларчик…Ларчик на комодике, комодик с диванчиком… стоп машина! Что там было в руках у вахтёра-гусеницы? Орган НФ «Автомобильный альянс БМГХ» Вспомнил! Бер-Мордух Гиршевич Хлопкин. Ничего не боится, в открытую играет. Это вам не ореховская бензоколонка «Герион», а автомобильный альянс. Интересно, как он стал Борисом Григорьевичем и куда делся Б-МГХ? И что там за немецкий еврей выискался? Хотя только в Китае еврея трудно найти, но сотня тысяч марок – это не фунт изюма. Это по немецким порядкам почти неограниченный кредит даже фирме с ограниченной ответственностью. Остаётся только переводным векселем запастись и десятком банков-однодневок для их учёта, и гешефт пойдёт. Только, видно, скрысятничал, в два горла стал хавать – и за импортёра и за экспортёра. Вот и наказали крысу. Выкинули из гешефта вместе с Толиком. Судя по тому, что живы остались, откупились по крупному. Теперь с нуля начинать приходится.
       Но и нули у каждого свои. У кого, как говорится, щи пустые, а кому и автозавода маловато, берут в национальном масштабе.
       Скудновата, конечно, информация об уральско-казахстанском периоде. Но присовокупив его перстень и то, что регионы пребывания объекта изобилуют самоцветами или близки к местам добычи бериллиевых руд, можно, почти с уверенностью, утверждать, что в Германию ввозилась не только валюта. С другой стороны. Не сам же Циркач в отвалы лазил и обнаруженное в них через границу возил.
       Был у меня один клиент, в обеспечение кредита заложивший свадебный пояс жены, весь утыканный изумрудами, изредка перебиваемые бирюзой и рубинами. И был этот клиент западным вайнахом, родители которого в 44-ом были высланы в Казахстан. И если учесть, что для восточных вайнахов западные – те же израильтяне, только кавказкоговорящие, то круг замкнулся.
       Значится так, тропинка из шестигранников плавно переходит в дальнюю дорогу, ведущую в горы и к бурному Тереку. Только на кой чёрт нужно было в кунаки вайнахов брать? Какой от них прок, одни убытки. То у них товар арестовали, то деньги вот-вот должны подойти, а не подходят… Грешки, надо полагать, неизжитые у Циркача имеются, вот вайнахи и доят его и будут доить до ишачьей пасхи. У них везде родственники: и инки от них произошли, и баски, и печенеги с половцами…
       - Ну, что же, мыслите вы в нужном направлении. – Сергей Николаевич закрыл папку. – Но для подтверждения необходимо побывать в самом логове зверя, в котором ему по необходимости пришлось предъявить настоящую метрику. Туда вы и отправляйтесь. Сегодня же вечером. Я дам вам несколько адресов, А чтобы ваш отъезд не показался кое-кому бегством, позвоните вот по этому телефону – это прямой номер Циркача. Злить его особенно не советую, но думаю, что он правильно оценит всё то, что вы ему скажете. Звонить советую из Германии, скажем в понедельник вечером, но непременно после посещения второго адреса. Вот ещё что. У вас будут многочасовые остановки в Бресте и в Варшаве. В Бресте делайте что хотите. А вот на варшавском вокзале вас будет ждать мой человек на галерее второго этажа. Там рядом с кожаными рядами есть маленькое кафе. Передадите синий пакет. По приезде на место купите машину, но не берите Мерседес, даже подержанный – немцы настороженно относятся к нуворишам. На машине и домой вернётесь, желательно через Смоленск; переночуете в нём и мне заодно вечерком позвоните. И последнее. Может статься, что вам предложат вид на жительство. Соглашайтесь. Это будет означать, что дорога домой вам заказана на долгие времена. Засим, в добрый путь.

       В Бресте произошёл со мной казус. После паспортного контроля, в ожидании замены колёс, стал бродить по вокзалу, потом вышел в город. Купив на обратном пути бутылку испанского разового шампанского, дабы достойно отметить момент пересечения границы, вернулся на вокзал и не обнаружил поезда. Его загнали чёрти куда на запасные пути, добравшись до которых мне пришлось возвращаться на вокзал – в паспорте не оказалось личной подписи, что, по мнению таможенной служительницы, свидетельствовало о том, что даже и с личной подписью паспорт должен быть непременно фальшивым. Но потом пришёл какой-то чин и долго извинялся, сообщив при этом, что поезд через пару минут подадут на десятый путь.
       Момент пересечения границы запомнится на всю жизнь. Два ряда колючки, между которыми полоса вспаханной земли, заваленная бумажными пакетами, огрызками, пустыми бутылками и прочим мусором. И над всем этим – вороны, летящие свободно в обе стороны, и я, пьющий разовое шампанское из пластикового стаканчика. Сколько метров в ширину полоса имела - я не знаю, но время при проезде над ней остановила свой бег.
       Варшавская встреча прошла по писанному, а вот перед ней я наблюдал сверху, как компания польских жуликов обчищала вокзальную публику. За два часа наблюдения одним и тем же способом, лазанием в задний карман мужских брюк, было обработано полдюжины поляков. Но я не стал вмешиваться в чужую жизнь, оправдавшись перед совестью принципом невмешательства зоонатурилистов: кому суждено быть съеденным, тому естественный отбор только на пользу.

       Брауншвейг встретил меня хмурым дождливым утром и пустой платформой, по которой шатался пьяный немец, пытающийся попасть в амбразуру подземного перехода.
       По полукругу привокзальной площади бесшумно двигался зелёный трамвай с ярко освещённым салоном. Нестерпимо захотелось прокатиться в трамвайчике – так уютно и по домашнему выглядели пассажиры. Но, поборов личное, я направился к стоянке такси и уже в десять по Москве был в вольфсбургской гостинице, хозяйка которой, на весьма чистом русском языке, объяснила, как пользоваться кавемашиной и что, собственно говоря, входит в стоимость номера по сто марок за сутки. Помимо двух комнат с телевизором и телефоном, толстенького бумажного пакета молотого кофе в день мне предоставлялось право пользоваться в утренние часы спортивным залом на первом этаже и на небольшую скидку в греческом кафе по соседству. Междугородняя и международная связь, факс, коммерческое телевидение и пользование душевой кабиной сверх установленного лимита оплачивались отдельно, чем я и воспользовался, смыв с себя дорожную пыль, накопившуюся за двое суток.
       Встреча со вторым адресатом затянулась до вечера и завершилась посещением Дойчебанка, где в обмен на кучу заполненных моим спутником бумажек я получил кредитную карту, отливающую перламутром голографической метки.
       По Москве уже приближалось к девяти, когда я заставил себя набрать номер Циркача. Соединение произошло неожиданно быстро, сразу после первого гудка, но вместо ожидаемого «алло» или «вас слушают» из трубки послышалось:
       -… брать только живым и чтобы «заркало»…
       Я нажал на рычаги и, отдышавшись немного, снова набрал номер. Тот же голос продолжил:
       - … исключительно халу и обязательно трёхдневной свежести. Вязкость фарша непременно проверяйте пальцами и при необходимости долейте остуженную предварительно сваренную воду…
       Я хмыкнул. Голос замолчал, прислушиваясь, а потом спросил:
       - Вы ничего не слышали?
       - Нет, - ответил некто, - а вы?
       - Я тоже. Так вот, шарики следует катать только тогда, когда соус закипит и непременно смоченными в воде руками, иначе они развалятся…
       Чертовщина какая-то. Чем только люди не занимаются во время работы и, особенно, после неё, и когда, чёрт побери, следует ожидать окончания передачи поварского рецепта.
       Подойдя к окну, я стал вглядываться в подсвеченную темноту небольшого дворика, за боковыми оградаит которого справа и слева множились, как отражения в двух зеркалах, такие же дворики. Почему-то представилось, что лет 60 назад в двориках обитали одни нацисты и их отпрыски в коротких штанишках с галстуками вокруг цыплячьих шеек и большими барабанами через плечо.
       В тишине номера раздалась трель телефона.
       - Алло!
       - Евгений Васильевич, добрый вечер.
       - Добрый. Это вы – Сергей Николаевич?
       - Кто же ещё? Спасибо за Варшаву. Звонили уже?
       - Пробовал, рецепт кому-то битый час телефонирует…
       - Не понял. Рецепт?
       - Да. Шарики какие-то, отваренные в соусе.
       - Забавно! Должен вас слегка огорчить. Сегодня вечером в вашей конторе побывали посторонние люди. Забрали кое-какие бумаги и сервер…
       - Сервер! О господи…
       - Не волнуйтесь. Ваш оригинальный сервер вторые сутки находится у меня. Уж извините за самоуправство.
       - Что вы. Всё, что вы для меня делаете…
       - Короче. То, что было конфисковано, заведёт их очень далеко от прямого пути, и, тем не менее, позвоните ему и обязательно сегодня. Спокойной ночи.
       - Спокойной ночи.
       Дав отбой, я в который раз за вечер набрал номер Циркача, ожидая услышать продолжение передачи рецепта. Трубку долго никто не брал, а потом недовольный голос произнёс:
       - Хворостовский слушает.
       - Бер-Мордух Гиршевич?
       - Простите, кто вам нужен?
       - Мне нужны вы, господин Хлопкин.
       - Кто это?
       - Вас беспокоит Евгений Васильевич.
       - Откуда вы звоните?
       - Из Вольфсбурга. Я хочу вам сообщить две вещи. Первое, я не смог выполнить ваш приказ. И второе, хотя ваш соус уже закипел, но скатать из себя шарики я вам позволить не могу.
       Положив трубку, я не мог долго успокоиться и всё ходил из угла в угол, пересказывая в уме весь разговор.
       Как я оказался на улице – не помню. Моросил дождь. На ступеньках подъездов размокшие кипы рекламной макулатуры. Вдали, как на сцене, желтел перекрёсток, на который тихо шурша въехали две машины. Удар! Машины замерли. Не торопясь, под дождь вышли два водителя. Обменялись какими-то бумажками и разъехались.
       Правая ладонь ощутила влажность ручки только что захлопнувшейся двери. Я посмотрел на тёмные окна привратницкой. На освещённые окна второго этажа и побрёл вдоль улицы. Зашёл в широкий створ магазинного входа, прошёл мимо прилавков и вышел на параллельную улицу. На другой стороне я обнаружил пивную.
       Посетителей было немного. Они сидели за тёмно-рыжими дубовыми столами и допивали первую вечернюю. Подойдя к стойке, я показал один палец. Кёльнер понимающе кивнул и принялся колдовать с краном. После первого нажатия он поставил кружку на стойку в ожидания отстоя пены и показал жестом на пустой стол, дав понять, что процесс на этом не закончился.
       Оглядевшись, я заметил в углу музыкальный автомат и, опустив пятимарочную монету, тыкнул первую попавшуюся кнопку, сел за стол. Мелодия играла минут пять. Я повторил подход к автомату и с трудом нашёл Розе мунде. На середине мелодии кёльнер принёс долгожданную кружку. Осушив её одним залпом, я снова показал один палец. Кёльнер как-то неестественно заторопился и вторую кружку принёс мгновенно. Посетители с одобряющими жестами сопроводили осушение второй дозы. Посчитав присутствующих и прибавив одну для кёльнера, я поднял пятерню и сделал ею большоё круг. Пивная огласилась гусиным гагаканьем.