Фьёла 4. В Команде

       Через неделю Фьёла переехала ко мне, а ещё через месяц она стала полноправным членом Команды, её действующим врачом. Бугор подключил какие-то свои связи, и психиатры сдались под сильным давлением. Все формальности были улажены в кратчайший срок.
       Команда приветствовала нового члена с традиционно тяжёлым юмором:
       - Ай да Стас, молодец, поделился добычей со всей Командой.
       - Стас, ты не боишься, что кто-нибудь отобьёт невесту?
       - Пусть попробуют, - я показал всем кулак. – Будет то же, что и вчера.
       - А что было вчера? – заинтересовались спасатели новой шуткой.
       - Отбили и увели, - сообщил я и под дружный хохот с гордостью добавил: - Но она, как видите, вернулась.
       Фьёла всё это время молча изучала лица спасателей, никак не реагируя на шутки в наш адрес. Видимо, осмотр её удовлетворил. Она вдруг улыбнулась и кивнула всем, приветствуя.
       - Командир, как новичка звать будем? – подал голос Лёшка Птицын, сам только недавно окрещённый кличкой Птаха за свой непоседливый нрав и несдержанный язык.
       - Думаю, всех устроит её собственное имя – Виола, - отрезал командир. – Вы не возражаете? – обернулся он к Фьёле. Та кивнула. – А кому мало этого имени, попробуйте выговорить её фамилию: Темперер.
       Спасатели посмотрели на Фьёлу с уважением, словно её фамилия прибавила ей авторитета. И только несмышлёныш Птаха брякнул:
       - Отличное имя – Темп.
       - Посмотрим, - оборвал его Бугор. – Принимайтесь за работу.
       Фьёла влилась в коллектив, освободив от медицинских обязанностей нашего Доктора, за которым, впрочем, прозвище это закрепилось намертво. Она поддерживала со всеми ровные отношения, не выделяя меня из коллектива, что существенно укрепило её авторитет. Лишь однажды Фьёла позволила себе ответить на ухаживания. Во время одной из наших учебных вылазок она уделила чуть больше внимания Крутому, который из кожи лез, чтобы доказать своё превосходство надо мной.
       Уязвлённый тем, что проскочил в своё время мимо и девушка досталась не ему, Крутой места себе не находил от зависти. Всё своё свободное время он посвятил попыткам отбить у меня мою даму. Фьёла заметила его старания и с видимой охотой приняла оказываемые знаки внимания. Мой мрачный вид и предостерегающие взгляды товарищей не остановили развеселившуюся парочку.
       Вечером я зашёл в палатку, служившую нам лазаретом во время сборов и ставшую теперь жилищем Фьёлы.
       - Не хочу, чтобы ты поняла меня неправильно, - начал я с порога. – Я не вмешиваюсь и не ограждаю тебя от притязания Крутого только потому, что помню, как ты отозвалась о современных самцах.
       - Хорошо, что ты это запомнил, - вспыхнула Фьела. – Но хочу тебе напомнить ещё, что девушки моего мира сами решают, как себя вести.
       - Согласен. К сожалению, не все парни моего мира знают об обычаях вашего, - огрызнулся я. – Прошу, Фьёла, будь осторожнее. Если ты подаришь надежду мужчине, а потом, подразнив, откажешь ему, он в девяносто девяти случаях из ста ведёт себя агрессивно. Я бы не хотел, чтобы с тобой случилось что-либо неприятное.
       - Спасибо за заботу, Саша. Хоть я и привыкла полагаться на свои силы, всё равно – спасибо, - она подошла и положила ладонь на мой лоб. – Не будь хоть ты дикарём. Ты весь горишь от ревности, - она улыбнулась. – Иди спать. Со мной всё будет в порядке.
       Уже засыпая я увидел, как Крутой выскользнул из палатки. Через час меня разбудили голоса соседей по палатке. Они помогали Фьёле завести в палатку и уложить в спальный мешок полуживого Крутого.
       - Что случилось? – спросил я Фьёлу, но она не удостоила меня ни словом, ни взглядом. За неё ответил скалозуб Птаха.
       - Ходил парень в кусты да оступился. Врач оказала необходимую помощь, только и всего. А ты что подумал? – спросил он со своим обычным хохотком.
       - Да ну вас, - отмахнулся я. – Только спать мешаете.
       - А ты спи, спи. Так своё счастье-то и проспишь.
       - Ты, что ли, уведёшь моё счастье? – я презрительно посмотрел на Птаху и кивнул в сторону Крутого. – Один такой попробовал, так ему теперь медицинская помощь нужна.
       - Но ты-то спал в это время, - не унимался молодой.
       - Чего и тебе желаю, - огрызнулся я и, засунув его с головой в мешок, застегнул молнию до отказа.
       Когда Фьёла уходила, я высунулся из мешка, удержал её за руку и тихо спросил:
       - Ты уверена, что тебе не нужна моя помощь?
       Она покачала головой и выразительно посмотрела на Крутого, постанывающего в своем мешке. Я отпустил её руку, и она, всё так же не говоря ни слова, вышла из палатки.
       - Ну и баба, - простонал бедняга Крутой, когда её шаги затихли. – Как ты живёшь с нею?
       - Вот так и живу, - я уже почти не сердился на него за его неудачную попытку предательства. – Я же предупреждал всех. Скажи ещё спасибо, что она тебя как врач пожалела и до спального места довела.
       Лишь на следующее утро Крутой, очухавшись, рассказал, что произошло между ним и Фьёлой. Увидев, что я вышел из лазарета и улёгся спать в общей палатке, он решил, что мои позиции не так сильны, как я это изображаю, и что он, Крутой, может сейчас же попытать счастья. Виола приняла его с улыбкой, и он, не долго думая, пошёл в атаку. Она позволила ему обнять её, хотя улыбка с лица исчезла. Это могла быть плохим предзнаменованием. Но об этом мог догадаться я, Крутой же не придал этому значения, уверенный в своей неотразимости, и пошёл дальше. Он успел запрокинуть ей голову, наклонился, чтобы поцеловать, и увидел её глаза, в которых не было ничего похожего на покорность или согласие. И тут же потерял сознание. А когда очнулся, приведённый в чувство Виолой-врачом, то не мог сделать ни одного движения, поскольку любая попытка шевельнуться отзывалась болью во всём теле. Он так и не понял, она ли его отключила и как именно она это сделала.
       Рассказывал он с добродушным юмором, давая понять, что ничего страшного не произошло, что он признаёт теперь моё превосходство, раз эта странная женщина остановила свой выбор на мне. Значит, мне не за что держать на него обиду, а уж ему и подавно грех злиться.
       Это была первая и последняя попытка навязать Фьёле близкие отношения. Урок пошёл впрок, и в Команде снова воцарилось добродушное веселье, оживляемое присутствием Виолы и её умением сглаживать острые углы.
       Единственное, чего мы так и не узнали, что же она сделала с Крутым в тот злополучный вечер. Товарищи подсылали меня к Фьёле, чтобы я выведал её секрет. Но она ответила сердито:
       - Много будешь знать - меньше будешь жить, - это несколько отличалось от традиционной русской трактовки. Я так и не понял, то ли Фьёла ошиблась, произнеся малознакомую ей фразу, то ли вложила в неё буквальный смысл.
       После этого случая я и сам стал побаиваться её. Но в домашней обстановке в редкие выходные дни Фьёла ничем не напоминала ту деловитую женщину, которую я привык видеть на работе. Дома она вносила в нашу жизнь тепло и уют. Как я понял, это было в традициях её мира. Или, во всяком случае, её семьи: на службе женщина должна быть равноправным сотрудником, а дома – глава семьи, хранительница очага, поддерживающая в нём тепло и уют. Оставаться наедине нам приходилось не часто. Только в выходные дни, когда не было дежурств или ЧП. Поэтому наш медовый месяц растянулся надолго. Но зато что это были за дни. Ласки Фьёлы перевернули все мои представления о сексе. Её свобода так поразила меня, что я невольно заинтересовался, откуда в ней столько умения, заподозрив наличие огромного опыта.
       С обычной своей серьёзностью по отношению ко всему, что касается отношений между мужчиной и женщиной, Фьёла прочитала мне лекцию по сексологии. Выяснилось, между прочим, что её цивилизация намного древнее и мудрее нашей. Древность её мира потрясающа. Наша Атлантида – младенец, так и не успевший встать с четверенек, по сравнению с цивилизацией айтнов, к которой Фьёла причисляет себя. Ужасы инквизиции, сжигавшей красивых страстных женщин, миновали её историю. Не было в этом мире и религий, регламентирующих отношения между мужчиной и женщиной. Сдерживающей силой всегда была только этика, взращённая в глубокой древности в условиях матриархата. Уважение к матери, главе рода и его продолжательнице, впитывалось с материнским молоком и чуть ли не внесено в генетическую память. Уважение это распространяется на всех женщин до современности. Уважение и самоуважение – движущие силы секса в мире айтнов.
       Попутно выяснилось, что Фьёла – хороший рассказчик и знаток своей истории. Причём историю нашего мира она изучила также в совершенстве и имела о ней даже большее представление, чем я, изучавший её когда-то по школьным учебникам. Поэтому смогла сравнивать и делать выводы о том, что было бы, пойди наша история другим путём. Я увлёкся её рассказами, и Фьёла, радуясь возможности поговорить о своей родине, много рассказала мне о своём мире.
       Её цивилизации повезло в те древнейшие времена, когда человеку ещё лишь предстояло утвердить на планете свои права Человека Разумного. В реальности этого удивительного для меня мира не произошло событие, нарушившее когда-то нормальное течение жизни на нашей Земле: метеорит, внёсший катастрофические изменения в климат планеты миллионы лет назад, в каком-то другом пространственно-временном измерении пронёсся мимо, оставив в покое эволюцию. Не было там ледниковых периодов, сковавших массы воды в ледниках Антарктиды и Гренландии и согнавших с насиженных мест и лишивших привычных источников питания огромные массы животных. Климат остался мягче и теплее, что позволило разуму совершенствоваться не в борьбе со стихией, а постольку, поскольку существовавший достаток пищи оставлял достаточное количество свободного времени. Старики жили дольше и были оберегаемы, как хранители опыта, который они передавали внукам. Не было грандиозных переселений, вызванных у нас наступлением ледников, и не было смешения рас: возобладала одна, покорившая чёрный континент уже на таком уровне своего развития, что не позволила чернокожим аборигенам самостоятельно развиваться и вытеснила их с планеты, как вид.
       Кстати, Африка в их мире отстоит от Евразии так же далеко, как Австралия. Америка представляет собой Единый континент, не разбитый воронкой Мексиканского залива. Уровень Мирового океана намного выше, поэтому очертания материков и их размеры отличаются от привычных нам. Соответственно намного меньше островов, и все они меньшего размера, чем в нашем мире, и не приспособлены для существования отдельными государствами. Высоких горных массивов, образовавшихся в местах столкновения материков, у них нет и в помине, поскольку не было движения материков навстречу друг другу, вызванное в нашем мире всё тем же злополучным метеоритом.
       Климатическая и географическая идиллия привела к образованию на планете только двух сверхдержав: Американской и Евразийской, которые у них называются, соответственно, Йена и Айтна. Йена, более молодая, образовавшаяся в результате колонизационных походов и получившая независимость, совсем как в нашем мире, сравнительно недавно, отреклась от большинства традиций древнейшей этики и стала наращивать техническую мощь. Айтна, хранительница устоев цивилизации, испокон веков делавшая упор на развитие и совершенствование человеческих способностей, добилась удлинения жизни человека до пятисот лет, умения сохранять подвижность и способность мыслить в неестественных для человека условиях, но отстала от Йены в развитии техники.
       В последние годы, несмотря на взаимопроникновение экономики и культуры, политические отношения оставляли желать лучшего. Йена, обеспокоенная возрастающим могуществом коллективного разума Айтны, грозившим стать бессмысленными ухищрения в техническом совершенстве, воспользовалась нынешним преимуществом в техническом развитии и начала угрожать Айтне войной, требуя отдать Австралию на том основании, что кто-то из потомков древних переселенцев имеет права на этот остров. Требование удивительно вздорное и имеющее только одно объяснение: желание Йены испортить отношения с соседями.
       Фьёла пострадала во время демонстрации Йеной своего технического могущества, подкрепляющей предъявленный ультиматум. Самолёты Йены разбомбили острова, находящиеся на востоке от Евразии, на которых в это время отдыхала семья Тьемьпь.
       Фьёла прогуливалась с отцом на яхте в виду островов. В это время в воздухе над ними возникли из ниоткуда две летающие машины (их Фьела называет самолётами, потому что они летают сами, то есть без пилотов, в автоматическом режиме). Самолёты спикировали на острова, и островов в одно мгновение не стало. На их месте образовалась гигантская воронка, в которую тут же хлынули воды Океана. Потоки воды засосали в воронку яхту и сомкнулись над нею. После чего Фьёла каким-то непостижимым образом оказалась в нашем мире. Она не знает, что произошло с отцом. А мать наверняка погибла, находясь в эпицентре гравитационного удара.
       Что значит «гравитационный удар», я так и не понял, а Фьёла не смогла объяснить, поскольку в нашем языке не нашла нужных для этого слов. Я понял только, что их цивилизация действительно намного опередила нашу. Ведь мы не только не овладели силами гравитации, но даже не придумали ещё понятий, описывающих это явление. Для нас ещё со времён Галилея гравитация – это просто взаимодействие тел. Для них же гравитация – нечто подвижное, используемое в своих интересах.
       Слушая рассказы Фьёлы, я только молча изумлялся тому обстоятельству, что она, обладая, по-видимому, сказочными способностями, избрала меня себе в «союзники» для жизни в нашем мире. И думаю, что не был бы счастлив ни с одной женщиной нашего мира в той мере, в какой был счастлив с Фьёлой. Однажды я вдруг забеспокоился: ведь она может прожить пятьсот лет. А я уже через пятьдесят буду ни на что не годен. Полушутя я поделился с Фьёлой своими сомнениями. Но Фьёла с грустью успокоила меня:
       - В вашем мире при данном образе жизни и имеющемся питании мой организм состарится так же быстро, как у любой твоей соотечественницы. Даже, возможно, ещё быстрее, поскольку не приучен к грубой пище и грязному воздуху.
       - Это у нас-то грязный воздух, - возмутился я. – Да Москва – самый чистый город в мире.
       - В вашем мире, - мягко поправила меня Фьёла. Она всё время напоминала мне о разнице между нашими мирами, так что мне казалось, что это к добру не приведёт. Впрочем, я прекрасно сознавал, что наш договор заключён не навеки. Если у Фьёлы появится хоть малейший шанс вернуться на родину, она воспользуется этой возможностью. А я являюсь инструментом поиска такой возможности.
       Как я нагадал, так и получилось. Впрочем, не сразу, но всё же слишком быстро.
       Наш «медовый месяц» длился полгода. Двадцать шесть недель. Это важно для меня – считать неделями, поскольку только в выходные дни, кроме двух, на которые пришлись спасательные работы, мы оставались наедине. Всё складывалось прекрасно. И я, и, по-моему, Фьёла, были наверху блаженства в эти дни, нисколько не пресыщаясь и не уставая от него. Только двадцать шесть недель. И даже за них я должен благодарить судьбу.
       А затем всё наше неверное счастье разрушилось в один миг.
       Ничто не предвещало угрозы для него, когда вдруг однажды ночью я проснулся, словно от толчка, и с замиранием сердца увидел, как Фьёла сидит рядом на кровати в напряженной позе с выпрямленной спиной и вытянутой шеей и, затаив дыхание, прислушивается к чему-то неслышимому мною. И при этом волосы её заметно шевелились, хотя, готов поклясться, в комнате не было ни малейшего движения воздуха.
       Я понял, что происходит что-то непостижимо страшное, недоступное моему пониманию, но доступное сверхъестественному чутью Фьелы, что-то, способное разрушить мой покой.
       Не оборачиваясь ко мне, Фьёла поняла, что я проснулся, протянула руку и сжала мои пальцы, призывая не шевелиться и не мешать ей. Я подчинился. Не мог не подчиниться. Да и кто смог бы рискнуть в эту минуту не подчиниться ей?
       Не меняя позы и не раскрывая глаз, Фьёла заговорила:
       - Стас, случилось что-то страшное, - подтвердила она мою догадку. Она называла меня Стасом только в служебной обстановке. – Нам нужно быть в команде. Скоро последует вызов. Я чувствую приближение катастрофы. Я чувствую близость своего мира, и это грозит бедой для вас.
       Произнеся это словно в трансе, она открыла глаза и посмотрела на меня. И мне почудилось, что я тоже вижу катастрофу, настолько страшен был её взгляд. Она поняла это и взяла себя в руки. Но голос оставался таким же жёстким:
       - Нам нужно быть там. Это важно. Вставай, поехали, - она вытолкнула меня из постели. Столько было необычного в происходящем, что я и не подумал возразить, поверил сразу и всё тут.
       Когда мы вошли в диспетчерскую, Макс, дежуривший в ту ночь, опешил:
       - Какого лешего вам не спится в такую ночь? Снег, слякоть! – он передёрнул плечами.
       - Боюсь, как бы нам скоро жарко не стало, - ответил я. – Виола что-то предчувствует. Причём настолько сильно, что притащила меня сюда. Мы посидим здесь с твоего позволения, подежурим с тобой.
       Макс взглянул на Фьёлу и так же, как я недавно, поверил её сосредоточенному взгляду. Однако в течение ночи так ничего и не произошло. В восемь утра Макса сменил Андрей Дёмин – Кувалда (прославившийся тем, что, не найдя под рукой подходящего инструмента, кулаком пробил панель обрушившегося дома, из-под которой доносился плач ребенка). Прощаясь, Макс сочувственно посмотрел на нас:
       - Счастливо дежурить. А то зайдём ко мне, я вас хоть чаем угощу.
       Но Фьёла отрицательно покрутила головой, всё так же сосредоточенно прислушиваясь к каким-то своим внутренним ощущениям. А я лишь развёл руками, всем своим видом показывая бессилие перед стихией в лице моей подруги.
       - Ну, как хотите, - вздохнул Макс.
       - Будь наготове, спасатель, - кинула ему вслед Фьёла тоном, которому я бы не посмел возразить.
       Как оказалось позднее, Макс тоже прислушался к совету Фьёлы и прибыл в Команду первым, когда два часа спустя всё же прозвучал сигнал тревоги.
* * *
       В полдень мы были на месте. Знакомая с детства местность с вертолёта выглядела так, как будто на пёстром костюме клоуна разошёлся шов: панораму пригорода пересекала глубокая трещина, зияющая чернотой. И в этой трещине стяжными нитками сверкали яркой зеленью два пассажирских вагона, чудом зацепившихся за края бездны.
       Очевидцы рассказали, что в районе произошёл толчок землетрясения такой силы, что посуда падала на пол со столов. Позже мы узнали, что сейсмологи зарегистрировали несколько толчков в течение ночи, начиная как раз с того момента, когда Фьёла почувствовала беду. Во время самого сильного из них рано утром произошёл разлом земной коры, в который сорвались два вагона пригородного поезда, проходившего в этот момент через место разлома.
       В вагонах, повисших над бездной, находились люди, спешившие в этот ранний час в город по своим делам. Необходимо было эвакуировать их. Но прежде требовалось зафиксировать вагоны, чтобы они не сорвались вниз, в глубочайшую бездну, в случае оползня или очередного толчка.
       Один из вагонов висел вниз днищем, зацепившись за края разлома лишь тамбурами. Его колёса уже сорвались вниз, и он выглядел голым и беззащитным на фоне чернеющего провала. Второй лежал на его крыше кверху колёсами. В обоих находились люди, пострадавшие во время жуткого падения с пятидесятиметровой высоты и ожидавшие в любой момент ещё большей катастрофы. Они молча наблюдали за тем, как осыпаются края рыхлого грунта и вагоны со скрипом оседают всё ниже и ниже, пока не рухнут в бездну окончательно.
       Мы прибыли вовремя. Успели установить треноги из железнодорожных рельсов, разобрав близлежащее полотно. Завели тросы под шкворни вагонов, фиксируя их на случай повторных толчков, и уже приступили к эвакуации, когда новый толчок обрушил в бездну новую порцию грунта и вагоны повисли над пропастью, поддерживаемые лишь тросами. Работать стало труднее. Любое движение сопровождалось раскачиванием, и вся зыбкая конструкция грозила в любой момент сковырнуться вниз.
       Фьёла, сколько её ни удерживали, первой ринулась вниз, к вагонам.
       - Там страдают люди! Неужели вам безразличны их страдания?! Каждая секунда боли – это вечность для них, - кричала она командиру, пытавшемуся уговорить её дождаться, пока пострадавших людей поднимут наверх.
       Она спустилась вниз по спущенному вдоль склона канату и первая проникла в вагоны, где сразу же начала осматривать пострадавших и оказывать им первую помощь. Её присутствие среди находившихся в опасности людей предотвратило надвигавшуюся панику и дало возможность спасателям спокойно провести предварительные работы и начать эвакуацию.
       Кто мог, выбирался своими ногами с помощью спущенных верёвок. Других вынимали из пропасти в люльках. Но час спустя наблюдатели пришли к выводу, что операция может не завершиться благополучно. В вагонах ещё оставались люди, которым требовалась помощь, а оползень уже подбирался к опорам. И не было времени предпринять что-либо более существенное. В спешном порядке мы приварили треноги, служащие опорой для качающихся над пропастью вагонов, к железнодорожному полотну, чтобы на какое-то время удержать их от падения. А грунт всё осыпался и осыпался.
       Фьёла наотрез отказывалась уйти наверх, пока не будут эвакуированы последние из пострадавших. Я всё время был рядом с нею. В любое другое время в вагонах находилось бы меньше людей, но когда произошла катастрофа, был час пик и в пригородных поездах контролёру было не пройти. Наша операция затянулась. Мы делали всё, что могли. И не наша вина, что новый толчок сбросил-таки верхний вагон, закреплённый менее надёжно, в пропасть. Слава Богу, что там уже не оставалось живых. Для мёртвых могилой стала пропасть.
       После этого толчка треноги, на которых висели на тросах вагоны, тоже повисли над бездной. Их удерживала лишь конструкция рельсового полотна. Все приспособления эвакуации также канули в бездну. Теперь нам на помощь мог прийти только вертолёт, поднимавший одного за другим пострадавших из уцелевшего вагона.
       Время шло. В вагоне уже никого не осталось кроме меня, Фьёлы и Макса, волею судеб оказавшегося нашим напарником внизу. Впрочем, возможно, что не судьба, а Фьёла произвела на него такое впечатление, что он одним из первых бросился в пропасть и наотрез отказался покинуть опасное место, когда шансов на спасение оставалось всё меньше и меньше.
       Мы выбрались на крышу вагона и, из опасения, что эта хрупкая конструкция долго не выдержит, поспешили наверх, цепляясь за тросы, державшие вагоны. На прощанье я бросил взгляд в пропасть, разверзшуюся под нами. Несколько предыдущих часов некогда было обратить внимание на странности разлома. Да, было землетрясение. Но не было похоже, что оно вызвано предшествующими напряжениями в земной коре: стены разлома не сдвинулись по отношению друг к другу по вертикали. Они просто разошлись, словно раздвинутые каким-то гигантским клином. Разорванные коммуникации оставались строго на своих уровнях друг против друга. В случае, если бы земная кора пришла в исходное положение, не пришлось бы тратить много усилий на их восстановление. Какой длины была трещина, невозможно было определить: перспектива скрывалась за изгибами пропасти. О глубине же её мы могли судить лишь потому, что так и не услышали грохота падения сорвавшегося в бездну вагона. Бездна не имела дна. Во всяком случае, с нашего места невозможно было определить её глубину. Стены пропасти уходили вертикально вниз, и не видно было, чтобы расстояние между ними уменьшалось.
       Трос дрожал, и мы раскачивались вместе с ним. Хорошо ещё, что опоры были накрепко припаяны к железнодорожному полотну, иначе они давно бы уже рухнули в бездну.
       Осыпание грунта шло непрерывно. С хрустом и рывками всё ниже опускалась наша ненадежная опора. Вот-вот какое-нибудь из звеньев связывающей нас с поверхностью земли цепочки оборвётся, и мы рухнем вниз. Вертолёт вернётся за нами через пару минут. Но застанет ли он нас здесь?
       Мы были уже над почвой.
       - Стас, надо прыгать. Я чувствую, что трос больше не выдержит, - крикнул Макс.
       Не отвечая, я выпустил трос из рук, рухнул на склон, вызвав очередной приступ оползня, но удержался на склоне и, быстро перебирая ногами, выбрался на жёсткую поверхность, где зацепился, как смог.
       - Бросай мне конец верёвки и прыгай.
       Фьёла, ни секунды не терявшая духа в этой ситуации, поняла и бросила мне конец страховочного троса, второй конец которого был закреплён на её ремне. Рядом уже стоял Макс, и мы вдвоём приняли на руки Фьёлу, выпустившую из рук ненадёжную опору.
       Мы всё проделали с быстротой, от которой зависела наша жизнь. Мы ещё успели отползти на безопасное расстояние и замерли в изнеможении, с ужасом наблюдая, как, словно в замедленном кино, трос стал свиваться в спираль. За тросом потянулась опора, потерявшая связь с поверхностью земли. Быстро набирая скорость, вагон и вся удерживавшая его конструкция устремились вниз.
       У страха глаза велики. Я забыл, что опасность грозит нам не от падавшего вагона. Если повторится подземный толчок, каждый раз сопровождавшийся оползнями более мягкого у поверхности грунта, вот тогда нам будет крышка.
       - Сорок пять, - сказал вдруг Макс, прервав мои тревожные размышления.
       - Что – «сорок пять»? – не понял я.
       - Сорок пять секунд, - ответил он.
       - До чего? – глупо спросил я, всё ещё не понимая.
       - Не «до чего», а «от чего», - спокойно поправил он и, видя мою отчаянную глупость, наконец, объяснил: - Звук падения донёсся до нас через сорок пять секунд после начала падения. Теперь понял?
       - Иди ты! – я в изумлении посмотрел на Макса и перевёл взгляд на Фьелу. Та пожала плечами. Видя, что продолжения объяснения не будет, я попытался прикинуть сам: - Ускорение свободного падения… Время в квадрате… Скорость звука… Время обратно… Не могу, чёрт, - выругался я. – Всё равно это выходит не меньше двух километров?
       - Нужно было в школе лучше учиться, - ехидно заметила Фьёла. – Это выходит четыре тысячи пятьсот метров. Если пренебречь дополнительными, неизвестными нам, условиями.
       - Ничего себе, - присвистнул я.
       - Вот тебе и «ничего себе», - мрачно подтвердил Макс, непроизвольно вжимаясь в землю.
       Я судорожно сжал в кулаке тонкий шнур спасательной верёвки, показавшейся мне вдруг такой ненадёжной. Но, взглянув в расширившиеся, ставшими вдруг неизмеримо глубокими, глаза Фьёлы, попытался взять себя в руки. Фьёла кивнула мне, ободряя, и отвела взгляд. Её лицо, сосредоточенное и немыслимо спокойное, показалось мне лицом мраморной богини. Необычайная бледность лишь подчеркивала это впечатление. Фьёла, по-видимому, снова пыталась найти в атмосфере нечто знакомое лишь ей. И снова я не рискнул помешать ей своим вопросом.
       Я поймал взгляд Макса. Тот вопросительно кивнул в сторону Фьёлы. Я пожал плечами. Я сам ничего не понимал и не мог ничего объяснить. Фьёла от объяснений воздерживалась, но чувствовалось, что её сосредоточенность вызвана не ожиданием спасения сверху, а ожиданием встречи со знакомыми ей явлениями. Только это я смог понять, глядя на её лицо, во взгляде глаз которого всё меньше оставалось от знакомой мне девушки Фьёлы.
       Мы рухнули вниз среди дождя земли, камней и обломков металлических конструкций, теряя друг друга из виду в круговороте обвала. Я сильно ударился обо что-то, и у меня потемнело в глазах. Последнее, что я увидел: мелькнувшее в нескольких сантиметрах от моего лица лицо Фьёлы с широко раскрытыми от ужаса глазами, замершее в безмолвном крике. Может быть, она и кричала, но я этого уже не слышал.