Зверь полевой

- Иша, - сказал он, - я хочу чаю.
Она, лежа на животе, оторвалась от медленного созерцания травинок, и взглянула на него сквозь ресницы.
- Чего?
- Чаю. ЧАЮ. Ч.А.Ю. Три буквы. Слово такое. Кого, чего.
- Ты же знаешь, что у нас его нет. Этого кого, чего.
- А я хочу.
- Ну, хоти.
Лето кончалось все чаще. Пальцы были в песке. Он выложил из ракушек дурацкое слово "панцыр". Помедитировал на него немного, сидя спиной к солнцу. Потом решительно засыпал его песком. Похоронил. В принципе.
- Сколько времени?
- Шесть.
Все время шесть, подумалось ему, то есть восемнадцать. На самом деле. Еще не вечер, но уже и не день. Отвратительная желтая цифра... Прохладен был ветер, грустны были облака над серым морем. А в желтом сыре циферки наоборот синие. Правда ему никак не попадалась сырная цифра семь. Тройки были, двойки, шестерки, нули валом валили, а вот семерка - наоборот. И сейчас он не мог поймать эти семь (девятнадцать) часов, как не мог уловить в детстве сырную семерку.
Море было мелким и пустым. В нем водились какие-то невнятные отблески, намеки, так и не оформившиеся в конкретные существа, волны выбрасывали на берег невесть откуда взявшиеся комочки медуз. Кто-то якобы видел вдалеке маленьких дельфинов. Он брал бинокль, но кроме барашков волн и сетей рыбаков, издавна ловивших только чужие воспоминания, ничего путного разглядеть так и не смог.
Валявшийся на пустом берегу клок собачьей шерсти еще раз напомнил своими завитками постылое и неизбежное шесть, незаметно превратившееся в восемь. Пока он ходил в магазин за хлебом, она жарила в летней кухне цветную капусту.
- Девушка, у вас нету чаю? (уже в магазине)
- Чего?
- Чаю.
- Какого?
- Любого. Индийского, цейлонского, китайского, парагвайского, наконец.
Отрицательное покачивание головой.
- Вы же знаете, в конце лета…
- Я знаю.
- Зачем же спрашивать?
- Да так знаете ли, на всякий случай… В конце лета.
- Да.
Ешь еще, она сказала. Потом убрала со стола и помыла посуду. Они легли спать в дальней комнате. Он долго думал, поцеловать ее перед сном или не стоит. Так ничего и не надумав, отвернулся к стене. Хрустальные вазы разбивались в его сне, осколки блестели синим, почудилась вдруг милая длинноносая девушка с кровавыми мочками свежепроколотых ушей. Она улыбалась и выбирала одной рукой золото, серебро, серебро, золото. Будто играла. Он почувствовал ее руку. (Она долго читала, потом выключила свет). Рука хотела соития. Требовала, настаивала. Хотя знала, ничего не будет. В конце лета.

В конце лета лишь надоевший запах жареной рыбы, червивые яблоки собирать некому, они падают. В конце лета лишь странные мысли о возможной смерти и боязнь вдруг кто-то такой подойдет среди ночи и станет глядеть в комнату сквозь незашторенное окно. Какая чушь, говорила она, здесь же нет никого. Абсолютно никого нет в конце лета, кроме своих. Он укрывался с головой, лежал и представлял, как летит в космическом корабле, плывет в подводной лодке «Курск», хотелось надежного и замкнутого пространства, убаюкивающего звука двигателей, на худой конец, шума дождя. Тишина и ноющая пустота окна были невыносимы. Звезды мерцали и кололи, даже звуки их, похожие на тихое электрическое гудение, были вполне различимы. В конце лета душа тянется вслед за улетающими самолетами. По утрам он иногда видел перед домом неявные дорожки из примятых растений, но ничего ей не говорил, делать выводы было рано. Никто пока не беспокоил. Собака молчала. А дорожки как бы существовали сами по себе.

Стук в ворота, требовательный и громкий, грубо вырывает из сна, солнце еще не встало. Серая шестичасовая хмарь висит в комнате как рыболовная сеть с порванными ячейками. Потом тот, кто стучал в ворота, перемещается к окну гостиной. Тот, кто лежит в кровати с трудом просыпаясь, шепчет про себя «на хер гостей», хотя знает, что это не гости. Но вылезти из под одеяла он не может. Ему хочется спать и надеяться на то, что тот постучит-постучит и уйдет. Нет же, не унимается, стучит по стеклу монеткой, глядит внутрь, и хоть стекло несколько отсвечивает можно кое-как различить то, что происходит внутри. Гостиная пуста. Она просыпается в дальней комнате, и, одним махом сбросив одеяло, резко, как пружина, спрыгивает с кровати. Машинально потягиваясь, на миг полностью распрямляется, и не зная, что кто-то смотрит в окно, появляется в дверном проеме. Ранний гость успевает на секунду различить груди нерожавшей хозяйки с торчащими в разные стороны сосками, несколько коротковатые ноги, черный треугольник лобка. Еще через секунду она набрасывает на себя халат и путаясь в кошке идет через коридор к выходу. Обитатель кровати просыпается, видит что ее уже нет, и снова засыпает.