Фьёла 3. Фьёла продолжение

       - Не нужно было спрашивать об этом, - повторила она фразу, произнесённую два часа назад. Голос её снова стал тусклым и безжизненным, в очередной раз поразив меня непостижимым умением Фьёлы переходить от одного настроения к совершенно противоположному без каких-либо промежуточных эмоций.
       Помолчав минуту, словно собираясь с мыслями, она заговорила снова:
       - Кто я – ты видишь сам. Такая же женщина, как и все твои соотечественницы, - на моё протестующее движение она ответила довольно резко: - Молчи. Я ведь не разрешила тебе говорить. Не перебивай, а то мы так никогда и не договорим.
       Я вынужден был подчиниться и лишь молча кивнул. Она продолжила свою мысль:
       - Я – женщина, а не монстр, как ты себе представил. И лет мне именно столько, на сколько я выгляжу. Если бы тебя устроил ответ только на первый твой вопрос, мы могли бы быть счастливы. Возможно, я женщина из другого мира. Но мир этот так же обычен, как и твой. Никаких отклонений, анатомия идентична, могу тебя заверить, как специалист.
       - Ответить на вопрос «откуда» значительно сложнее. Хотела бы я сама это знать. Все мои знания о моём прошлом настолько не соответствуют представлениям твоих земляков, что из трёх лет, прожитых в вашей стране, полгода я провела в психиатрической лечебнице, пока не научилась говорить на вашем языке и не вспомнила о своём образовании врача. Только тогда психиатры решились выпустить меня.
       - Меня подобрали на берегу океана рыбаки. Я была без сознания, а когда меня привели в чувство, напугала работников клиники тем, что заговорила на незнакомом им языке. Они сразу решили, что я – иностранка. За день до этого на берег обрушилась волна цунами, меня могло выбросить на берег этой волной вместе с обломками кораблей, найденных в то же утро. В тот момент я ничего не знала о переполохе, вызванном моим появлением. Я не понимала, о чём говорят эти люди, и была в ужасе оттого, что не понимаю их речи. Ведь до сих пор я не имела представления о том, что на планете существуют языки, незнакомые мне. Я запаниковала и первым делом решила, что сошла с ума. Но все попытки врачей вступить со мной в контакт я отвечала лишь тем, что всё глубже зарывалась под подушки.
       С перепугу врачи вызвали агентов спецслужбы. Те, как я поняла по выражениям их лиц, пытались заговорить со мной на разных языках. Но как они ни старались, понять друг друга мы не смогли. Я тогда ещё надеялась, что меня найдут родственники, и пыталась хоть как-то помочь службистам определить, откуда я к ним попала. Через несколько дней, прекратив безуспешные попытки понять меня, агенты решили просто научить меня своему языку. Для этого они перевезли меня в крупный город под наблюдение специалистов, которые должны были вернуть мне навыки общения.
       Обычно я легко усваиваю новые языки, но тут вдруг столкнулась с непривычными трудностями: чуждое сочетание звуков, до нелепости сложное построение фраз, в которых каждому понятию соответствует фиксированная комбинация звуков, называемая у вас «словом»; необходимость каждую мысль округлять интонациями, словно втолковываешь младенцу нечто труднодоступное для его понимания…
       До сих пор я слушал Фьёлу очень внимательно. Но теперь меня рассмешила характеристика нашего языка, данная Фьёлой, и я не удержался, перебил её:
       - Как на твоём языке звучит твоё имя?
       - Фьёла. Фьёла Тьемьпь, - произнесла она тихо.
       - Фьёла Тьемпь, - попытался повторить я, но Фьёла, рассмеявшись, прикрыла мне рот ладошкой.
       - Не надо, не пытайся. Может быть, потом, когда-нибудь. То, что ты сейчас произнёс, имеет несколько иное значение. У нас сочетание звуков не фиксировано, как у вас, и произносится так, как того требует содержание речи. Когда меня стали учить вашему языку, я очень долго не могла ничего понять, потому что не понимала принципа построения вашей речи. Принципа, как потом оказалось, общего для всех языков планеты. Помню, как я плакала, узнав, что мне не найти свою родину, что её вообще нет на этой планете. До этого я ещё на что-то надеялась. Мне показывали карты вашего мира, и мне казалось, что я узнаю очертания материков. Я смогла узнать материк, где мы жили, и ткнула пальцем куда-то в центр. Психиатр пожал плечами, выражая удивление, и принёс карту той местности, которую я ему показала. Но на этой карте мне было всё непонятно. Принцип картографирования у нас иной, и то, что нарисовано на ваших картах, для меня тогда было полной бессмыслицей. Я расплакалась от сознания своей беспомощности. Врач понял это по-своему и ушёл, после чего меня несколько дней не беспокоили. И всё же у меня была ещё надежда. Ведь я была убеждена, что нахожусь на родной планете, в родном мире, просто меня занесло в какую-то неизвестную мне варварскую страну.
       - А что ты думаешь теперь о мире, в котором живёшь? – осторожно поинтересовался я.
       - Думаю, что живу всё-таки на родной планете в геологическую эпоху, примерно соответствующую времени моего мира, но в каком-то параллельном измерении.
       - Лихо, - я недоверчиво покачал головой, отчего Фьёла вздёрнула нос.
       - Ты мне не веришь? – она несколько высокомерно посмотрела на меня, и я поспешил оправдаться:
       - У меня нет оснований тебе не верить, - ответил я как можно беспечнее. – Сейчас ты прекрасно говоришь по-русски, ориентируешься на местности и кажешься мне вполне здравомыслящим человеком.
       Фьёла махнула на меня рукой и продолжила свою исповедь, обращаясь теперь словно к самой себе:
       - Врач принёс планшетку и стал рисовать что-то, комментируя рисунки словами, в которых я не могла уловить ничего, хоть сколько-нибудь знакомого. И это показалось мне странным, потому что у нас, как и вашем мире, в разных языках много заимствований и пересечений. Он показал мне свой рисунок, и я впервые поняла, что хотел сказать в данный момент этот человек. На рисунке были изображены контуры материка, на котором мы жили, он, кстати, очень похож на вашу Евразию. В центре материка врач поставил значок, который должен был обозначать жилище. От него провёл стрелку к восточному побережью к фигурке человечка в платье, то есть ко мне. Я поняла: он интересуется, почему меня нашли на берегу, если мой дом находится в середине материка. Я взяла его рисунок и пририсовала возле берега яхту, а от неё – стрелку к лежащей на берегу девочке.
       Я впервые увидела его таким возбуждённым. Он схватил мою руку и стал трясти её, что-то очень энергично говоря при этом, словно мы уже начали понимать друг друга. Я улыбнулась в ответ, сообразив, что его радость вызвана тем, что он уже не считает меня невменяемой и мои дела по его представлениям идут на поправку. Вдруг он замолчал, увидев, что я по-прежнему не понимаю его, выскочил из комнаты и через некоторое время вернулся в сопровождении незнакомого мне человека. Как оказалось, он привёл с собой художника. Лучше бы он этого не делал. Первый же обмен рисунками привёл их в замешательство и заставил снова усомниться в моей нормальности, а мне пришлось испытать глубокое разочарование.
       Рисунок, который показал мне художник, был вполне безобидным, без обычного психологического трюка. На рисунке были изображены две группы людей. Одна группа – мальчик, держащий за руки мужчину и женщину – была нарисована полностью, во второй группе в центре была изображена девушка, очень похожая на меня, а мужчина и женщина были обозначены символически. Художник дал мне в руки свой рисунок и карандаш и предложил мне нарисовать моих родителей. Я нарисовала их такими же, как ты видел в моём альбоме. Кстати, этот альбом – плод наших дальнейших попыток найти общий язык. Но тогда моих «учителей», так же как и тебя сейчас, смутили одежды, в которых я изобразила отца и мать. Некоторое время они рассматривали мой рисунок, споря о чём-то. Затем художник нарисовал ещё одну картинку, смысл которой мне был непонятен очень долго: рамка орнамента, мои родители внутри рамки и ряды голов ниже рамки.
       Я долго разглядывала рисунок, пытаясь найти в своей памяти знакомые зрительные образы, соответствовавшие бы этому рисунку. Затем мне пришло в голову, что это могло быть их предположением о выступлении моих родителей перед неким учёным советом. Орнамент мне показался неуместным, и я густо заштриховала его. Художник после некоторого раздумья, казалось, понял меня и стал дополнять рисунок. Когда я увидела, что он рисует, то не смогла сдержаться: он рисовал моих родителей выступающими в театре перед публикой. Более страшного оскорбления он не мог нанести мне и моей семье. Я разорвала рисунок и швырнула обрывки в его автора, едва не ударила его. На сегодня урок был сорван, и врачи ушли весьма огорчёнными.
       После этого инцидента моё обучение пошло быстрее. Видимо, врачи договорились не вмешиваться в мою память и ничего не поправлять в моих рисунках. Они просто учили меня словам, затем фразам. Тогда я окончательно поняла, что мой мир для меня утрачен, если не навсегда, то надолго. Язык, которому меня учили, просто не мог существовать на моей планете. Мне приходилось перестраивать весь свой образ мыслей, приходилось мириться с местным варварством, иначе мне никогда было бы не вырваться из больничной палаты.
       Через какое-то время, убедившись, что мною освоены некоторые навыки общения, а ими исчерпаны все средства лечения от потери памяти, восточные врачи отправили меня в центр страны, в столичную клинику. Здесь меня подвергли интенсивному лечению и добились в конце концов того, что я сочинила некоторое подобие автобиографии, так и не «вспомнив», правда, кто мои родители, где я жила и училась. Мои фантазии убедили врачей в том, что я нормальный или почти нормальный член общества, во всяком случае, вполне безобидный, имею навыки врачевания, хоть и не подтверждённые документами. Даже выдали справку об успешном обучении специальности врача и сдаче экзаменов. И отправили в это общежитие практиковать, оставаясь под наблюдением психиатров.
       Практики, правда, здесь немного. На это и было рассчитано. Студенты – народ крепкий и здоровый. Болезни – редкость. Если и обратится иногда кто-нибудь с царапиной, то это – пустяк, да и то достаточно редкий. В сложных случаях мне предписано оказать первую помощь и вызвать «скорую». Вся остальная практика заключается в профилактических мерах.
       - Правда, - с гордостью добавила Фьёла, - коллеги из других общежитий отметили, что заболеваемость в моём общежитии резко упала, начали интересоваться моими методами. И уже признают за специалиста, пусть и не дипломированного.
       Она замолчала. Я понял, что продолжения рассказа не будет, и, не дожидаясь разрешения, заговорил:
       - Прости меня за мою бестактность, - я положил ладонь на её руку. Фьёла вопросительно посмотрела на меня, и я объяснил: - Прости, что я настаивал на таком разговоре. Я никак не ожидал, что он не даст никакого результата. У меня за последние три дня в голове заварилась такая каша, что я не могу теперь спокойно спать. После твоего рассказа я всё равно ничего не понимаю, хотя спать буду лучше. Ведь я понял, что ты не от мира сего. В буквальном смысле. Но не мог предполагать, что это столь серьёзно. Твоё объяснение очень фантастично и бесполезно. Я знаю о тебе теперь меньше, чем знал до нашей встречи.
       Она дёрнула плечом:
       - Я ведь предупреждала. Ты сам этого захотел. Поступай теперь, как знаешь.
       Настала моя очередь замереть в раздумье. Не найдя в голове решения её проблемы и убедившись в беспомощности моей обычно безотказной интуиции, я спросил просто:
       - О чём ты думала три последних дня?
       - О многом.
       - А о чём больше всего?
       - Больше всего – о тебе.
       - Спасибо.
       - Не стоит благодарности. Тем более, что моё мнение о тебе было не очень лестным: нормальный полуцивилизованный самец, набитый мускулами и эмоциями. Из таких, вьющихся вокруг меня пачками, я могла бы при желании верёвки вить. А потом, собрав солидную коллекцию, сплести их в один узор и наблюдать, как они будут распутывать свои отношения. Но после некоторого размышления я выделила тебя из общей массы. По двум причинам. Первая – ты напомнил мне что-то из моей прежней жизни. Мне показалось, что я тебя видела где-то в том мире. И во-вторых, в минуту слабости я позволила тебе заглянуть в мою душу и раскрыла своё настоящее имя, что даёт тебе некоторое преимущество перед другими. И я подумала: почему бы не начать полноценную жизнь в этом мире, раз уж нет возможности вернуться в свой, и почему бы не начать с этого парня.
       - И что теперь?
       - Сегодня ты оглушил меня своими вопросами. Я не готова была на них отвечать. Вообще не готова была к откровенности. Наш роман должен был бы закончиться твоей отставкой, когда я наигралась бы с тобой. Но теперь такое окончание романа немыслимо для меня. Если ты с одного взгляда понял то, чего не могли понять сотни людей, с которыми я общалась, которые пытались излечить меня от прежней памяти, то почему бы мне не обрести в твоём лице если не опору, то хотя бы союзника и собеседника. Ты – свободный человек в родном для тебя мире. Ты можешь помочь мне обрести уверенность в завтрашнем дне. Справишься?
       Я улыбнулся. За последние дня три мне уже второй раз задают этот вопрос, причём противоположные заинтересованные стороны. Фьёла подняла брови, словно призывая меня объяснить мою улыбку. Я пересказал разговор со своим начальником. Фьёла тоже улыбнулась, скорее из вежливости:
       - Если я предложу тебе серьёзные отношения, без намёка на лёгкий флирт или роман без счастливого конца, то я, как никто другой буду заинтересована в сохранении твоего образа жизни и нисколько не поврежу твоей карьере.
       Я насторожился:
       - Что значит, по-твоему, серьёзные отношения без флирта или романа?
       Она не ответила. Вместо ответа она изогнулась и легла ко мне на колени. Обвила руками мою шею и притянула меня к себе, лицом к лицу, губы к губам. И мы замерли в долгом поцелуе.
       Наконец она устала, отпустила меня и расслабилась у меня на коленях, сладко жмурясь. Проговорила, когда дыхание успокоилось:
       - Это понятно?
       - Это – понятно, - с улыбкой ответил я. – Это – не флирт и не роман. Это – серьёзно.
       Фьёла оценивающе посмотрела мне в глаза. Видимо, она не нашла в моём взгляде ничего предосудительного, потому что снова зажмурилась и погрозила пальцем:
       - И никакого гусарства. И никакого бессмысленного риска. Ты мне нужен живой. Зачем мне мёртвый Стас?
       Я оживился:
       - Кстати, я обещал рассказать тебе историю этого имени.
       - Расскажи, - благосклонно разрешила она, всё ещё блаженно жмурясь и потягиваясь.
       Я рассказал ей случай, когда Бугор, будучи ещё бригадиром команды, сорвался с карниза и повис над ущельем на тросе, которым должны были вытаскивать из ущелья горе-туристов, забравшихся туда, откуда не могли выбраться без посторонней помощи. Ситуация была критической – руки не могли долго выдержать такую нагрузку. Требовались экстренные меры. И я, собрав все костыли, полез с верёвкой вниз по стене карниза. В нужный момент прыгнул со стены, на лету схватил Бугра в охапку, благополучно врезался в противоположную стену ущелья и вернулся к своим крюкам. Всё это произошло так быстро, что не только остальные спасатели, но и сам я не понял толком, как всё было. Ребята помогли нам выбраться, и я прошёл крещение, получив имя, на котором настоял сам Бугор, Станислав Фёдорович, став моим крёстным отцом.
       Фьёла с уважением ощупала мои бицепсы:
       - Он мог погибнуть?
       - Вполне.
       - А ты?
       - Я никогда не думал об этом.
       - Обещай мне, что будешь думать обо мне всякий раз, когда у тебя появится возможность погибнуть.
       Вместо ответа я поцеловал её.