Фьёла 2. Фьёла

       Весь следующий день прошёл в обсуждении событий дня предыдущего и насмешках команды надо мной:
       - Пятеро спасали общежитие, а Стас спасал его врача.
       - Ещё неизвестно, кто ценнее, - огрызался я.
       - Ну конечно, зачем тебе всё общежитие, хватит и одной, - хохотали спасатели.
       В конце концов, я сбежал от веселившихся товарищей в кабинет Бугра.
       - Можно вас побеспокоить, Станислав Фёдорович? – робко заглянул я в кабинет.
       - А, Стас, заходи. А я всё думаю: сам придёшь или вызывать тебя?
       - Что случилось, Станислав Фёдорович? – я неожиданно встревожился.
       - Он ещё спрашивает, - Бугор развёл руками. – Бросил товарищей на передовой, увлёкся юбкой и ещё спрашивает!
       Несмотря на несправедливость обвинения, я почувствовал облегчение и улыбнулся. Почему-то я ожидал услышать другую причину, из-за чего бы вдруг командир хотел меня видеть.
       Бугор нахмурил брови:
       - Тебе смешно?
       - Из каких источников информация, Станислав Фёдорович? – вежливо поинтересовался и поднял руку, предупреждая готовившийся взрыв гнева. – Понимаю, что со стороны это выглядит неприлично, если не сказать больше, - командир на эти слова хмуро кивнул, но я, осмелев, продолжил. – Станислав Фёдорович, вы ведь знаете, что я никогда не брошу товарища в опасности. Вы знаете меня очень давно, командир, поэтому не нужно вам объяснять, что я не пройду мимо человека, нуждающегося в помощи.
       Бугор иронично скривил губы, и я поторопился объяснить происшедшее:
       - Когда мы вышли из здания и Макса ранило, я был рядом. Мы обменялись двумя словами, и я понял, что его жизнь в безопасности. Я оттащил его к стене, где пули его бы не достали. И тут услышал женский крик…
       Командир нетерпеливо прервал меня:
       - Ну, конечно. Железный Стас никогда не пройдёт мимо женщины, взывающей о помощи. А то, что оставшиеся вчетвером товарищи с риском для жизни разбирали завал, ты заметил? А будь вы впятером? Может быть, вы справились бы быстрее, и твоей барышне уже ничто бы не угрожало?
       Я опешил. Такого упрёка я никак не ожидал услышать. Да и такой вариант происходивших событий не приходил мне в голову. Я был просто раздавлен тяжестью обвинения.
       - Что же мне теперь – подать в отставку? – пришла моя очередь хмуриться.
       - Признаёшь-таки свою вину? – голос командира смягчился.
       - Так точно, признаю.
       - А раз признаёшь, то хоть расскажи, кто же это смог заставить железного Стаса потерять голову.
       Я осмелился поднять глаза на командира.
       - Стас Фёдорович, - так обычно называли его в Команде в минуты доверительного общения, - честное слово, не знаю, чем она лучше других. Но её глаза… Таких глаз не бывает. Во всяком случае, я до сих пор таких не видел. Когда я в них заглянул, показалось, что всё окружающее исчезает и остаётся реальным только то, что в её глазах. А там…,- я замялся, подбирая слова, и развёл руками, будучи не в силах передать словами свои чувства. – В общем, чертовщина какая-то. Она кричит: «Отпусти меня», а глаза как будто говорят: «Не бросай меня. Спаси меня». Она только посмотрела наверх, я, не раздумывая, отнёс её наверх, - я в смущении почесал затылок. – Да, сейчас объяснять трудно. Как-то нелепо всё получается. А когда провожал её до санитарной машины, я в её глазах увидел такую смесь эмоций, что чуть не свихнулся. И ещё: мне показалось, что она нуждается в помощи не просто в сию минуту, она глубоко несчастный человек.
       - Понятно, - прервал мой сбивчивый рассказ командир. – Справишься?
       Я с вызовом посмотрел на Бугра. Тот лишь усмехнулся:
       - Я не о том. С нею, я знаю, ты как-нибудь управишься. А вот сможешь ли ты теперь работать так, как я всегда от тебя ждал?
       Я пожал плечами:
       - Не знаю. Никогда не терял голову и не собираюсь впредь. Больше такого не повторится, Станислав Фёдорович. Ну а пока, разрешите воспользоваться вашим телефоном.
       - Бери, - Бугор протянул через стол аппарат и кинул телефонный справочник. Я принялся терзать диск телефона.
       «Терзать» - наиболее точное выражение, поскольку я набирал один за другим десятки семизначных номеров, но, как бы ни описывал приметы больной, место, откуда её привезли, место работы и тому подобное, я лишь попусту тратил слова и время. И всё больше накалялся, пока, наконец, не грохнул аппарат об стол и тупо уставился на диск телефона. В голову стали приходить самые бредовые мысли. Я принялся вспоминать приметы санитаров, увёзших Фьёлу, и номер машины.
       Бугор поднял голову на грохот и некоторое время с интересом разглядывал меня.
       - А ведь ты и в самом деле начинаешь терять голову, - произнёс он после некоторой паузы. – Не проще ли было начать со «скорой». Ведь они регистрируют выезды и могут сказать, куда её отвезли.
       Я посмотрел на него с раздражением. Не хотелось признавать, что эта мысль пришла мне в голову последней. Но она была единственно верной, и я стал лихорадочно набирать номер диспетчерской «скорой помощи». Слава Богу, вспомнил номер машины. Чисто случайно, провожая взглядом, заметил бортовой номер.
       - Скажите, в вашем парке есть машина с номером «343»?
       - Нет.
       - Извините.
       И так десять раз, пока, обзвонив почти все районы, не услышал долгожданное: «Есть».
* * *
       Фьёла улыбнулась, увидев мою встревоженную физиономию. На мой немой вопрос она приложила пальчики к моим губам.
       - А ты настырный. Вот уж не думала, что сумеешь меня отыскать. Вроде бы надёжнее спрятаться уже нельзя, - она рассмеялась.
       - Как твоя рука, - я осторожно прикоснулся к плечу чуть ниже повязки.
       - Спасибо, всё хорошо. Наложили швы.
       - Извини, я без цветов и фруктов. Только сейчас с работы. Со вчерашнего утра дома не был.
       - Вам после всего этого кошмара и отдохнуть не дали? Бедненькие, - Фьёла провела ладонью по моему лбу, словно стирая с него пот.
       Ладонь была мягкая и тёплая, от вчерашней жёсткости не осталось и следа. Я невольно потянулся за рукой, когда Фьёла её опустила.
       Девушка легонько оттолкнула меня:
       - Вижу гусара по блеску глаз.
       Я выпрямился, заливаясь краской стыда. Фьёла поспешила добавить:
       - Я пока ещё не знаю, тот ли ты мужчина, с которым я хотела бы соединить свою судьбу.
       - Конечно, - кивнул я. – Но ты постарайся разобраться поскорее.
       - Гусар! – рассмеялась она совсем необидно и выглядела в этот миг почти счастливо. От этого её смеха стало легко на душе. – Меня через день выпустят отсюда. Встреть меня, если тебе не трудно. У меня в этом городе нет никого, ни родственников, ни знакомых. Хорошо?
       - Хорошо. Если не буду занят, - неосторожно вырвалось у меня.
       - «Если»? – Фьёла посмотрела презрительно. – И ты думаешь, что
я соглашусь на половину мужчины?
       - Признаю свою ошибку. Никаких «если». Буду, как штык.
       Она посмотрела на меня вопросительно. Снова возникло ощущение какой-то недоговорённости или отчуждённости. Невольно у меня возникло желание уточнить:
       - Я буду ждать тебя на этом месте ровно в двенадцать.
       Мы попрощались гораздо сдержаннее, чем встретились двадцать минут назад.
       «Саша, куда ты лезешь?» - задавал я себе вопрос по дороге домой. – «Утонешь ведь в этих глазах со всеми потрохами. И прощай, карьера».
* * *
       Две ночи в ожидании новой встречи с Фьёлой прошли без сна. Мысли становились всё тревожнее. Я восстанавливал в памяти события прошедших дней, связанные с Фьёлой. Что-то тревожное было в ней. Не могу объяснить что, но я предчувствовал это что-то.
       

       Когда Фьёла увидела меня, она, казалось, не узнала того, кто предстал перед нею. Осунувшийся, с потемневшим лицом, я, похоже, вызвал у неё тревогу. Она с участием спросила:
       - Что-нибудь случилось?
       - Пока нет, - я не смог смягчить мрачность тона. Недаром меня с детства прозвали «Хмурым». – Но может случиться, если я не услышу от тебя того, что хотел бы услышать.
       - Опять крайности, - произнесла насмешливо Фьёла. – То он бросается обниматься и чуть ли не целоваться. То готов умереть, услышав отказ.
       - Не то, - я покрутил головой. – Всё не то и не так.
       - Что «не так»? Не готов умереть или не веришь, что получишь отказ?
       Я решился не терзать себя больше и не подвергаться насмешкам. И бросился, словно в омут, в рискованное объяснение, чтобы сразу расставить все точки над «i»:
       - Прости, Фьёла, но мы не сможем объясниться, если не выскажем друг другу всё без недомолвок. У меня из головы не выходит твоя промелькнувшая в разговоре фраза: «В этом мире». И твой странный акцент. И взгляд, которым ты одарила меня, когда назвала своё имя. Скажи мне – кто ты? Откуда ты?
       По мере того, как я произносил свою речь, сначала с запинками, затем всё увереннее и последние слова уже совсем горячо, девушка всё ниже опускала плечи, словно мои слова больно хлестали её. Пропала её уверенность светской львицы, и глаза утратили холодный блеск. Она выглядела теперь растерянной, и я уже пожалел о сказанном. Я испугался, что она снова отвернётся, как тогда в вестибюле общежития. И отвернётся навсегда.
       Но худшего не произошло. Она подняла на меня глаза. Мне показалось, что в её взгляде осталась одна бесконечная тоска.
       - Не нужно было говорить этого, Саша, - тихо произнесла она. Тон, каким она это произнесла, убедил меня в обратном. Ей очень нужно, чтобы кто-то выслушал её. Но она боится такого разговора. Что-то гнетёт её. Что-то тщательно скрываемое под маской уверенной в себе женщины. Ко мне вернулась жажда жизни, стремление спасать. Сейчас эта женщина нуждается в помощи. Именно в помощи, а не в моей любви. Пожалуй, я больший специалист в своей профессии, чем в роли покорителя женских сердец.
       Я протянул Фьёле руку. Она приняла её, слабо улыбнувшись.
       - Пошли, - сказала она решительно.
       Я взял её под руку, ни о чём больше не спрашивая. Мы пошли туда, куда она меня вела. Я подчинился её лёгкому нажиму, понимая, что ей сейчас ничего не хочется объяснять, но объяснение состоится, когда она приведёт меня на территорию, на которой чувствует себя свободнее.
       Фьёла двигалась стремительно, так что я едва поспевал за нею. К моему удивлению, наше путешествие завершилось у входа в знакомое по недавним событиям общежитие. Я невольно вздрогнул и остановился. Девушка с удивлением посмотрела на меня, не понимая, чем вызвана задержка. Я взглядом показал на окна, выбитые стёкла которых были забиты фанерой, заткнуты подушками, завешены одеялами. Она пожала плечами, но перестала меня тянуть и оглянулась с удивлением, словно впервые обратила внимание на место, куда она привела меня.
       Лишь выбитые стёкла окон напоминали о произошедших недавно событиях. Не осталось и следа от завалов. Двор сиял чистотой. В холле нас встретили чистота и порядок. И вооружённый до зубов омоновец, потребовавший предъявить документы. У Фьёлы их не оказалось, мои же его не удовлетворили. Вход в общежитие разрешён только живущим в нём, объяснил омоновец, и это оказалось новостью не только для меня, но и для моей спутницы.
       - Я здесь живу, - попыталась убедить она непреклонного стража.
       - Я могу поверить только документам.
       - Мои документы в комнате наверху. Комендант может подтвердить, что я здесь живу и работаю. Я – врач в этом общежитии, - голос Фьёлы стал крепнуть, в нём снова появились ледяные нотки. Неожиданное препятствие вернуло ей прежний облик.
       К счастью, комендант оказался на месте и подтвердил личность Фьёлы. Мой документ пришлось оставить в залог. Через некоторое время мы очутились в уютной комнатке рядом с медицинским кабинетом. Фьёла заперла дверь изнутри и устало опустилась в кресло. Я сел рядом на пол и взял её руку в свою. Она приоткрыла глаза, посмотрела на меня, не видя, но руку не отняла, благодарно пожав мои пальцы. Мы сидели так молча очень долго. Я потерял счёт времени, но боялся потревожить её забытье неосторожным движением.
       Наконец Фьёла стряхнула оцепенение и обвела взглядом своё жилище, как будто с трудом узнавая его. Понимая, что молчание затянулось, она попыталась ободрить себя и меня шуткой:
       - Приятно, когда в жилище одинокой женщины появляется гость. Сразу становится меньше пустого места в доме.
       Я пожал плечами:
       - Ты не похожа на женщину, страдающую от одиночества.
       - Правда? - улыбнулась она. – Но это значит лишь то, что я хорошо играю отведённую мне роль в этом обществе. Но это вовсе не значит, что я не нуждаюсь в тепле. А общество не спешит поделиться им со мной.
       - Ты не похожа и на женщину, нуждающуюся в моём тепле. Огонь в моей груди вот-вот сожжёт душу, а я до сих пор не знаю, смогу ли я растопить лёд в твоём взгляде.
       Фьёла внимательно посмотрела на меня, изучая, действительно ли я вот-вот сгорю. Видимо, решив, что время ещё есть, скомандовала:
       - Огонь пока отставить. Мне нужно привести себя в порядок. А ты приготовь пока кофе и посмотри альбомы, - она указала на стеллаж, служивший в этом доме и сервантом и книжным шкафом.
       Я обречённо вздохнул и отправился в угол готовить кофе. Фьёла нырнула за ширму, за которой скрывалась дверь в кабинку душа. Через несколько секунд оттуда донёсся шум воды.
       Когда кофе был готов, Фьёла вышла из-за ширмы в лёгком домашнем платье посвежевшая, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Я с удивлением обнаружил, что у неё длинные волосы. До сих пор они были уложены в причёску, скрывавшую длину волос.
       После кофе Фьёла пригласила меня сесть рядом с собой на диванчике и достала с полки альбом с фотографиями. Я разглядывал фото, узнавая на каждом Фьёлу. Все фото были сделаны приблизительно в одно время, на всех она была в одном возрасте, такая же, как сейчас. Менялись времена года, спутники, причёска, одежда, но лицо не менялось, оставалось таким же, каким я видел его сейчас. По-видимому, все фотографии были сделаны в последние несколько лет. Я не удержался и спросил:
       - Где же твои детские фотографии? И где твои родители?
       Она мрачно кивнула:
       - Хотела бы я сама знать ответ на эти вопросы.
       Я промолчал, чувствуя, что затронута болезненная тема и все эти альбомы – лишь прелюдия к предстоящей исповеди.
       Ожидая, что Фьёла сама продолжит разговор, когда сочтёт возможным, я продолжал перелистывать страницы. Она достала ещё один альбом и раскрыла его передо мной. Это был альбом рисунков, выполненных мастерски в незнакомой мне манере абстрактного реализма, но не объясняющих мне ничего о прошлом Фьёлы. На нём были изображены люди прошлого. Во всяком случае, костюмы, в которые были одеты эти люди, принадлежали эпохам далёкого прошлого, очень далёкого, к которому не могли принадлежать родители или даже прадеды сидевшей рядом со мной девушки.
       - Это всё ты рисовала? – с восхищением спросил я. Мне всегда из всех искусств рисование казалось самым недоступным.
       - Ты не о том спрашиваешь, - резко ответила Фьёла, и, сделав над собой усилие, смягчила тон. – Спросил бы лучше, кто здесь нарисован.
       Я с готовностью ткнул пальцем в раскрытую страницу, на которой красовалась дама в пышном платье с высоким стоячим воротником:
       - Кто здесь нарисован?
       - Такой я помню свою маму, - с грустью произнесла Фьёла. – Такой она сохранилась в моей памяти.
       С удивлением посмотрел я на Фьёлу. Она явно не шутила. Да, можно было подметить в лице нарисованной дамы черты Фьёлы. Но такие наряды носили, может быть, при дворе короля Артура или французского короля десять веков назад. Эти наряды могли принадлежать легендарной эпохе, о которой мы не столько знаем, сколько фантазируем. Если это не игра воображения Фьёлы, то, наверное, на даме платье из театрального реквизита?
       - Она у тебя была актрисой? – спросил я и поразился реакции Фьёлы на мои безобидные слова. Она вспыхнула и сжала кулаки. Но через мгновение взяла себя в руки и устало прикрыла глаза.
       - Тебе трудно понять меня, хоть ты и стремишься к этому, - с трудом проговорила она. Я чувствовал, что этот разговор гнетёт её, даётся ей с трудом, хотя она пока ничего мне не сказала. Я не хотел превращать разговор в пытку, поэтому закрыл альбом и положил его девушке на колени.
       - Если тебе тяжело говорить, не говори ничего, - я произнёс это шёпотом ей на ухо. Почему-то мне показалось, что такой способ общения ей более приятен. Ведь именно так я уже однажды вызвал её на откровенность. Я почти угадал. Фьёла повела плечом, отстраняя от себя моё лицо. Но движение это, к моему удивлению, было скорее игривым, чем раздражённым. Я поймал её ухо губами, и она замерла в ожидании. В этом ожидании не было напряжённости, заставившей бы меня прекратить игру. Оно было больше похоже на ожидание следующего моего хода в этой игре, с правилами которой я не был знаком. Если я угадаю и сделаю правильный ход, я буду принят в её общество. Честно говоря, мне очень этого хотелось. Раз угадав её необычность, я должен угадывать и дальше, раз за разом раскрывая перед собой её загадку. И я замер, боясь совершить непоправимую ошибку.
       «Да брось ты вычислять, - укорил я себя за нерешительность. – Забудь про всё и положись на свою хвалёную интуицию, спасавшую не раз, когда ничего другого не оставалось. Спасатель, как сапёр, ошибается один раз. А здесь, тем более, не тот случай, когда ошибка влечёт непоправимые последствия. Девушка привела меня в свою комнату, разрешила по-домашнему расположиться рядом с собой, допустила игру, похожую на любовную, так неужели она даст мне ошибиться?» - такие мысли молнией промелькнули в моём мозгу, заставив решиться.
       После секундной заминки я, закрыв глаза, коснулся носом её шеи и провёл им вверх, обогнув мочку уха, и зарылся лицом в волосах. Она счастливо и как-то совсем по-детски вздохнула и прильнула к моему плечу, так что я почти задохнулся в её густых волосах.
       - Как хорошо, - прошептала она. – Когда я была маленькой, мама сажала меня на колени и шептала ласковые слова, которые она стеснялась произносить вслух. Мне было щекотно и приятно. Я пыталась отодвинуть её губы. Она ловила моё ухо губами и целовала плечо, подбородок, шею, ухо и за ухом. Это было так приятно, но так редко и так быстро кончалось, что не успело надоесть и запомнилось, как самое яркое воспоминание о маме. Она была директором авиакомпании. Редко она могла посвятить своё время детям. Кстати, я нарисовала её в домашнем платье, в котором она общалась с нами. А к артистам у нас в доме относились, как к шутам, призвание которых развлекать публику, когда ей некуда девать время и деньги.
       Я попытался дотянуться до другого уха Фьёлы. Не получилось. Тогда я легонько повернул её голову, взяв за подбородок. Она не возмутилась, и я, ободрённый, прошептал:
       - Скажи, что тебя больше тревожит, когда ты пытаешься вспоминать: горечь об утраченном или боязнь, что тебе не поверят?
       - Пожалуй, и то, и другое, - после некоторой паузы ответила Фьёла и вздохнула, словно переводя дыхание. – Но мои воспоминания не подводят меня и всегда остаются верны мне. А вот недоверие твоих соплеменников приносит крупные неприятности. А ещё я боюсь спугнуть мгновение. В моей жизни ещё не было мужчин. И я не ожидала, что мужская ласка может быть так же приятна, как мамина.
       - Осмелюсь предположить, что мужская ласка может быть ещё приятнее. Но я рад, что смог помочь тебе расслабиться. Ты всё время выглядела очень напряжённой и усталой. Тебе пришлось много пережить за последние годы?
       Фьёла отстранилась, но без раздражения. Просто выпрямилась, сосредотачиваясь после минутной расслабленности.
       - Ладно. Я так и знала, что это всё равно скоро кончится. Так или иначе, я всё равно должна рассказать о себе кандидату в женихи. Так уж лучше сразу, чтобы не втягивать себя в эмоции.
       Она подошла к зеркалу и начала причёсывать и укладывать подсохшие волосы, изредка украдкой поглядывая на меня. А я, полузакрыв глаза, разглядывал её сквозь опущенные ресницы.
       Её светлые пышные волосы говорили не о пережитых неприятностях, а о многолетнем заботливом уходе. Фигура идеальных пропорций, достичь которых стоит огромного труда современным женщинам. Гладкая кожа, упруго натянутая на икрах и бёдрах. От всего этого можно было с ума сойти. А ведь я и так сведён ею с ума, не имея прежде возможности разглядеть все её прелести, поскольку до сих пор мы общались лишь лицом к лицу.
       Интересно, она осознаёт то, что происходит сейчас со мной? Сознательно ли стала так, чтобы я смог оценить все достоинства её фигуры, подняла руки, закалывая волосы, так что и без того коротенькое платьице полностью оголило её точёные ноги? Или она совершенно всерьёз полагает, что её прелести меня не волнуют? Как-то последнее предположение не вяжется с её обликом светской львицы, привыкшей повелевать мужчинами.
       Не хочется верить, но, скорее всего, она провоцирует меня на порыв, достойный мужчины, привыкшего обладать женщиной по первому зову плоти. Ну уж нет, мадмуазель, не дождётесь, подумал я почти злорадно. Волнуешь ты меня, Фьёла, сводишь с ума. Но мой мозг всё ещё контролирует ситуацию, а интуиция подсказывает, что торопиться не стоит.
       Я улыбнулся отражению Фьёлы, заметив, что она снова подглядывает за мной. Поняв, что я вижу её игру, девушка закончила укладку волос, одёрнула платье и вернулась ко мне. Улыбаясь, она опустилась рядом на диванчик и взяла меня за руку, как бы невзначай коснувшись лёгкими пальчиками бешено пульсирующей жилки. «Ну и девка! Ас! - с восхищением подумал я. – Ещё и пульс успела замерить». Тут уж я ничего не смог с собой поделать. Могу приятно улыбаться, скрывая, как сильно мне хочется обнять и придать её к себе. Могу шептать на ухо всяческий вздор, делая вид, что всё про неё понимаю. Но сдержать биение сердца, готового разорвать грудную клетку, никак не могу.
       Я высвободил свою руку и положил свои пальцы на её запястье, проверяя в свою очередь её пульс. Замечательно, пульс спокоен. Она прекрасно владеет собой. Все её тревоги прошли, она спокойна и играет со мной, как кошка с мышью.
       Я поднялся, потянув её за руку и принуждая встать.
       - Может быть, отложим разговор до следующего раза? – как можно мягче, опасаясь вызвать неудовольствие этой непредсказуемой женщины, сказал я. – Мне кажется, что ты не расположена сегодня к откровениям.
       - Какие мы гордые, - она насмешливо прищурилась. – Ну чистый гусар, - она с силой потянула меня на диван, чуть не уронив на себя. – Садись и слушай. И молчи, ради всего святого, пока я не разрешу тебе говорить.